Долгая здоровая жизнь

Алексей Владимирович Июнин, 2022

Четверть века назад в одном провинциальном городке было совершено чудовищное убийство целой семьи, грабитель пощадил лишь крохотную годовалую малышку. Знал бы он, что ждет его впереди, когда оврагами убегал с места преступления. Знал бы он что впереди ему уготована долгая здоровая жизнь. Если бы он мог заглянуть в будущее, то трижды подумал бы, потому что его долгая жизнь будет длиться в нескончаемом личном аду. Девочка-то вырастит и узнает его. И приготовит нечто страшное… Роман построен на интервью со свидетелями и участниками тех удивительных и засекреченных событий.

Мария Чернова

— Скажите, для чего вам это?

— Я вам объяснял по телефону. Я собираю информацию для книги.

— Для книги? — переспрашивая это Мария Борисовна посмотрела на меня с нескрываемым негодованием. Я вынужден опустить глаза и нацелиться взглядом в клетчатый орнамент скатерти, покрывающий прямоугольный стол, за которым мы сидим. По телефону Мария Борисовна сказала, что ей удобнее всего будет разговаривать у себя дома. Отложив важный заказ в родной редакции, я примчался к назначенному часу с коробкой хороших пирожных, к которым Мария Борисовна даже и не притрагивалась. Начало, надо признать, не самое оптимистичное, собеседница совсем не пылает желанием вспоминать ту жуткую историю четвертьвековой давности. Но я молчу и настырно жду ее рассказа. Передо мной на столе между бокалом с чаем и сахарницей лежит мой айфон с включенной функцией диктофона. Два дня назад Мария Борисовна согласилась на это интервью, и за эти два дня не перезванивала мне и не сообщала, что передумала, а значит и сейчас, когда я уже сижу напротив нее и внемлю ее словам, она не должна давать задний ход. — Денис, какого рода книгу вы хотите написать? Что-нибудь блокбастерное, да? Что-нибудь на потеху покупателям и собственного…

— Для собственного самолюбия, вы хотите сказать? — теперь настала ее черед опустить глаза и виновато похлопать ресницами. Она сделал глоток горячего крепкого чая. Чтобы окончательно не смазывать еще не начавшуюся беседу я поспешил улыбнуться. Мой голос был ровен и тих как ручеек в спокойном лесу. — Не буду скрывать, мне не безразличны рейтинги моих книг. Если бы я ответил иначе, вы бы мне не поверили, так ведь? Но уверяю вас, Мария Борисовна — я не писатель-фантаст, я даже не прозаик. Строго говоря — я вообще не писатель, я прежде всего журналист. Я окончил журфак МГУ, если вам это интересно и могу перечислить занимаемые мною должности за все восемнадцать лет моей трудовой деятельности. Они напрямую связаны с журналистикой, преимущественно с криминальной. — Я тоже отпил глоток горячего чая, едва не сделав ожог верхнего неба, но на моем лице не дрогнул ни один мускул. — Обе мои ранее опубликованные книги выстроены в форме интервью со свидетелями и очевидцами. Мы же с вами разговаривали по телефону, вы обещали зайти на мой официальный сайт, ознакомиться с моими работами. Я с вами предельно откровенен и хотел бы от вас взаимности. Расскажите все как было, и я прошу вас, так же как прошу каждого моего собеседника, не упускать деталей. Хорошо, Мария Борисовна?

Собеседница кивнула. Ее голос изменился, стал глуховатым, в гласных замелькали вибрационные нотки пережитого стресса. Ей не по душе этот разговор, это видно невооруженным глазом и ей не уютно на собственной крохотной кухоньке в частном секторе на окраине города Ведеска, что в Ростовской области. И до, и после диалога с Марией Борисовной я, разговаривая с собеседниками, зачастую использовал видеосвязь или самый обыкновенный телефон, но в этот раз мне было необходимо видеть живые глаза собеседницы. К тому же женщина все еще проживает в Ведеске, где в тысяча девятьсот девяносто пятом году произошло то, о чем я и хотел бы узнать из разговора. Фактически Мария Борисовна Чернова живет в десяти минутах езды от моего собственного дома и в десяти минутах от места трагедии. Ведеск вообще очень маленький городок и если вы, уважаемые читатели, на досуге прогуглите его, введя в поисковике «Ведеск» или «Молотовоград» (как он назывался до 1992 года), то узнаете, что в городе проживает триста пятьдесят тысяч человек. А еще что в Ведеске есть музей швейных машинок, драматический театр, трубопрокатный комбинат, кондитерская фабрика, четырехкупольная церковь Николая Чудотворца в псевдовизантийском стиле в которой отпевали поэта девятнадцатого века Тимофея Жиломина, свое телевидение, ботанический сад строгой овальной формы и много чего еще.

Уже немолодая женщина сделала повторный глоток чая и с такой резкостью вернула бокал на клетки скатерти, будто я пытался ее отравить и она это поняла.

— В тот вечер, двадцать пять лет назад, муж пришел домой поздно, — заговорила она, остановив взгляд куда-то перед собой. — Ночью. Но я, разумеется, не спала, я не могла заснуть без него. Он, конечно, звонил по телефону, в то время ни у кого не было никаких мобильников, он звонил со служебного, предупреждал, что задержится. Наверное, я не то говорю, наверное, надо по существу, а я про…

— Все правильно. Продолжайте, именно это я и хочу от вас услышать. Мы же с вами не сухие комментаторы, читателям будет интересно и важно все, что помогает погрузиться в атмосферу реализма. Продолжайте, Мария Борисовна.

— Вася пришел… Вернее сказать — его привезли на служебном автомобиле уже во втором часу ночи. На нем лица не было, представляете. Он был не просто бледным, он был серым. Я таким его потом видела только через десять лет. В гробу. — женщина поморгала, отгоняя завязавшиеся воспоминания об умершем супруге. — Вася держался за сердце, у него уже тогда было слабое сердце.

— Василий Васильевич рассказал вам о случившемся?

— Само собой. Он не мог уснуть, мы с ним сидели вот здесь, на этой кухне и он мне все рассказывал. Курил свои папиросы и рассказывал, а я ему не разрешала курить папиросы, у него сердце было слабое… А утром, не было еще и семи, как за ним приехала тот же самый «УАЗик» и он уехал в управление.

— Что он рассказывал?

Прежде чем начать длинный монолог, Мария Борисовна еще раз вздохнула и долго смотрела перед собой отсутствующим взглядом погруженного в далекие воспоминания человека. Глядя на нее, мне вспомнился мой прадед, рассказывающий о плене в годы Великой Отечественной войны и о том, как пытался уснуть в запертом железнодорожном вагоне с шестьюдесятью четырьмя живыми и тринадцатью мертвыми людьми.

— На его участке в пригороде Ведеска произошло страшное убийство, — говорила госпожа Чернова. — Убили семью из трех человек. Отца, мать и шестилетнего малыша. Сколько лет прошло, а меня до сих пор знобит от того, что рассказал мне муж. Когда он появился на месте преступления, там уже начали работать эксперты-криминалисты и следователи. Первой лежала убитая девушка, она лежала головой в прихожей, а нижней частью туловища — на кухне. Пять ножевых ранений груди, руки и шеи, но несчастная была еще жива. Ее руки, держащие рану на горле свело судорогой, она даже без сознания не могла разжать пальцы. Это ее и спасло… точнее — продлило агонию. Как бы то ни было — она была еще жива.

— Что могло бы свидетельствовать о том, что убийца — не профессионал? — заключил я, зная ответ лучше госпожи Черновой. Я относительно тщательно изучил материалы этого уголовного дела.

— Скорее всего.

— И тем не менее — его так и не нашли.

— Да, увы, его так и не нашли. Вася так и не дождался его поимки. А бедная девушка скончалась на операционном столе. Говорили, что она до последнего умоляла показать ей детей, ведь ей сказали, что с ними все в порядке. — Мария Борисовна надолго замолчала. Я смотрел на ее бокал с чаем и не торопил. — В зале лежал малыш, — наконец, продолжила госпожа Чернова. — Мальчик шести лет, изверг нанес ему три удара глиняным цветочным горшком по голове. Мальчик умер на месте. Главе семейства — отцу — можно сказать, повезло. Он был застрелен одним выстрелом.

— Каждый член семьи был убит разными способами. Что об этом говорил ваш супруг?

— То же самое, что и вы, Денис. Что убийца не был профессионалом. При этом у него было огнестрельное оружие, то-есть на дело он шел осознанно, подготовившись, он запланировал все заранее. Но что-то пошло не так и убийца стал применять подручные средства. Пистолет потом нашли в лодке в другом районе, но отпечатки на нем были совершенно непричастного подростка. Это была одна из немногих главных улик. Но, увы, она ни чем не помогла, только увела следствие в сторону.

— Вы сказали, что, по словам вашего супруга, умирающая девушка умоляла показать ей детей. Про одного вы рассказали. А другой ребенок?

— Была еще девочка, — тут у Марии Борисовны не выдержали нервы и покрасневшие глаза налились слезами. Извинившись, она долго вытирала их платком. Справившись с нахлынувшими эмоциями Мария Борисовна допила остывающий чай. — Ей был годик. Всего лишь годик. Она не пострадала. Извините, Денис, но я не могу об этом говорить. То, что рассказывал мне мой муж для меня слишком тяжело. Я до сих пор плачу. Тем более, что я не знаю подробностей, вам лучше поговорить с теми, кто занимался этим делом. А мой покойный Васенька не был следователем, он был обычным участковым и так уж получилось, что преступление было совершенно на его территории.

Геннадий Коростылев

Я приехал в село Кумоярское (Мартыновский район Ростовской области), где сейчас проживает Геннадий Николаевич, даже не будучи уверен в том, что он жив, ведь по словам Марии Борисовны Черновой, он уехал из Ведеска, в котором все произошло на следующий год после того кровавого преступления. В записной книжке Василия Васильевича Чернова был внесен новый адрес проживания гражданина Коростылева, но по словам Черновой запись была сделана во время переезда, то-есть почти двадцать пять лет назад, и уже тогда Геннадий Николаевич был пенсионером. Однако, оказалось, что гражданин Коростылев был жив и даже все еще проживал по адресу, нацарапанному участковым Черновым в своей записной книжке. Это был глубоко пожилой человек, не без труда обслуживающий самого себя и, по его словам, едва сводящим концы с концами. Он принял меня в своем старом скрипучем домишке, давным-давно не видавшим ремонта и, похоже, доживающим свои дни вместе с хозяином, шаркающим истоптанными тапками по потертым половицам и опирающимся на костыль, скрепленный гвоздем и синей изолентой. Я прошел в его дом, наполненный старыми и десятилетиями не используемыми вещами, расставленными и раскиданными по дому без какой-бы то ни было логики. Полы под моими ногами пронзительно скрипели. Скрипело все — двери, костыль, стул, на который я сел. Скрипел, казалось, и сам Геннадий Николаевич, делая короткие шажки, передвигаясь по своему дому как усталый призрак и ложась на кушетку, сославшись на слабость в ногах. Костыль он просто опрокинул на пол.

