Три измерения. Сборник рассказов

Алексей Владимирович Макаров

На каждом судне есть судовые механики. Их труд для постороннего взгляда незаметен. Их работа тяжела и о ней мало кто знает. Они — в тени от общего внимания или, как всегда, в машинном отделении.Это обычные люди, с виду суровые, но чувства их, как и у всех моряков, особенно обостряются в море, в оторванности от дома, жён, детей и родителей.В книге Алексея Макарова «Три измерения» рассказывается о работе судового механика, о трудностях этой профессии, к которой автор имеет прямое отношение. Книга содержит нецензурную брань.

Я бегу…

Я бегу. Мои кроссовки с силой вминают прибрежный мокрый песок. Дыхание ровное. Волны океана мерно накатывают на берег. Шипят и мерно откатываются назад. Сейчас отлив и твёрдая гладь песка под моими ногами позволяет мне легко бежать. Лёгкий, попутный ветерок подбадривает меня и я с ещё большей уверенностью несусь к своему дому. Утренняя свежесть только к тому и располагает. Я несусь, не обращая внимания на преодолённое расстояние. Это и лучше, как сказали мне врачи, надо побольше бегать утром. Вот он и виден, мой дом.

На высоком утёсе из-под пальм он уже проглядывается. Уже видны его широкие окна, отражающие лучи восходящего солнца. Сейчас, ещё немного, и я добегу до него. Дыхание не сбивается, а радость встречи меня ободряет. И я несусь вперёд, ещё больше напрягая тело, ноги и вытягиваясь в струну. Надо сделать последний рывок, и я буду там, где сегодня ждёт меня моя радость. Ведь вчера я весь день мыл и чистил свой дом.

Вчера я ездил по магазинам и покупал всё, чтобы понадобилось моей любимой. Даже Курт вчера сказал, что я очень озабочен. А я и был такой. Я заставил его привезти новый диван, рабочих переставить мебель в спальне и по-новому оборудовал кухню.

Я жду её, мою любимую. Я её уже так долго жду! И эти последние шаги до дома я бегу с предельной для себя скоростью. А вдруг она уже здесь? Хоть и рано. Солнце только что выглянуло из-за кромки океана. Но может быть и так, что она уже едет.

Её самолёт сегодня первым прибывает в наш аэропорт. Может быть, она тоже скучает и так же хочет видеть меня?

Я ещё прибавляю скорость и вылетаю на прямую. От этой магнолии до дверей дома всего сто метров. Поворачиваю и вижу…

Жёлтое такси подъехало к воротам. Таксист услужливо выбежал из машины и открыл багажник. Задняя дверь такси неспешно открылась и из неё выходит женская фигурка. С этого расстояния можно только видеть её зелёную блузку, чёрную юбку и каштановые волосы, раскинутые по плечам. Она небрежным движением расправила их и делает первые шаги. Как они мне знакомы, как я их люблю эти движения, шаги, жесты.

Да! Это она, та, которую я ждал так долго и мучительно. Всего какие-то последние сто метров, но их надо преодолеть, их надо прожить. И я несусь.

Всё! Силы иссякли. И только взгляд хочет её достичь. Я встал. А она, не видя меня, позволяет таксисту поднести вещи к двери дома. И вдруг её взгляд скользнул вдоль пустой аллеи туда, откуда к ней неслась одинокая фигура. Всё! Всё в ней изменилось. Уставшие плечики приподнялись, руки вспорхнули вверх, радостная улыбка вспыхнула на лице и звонкий голос разбудил мирно спавшую аллею:

— Алечка! — раздался её громкий выкрик в тишине раннего утра.

Кто уже быстрее несся? Ветер или мы навстречу друг другу? Вот ещё секундочка и она уже здесь. В моих объятьях. Её руки обвивают мою шею. Радостно светящиеся глаза широко открыты, а наши губы соединились в поцелуе. Как долог и прелестен он! Но надо вздохнуть, надо оторваться, чтобы взглянуть друг другу в глаза. И вот они, озёра вечного моего блаженства. Как долго я их представлял и видел в своих снах. И вот они здесь. Рядом со мной. Я смотрюсь в них и её первый выдох:

— Алечка, — пахнущий парным молоком, взвинчивает все мои эмоции. Я подхватываю её на руки и несу к дому.

Смущенный таксист ждёт. Я с ним расплачиваюсь. Благо, что карта и телефон всегда со мной. А нам больше никто и не нужен. Дверь открывается с мелодичным звоном, и мы остаёмся вдвоём…

Её руки так и не отпускают моей шеи, моих плеч. Она их гладит и ласкает, её глаза смотрят только на меня и нет никаких слов. Мы любуемся друг другом. В моей широкой ладони почти скрылась её головка и я пальцами перебираю мягкую гриву её каштановых волос. А её изумрудные пальчики нежно касаются моих глаз и губ.

— Мы вместе, — почти одновременно вырывается у нас шёпот, который громом отдаётся в наших сердцах.

— Мы вместе, — в восторге вырывается у нас и мы вновь сливаемся в объятьях.

— Да! Мы вместе, — опять и опять повторяем мы после каждого поцелуя.

