Врач «скорой»

Алексей Вязовский (2024)

Ветры истории дуют все сильнее, «зима» СССР приближается. Проблемы доктора Панова увеличиваются словно снежный ком, враги готовят свой новый удар. Однако, несмотря на все трудности, Панов продолжает свою борьбу за спасение жизней, находя в этом смысл своего существования. Увлекает читателей в мир медицины и сложных человеческих отношений, где каждый новый случай становится вызовом для главного героя и его команды.

© Алексей Вязовский, 2024

© Сергей Линник, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Глава 1

Ненавижу ждать и догонять. Первое, пожалуй, даже больше. Сидишь, занимаешься самоедством, по сотому разу обдумываешь, где ты лажанулся, почему сейчас находишься в приемном покое хирургии Склифа и ждешь результатов операции Лены Томилиной. Пятый час пошел. Рядом темными тенями сидят родители.

Вот Лебензон приехал, зашел внутрь. Ему-то, кстати, светит служебное расследование. Что ни случись в возглавляемом подразделении — ходи сюда, начальник, становись в коленно-локтевую позицию. Там синяк-рецидивист пальнул из охотничьего ружья дробью в Лену. Зачем стрелял? Что случилось? Хоть и синяк, а в бега податься у этого козла ума хватило.

— Ну что? — ко мне подсел Харченко. — Новостя есть?

— Ничего, оперируют, — я мрачно посмотрел на водителя. Хотя он-то и не был ни в чем виноват. Наоборот, услышал выстрел, выволок Лену к машине, перевязал, вызвал подмогу.

— А я вот Льва Ароныча привез. Переживает…

— Расскажи хоть, что было. Как это случилось?

— Да помнишь ту рабочую общагу Краснохолмской фабрики? Вы туда на вызов тоже катали к какому-то порезанному урке.

— Ну помню.

Я даже вздрогнул. Гнилое место. Пьяная в дупель беременная девка — во-от с таким пузом. Захочешь забыть — не сможешь.

— Ну вот туда же опять погнали. Я говорю, давай с тобой пойду, стрёмно.

— А она?

— На комендантшу понадеялась, что нас встречала. А ее, дуру, кто-то отвлек по дороге, Лена сама пошла на четвертый этаж. Я слышу: «бам, бам!». Понял сразу — неладно что-то. Бегу, а она вся в крови на полу валяется. В комнате бутылок — не пройти. Кто-то квасил полгода, не меньше. Прибегает эта дура-комендантша, начинает орать от страха. Я только расслышал про какого-то Ваську-Ампулу.

— Ампула — это на фене пузырь с бухлом.

— Во-во, этих пузырей там было… — Харченко тяжело вздохнул. — Послушал — дышит. Ну а дальше перевязал, в машину отнес. Вызвал реанимационную бригаду по радио — слава богу, быстро примчались.

— Ты молодец, — я пожал руку водителю. — Теперь все от врачей зависит. Как вывезет…

Договорить не удалось — появились милицейские дознаватели, начали опрашивать Харченко. Потом вышел врач из хирургии, к нему сразу бросились родители Лены:

— Что, доктор?! Не молчите, — заплакала Клавдия Архиповна.

— Прооперировали, жива. Но состояние тяжелое.

Мать Лены охнула, вытерла слезы. Отец тоже зашмыгал носом. В мою сторону вообще не смотрели. Ни разу. Будто винили за что-то. За что?

Появился Ароныч, сказал что-то ободряющее родителям, подошел ко мне. Мы помолчали немного, потом он вздохнул и побрел к выходу, даже не посмотрев, как в дальнем углу холла дознаватель расспрашивает Мишу Харченко.

Прямо у двери он столкнулся с бледным Кавериным. Ага, вот и начальник всей московской «скорой». Ранение доктора — это городское ЧП, понятно его появление.

Мне он лишь кивнул, подхватил под руку Лебензона, отвел в сторону. Начал о чем-то спрашивать, потом выговаривать. Ароныч покраснел как вареный рак, но стоически терпел.

Я сделал один шажок к ним, другой. Прислушался. Сначала, как водится, выясняли «кто виноват?». Некомплект, кто заболел, запил, не вышел на смену… Потом перешли к сакраментальному вопросу «что делать?». Надо отдать должное Каверину. Он нашел фонды — выделил семье Томилиной 700 рублей матпомощи. Подстанция тоже не осталась в стороне — старинным способом «кто сколько может» собирают деньги. Какая сумма там получится — неведомо, но сотни полторы-две получится, это точно. Иногда к конверту прилагают список, кто и сколько. Чтобы добро не осталось забытым.