— Тот наш дом в Ведеске был разделен на две половины, — говорил Геннадий Николаевич, шамкая деснами, — в одной жил я, а Зенитниковы жили через стенку. Эх… Да, дела… Каюсь! Век каяться буду, что в ту ночь не было меня дома. Пил я! Да, пил! Ну что-ж теперь? Что теперь — расстрелять меня на месте? Возьми вон там на столе вилку, сынок, да и вбей ее мне в сердце, если хочешь! Я, потомственный экскаваторщик, сразу и подохну!

— Геннадий Николаевич, я не для этого приехал, — примиряюще улыбнулся я. — У меня и в мыслях не было причинять вам вред. Мне просто хотелось бы знать события той ночи.

— Да, я сидел у Сергеича и пил самогонку! — не унимался Коростылев, озлобленно сверкая подслеповатыми голубыми глазами. Он злился, прежде всего на себя, четверть века прошло, а он не может себе простить ту пьянку у какого-то Сергеича. — Как тебе такое алиби? Меня не было дома и я не мог ничего слышать. Эх… Да, дела… Я пришел домой под утро, лег спать. Но за стенкой стала плакать их малая. Плачет и плачет, поначалу я думал, что может, приболела или зубки режутся или еще чего, она-ж совсем маленькая была. Частенько ночами ревела, дело-то понятное. Но в тот раз она ревела как-то ни так. Все громче и громче и совсем без пауз. У меня у самого и дети и внучата, я хоть и пил, но совсем дураком-то не был и знаю как дети ревут. Как они должны реветь. Да… Эх, дела… — Геннадий Николаевич попросил меня налить ему кружку воды, которой он запил пару таблеток и откинулся на подушку с нестиранной наволочкой. — Ее мать, чудесная бабенка, как будто совсем малую не успокаивала. Я уже не надеялся уснуть, сел на кухне, курил, слушал плач и посматривал в окно, ожидая приезда «Скорой». Видать, что-то там серьезное с малой, что она так заливается. Время шло, малая все ревет и ревет: «Ма-а-а! Ма-а-а!!» — Геннадий Николаевич сымитировал детский плач. — Ну, думаю, что-то, она на этот раз дает жару и удивляюсь почему мамка ее не может успокоить. Никогда раньше так не было. Эх… Да, дела… Утром я все-таки решил зайти к Зенитниковым, хотя, конечно, понимал, что напрасно я вмешиваюсь в их дела. Они больно-то меня не жаловали. Подхожу я к их порогу-то, а малая ревет-заливается. А дверь-то ихняя не заперта. Я позвонил — не открывают. Тогда я дверь-то приоткрыл, позвал хозяев, а никто не откликнулся. Я зашел в прихожку и тут только увидел… Да… Эх, дела… Мамка-то их лежит в крови, за горло держится. Не шевелится, а возле нее ревет малая… Лезет к мамке, титю просит, а мамка-то… — Геннадий Николаевич будто смахнул слезу или это мне только показалось и он просто помассировал глаз. — Я ведь много раз все следакам повторял. Меня мутозили, Сергеича мутозили. А он-то тут вообще ни при чем! Меня посадили, допрашивали, но что я мог еще сказать. Век каюсь, что пил в ту ночь. Был бы я дома… Но кто-ж знал… Эх… Да, дела…

Софико Пнавия

С Софико Зурабовной мы созвонились по телефону, она проживает в городе Тбилиси.

— К сожалению, не могу долго разговаривать, — посетовала женщина, — вы позвонили в неудачный момент. Я работаю дежурным врачом в школе, сегодня у нас прививки.

— Я постараюсь вас не задерживать, — уверил я ее, хаотично перелистывая странички блокнотика на пружине в котором у меня были записаны приготовленные вопросы и быстро отказываясь от не имеющих непосредственное отношение к сути дела. — Скажите… Расскажите о трагедии Зенитниковых.

— Наверное вас в первую очередь интересует младшая девочка?

— Да, я знаю, что вы работали врачом на «Скорой Помощи».

— Не совсем так, — поправила меня Софико Зурабовна. Она говорила громко с присущей кавказцам импульсивностью, но при этом у нее почти отсутствовал грузинский акцент. — В то время я была фельдшером. Мне тогда и тридцати не было. Звонок на нашу подстанцию поступил рано утром, наша бригада уже с ног валилась — за ночь ДТП и инсультник. У нас уже был один умерший, а тут новый вызов. Вызывали сразу несколько бригад. Зверское убийство двух людей, девушка в критическом состоянии и девочка-младенец. Ребеночка увезли на другой карете, ей была оказана необходимая помощь и, насколько я знаю, у нее не было физических повреждений. А вот нам досталась девушка. Денис Петрович, вы меня слышите?

— Да-да, Софико Зурабовна, продолжайте. Девушка была в сознании?

— Сперва нет, она откровенно говоря, уже агонизировала. У нее были страшные раны, изверг резал ей шею и грудь, и то, что она несколько часов истекала кровью и не умерла сразу — настоящее чудо.

— Вы помните, как оказывали помощь пострадавшей?

— Мы сделали все, что было в наших силах, — ответила госпожа Пнавия. — Юрий Ильич — наш доктор — ввел ей адреналин и еще… э… боюсь ошибиться… не помню уже. Женщина на время пришла в сознание, распахнула глаза. С нами в карете «Скорой» был опер, я запомнила его фамилию — Песков. Константин Песков. В звании младшего лейтенанта, я помню его. Молоденький, но уверенный. У него еще очки были такие приличные, как у интеллигента. Юрий Ильич запретил допрашивать женщину, но та сама… — на том конце связи раздался громкий резкий звон, оборвавшийся так же внезапно, как и возник. Я, честно говоря, на секунду опешил и не сразу сообразил, что это был звонок со школьного урока. Софико Зурабовна прибавила темп речи, стараясь успеть договорить: — Юрий Ильич запретил говорить девушке, но та сама… Она догадывалась, что может не успеть.

— Что она говорила?

— Она описала нападавшего. Как смогла. Она говорила очень тихо, ее было почти не слышно, Пескову пришлось прикладываться ухом к ее губам. Я сидела рядом, держала капельницу, кое-что расслышала. На ее семью напал человек выше среднего роста, склонный к полноте, крупный, но лица она не видела. Очень молодой, возможно, даже несовершеннолетний. Она вообще не поняла, что случилось, когда услышала, что в их дом кто-то ворвался. По ее словам, когда она на кухне готовила кашку дочке, дверь открыл ее муж. Потом были крики и резкий грохот. Потом бандит напал на нее с ножом. Девушка выронила младенца на пол. Вы меня слушаете?

— Слушаю.

— И вот что она еще успела рассказать, — продолжала Софико Зурабовна. — Напавший замахнулся ножом на ее годовалую дочь, та была на полу. Девушка лежала под его ногами с ранениями груди и шеи, из горла хлыстала кровь, а малышка… — тут до меня донесся грузинский говор присутствующих на том конце связи лиц. Кто-то сказал госпоже Пнавия несколько слов на языке, которым я не владею, но постоянно слышу на базарах в отделах фруктов, вкладывая в интонацию как можно больше нетерпения и даже недовольства. Софико Зурабовна ответила громкой тирадой, тут же грянул спор и гвалт, готовый разразиться в гражданскую войну, которую госпожа Пнавия резко и с точки зрения россиянина — сверх импульсивно решила пресечь на этапе переговоров. После нескольких фраз на сочном грузинском оппонент Софико Зурабовны замолчал, обиженно поставив точку коротким словом «Хути!».

— Извините, мне нужно заканчивать разговор, — сказала Софико Зурабовна мне по телефону, — в коридоре дети собираются. Третий «А».

— Понимаю, — поспешил ответить я, чувствуя, что интервью обрывается на самом интересном месте, — но вы можете сказать, что видела несчастная? Или мне стоит перезвонить вам позже?

— Я отвечу. Несчастная видела, что убийца и ее доченька смотрели друг на друга. Глаза в глаза. Он на нее, а она на него. Смотрели долго, а потом изверг опустил нож, сделал шаг назад и отвернулся. Девушка лишилась чувств и приходила в себя лишь один раз, когда ее доченька подползла к ней, достала сиську и сама сосала. Представляете! Следующий раз девушка очнулась у нас в машине.

— Получается, убийца пощадил девочку?

На том конце связи начали раздаваться детские голоса, становившиеся все громче с каждой секундой. В медкабинет стали запускать школьников из третьего класса «А» и голос госпожи Пнавия стал тонуть в детском гомоне.

— Да, — ответила она, — пощадил. Несчастная очень просила показать ей дочь и старшего ребенка, но малышку везли в другой машине. А старшего мальчика… он…

— Я знаю о нем.

— Ну вот… Девушка умоляла, понимала, что умирает, что не выживет. Ах, это так ужасно! Я плакала. Как я плакала! Держала капельницу, а сама рыдала в голос! Мне самой потом нашатырь давали и выходной дополнительный.

— А девочка осталась жива?

— Да.

— Как сложилась ее судьба? — этот вопрос значился у меня под номером «7».

— Этого я не знаю, — призналась Софико Зурабовна, но из-за детского гомона я почти не мог разобрать ее речь. — Девочка осталась круглой сиротой, возможно ее взяли в детский дом. Впрочем, я припоминаю, что прочитала в газете, что ее удочерили. Какой-то влиятельный бизнесмен или родственник. Я вынуждена извиниться, Денис Петрович, но мне больше нечего добавить, я рассказала все о чем мы с вами договаривались. Если у вас есть вопросы, то задавайте их скорее, у меня действительно нет времени.

— Благодарю вас, Софико Зурабовна, — поспешил поблагодарить я. Хотя у меня некоторые вопросы еще оставались, но природный этикет не позволял мне и дальше задерживать госпожу Пнавия, к тому же всенарастающий детский гвалт на грузинском языке напрочь затруднял дальнейший диалог. — Вы помогли мне с важными деталями, которых я бы не узнал от других лиц. Еще раз благодарю.

Кирилл Кашин (Каша)

Виталий Сидюкин (Виталич)

— Дружище, мы с Виталичем нырнули в это дерьмо с головой, набрали его полный рот, прополоскали горло и проглотили, — не без гордости говорил Кирилл Кашин, словно он рассказывал о смертельном бое с неприятелем, где полегло много его боевых товарищей, а сам он чудом выжил под смертельным огнем. — Тебе, друг, с чего начать рассказывать? С самого начала?

— Зачем с самого начала? — поправил его приятель. Откликающийся на прозвище «Виталич» и достал пачку сигарет. — Начинай с того вечера, когда мы нашли ствол.

— Это и есть самое начало, — возразил Кашин. — Так вот… Начну с того, что была осень…

— Сентябрь, — опять вмешался Сидюкин, — у Ромки Худого днюха семнадцатого, а меня как раз в этот день повязали. Нас с Кашей повязали. Сначала его, а меня через час…

— Нет, меня первого. А тебя потом, прямо из школы.