Как хорошо, что именно так я установил диван. Крюгер всё удивлялся. Зачем именно так? А для того, чтобы, входя в дверь, сразу упасть на него. А… эти американцы. Ни черта они не понимают в семейной жизни.

И мы упали на него, утопая во всех его подушках. Лица близки, губы не отрываются. Как же мне не хватало эти полгода именно этого. А её пальчики, лаская меня, наталкиваются на этот шрам. И она от этого невольно вздрагивает:

— Не больно? — в её зелёных глазах проскользнул испуг.

— Уже нет, — стараюсь её отвлечь, но она всё перебирает его на моей шее и из уголков её озер неожиданно вытекает слезинка.

Голос её садиться. Она старается скрыть свои страдания. Понимаю, как много она пережила и как долго из-за этого меня не видела. Но не для состраданий же мы встретились?! Надо срочно прервать минуту этих переживаний. Надо всё направить в другое русло.

— Ты же ведь не завтракала! — громко восклицая, вспоминаю я. — А что я тут приготовил для тебя? — и, проведя ладонью по гриве её волос, вскакиваю с дивана и бегу на кухню, а она неохотно следует за мной.

Надо готовить завтрак. Я так ещё и не снял с себя футболку и брюки после пробежки. Они влажноватые от пота. Это как-то меня смущает. А ей, я чувствую, не хватает этого запаха.

На кухне я всё с себя скидываю, остаюсь только в трусах и ловко готовлю наш сегодняшний первый завтрак, а она, застыв в проёме двери, наблюдает за каждым моим движением.

Всё! Всё готово и расставлено на столе. А она всё также стоит в дверях. Почему мне так неловко? А! Я раздет. Как давно я не испытывал этого ощущения. А она меня съедает глазами. Сколько месяцев меня держали без одежды? Сколько операций, сколько врачей, сколько снимков и фотографий было сделано? Я привык, что кто-то постоянно разглядывает моё тело. Но сейчас… Это было что-то новое. Это был взгляд любящей женщины. Она любовалась статностью моей фигуры, ловкостью движений, и хотела только одного, чтобы это досталось только ей. И никто бы уже больше не претендовал на это тело, на её мужа. А мне от такого необычного взгляда стало даже неловко. И, чтобы скрыть эту секундную заминку, проскользнула мысль:

"Надо хотя бы душ принять".

А она, как бы угадывая мою мысль, оторвалась от косяка двери и бархатной пушинкой, приникнув ко мне, повлекла в душ.

— Остальное всё подождёт, — её голос мягко переливался в груди.

Жёсткие струи прохладного душа обняли нас обоих. Мы долго и нежно предавались всем чувствам, которых полгода лишала нас судьба. А струи били, хлестали, подстёгивали. И только закутавшись в полотенца и халаты, можно было отойти от всего пережитого за кружкой горячего кофе. Её глаза излучали счастье. Слов уже не надо было произносить. Всё говорили только руки и жесты. И опять в моих объятьях она ласкала мои влажноватые волосы, перебирала их, касалась каждой клеточки моего тела. И, когда руки вновь наткнулась на этот страшный шрам, то пальцы её слегка вздрогнули, а в глазах вновь возник испуг.

— Как хорошо, что ты жив, — с болью и слезами вырвалось у неё. — Я не знаю, чтобы я делала, если бы тебя не стало!

Она целовала шрам у меня на шее и слёзы текли по её лицу. Не было сил оторвать её от себя. Но, переждав всплеск эмоций, я слегка отодвинул её от себя и, взглянув в наполненные слезами глаза, мягко произнёс:

— Но я же жив. Я ведь всё равно только твой.

— Да, да, только мой, — и она опять залилась слезами. Потом, уже, успокоившись, попросила:

— Мне же никто, ничего не рассказал. Я полгода только и мучаюсь от неизвестности. Что было? Что же всё-таки случилось? Расскажи.

Я долго смотрел в её глаза и, стараясь вспомнить что-то важное, посмотрел в широкое окно на океан, пляж, пальмы. А когда это «важное» встало перед глазами, начал:

— Ты же помнишь, как долго меня обрабатывали, чтобы я стал начальником охраны биологического института. Крамер звонил, добивался этого. Им нужна была надёжность и гарантия безопасности. Я же не знал, какие работы ведутся там и что вообще делается там внутри. Мне нужно было время, чтобы ознакомиться со всем, узнать сотрудников, досконально изучить все планы и расположение помещений. Я добивался только одного — ясности для себя. Мне нужна была свобода действий.

Когда Крамер согласился со всем, что я от него требовал и ознакомился с моим планом охраны и он, конечно, удивился ему. И хотя Крамер и американец, но в душе всё равно всегда оставался немцем.

Он попытался меня отговорить от части проектов охраны. Кое-что я сократил, как потом оказалось, зря. Но, в основном, всё было оставлено, как я хотел. Сумма оказалась приличная. Её долго согласовывали, утверждали, а когда оборудование прибыло, для меня начались «весёлые» деньки. Я почти перестал бывать дома. Ты, конечно, обижалась, но это была моя работа. По-другому я не мог и я ей отдался полностью. Это был мой проект охраны, моё детище и я старался сделать его, как можно лучше.

Когда всё было готово, то наняли новый персонал охраны. Я всё предъявил Крамеру и Самюелю.

Конец ознакомительного фрагмента.