Я порылся в карманах и в портмоне. Сто двенадцать рублей. Четыре двадцатипятирублевки сложил и сунул в руку Томилину. Он взял, потом резко протянул кулак ко мне.

— У тебя ничего не возьму!

— Дядя, ты дурак? — не выдержал я. — Бери, на них не написано, чьи. У вас деньги сейчас как в яму уходить будут: уход, питание. Матпомощь кончится, и она одноразовая. Не время выпендриваться. Всё, будет нужна помощь, звоните. Что смогу — сделаю.

Томилин неуверенно как-то кивнул, отвернулся. Он просто не понимает еще: это не конец горя, а только начало. Впереди операции, реабилитация — и то же самое не один раз. Питание, дефицитные лекарства, санатории и куча всего остального. Хоть и Союз — а за всё плати. Нянечке сунь, врача отблагодари… Помню, один мой сотрудник любил рассказывать в ответ на ностальгические воспоминания о бесплатной медицине при советской власти. «Заболела мать, рак. Попытались что-то сделать на месте, потом в Москву направили. И в столице лечили, старались. Пока не умерла через год. И всё бесплатно. Вот только у нас на книжке лежало пять тысяч, а как хоронить кинулись — там три рубля осталось».

Я махнул Мише Харченко, освободившемуся от дознавателя:

— Погоди, я с вами.

Лебензон подремывал, сидя на переднем сиденье.

— Лев Аронович, пожалуйста, подвезите до дома! Я же из аэропорта прямо, с чемоданом по эскалатору и переходам не очень хочется.

* * *

Дома меня, оказывается, никто не ждал. То есть вообще — ни тебе постов наблюдателей, ни пионерского отряда с горнами и барабанами, ни даже торжественной встречи на пороге с хлебом-солью. Аня бессовестно дрыхла в компании с рыжим предателем. Ну этот вообще спит все время, пока не ест, но девушка!.. Даже обидно немного стало. Именно поэтому я тихонечко подошел и поцеловал подругу в губы.

— Ммм, мужчина, не прекращайте… — пробормотала Аня, не открывая глаза. — И интенсивнее, а то скоро вернется мой парень.

Тут она меня обняла и… Короче, немного компенсировала отсутствие рушника и красной ленточки. Ничего серьезного, я ведь толком не разделся с дороги, даже плащ не снял. Но поцелуи были горячими.

— Что хоть случилось? — спросила Аня, пытаясь на ощупь найти ногой тапочек, улетевший в сторону. — А то сказал только, что ехать надо срочно, и пропал.

— Помнишь врачиху… ну, у тебя дома…

— Не забывается такое никогда, — ответила она цитатой из песни. — И что?

— В нее утром стреляли на вызове.

— Да ты что… — она даже прикрыла рот рукой. — Как же так? Она жива?

— Да, оперировали, вот только закончили. Я поэтому и задержался.

— Слушай, может, там помочь чем надо? В больнице подежурить, материально как-то? — Аня встала, начал искать сумочку.

— Не торопись. Она в реанимации, туда не пускают никого. Деньги я ее родителям оставил, у меня сто рублей было.

Еще я помнил про две тысячи, которые брал у Лены в долг, а потом сразу отдал. Наверняка они лежат где-то у нее дома в секретном месте. Но родителям об этом не сказал. Коль скоро она осталась жива, сама сообщит, если понадобится.

— Давай тогда переодевайся, иди в душ, и я буду кормить тебя.

— А подарки?

— Это никуда не денется, — легкомысленно заметила Аня. — А голодный мужик — угроза существованию всего человечества.

В честь моего приезда было приготовлено традиционное еврейское блюдо — макароны по-флотски. Даже Кузьма с удовольствием проглотил порцию примерно тех же размеров, что и моя.

— Всё, давай подарочки теперь! — возглас последовал, едва я положил вилку на опустевшую тарелку.

— А чай? — поинтересовался я.

— Потом. Ты что, хочешь, чтобы я умерла от любопытства? Я и так тут вся исстрадалась, пока ты чавкал.

— Ничего я не чавкал, — возмутился я. — К тому же ты сама сказала — сначала поесть.

— Фи, не слушай женщин, когда речь идет о сладких ее сердцу штучках. Я же исключительно из-за воспитания так сказала, а ты сразу поверил.