— С физики! А я, как назло, готовился к контрольной. А Кашу забрали из дома, он-то к контрольной не готовился, решил прогулять.

— Сколько вам было лет? — спросил я.

— По тринадцать, — ответил Сидюкин, закуривая и выпуская сизую струйку дыма. Он курил крепкие сигареты, а его товарищ Кирилл Кашин вообще не курил. Мы беседовали на заднем дворе цеха по производству и розливу подсолнечного масла, где трудился «Виталич» Сидюкин. Кирилл Кашин пришел к нам по его телефонному звонку. Где конкретно работал Кашин он так и не признался, но по косвенным признакам местом его работы мог быть Привокзальный рынок Ведеска.

— Кто из вас нашел пистолет? — задал я вопрос. — И при каких обстоятельствах.

— За день до нашего задержания, — рассказывал Сидюкин, — мы собрались на рыбалку. Было воскресенье. У моего папки была лодка, мы часто с Кашей плавали на речке. Наша лодка стояла на своем месте у камышей, неподалеку от нашего дома. Мы с Кашей прыгнули в лодку, закинули спининги, взялись за весла, и тут я увидел среди опавшей листвы на дне лодки пистолет. Точнее сказать — сперва я наступил на него ногой.

— А в руки пушку взял я, — сказал Кашин. — Мы думали это игрушка. Я стал его вертеть, рассматривать. Конечно, я стал пробовать курок. И пистолет выстрелил.

Нашу беседу перебил какой-то мужчина, возникший из-за угла и несший сразу с дюжину пустых пятилитровых пластиковых бутылок. Он остановился возле нас и резко спросил у присутствующего с нами Кирилла Кашина — кто мы такие есть. Виталий Сидюкин, чуть встревожившись, ответил за нас, что мы — Кирилл и Денис — пришли по поводу трудоустройства, на что держатель пятилитровых баклажек отреагировал странной манерой морщить носогубный треугольник и приказал нам двоим тут не торчать, а сейчас же идти за ним в его кабинет. Я растерялся, а работающий тут Сидюкин поспешил объяснить мне, что стоящего перед нами зовут Олегом и что он есть главный мастер по производству, а Олегу объяснил, что сейчас обеденный перерыв и что молодые люди зайдут к нему через двадцать пять минут. Мастер Олег еще какое-то время недовольно рассматривал меня и Кашина с ног до головы, потом спросил у меня в лицо: «Сидел за что?». Я ответил, что я не судим и бросив мне через плечо: «Все равно не возьму, иди дальше пей!», удалился в глубинах цеха вместе со своими бутылями. Мы проводили его взглядами, я почувствовал себя пристыженным, вообще-то мне казалось, что я одеваюсь и выгляжу прилично, все-таки мне приходиться общаться с людьми. Черт побери, этот нахал прилюдно обозвал меня алкоголиком-уголовником, а ведь на мне были новые туфли за восемь с половиной тысяч рублей! Испытывая глубокий стыд за своего начальника Сидюкин сказал, что, по сути, Олег хороший человек, но бывают с ним такие минуты, когда он огрызается на каждого встречного. Надо просто не обращать внимание.

— Ты, Денис, уйдешь и больше никогда его не увидишь, — утешал меня Виталий Сидюкин, — а мне с ним работать в три смены.

— Сочувствую, — проговорил я, в мыслях уже убегая отсюда через проходную. — Давайте продолжим, ведь, насколько я понял, у нас двадцать минут до окончания обеда.

— Ну да, — кивнул Сидюкин. — Спасибо Боженьке, что дуло пушки было направлено вниз, пуля застряла в днище лодки, — говоря это парень указывал сигаретой направление выстрела. — А то Каша ведь баловался, в меня целился. Вот был бы подарочек моим родакам!

— И тогда вы поняли, что оружие боевое? — спросил я.

— Да я чуть не обоссался! — почти выкрикнул молчащий до этого Кашин. — Мы испугались! Труханули так, что у меня дыхание остановилось! А грохот раздался такой, что весь переулок вздрогнул. Залаяла какая-то собака, утки разлетелись как бешеные! Я сразу же отбросил пушку обратно, мы с Виталичем выскочили из лодки и убежали. И спининги свои оставили в лодке, дураки! Но я кинул оружие не в реку, а обратно в лодку… и… — Кашин замолчал, пожал плечами и виновато улыбнулся не размыкая губ. Это была невеселая улыбка и взгляд теперь уже повзрослевшего мужчины потух как огоньки свечей на сквозняке.

— Ты оставил отпечатки, — закончил я за него и Кирилл невесело кивнул.

— Пальчики оставил только я, — продолжил он, — Виталичу, можно сказать, повезло. Он оружия в руки взять не успел. Грохот выстрела слышали многие и многие видели двух убегающих подростков, нас обоих нашли на следующее утро. Первым делом, разумеется, сняли пальцы. И все! Какие еще надо доказательства? Они совпали с отпечатками на веслах, спиннингах и пистолете.

Я мысленно согласился. Мои собеседники надолго замолчали. Кашин жевал губы и вытирал рукой побелевший лоб. Я заметил, что на безымянном пальце его руки два обручальных кольца — серебряное и золотое и взял на заметку узнать в интернете, что это символизирует. Спрашивать напрямую я не решился, потому что мне показалось, что это слишком личное, к тому же это сбило бы наш разговор на неправильное направление.

А Сидюкин курил, пуская дым по ветру и то и дело стряхивая пепел в лужу у наших ног.

— Что было дальше? — подтолкнул я обоих товарищей, видя, что разговор застопорился.

— Только в РОВД мы узнали, что из найденного нами огнестрельного оружия за несколько дней до этого прикончили одного из трех убитых человек. В том деле было три трупа, включая маленького мальчика. — говорил Кирилл Кашин. — Тогда я понял, что влип по самые уши и мне светит колония для несовершеннолетних. Мы с Виталичем были несовершеннолетними. Но работали с нами как с отпетыми убийцами. Допросы, допросы… Наши родители были на грани сумасшествия. Рассказать, как нас допрашивали, Денис?

Я сказал, что если им неприятно это вспоминать, то об этом они могут умолчать. Я грешным делом подумал, что малолетних подозреваемых мучали, издевались над ними, применяли пытки или даже насиловали, но Кашин, заметив мое смущение, ответил, что к ним не могли применять физическое насилие, они были еще совсем юны и это могло стать чревато для обоих сторон. К тому же следствие вела женщина.

— Вместо этого, — продолжил за приятеля Сидюкин, выбросив окурок в лужу, — менты выбрали другой способ. Психологическое давление. Мы же с Кашей были фактически детьми. Задротами. На допросах женщина-следователь с именем Ангелина и с фамилией Боговидова, садилась перед нами, собирала вокруг стола еще двоих следователей, открывала какие-то документы из толстенной папки, брала в руки ручку с оттиском в виде золотого двуглавого орла, смотрела на нас строгим предупреждающим взглядом и как будто объясняла, что нам светит долгая и страшная колония, изъятие имущества у родителей, их увольнение с работы и так далее. Что Бог на небе все видит и знает. Что она попробует смягчить наказание, если мы во всем признаемся и расскажем все как на исповеди. Что это дело стоит на особом учете, что на раскрытие подняты все силы и что дальнейшее молчание только усугубит наше положение. Мы плакали! Я, Денис, ревел как малыш! А адвокат сидел у стеночки и помалкивал.

— Но что мы могли сказать, по поводу оружия кроме того, что сейчас рассказали тебе? — сказал Кашин. — Боговидова не могла поверить в то, что мы с Виталичем просто нашли эту проклятую пушку в лодке под опавшими листьями. Дело было серьезное — убита почти целая семья, а у следователей не было ни одного конкретного подозреваемого. Мы с Виталичем, сосед-пьяница и еще один мужик. То-ли родственник, то-ли друг убитой семьи. Четыре человека, но в итоге Боговидовой пришлось отпустить нас всех. У каждого было алиби. Мы с Виталичем, например, на момент совершения преступления спали в своих кроватках. Каждый у себя дома. Это, естественно, подтверждали наши родители. И вообще нас с той семьей ничего не связывало. Совсем ничего. Я никого из них в глаза не видел и не знал. Мы вообще жили в противоположном конце Ведеска.

— Вы помните фамилии тех двух подозреваемых? — спросил я, просто чтобы удостовериться в правдивости рассказа и соединить нити рисунка воедино.

— У родственника или друга той семьи была фамилия Волчанский, — ответил Виталий Сидюкин, — а старикана звали Геннадий Николаевич. Фамилию не знаю. Прикольный старичок, ругался, называл всех дерьмократами и продажными фашистами, Советский Союз вспоминал. Я, говорит, потомственный экскаваторщик, у меня, говорит вымпел есть! Но он, наверное, уже на том свете, он старенький был. И пил.

— Нет, он живой, я с ним разговаривал.

— Вот как? Ну что-ж, дай Бог ему здоровья. Он натерпелся не меньше нашего. А Волчанского ты видел?

Я ответил, что все мои попытки поговорить с гражданином Волчанским обрывались резким и категорическим отказом. Этот человек наотрез отказывается не то, чтобы беседовать, но даже просто дослушать мою просьбу и пригрозил обратиться в полицию за домогательство, если я попытаюсь еще хоть раз позвонить ему или связаться с ним каким-либо иным способом. Что-ж, это его право, я всего лишь журналист с писательскими замашками, а не представитель исполнительной власти и не могу принудить господина Волчанского делать что-то против его воли.

— Из дома убитых пропала крупная сумма денег, — сказал я, взглянув на наручные часы. Двадцать минут давно прошло. — У вас в домах проводили обыски?

— А как же! — кивнул Кашин. — И у нас и у всех наших родственников. Какие-то сбережения нашли, но невозможно было доказать, что они из тех похищенных денег.

— Скажите, — свое интервью я подводил к концу, — вы знаете, что в той бойне, к которой вы были не причастны, выжила маленькая девочка?

— Конечно, — докурив и выбросив сигарету Виталий Сидюкин не знал куда деть руки и сунул их в карманы широких джинс, пропитанных подсолнечным маслом. — Говорили, она-де видела настоящего убийцу в лицо. Но что она могла сказать? Ей был годик или около того.

— Вы знаете ее дальнейшую судьбу? — обратился я к обоим молодым людям, но ответом мне было отрицательное покачивание головами.

Джейн Бильсон

Наш разговор с мисс Бильсон проходил по скайпу. Я сидел в своей спальне с ноутбуком на коленях, моя супруга в компании героев юмористического телесериала громко жарила минтая на кухне, а в зале бесились и смотрели подборку видеоклипов популярной музыкальной группы двое моих пацанов четырнадцати и шестнадцати лет. Мне приходится закрывать дверь, но все равно посторонние звуки очень сильно мешают, а жена огрызается и ворчит, что ради своей дурацкой книжонки я отстраняюсь от семьи и не принимаю участия ни в воспитании сыновей, ни в ремонте спальни, и вообще ни в каких семейных делах. Например, завтра надо будет ехать на дачу, сажать картошку, а я, видите-ли, собираюсь уехать на встречу с каким-то очередным ничего не значащим человеком, а потом опять буду сидеть до полуночи со своим ноутбуком в обнимку, заткну уши наушничками и буду перепечатывать записанный на диктофон разговор. Ее это, видите-ли, бесит. Оставлю это без комментария, ибо эти записи я собираюсь включить в книгу и их, вероятно, прочитает моя любимая драгоценная супруга, лучиком теплого солнышка освещающая мой жизненный путь.

Так вот на другом конце связи с экрана монитора на меня смотрела совсем юная девушка с каштановыми волосами, чуть старше моих сыновей. В отличии от меня, замкнутого в четырехстенной захламленной неиспользуемой одеждой комнате, молодая девушка сидела на открытой площадке частного одноэтажного дома. Она находилась за столиком в тени навеса, пила из соломинки цитрусовый коктейль из высокого конического стакана. За ее спиной шелестели пальмы и открывался потрясающий по своей красоте вид на живописный склон, испещренный плоскими домиками и уходящий прямо в океан. Если присмотреться, то можно было увидеть полоску пляжа и белое здание отеля.

Мы разговаривали по-английски.

— Мистер Джэнварев, — обратилась она ко мне, не без труда произнеся мой творческий псевдоним, — могу я вас так звать? Я не знаю, как обращаются у вас в России? Товарищ Джэнварев?

— Лучше… э… — я призадумался. Не господином же ей меня называть. И уж том более не по имени-отчеству, от чего даже у русскоговорящих зачастую ломается речевой аппарат.

— Зови меня Денис, — разрешил я девочке, втрое моложе меня. Ради нее я даже поставил ударение на первый слог. — Джейн, прежде всего объясни, кем ты приходишься Петру Волчанскому.

— Он мой дядя по маме.

— Хорошо. Ты родилась в Америке?

— Да, — ответила она, но почувствовав, что ответ предполагает дополнительные вопросы, поспешила разъяснить: — Мама улетела в Штаты и вышла тут замуж. Это было очень давно. Мой отец американец.

— Что ты знаешь о своем дяде?

— Он часто прилетает к нам, ему нравиться быть тут у нас. Он так отдыхает. В России у него бизнес, он занимается продажей недвижимости.

— Должно быть он обеспеченный человек?

— По меркам России он считается богатым, — Джейн чуть улыбнулась, — но отдыхать приезжает он к нам, а не мы к нему. Понимаете? Хотя мой отец занимает второстепенную должность в компании по прокату водного транспорта и его компания далеко не самая престижная.

— Джейн, тебе что-нибудь известно о связях твоего дяди с братьями Зенитниковыми? Ты понимаешь, о чем я спрашиваю?

— Вы спрашиваете о той старой ужасной истории, — юная мисс Бильсон помрачнела и нахмурила бровки. — Это случилось еще до моего рождения, но дядя Петр постоянно об этом вспоминал. Он даже всерьез хотел переезжать в Соединенные Штаты, но он не может оставить бизнес.

— Почему он наотрез отказывается разговаривать с журналистами? В частности — со мной? — спросил я. — Ему есть что скрывать?

— Он давно избегает разговоров на эту тему. Раньше, когда я была еще маленькой, дядя Петр говорил только об этом, а теперь старается не вспоминать. Ему очень тяжело, он хочет забыть всю ту историю. А скрывать ему нечего, в свое время он все рассказал копам… То-есть, как это по-вашему… Они держали его в тюрьме несколько недель, они сильно э… как это говориться… подмочили его репутацию. Я правильно сказала?

— Думаю, правильно. Джейн, ты сказала, что дядя Петр все-таки раньше говорил о той истории, следовательно, тебе и твоей маме что-то известно. Расскажи — что.

— Да, — кивнула девушка. — Когда-то в России у моего дяди Петра был общий бизнес с братьями Зенитниковыми. Они занимались торговлей. У них были вещевые магазины. Одежда, обувь, что-то еще. Дядя Петр говорил, что это было трудное время, но они втроем как-то раскрутились. Начинали с… с… как это назвать? Когда имеешь свой э… шатер? А в нем немного одежды на продажу.

— У нас это называется палаткой на рынке.

— На чем?

— Рынок. Базар.

— Как на востоке?

— Точно. Ваш дядя и братья Зенитниковы начинали… — я хорошо говорил по-английски и мог подобрать даже такое слово: — фарцовщиками.

— Как?

— Мелкая торговля. Это нормально для России того времени. — сказал я. — Среди моих родственников тоже есть те, кто торговал поддельным вермутом и привозил дыни и арбузы, накаченные мочой для быстрого созревания. (Я не стал признаваться, что непосредственно причастен ко второму. Этот постыдный эпизод был в моей биографии и я утешаю себя тем фактом, что совершал себе самонаказание, обедая этими же арбузами). Это нормально для России. Продолжай, Джейн.

— Они неплохо зарабатывали. Неплохо, по вашим меркам, — поправилась мисс Бильсон, в очередной раз подчеркивая социальную разницу между нашими странами. — Только бизнес был, как бы сказать, не очень правильный…

— Нелегальный, — помог я подобрать правильное слово. Похоже, я знал английский даже лучше самой американки. Во всяком случае у меня еще не было трудностей с подбором слов. — И это вполне обыденно, Джейн. Уточни, кто именно входил в их компанию.

— Братья Зенитниковы со странными именами. Но я их помню. Аксиний и Еремей. И мой дядя Петр Волчанский. Я не знаю деталей, но в какой-то день Зенитниковы решили рискнуть и вложить свою часть рублей в… как это… денежную пирамиду.

Я понял, что Джейн имеет в виду финансовую пирамиду и приготовился услышать душещипательную историю о том, как Аксиний и Еремей Зенитниковы прогорели в пух и прах, остались у разбитого корыта, а мудрый дядя Петр Волчанский, по словам мисс Бильсон, не отдавший «денежным» пирамидам ни рубля, остался на коне, выкупил у бедолаг их долю в бизнесе за бесценок и даже стал втрое богаче. Но не тут-то было! Рассказ юной американки пошел совсем не так как я предполагал.

— Риск оправдался, — продолжила Джейн и уже одна фраза удивила меня. — Зенитниковы сперва купили кучу каких-то ценных бумажек, а потом быстро их перепродали и умудрились прилично подняться. Тогда, сообразив, что на этом деле у них получается зарабатывать не хуже, чем на торговле носками и панамами, Зенитниковы решили рискнуть теперь уже по-крупному. — Джейн сделала несколько больших глотков цитрусового коктейля и слизнула с трубочки желтую капельку. — Я так понимаю, что они собрали все свои деньги. Все. И даже взяли в долг у мафии. Мафия? У вас так называется?

— Да, — не стал объясняться я.

— Реклама пирамиды обещала им тысячи процентов в год и они поверили.

«Ну все! — подумал я, — Конец истории ясен как белый день!»

— Они задолжали очень большую сумму? — с приличествующему моменту грустным пониманием спросил я.

— Не знаю. Но, если я не ошибаюсь, они все вернули.

— Да?

— Дядя Петр говорил, что братья сняли с себя последнюю рубашку. Он так выражался. Купили целый чемодан акций и… И успели вовремя их перепродать. Буквально за пару недель до того, как денежная пирамида лопнула как мыльный пузырь.

Я открыл рот. А Джейн продолжала:

— Дядя Петр рассказывал, что Зенитниковы пригласили его в гости. Он пришел, а они достают тот самый чемодан, открывают его и высыпают ему под ноги не акции, а деньги! Смотри, говорят, сколько денег! А ты не верил! Мы, говорят, уже вернули все долги, а это то, что осталось. Чистая прибыть! Я не знаю сколько там было денег и дядя Петр не знал, но в этот вечер они втроем обсуждали дальнейшее развитие бизнеса. Они хотели открывать торговый центр. Дядю Петра, как старого проверенного компаньона и друга семьи хотели брать в дело.

— Интересно, — задумался я. — А дальше?

— Дальше? — мисс Джейн Бильсон двумя глотками допила коктейль и с громким стуком поставила стакан на стол. — Через два дня Еремея Зенитникова, его жену и старшего сына убили. Деньги исчезли.

Молчание.

Я не знал как продолжить разговор.

— Убийство повесили на твоего дядю? — наконец выдавил я из себя.

— Он был основным подозреваемым. Дядя Петр видел деньги, он был в гостях у Еремея Зенитникова, знал где лежал чемодан с деньгами. К тому же при обыске у моего дяди нашли крупную сумму денег и оружие. Но, мистер Денис, он был бизнесменом! И в то время у многих было оружие, даже у обоих братьев Зенитниковых. У обоих! У Еремея было заряженное ружье под кроватью! Оно как лежало под кроватью, так там и осталось нетронутым. Одним словом — у моего дяди был мотив. Только у него было алиби, накануне нападения на Еремея Зенитникова мой дядя Петр уехал в город Москву за новым товаром. У копов была версия, что дядя Петр нанял какого-то пожилого соседа Зенитниковых или двух подростков, но эти версии оказались… как это… неверными. Ошибочными. У копов так и не оказалось прямых доказательств вины дяди Петра. Да и посудите сами, мистер Денис, для чего ему так жестоко убивать друга и почти всю его семью, если этот друг сам предлагал ему долю в бизнесе?

— Настоящего убийцу так и не нашли?

— Не нашли. И вот еще что. Я вспомнила. У Еремея Зенитникова осталась маленькая дочь.

— Да, мне это известно, — сказал я.

— Мне ее так жалко. Дядя Петр часто ее вспоминает. Очень переживает. Это настоящее горе.

— Согласен. А что стало с девочкой? Твой дядя знает ее судьбу?

— Ее удочерили.

— Известно кто?

— Аксиний Зенитников. Младший из братьев.

Михаил Заборов (Миша Псковский, Миша Забор)

Не стану объяснять, как я вышел на бывшего криминального авторитета Мишу Забора, находящегося в федеральном розыске уже много-много лет. Некто, написавший мне письмо по электронной почте, более чем ясно дал понять, что если я выболтаю чуть больше того, что мне будет разрешено — у меня могут возникнуть неприятности, а если ни у меня лично, то у кого-нибудь из моей семьи. Некто написал мне, что кое-кто готов передать мне интересующую информацию по поводу братьев Зенитниковых и для этого мне следует заказать на одном из онлайн-магазинов определенный товар определенной торговой марки. Некто сразу объяснил, что это не реклама магазина. Я рискнул, сделал все как сказал некто, не пожалел перечислить шестьсот девяносто рублей и около месяца ждал посылки из Малайзии. Некто на связь больше не выходил и электронные письма больше не присылал. Наконец, заказанная посылка пришла (дешевый кнопочный мобильник) и трепеща от нетерпения, я раскрыл упаковку прямо на почте. Телефон был самый неинтересный, уходящий в прошлое. В нем не было даже самой примитивной камеры. В комплекте же прилагались шипящие наушнички, инструкция, написанная на безграмотном английском и на самом дне коробочки валялась флешка. Придя домой, я откинул коробку с бесполезным телефоном и вставил флешку в разъем ноутбука. На ней был только один вордовский файл с текстом. Ниже я привожу этот текст без изменений:

«Мои друзья передали мне што ты изучаешь ту сраную историю про убийство Зенитниковых. Решил порыться в этом говне? Чтож комуто надо в этом хоть чуть чуть разобратся, ментам это оказалось не по зубам может тебе и удастся докопаться до чего-то любопытного. Время прошло, может вскрылось что то новенькое. Собсвенно поэтому я и связался с тобой Денис Январев. Ты неплохой парень и прежде чем заявить о себе я внимательно ознакомился с твоими прежними публикациями. В частности с историей о маньяке Казакове который орудовал в моем городе и об обстояельствах дела которого я коечто знал и знаю. Я имею ввиду твою книгу «Нюктофобия». Тогда ты беседовал с кое кем из моих друзей, не зная что в свое время они входили в мою групировку. В результате ты написал правду, все так и было. Это удовлетворило моих друзей, а значит и меня поэтому я решил помоч тебе с написанием твоего очередного криминального шедэвра, Денис Январев. Расскажу о том что известно мне, но не знаю насколько этопоможет. Начну с того что ни я ни мои люди не причастны к убийству семьи старшего Зенитникова. Кажется его звали Еремеем. Я отвечаю! Когда-то братья Зенитниковы держали палатки на моей територии, на моем рынке. С ними был еще один по фамилии Волчанский. Они были подо мной, я крышевал их. Я разбирался со всеми кто наезжал на них а значит — на мой рынок а за это Еремей и его брат Аксиний (или Алексей) платил мнекаждый месяц. Каждое одиннадцатое число. Тогда было веселое время, я держал половину город! Половину Ведеска! Трубопрокатный комбинат держал! Бумажную фабрику! Два кинотеатра! Иногда когда Зенитниковым нужно было бабло на товар они знали ккому обратится. Я давал. Они всегда возвращали в срок каждое одиннадцатое число. Вообщем, претензий у меня к ним почти не было парнишки были нормальнми. Перед тем как завалили их старшего, Зенитниковы заняли у меня крупную сумму, я дал хотя знал, что они пошли на какойто риск. Я их предупреждал, они знали на што шли и што я с ними сделаю, если одинадцатого числа взятая сумма с процентами не будетлежать передо мной. И одинадцатого числа они принесли деньги, все до копейки. Им повезло они наварились на процентах по каким то мутным акциям. Мне бы так везло! А через несколько дней Еремея и двоих членов егосемьи завалили и конешно менты первым делом прискакали ко мне. Это говорят твоих Миша рук дело. Выдай говорят исполнителя мы все повесим на него а тебя отмажем и бабло тебе оставим. Вот как говорили! А я даже ни сном ни духом! Я поднял всех своих людей, ищите говорю вместе с ментами убийцу, мне такие дела на моейземле не нужны! И перво наперво прошерстите как следует хозяев той финансовой пирамиды, што выплатила бабло Зенитниковым, есть вероятностьшто это их люди так вернули себе свои деньги. Но ни хера подобного! Долго объяснять. Но в итоге я выяснил, што это не они. Мокрушника сраного так и не нашли. Обычная бытовуха это, Денис Январев. Какой-то ушлый малый поработал. Но не из моих людей, я таких ублюдков при себеникогда не держал и сам бы я никогда не заказал бы женщину с ребенком. Я же не отмороженый я честный благородный вор. Тем более их баблосы мне как капля в море, в то время я купался в деньгах. Мне должен был сам губер области! Мне было выгоднее выделить Зенитниковым здание под торговый центр который они хотели открывать и стабильно стричь зелень. Короче на меня не греши Денис Январев и передай там в своей книжке, что Миша Забор вор по совести и чести! Если найдешь убийцу то с меня ящик коньяка, адрес твой я знаю. Понял? Адрес знаю и семью твою тоже так што дважды подумай што написать. Удачи Денис Январев»

Павел Гаврилов

Мы стояли у развилки двух пересекающихся троп, по одной из которых, судя по следам протекторов, можно было ездить на скутере. С трех сторон нас окружали лесопосадки, где-то еще молодые, где-то уже разросшиеся в полноценный лес. По правое плечо от нас был крутой склон низины, чья вытянутая форма подсказывала любителям геологии, что в далекие времена тут тянулась река глубиной около трех метров. На противоположном берегу низины простиралось засаженное подсолнухом поле, чью территорию постепенно отбивали дикорастущие елочки, на которые в период новогодних праздников охотились жители близстоящих частных домиков окраины города. Павел стоит передо мной, смотрит на мою заинтересованность пейзажем. На плече у него висит спортивный рюкзачок, а в руках — планшет, оклеенный наклейками с героями «Вселенной Марвел».

— Вот смотри, — Гаврилов поворачивает экран планшета в мою сторону и показывает спутниковую карту местности на которой мы находимся. — Это Ведеск, он вон с той стороны, отсюда можно увидеть пару домишек. Вот это лес — он вон там, — мужчина вытянул руку в сторону густых живописных зарослей. — Это шоссе, оно там, за елками.

— Вижу, — согласился я, едва различив за молодыми елями мелькнувший автобус или грузовик-дальномер. — А вот это что? — я указал на карте несколько вытянутых строений, располагавшихся немного в отдалении.

— А это и есть мой мясокомбинат. Он вон там, — Павел показал направление одной из тропинок, уходящих в тень лесопосадок. Минут пятнадцать на велике. Пешком, конечно, дольше.

— Угу… — я кивнул, внимательно изучая гугл-карту и сопоставляя ее с видимым пейзажем. — И ты шел по этой тропе, верно?

— Ну да, по этой. Шел домой.

— Ты можешь вспомнить хотя бы приблизительное время, когда ты заметил предполагаемого преступника? Это ведь было ночью, правильно?

— Это было в период между двенадцатью часами двадцатью пятью минутами и двенадцатью часами тридцатью пятью минутам, — слегка улыбнулся Гаврилов. — Ты спросишь, откуда такая точность? Отвечаю — я несколько тысяч раз рассказывал об этом следовательнице Боговидовой. Мы с ней в свое время рассчитали точное время исходя из расстояния от мясокомбината с учетом того, что наша вечерняя смена работала строго до полуночи.

— И ты пошел ночью домой пешком через лес? Неужели в такое время вас не развозили служебные автобусы?

— Развозили, разумеется. Только мне было удобнее самому, я живу не так далеко и лес этот я знаю, как свои пять пальцев. Я вообще не из пугливых, — в голосе Гаврилова проскользнула обида, будто он решил, что я хотел его оскорбить, хотя признаюсь честно — я, в отличии от Павла, отношу себя к числу тех, кто старается избегать ночных променадов по лесам и предпочел бы комфортабельную поездку на транспорте. У меня есть новый автомобиль, марку которого я не назову, на котором я езжу при любом случае, вплоть до того, что зачастую сажусь за руль только для того, чтобы выбросить мусор. — Да и какой это лес? — продолжал Гаврилов. — Так, один молодняк, а в то время и его-то почти не было. На самом-то деле по этой тропе многие ходят.

— Расскажи кого ты увидел.

— Посмотри вон туда, там обрыв. Сейчас тут разрослись кусты, а раньше отсюда открывался классный вид.

— Похоже на русло высохшей реки.

— Вроде того, — согласился он. — Так вот в тот раз, возвращаясь с мясокомбината, я заметил тень. Вон там внизу. За крапивой. Черный силуэт. Я бы не обратил внимания, да только силуэт быстро двигался и сперва я подумал, что это какой-то зверь. Лосенок, например. Хотя животных тут отродясь никаких не было, разве что белки. Оказалось, это бежал какой-то паренек. Бежал быстро. Я видел, как он перепрыгивал через кочки и ветки. Во что был одет — я не разобрал, но за плечами у него был рюкзак.

— Ты видел его лицо?

— Нет, было темно и он был далеко. Но парень был здоровый. Спортсмен. Он бежал вон оттуда, со стороны домов, — Павел указал направление движения. — Вон туда, где елки. Раньше их не было.

— Ты уверен, что он был спортсменом?

— Денис, я точно уверен в том, что он был либо спортсмен, либо человек какое-то время занимающийся спортом. Не могу сказать каким, но бегать он умел. Это я говорил и Боговидовой и тебе сейчас говорю. Я, Денис, бывший регбист, я с пяти лет занимался в спортивной секции, я могу отличить профессионального бегуна от обычного человека. Например, вот ты, Денис, не спортсмен. Не обижайся, но у тебя не спортивная выправка. Скажи-ка, Денис, ты вообще когда-нибудь занимался спортом?

— Разве что в школе, — признался я.

— Ты помнишь, чему тебя там учил ваш физрук.

— Честно говоря — нет.

— Он должен был тебе объяснять, как правильно дышать во время бега, как держать руки, как двигать ногами. Или что, остановившись, нельзя стоять на месте, а надо отдышаться во время движения.

— Теперь припоминаю.

— Так вот, — продолжал Павел Гаврилов, — тот парень был спортсменом. Уставшим, запыхавшимся, но умеющий правильно двигаться и знающий свои силы и возможности.

— Ну хорошо. Что еще ты можешь о нем сказать?

— Он был похож на догоняющего свою группу туриста. Однако, насколько я помню, в какой-то момент он меня заметил и резко сменил направление, быстро скрывшись за кустами. Вон там. Видишь, там и сейчас заросли — не пролезешь. Шиповник! В тот момент мне было совершенно на него наплевать и я даже не останавливался, это уже потом, через день или два я на работе услышал о преступлении и сам пришел в участок. Я предположил, что, вероятно, видел не простого туриста и оказался прав. Мои показания пригодились, следователь Боговидова даже пожимала мне руку, но, увы, преступника все равно не нашли.

— Так значит ты утверждаешь, что он мог быть спортсменом? — уточнил я, вспомнив, что госпожа Софико Пнавия рассказывала, что по словам умирающей Полины Зенитниковой напавший был скорее толст.

— Это был крупный здоровый парень, — подтвердил Гаврилов, — хорошо бегающий.

«Толстые плохо бегают, — мысленно согласился я, — Умирающая девушка перепутала жир с мускулами».

— Может военный?

— Не исключено. Но он мне показался слишком молодым для военного. Разве что призывник. Но все равно занимающийся спортом.

Я еще долго изучал низину, тропы и лесопосадки. Сделал несколько снимков местности на свой смартфон и еще раз попросил у гражданина Гаврилова планшет с картой.

— Если, как ты говоришь, парень бежал вон в ту сторону, — стал размышлять я вслух, — то, судя по карте, он должен был выбежать к шоссе.

— Скорее всего так и было, — согласился Павел. — В то время вот здесь, — он указал на карте точку у трассы, примерно в километре от нас, — был святой источник, там часто набирали воду. Там была типа парковочка. Боговидова предполагала, что там преступник сел в автомобиль и уехал.

На этом можно было бы завершить наш разговор, ибо я узнал то за чем приехал на это место, но может быть из-за хорошей погоды или из-за того, что плотно пообедал в придорожном кафе, но вдруг я решил поставить себя на место преступника и спустился в низину, где сразу почувствовал себя не в своей тарелке. Тут внизу все заросло травой по колено, местами хлюпала жижа, а Павел предупредил, чтобы я не кричал если встречу змею — тут водятся только неядовитые ужи. Оказавшись на несколько метров ниже своего оставшегося наверху склона собеседника, я долго осматривался и прикидывал в каком-бы месте преступник мог сюда спуститься и где-бы он поднялся. А еще я понял, что находясь внизу я остаюсь незамеченным для тех, кто наверху, если только те не пройдут по тропинке только в определенном месте и окажутся у края обрыва. Гаврилову в ту ночь, можно сказать, посчастливилось, волею случая он как раз оказался в нужное (а для бегущего внизу преступника — не нужное) время. Вслед за мной в низину спустился и Павел Гаврилов и мы вместе решили пройти в сторону жилых домов, туда, откуда двадцать пять лет назад убегал убийца трех человек. Мы пробирались по густой траве, оставляя после себя след примятой травы, под ногами хрустели невидимые, но ощутимые ногами веточки и камушки, а я то и дело останавливался и осматривался, представляя себя на месте преступника. Я представил себе, как я бегу в ночном мраке по траве, как задыхаюсь от сбившегося дыхания, как обливаюсь потом и опасливо поглядываю вверх — не идет ли кто. Я даже ощутил под лопатками тяжесть набитого деньгами рюкзака. Еще немного и я мог бы ощутить те чувства, которые мог бы испытывать личность, хладнокровно расправившаяся с мужчиной, женщиной и ребенком. Что это? Неужели мое сердце колотиться как отбойный молоток, а в горле горькая вязкость? Кажется, у меня подскочило давление, лицо стало гореть, голова кружиться. Как хорошо, что сейчас светлое время суток и меня сопровождает приятель, иначе, возможно, меня могла бы охватить легкая паника.

Держа оклеенный марвеловскими супергероями планшет Павел Гаврилов топал за мной и сообщал, что давным-давно он сюда уже спускался. Это было вместе с оперативной группой следователей и розыскными собаками. В тот раз, а было это четверть века назад, тут едва ли ни пинцетом выщипывали траву в поисках хоть каких-то улик или следов. Нашли несколько отпечатков следов, идентичных еще ряду следов на пути следования преступника, а также на сто процентов совпадших со следами в доме Зенитниковых. Собака взяла след, но все оборвалось на трассе у святого источника, где преступник, вероятно, уехал на автомобиле.

— Больше всего мне жаль девочку, — произнес Гаврилов. — Там осталась девочка, совсем крошечная.

— Да, — подтвердил я. — Ей было всего годик.

— Как уж она потом? — вздохнул Павел, перешагивая через кочку. — Тебе, Денис, что-нибудь известно о ней? Ты же о ней собираешь материал или я тебя не правильно понял?

— Все верно, о ней, — я вытер пот с шеи. — Ее удочерили.

— Кто? — тут же спросил собеседник.

— Родственники, с ней все было в порядке, она…

— Было?

Я запнулся.

— Было? — переспросил Павел Гаврилов. — Ты сказал «было»?

Гаврилов поймал меня на неудачно произнесенном слове и я был вынужден надолго замяться.

— По правде сказать, я только в начале пути, — забормотал я, хаотично подбирая фразы. Мне, честное слово, очень не хотелось лгать и я почувствовал себя подлецом перед Павлом. — Я точно могу сказать, что девочку удочерили родственники по линии убитого отца, но дальше там какая-то мутная история, я еще не до конца разобрался. Впрочем, могу с уверенностью сказать, что в приемной семье у девочки все было отлично.

Произнося эти слова, я внутренне напрягся, готовя расплывчатые ответы на следующие вопросы, которые неминуемо последуют от Гаврилова. Во всяком случае, я бы на его месте так просто не угомонился бы. Но Павел лишь глубоко и печально вздохнул, из-под ладони посмотрел на «берег» обрыва и сказал:

— Как с тех пор живется тому уроду? Надеюсь, он сдох и черти жарят его во фритюре, раз уж люди его не нашли.

«Да нет, — подумал я про себя, кряхтя от усталости, — не сдох он. Он еще всех нас переживет».

Наконец, мы выкарабкались из оврага и Гаврилов повел меня куда-то дальше. Мы минули пустырь, вышли к первым частным домам, чьи дворики были огорожены жестяными заборами. Павел объяснил, что здесь начинается городская окраина Ведеска, что тут неподалеку находиться старая метеостанция и конечная остановка стразу четырех городских автобусных маршрутов. С метеостанции, по его словам, до сих пор пускают какие-то воздушные шарики. Мы пошли по переулку, где нас облаяла псина и ее лай подхватил еще чей-то дворовый пес, чей лай был схож с отрывистым ревом динозавра. Павел не обращал на лай ни малейшего внимания, назвал первую псину «местной дурой» и сказал, что раньше тут ни у кого не было собак, да и домов было вдвое меньше. Мы шагали не долго. Псина, налаявшись, отстала, а мы свернули в очередной проулок и внезапно вышли к небольшой церквушке без купола. Как она очутилась здесь среди частного сектора и почему построена именно в этом месте? Это был то-ли храмик, то-ли какой-то крошечный приход — я далек от христианской религии. Храм был обнесен забором, калитку которого венчал православный восьмиконечный крест и медная табличка: «Храм Христа-Милостивца». Я вопросительно взглянул на Гаврилова.

— Вот он, — заявил он, кивнув на храм, но я все еще не понимал о чем речь. — Это их дом.

— Чей?

— Как же? Зенитниковых. Вот здесь их и убили, царствие им небесное.

Павел Гаврилов осенил себя широким крестным знамением, а я готов был провалиться сквозь землю от стыда. Я бы последовал примеру Гаврилова, но по вероисповеданию я мусульманин.

Людмила Гройцвер

Мы договорились с Людмилой Андреевной, что для разговора я приду к ней в кабинет, только там она может меня принять, так как искомая мною информация ни при каких обстоятельствах не может покидать «этих стен». «Этими стенами» госпожа Гройцвер называла здание МВД города Ведеска, где она занимала должность главного инспектора по экономическим преступлениям.

— Денис, вы знаете какое было время? — Людмила Андреевна говорила импульсивно, было видно, что эта тема у нее давно наболела и ей психологически нужно выговориться. — Какое это было время, Денис! Это был девяносто пятый год! Девяносто пятый! Это была полная, прости за выражение, задница! Большая глубокая задница! Я устроилась в органы в девяносто втором, надеялась, что с приходом нового строя жизнь измениться, что вот-вот — и мы сравняемся с Европой. Хрена! С каждым месяцем становилось все хуже, а в том девяносто пятом лично я получала зарплату не двенадцать раз в году как положено, а только семь! Нам платили как придется. Зарплату задерживали на пять месяцев, потом выплачивали за три или четыре, а остальное — как-нибудь потом. А у меня, вообще-то, ребенок родился. Да что там говорить — мы всерьез планировали забастовку, да только другой работы в нашем городе не было и мы радовались тому, что хоть какие-то деньги платили. У меня брат бомжевал! Сдавал квартиру по часам и суткам, а сам ночевал с семьей на даче, или уезжал на «Жигулях», как он говорил, посмотреть места. С семьей из трех человек.

— Да уж, — прокомментировал я, вороша на языке историю про накаченные мочой арбузы, которыми мы с отцом торговали как раз в девяносто пятом году.

Людмила Андреевна нажала на кнопку селектора и приказным тоном велела секретарю принести чая с молоком. Лично я пью без молока, но моими предпочтениями пока никто не интересовался.

— Жить было страшно! — продолжала Людмила Андреевна. — А нам в управлении вдвойне жутко, потому, что мы знали то, о чем простой обыватель мог разве что прочитать в криминальном триллере. Людей убивали прямо на улицах Ведеска! Была самая натуральная война, бандиты делили город как шакалы мертвую корову. А если кому-то что-то не нравилось — его просто-напросто находили в лесу забитым до смерти или с простреленным затылком. Я помню случай, когда один предприниматель отказался платить тогдашнему криминальному авторитету Мише Забору дань со своего ларька с жвачками и сидел в своем ларьке с заряженным обрезом днем и ночью. Охранял. А ему просто швырнули в окошечко гранату РГД-5 и бедолагу размазало по стенкам вместе со своими жвачками. В одиннадцать часов утра! В двухстах метрах от детского сада! Хотите узнать, Денис, сколько наших сотрудников переметнулось к бандитам? А скольких застрелили, зарезали, взорвали, вышвырнули из окна, задавили или просто увезли в неизвестном направлении? Мой коллега, с которым я делила вешалку в кабинете был найден полуразложившимся в городском пруду через полгода после внезапного исчезновения прямо из собственной квартиры. А на шее ржавая жестянка — «Я залез не туда». Это был настоящий кошмар! Мне угрожали. И знаете кто, Денис? Нет, не бандиты, а мои же непосредственные начальники! Сколько дел было закрыто из-за того, что мои шефы то получали на лапу от криминала, то пускали в штаны от угроз!

Секретарь принес подносик с одной чашечкой чая с молоком и без слов скрылся из кабинета. Гройцвер порылась в одном из ящичков стола и накапала в чай чего-то из небольшого пузырька. Запахло валерианой. Признавшись, что в такие минуты ей трудно самостоятельно успокоиться и нормализовать сердцебиение, Людмила Андреевна выпила чай.

— В тот месяц когда мерзавец кончил трех членов семьи Зенитниковых у нас в отделе как назло был полный завал, — заговорила Людмила Андреевна более ровным голосом. — В то время я еще работала в убойном отделе. Незадолго до этого в Ведеске почти одновременно случилось два ЧП. Сперва пропал один депутат законодательного собрания. Граченко! Может слышали эту историю? Нет? Он обналичил все свои сбережения, а это было не мало, и исчез без следа. Граченко был крупной шишкой со связями в столице, поэтому на его поиски были брошены наши самые опытные следователи Ведеска, в том числе и я. Из столицы звонили трижды в день, требовали результатов поиска, мы задействовали все наши силы, землю рыли носами. — Людмила Андреевна помолчала минуту. — А через несколько дней в номере одной гостиницы зарезали звезду эстрады. Ну это уж вы должны помнить! Александр Облаков!

Я кивнул, смутно припоминая какую-то песню убитого артиста, время от времени случайно слышимую на радиоволнах. Его творчеством я никогда не интересовался, но его имя, в связи с трагическим убийством в девяносто пятом году, было на слуху у многих.

— И надо же было убить Облакова именно в Ведеске! — сетовала Людмила Андреевна. — Прямо после выступления на концертной площадке. Ножом в сердце! Потом мы установили, что его заказали хозяева его продюсера, потому что Облаков заимел компромат на кое-кого из высоких чинов. Шум поднялся на всю страну. Сами понимаете. А все наши оперативники уже были брошены на поиски депутата Граченко. У нас хронически не хватало людей, тем более опытных оперативников. Наша криминалистическая лаборатория нуждалась в оборудовании и реактивах, у нас не было толкового судмедэксперта! Сотрудники элементарно спивались! Про служебный транспорт я вообще молчу! Зимой ездили на летней резине, бензин мешали с дизелем, чтобы на дольше хватало. Теперь вы видите в каких условиях приходилось работать! О каких результатах можно было говорить, если за любым углом тебя могли поджидать люди в кепочках и спортивных костюмах, демонстративно оттягивать свою мошну и пускать дым в лицо, а на прощание тушить окурки о тыльную сторону твоей ладони. Мне так делали, Денис! А у меня, повторю — сын. И я женщина, вообще-то. — Людмила Андреевна замолчала. Мне оставалось только сидеть молча и жеманно хмурить брови, подавляя желание посоветовать вместо капель валерианы хряпнуть рюмку коньяка. — Граченко, Облаков! И тут на тебе! — почти выкрикнула Гройцвер и хлопнула ладонью по своему рабочему столу. — Убийство еще трех человек, включая ребенка! Мы и так работали в режиме форс-мажор, лично я приходила домой лишь на пять-шесть часов. Переночевать, подмыть кое-где и снова на автобусе до родного управления. Кому давать это расследование? Прокурор хватался за голову! Уже никого не осталось, все были брошены на другие дела. Нам хотели прислать кого-то из Ростова, но у нас вовремя освободилась одна следователь. Молодая, но, вроде как сообразительная. Ангелина Боговидова, царствие ей небесное… До майора дожила, умерла несколько лет назад. Она хоть и шустрая была, но многого она не могла сделать просто физически. В ее команде были малоопытные юнцы — Галатеев и Песков. Нет, я не скажу о них ничего плохого, но они были только из академии. Молодняк! Даже моложе меня. И вот этим троим предстояло разыскать убийцу Зенитниковых, при том, что экспертиза работала на них по остаточному принципу. Зенитниковых, конечно жалко, но кто они такие по сравнению с Облаковым или Граченко? Они звезды эстрады? Они слуги народа? Нет, они обычная семья обыкновенных торгашей, волею случая озолотившихся на продаже, кажется, акций финансовой пирамиды. Как говориться — становитесь в очередь, третьими будете. Сперва пропащий депутат, потом певец, а уж потом, если останутся реактивы и время, то может быть…

— Ну хоть что-нибудь Боговидовой удалось узнать? — спросил я.

— Недостаточно, — отрезала Гройцвер. Хозяйка кабинета обошла рабочий стол и, покопавшись в шкафу, достала несколько листов, заключенных в прозрачную папку с пометкой маркером — «Январеву». — Материалы дела составляют всего три тома, но все это пустая вода. Чтобы не тратить время впустую, я попросила своего помощника выписать только самое главное.

Я протянул руку, чтобы ознакомиться хотя бы с этими куцыми сведениями, но и на этот раз женщина решила держать все в своих крепких руках и, одев стильные очки, села на свое место за столом.

— Так… Вот что удалось узнать Боговидовой, царствие ей небесное… — Людмила Андреевна достала один лист и принялась читать: — Преступник вошел в частный дом Зенитниковых приблизительно с двадцати трех — десяти, до двадцати трех — сорока. Он просто позвонил в дверь и ему открыли… Так… В прихожей явственные следы борьбы, видимо между убийцей и главой семьи Еремеем Зенитниковым. Дальше неясно, но предположительно Еремей вбежал в спальню за своим оружием. Убийца произвел один выстрел из прихожей. Пуля вошла Еремею Зенитникову в левый бок, поразив легкое и сердце. Так, теперь мать… В это время она держала на руках годовалую дочь. Она сопротивлялась, под ее ногтями обнаружили частички джинсовой ткани, предположительно от брюк. Множественные гематомы… Может быть девушка вырвала пистолет или выбила его из рук убийцы. Нападавший колол ее столовым ножом. Две колото-резаные раны груди и глубокая рана шеи… Раны сами по себе не смертельные и девушку можно было бы спасти, если бы помощь была оказана вовремя. Женщина упала, но закрыла рану на шее обоими руками, это продлило ее жизнь почти до утра. Госпожа Зенитникова не сразу потеряла сознание и видела, как убийца подошел к ее годовалой дочери на полу. Но девочку он пощадил, так как понимал, что она не свидетель. На шум проснулся и прибежал старший сын Зенитниковых…

— Почему вы замолчали? — спросил я. Не отрываясь от бумаг госпожа Гройцвер взглянула на меня из-под очков.

— Скажите, Денис, а что вам известно о смерти старшего сына?

— Я читал в интернете, что убийца нанес ему три или четыре удара по голове глиняным цветочным горшком. А что, это не так?

— Это так, но причина смерти не в этом. На самом деле убийца придушил шестилетнего ребенка.

— Придушил? — я чуть не подскочил со стула.

— В отчете патологоанатомов сказано, что причиной смерти является асфиксия, вызванная передавливанием дыхательных путей. На шее ребенка нашли следы пальцев, что показало еще и то, что убийца работал в зимних вязанных перчатках.

— Так он что, задушил мальчика голыми руками? Вот же ублюдок!

— Не голыми, он был в перчатках. А уже потом убийца добил уже мертвого мальчика горшком. Наверное, он не был уверен в смерти.

— Скажите, ваш помощник выписал что-нибудь о том, что в течении всей ночи раненая мать прямо на полу кухни кормила малышку грудью?

— Да, именно так. Женщина могла шевелить только одной рукой, второй зажимала рану. Любое движение тела вызывало сильное кровотечение и девушка не могла ни пикнуть, ни тем более закричать. Она не могла рта раскрыть.

Я сидел бледный как мел, злость распирала меня изнутри и, если бы в эту минуту в кабинет к Гройцвер ввели мерзавца, я бы придушил его без всяких перчаток. А ведь я знаю где сейчас живет этот подонок! Знаю! Знаю, чем он занимается, как проводит время. Я попросил разрешения налить воды из кулера, налил себе похолоднее, опрокинул в рот как водку и постарался успокоится. Людмила Андреевна Гройцвер мудрая женщина, коли загодя приняла валериановые капли.

— Потом убийца проник в зал, — продолжила хозяйка кабинета, — совершил небольшой обыск и нашел наличку. Это было не трудно. Зенитниковы держали деньги в отделении для белья в шкафу. Он переложил их в свой рюкзак и покинул дом, оставив годовалую малышку фактически одну на полу на кухне.

Людмила Андреевна вздохнула, сняла очки и раздраженно швырнула из на стол. Первый лист она прочитала и ждала когда я переварю услышанное и проявлю интерес к следующей информации.

— Дальше преступник скрылся оврагами… — начала Гройцвер второй лист, но я ее вежливо прервал, потому, что предпочел не тратить время на уже знакомое мне продолжение. Меня больше всего интересует, что старший следователь Ангелина Боговидова смогла узнать о личности преступника.

— Мало, — разочарованно ответила хозяйка кабинета, вновь одев очки и отобрав из папки нужный лист. — Вот посмотрите сами. Перед смертью раненая девушка успела кое-что сообщить оперуполномоченому Пескову. Налетчиком был молодой мужчина, предположительно не достигший двадцати лет. Вероятно, студент или призывник. Крепкого спортивного телосложения, среднего роста. Волосы средней длины, светло-русый или рыжеватый. Сорок второй размер обуви… это уже установили эксперты. Был обут в спортивные кроссовки фирмы «Адидас». «Адидасы» поддельные, сшитые в подмосковье. Правша. Отпечатков не оставил, работал в перчатках. Что еще… Да вот, собственно, и все.

— Не удивлен, что его не нашли, — заключил я, пробегая глазами по нескольким строчкам. Кроме этой информации, помощник госпожи Гройцвер вкратце изложил, что старшим следователем Боговидовой после тщательной проверки не удалось установить причастность убийцы ни к одной из городских криминальных банд формирования. Я перелистал содержимое папки и остановился на информации, ранее мною не известной и вызвавшей любопытство. Это было краткое изложение допроса одного из свидетелей — продавца на рынке, предположительно продавшего преступнику поддельные кроссовки «Адидас» сорок второго размера. Следователь Боговидова опрашивала всех продавцов «Адидасов» в городе и один из них подтвердил, что за несколько дней до преступления у него был покупатель, взявший именно сорок второй размер кроссовок, подошва которых в точности совпала с отпечатками следов в доме Зенитниковых и в лесопосадках на окраине города. По иронии судьбы палатка со спортивной одеждой и обувью принадлежала братьям Зенитниковым. Продавец по фамилии Таплин описал покупателя как высокого юношу среднего телосложения, в очках, с темной щетиной и в летней фуражке с буквами «USA». По словам Таплина у покупателя не было мочки одного уха. Фамилия «Таплин» каждый раз была подчеркнута шариковой ручкой. Я многозначительно поднял листок так, чтобы Людмиле Андреевне было видно. Ей достаточно было лишь мельком взглянуть и ответить мне кивком и понимающей улыбкой.

— Это ведь он? — спросил я.

Таплин… Я хмыкнул. Вот тебе и Валера Таплин! Вот тебе и продавец спортивной одежды! Знал бы он тогда, когда давал ложные показания и путал следствие отсутствующей мочкой уха, что в последствии через много лет судьба преподнесет ему такой сюрприз, что…

— Денис, — заговорила Людмила Андреевна, вставая из-за стола, — изначально мы с вами договорились, что наш разговор будет идти о деле Зенитниковых. Я и приготовила информацию по Зенитниковым. О трагедии Таплиных, боюсь, сейчас я вам многого не скажу. Я, естественно, помню это дело, но могу ненароком наврать или ошибиться в чем-то важном. Я давно не работаю в убойном отделе.

— Но вы не отрицаете того факта, что эти два дела имело смысл объединить в одно, не смотря на то, что их разделяют… кажется больше двадцати лет?

— Пожалуй…

— Кто вел дело Таплиных?

— Боговидова.

— Нет-нет, не Зенитниковых. — поправил я. — Таплиных.

— Простите. Это дело ведет следователь «Е». Между прочим официально дело еще не закрыто.

— А правда ли, что «Е» является дальним родственником младшего брата Зенитниковых — Аксиния.

— Не знаю, — уклончиво ответила Людмила Андреевна, взглянув на меня так, что я сразу догадался, что наступил на сложную тропу с которой, чтобы меня не столкнули, я должен аккуратно сойти сам. Я и сам понял, что мои последние вопросы напоминают допрос, что я невольно включил в свою интонацию нотки недоверия, словно Гройцвер была в заговоре с преступником. Но Людмила Андреевна не могла не знать о родственных связях упомянутых лиц, а еще и о том, что «Е» помимо всего прочего являлся еще и крестным отцом выжившей девочки — Юлии Зенитниковой, впоследствии вышедшей замуж за Валерия Таплина. Хотя… Чтобы окончательно не скатиться с дружелюбно-доверительной волны, настроенной между нами с Людмилой Андреевной я поспешил сменить тему трагедии семьи Таплиных и задал еще несколько дополнительных вопросов о Зенитниковых, но госпожа Гройцвер обо всем догадалась еще на этапе первичных переговоров по телефону еще неделю назад и уже не скрывала мук раздумий перед дилеммой — говорить или не говорить. Я терпеливо ждал и полунамеками давал понять, что готов навострить уши на все что касается «трагедии Таплиных» и что эта история вызывает во мне интерес, пожалуй, не меньший чем дело Зенитниковых. Хозяйка кабинета долго и испытующе следила за мной, я буквально кожей чувствовал ее взгляд из-под опущенных на кончик носа очков и даже начинал терять самообладание. Я стал ерзать на стуле, трогать лицо, бессмысленно бегать глазами. В какой-то момент я решил, что с меня довольно и почти поддался возникшему желанию откланяться и покинуть кабинет, как вдруг, не сводя с меня взгляд, женщина спросила, много ли еще памяти на моем телефоне. Я не понял смысла вопроса, а Гройцвер, сняв очки и привычным размашистым жестом швырнув их на стол, спросила:

— Денис, скажите честно, ведь вы собираете информацию не только о Зенитниковых, но и о Таплиных, да? Ваша книга будет о… том, о что мы с вами оба держим в головах, но играем в «незнайку»?

— Вы правы, — прямо ответил я. — Именно об этом.

— Вы хороший писатель, вы должны изложить все как следует, — продолжила она.

— Благодарю.

— Пообещайте, что не опустите эти истории до уровня «криминального чтива».

Я не стал долго разводить болтовню о своем писательском благородстве, я лишь кивнул и проверил объем памяти на телефоне. Достаточно.

Людмила Андреевна по селектору приказала секретарю принести кофе, на этот раз на двоих, с чайником и сладкими штруделями. После этого она отдала приказание не соединять ее по телефону еще час. Потом госпожа Гройцвер раскрыла тот же самый ящик и извлекла еще одну пластиковую папку с несколькими листками.

— Читайте, — велела она, откинувшись на спинку стула, — это выписки из убойного отдела.

«Дело Таплиных» — прочитал я и с замиранием сердца достал первый лист, но о содержимом папки я считаю рассказывать еще преждевременно, чтобы не нарушать логическую хронологию этой трагической двойной истории, начавшейся почти четверть века назад и имевшей вторую серию спустя двадцатилетие.

Наталья Лоськина-Зенитникова

У Зенитниковых очень большой уютный дом в два этажа и участок земли на котором Наталья Ивановна Лоськина-Зенитникова проводит половину свободного времени и который старается поддерживать в таком же порядке как сам дом. С Натальей Ивановной мы провели пару часов, за которые она показала мне не только дом и засаженный декоративными розами участок, но и многие личные вещи Юли. Мы начали разговор в юлиной спальне, Наталья Ивановна поочередно доставала различные предметы и подробно рассказывала какое значение они имели в жизни ее приемной дочери. Я не могу очень подробно изложить весь разговор в этой книги, это заняло бы чересчур большой объём страниц и не всегда имело бы информативную ценность, но в тот день Наталья Ивановна рассказывала о юлиных детский игрушках, показала пару кукол, настольные игры, серого плюшевого кота, детские поделки и многое другое.

Помимо приемной дочери у Аксиния Николаевича и Натальи Ивановны есть старшая дочь Полина и сын Артем, теперь уже совсем взрослые люди, давно покинувшие отчий дом и живущие своей собственной отдельной жизнью. Теперь их комнаты пустуют и со временем превратились в некие музейные уголки, где ничего не менялось со дня их ухода, на стенах висят детские рисунки, на полках — игрушки и всякая симпатичная мелочь из прошлого. Со слов госпожи Лоськиной-Зенитниковой и Полина и Артем навещают родителей довольно-таки часто и привозят внуков.

При этом Юлю она не упомянула.

— Мы взяли Юленьку сразу, — рассказывала Наталья Ивановна, протягивая мне в руки первый из нескольких фотоальбомов, с титульной страницы которого на нас смотрело круглое личико крошечной девочки. — Да и как тут не взять? Бедняжка осталась совсем одна, кому кроме нас она была нужна? Ах, какая была трагедия! Это был настоящий ад, Денис. Аксиний потерял родного брата и почти всю его семью. А брат был основным компаньоном в бизнесе, без него весь бизнес подвис в воздухе. А второй товарищ — Петя Волчанский — был основным подозреваемым.

— Врагу не пожелаешь, — согласился я.

— Мы взяли Юленьку к себе, — продолжала Наталья Ивановна, — а она, бедненькая, совсем крохотной была, годик только. Ревела, ничего не ела. Не могла к нам привыкнуть, хорошо хоть у меня был опыт — я знала, что нужно таким крохам, но сами понимаете, каждый ребенок привыкает к определенному распорядку… А для нее вмиг все изменилось, она же не понимает… Где мама, папа? Мы ей не знакомы. Мы уж с ней и так и эдак, а она мамку искала. Подходила к входной двери и ревела, звала мамку. А мамки-то и нет. И титей нет… Папки нет, братика нет… — слушать это мне было невыносимо, я сидел на краю застеленной кровати, судорожно пыхтел и всматривался в детское личико с фотографий. Юля в младенчестве была очень симпатичной, внимательный взгляд карих глазок, круглое личико, пухленькие ручки. — А тут еще похороны. Мы взяли Юленьку-то с собой на кладбище, а она как мамку-то в гробу увидела — как принялась реветь! И ручки тянет свои маленькие… — Наталья Ивановна не могла сдержать слез. — Ругается, почему ее не пускают. Она так смешно ругалась… Мне с ней пришлось уехать. Муж не спал несколько недель, у него обострилась депрессия, мало того, что с его братом случилась такая трагедия, так он еще потерял очень большие деньги. Мы потеряли все деньги и с кого их спрашивать? С той сволочи, которую так и не смогли найти?

Вопрос повис в воздухе. Я счел нужным промолчать, хотя уловил в голосе женщины обиду и претензию, которую я невольно определил на свой счет.

Я перелистывал фотоальбом, на страницах которого крошечная девочка подрастала и обретала черты взрослеющего человечка. Фотографий было не так много, как делают сейчас — по сотни в день. В те годы пользовались пленочными фотоаппаратами. Вот девочка сидит на руках у молодого Аксиния Николаевича, вот в окружении своего сводного брата и сестры, вот играет в какую-то игру с колечками. Я переходил от одной фотографии к другой и впервые увидел, как фотокамера запечатлела детскую улыбку. Юля смеялась во весь ротик, у нее уже было несколько зубиков, а глаза светились счастьем, свойственным только непосредственным детишкам. Я задержался на этой фотографии, девочка мне нравилась, хотелось взять ее на руки и насколько раз подбросить и поймать как я делал это с подрастающими друг за другом сыновьями, старший из которых определенно достиг половой зрелости, и если я его подниму и подброшу — я надорву позвоночник.

— Со временем Юля прижилась, — продолжала Наталья Ивановна, — плакала она все еще много, часто ревела по ночам, ей снились кошмары, но она не могла ничего объяснить. Позже это прошло. Позже она перестала реагировать на фото своей мамы. Детский психолог объяснил нам, что в ее возрасте дети быстро забывают прошлое. Это называется инфантильная амнезия.

Я кивнул и попросил разрешения сфотографировать на мобильник некоторые фотографии девочки. Наталья Ивановна была не против и сейчас я имею счастье время от времени любоваться ангельским личиком девочки дважды в своей жизни столкнувшейся с кровавой трагедией. Дважды! Перелистывая страницы фотоальбомов, я прослеживал по ним не только как менялись фотоаппараты в семье Аксиния Зенитникова, но и как росла девочка Юля. Теперь я знаю ее в детском саду и на новогодних елках, в компании своего сводного братика и сестренки и в обществе неизвестных мне детишек и взрослых. Наталья Ивановна подробно знакомила меня с каждым — родственники, друзья, знакомые, одноклассники. На моих глазах Юля стала первоклассницей с двумя черными косичками с вплетенными в них белыми лентами и пышными бантами и мы с Натальей Ивановной углубились в школьный период девочкиной жизни. Госпожа Лоськина-Зенитникова призналась, что учеба давалась Юли не без труда, отличницей она не была даже в начальных классах, да и послушной ее нельзя было назвать.

— Но она не была озорницей, — сразу уточнила Наталья Ивановна, — она была послушной, но… ну не было в ней тяги к знаниям. Да мы и не настаивали, Артем с Полинкой тоже учебой не блистали, особенно в старших классах.

На очередной фотографии я наткнулся на одетую в костюм Снегурочки девочку лет двенадцати и не сразу определил в ней Юлю. Рядом стоял Дед Мороз ненамного старше малолетней внученьки и еще пара детишек, наряженных в вату, символизирующих снег. На следующем фото Юля была в образе белочки и что-то говорила мальчику-ежу с налепленными на плюшевые иголки картонными гроздьями рябины.

— Юленька ходила в театральный кружок, — поспешила объяснить мне Наталья Ивановна. — И еще в литературный. Она обожала читать, читала все и так жадно, будто искала в книгах ответы на мучавшие ее душевные вопросы. У нас неподалеку был книжный магазин, так вот Юля после уроков вместо того, чтобы домой идти, заворачивала в этот магазин. Однажды была такая история — у Артема, нашего старшего, был день рождения, мы накрыли стол, был торт, я наготовила салатов, пожарила рыбу. Артем любит рыбу. Артемка из школы пришел, Полинка пришла, а Юленьки нет. В то время ни у кого не было мобильников и мы сидели ждали. А ее все нет и нет. Наконец она пришла с вот таким портфелем, — Наталья Ивановна показала руками противоестественную толщину портфеля. — А в портфеле новые книжки. Оказывается, она забыла про Артемкин день рождения и после уроков пошла в книжный магазин, где набрала себе кучу книг. Она так увлеклась выбором книг, что потеряла счет времени. А в седьмом классе она написала пьессу для театрального кружка, сама ее поставила и сыграла главную роль. Вот фотографии, видите, этот она в Москве со своим коллективом. Постановка называлась «Взгляд», ее наградили дипломом. Второе место на конкурсе молодежных театров.

Я хотел спросить, о чем пьеса с названием «Взгляд», в которой, как видно из фото, Юля предстает перед публикой в образе сумасшедшей в ночной сорочке и с завязанными глазами, но Наталья Ивановна, опередив мой вопрос, объяснила, что это страшная история, о которой ей не хотелось бы вспоминать.

Конец ознакомительного фрагмента.