— С мужиками, особенно голодными, насчет еды тоже лучше не шутить, — заметил я. — Пойдем.

Первыми я достал духи. Надо сразу обезоружить противника, потом всё будет легче. Продавщица уверяла, что популярнее этого аромата уже не произведут. Врала, наверное, с целью продажи недешевого флакончика, но и мне запах понравился.

— Никогда таких не видела, «Флора Даника» какая-то… — задумчиво произнесла Аня, пытаясь открыть запечатанную коробочку. — Ага, наконец-то. Цветочки всякие, пастораль, понимаешь… Открывайся! — и она с усилием вытащила пробку. — Вкусненько пахнет, — протянула она. — Угодил. Дай я тебя поцелую за это! Слушай, ну хватит уже сидеть с таким видом, как на похороны пришел! Мне тоже жалко эту девчонку, честное слово! Но ведь от того, что мы будем плакать, ей легче не станет!

— Да так, подумалось… Просто мы же в одной бригаде работали, и если бы вдвоем были…

— Андрюша, ну перестань себя терзать, а? Это случилось. Тебя там не было. Если человеку хочешь на самом деле помочь, то делать что-то надо, а не ныть. Хорошо? Я с тобой, что бы ни произошло, лады? Давай, что там ты еще привез?

— Это маме твоей… Ну и моей тоже, — сказал я, доставая из того же пакетика два маленьких флакончика «Опиума».

— Панов! Ты… Да как ты смеешь! Гад такой! А мне? Я тоже хочу! — она схватила обе коробочки и прижала к груди.

— Оставь, тебе тоже есть, — на свет появилась третья упаковка от Ива Сен-Лорана. — Я догадывался о твоей жаднючести.

— Ну и ладно, не буду скрываться теперь, — хищно улыбнулась Аня. — Давай еще!

— Держи, — подал я следующую коробочку.

— Ой, часики. — Изделие швейцарского часопрома было немедленно распаковано и застегнуто на запястье. — Симпатичные. «Мовадо». И про эти не слышала. Но почему циферблат чистый? Как узнать точное время?

— С каких пор женские наручные часы начали использовать для определения времени? — удивился я. — Носи в виде украшения. А теперь гвоздь нашей программы… — и я достал упаковку с бельем.

— Какой праздник, — прошептала Аня, раскладывая очередную пару трусиков. — Такое непременно должно закончиться безудержным развратом… Ты готов, Панов? Или предпочитаешь, чтобы я сначала всё это показала на себе?

* * *

Потом, когда мы почти наверстали вынужденную разлуку, я достал остальное из сумки. Магнитики, маленькие шоколадочки, кассету с «Апокалипсисом» в оригинальной озвучке — отечественный перевод меня бесил неимоверно, и кирпич первого издания стивенкинговской «The Shining» в мягкой обложке.

— Про что книжка? — спросила Аня. — Интересная? Дорогая?

— Страшная. За пять франков купил, видишь, переплет помят? Считается браком, подлежит сдаче назад, но в том районе, где мы жили… Короче, я уговорил продавца. Так бы раза в два дороже обошлось. Я еще и кассету с фильмом привез. Ужастик. Будешь переводить мне трудные места, из нас двоих одна ты образованная.

Аня разложила подарки, потом поменяла местами коробочки с духами.

— Панов, ты там банк ограбил? Или за деньги переспал со старухой? Или с мужиком? Говорят, в Европе это сейчас модно. Колись! Я помню, сколько вам меняли. Там бы хватило вот на это, — и она отложила в сторону магнитики с шоколадками. — Ладно, еще книга. А остальное?

— Аня, ты мне веришь? — спросил я.

— Да, — кивнула она. — Как еще можно?

— Поэтому ты не будешь задавать такие вопросы, никому не расскажешь о подарках и мы к этому разговору больше не вернемся.

Ответом мне стал понимающий взгляд. Нет, когда женщина знает, где стоит промолчать — это лучшее приданое.

* * *

Утром я снова поехал в Склиф. Нашел контакты в реанимации, но ответ был ожидаем — состояние крайне тяжелое. Заряд картечи с расстояния метра два кучно улетел в живот. Хорошо хоть не крупной, тогда гарантированно спасать было бы некого. Но и этого хватило. Вчера как раз львиная доля времени ушла на поиски картечин и латание дырок. В итоге пришлось убрать большой кусок сальника, метра три тонкого кишечника и участок поперечной ободочной кишки. Самым хреновым было то, что досталось и поджелудочной железе.

Вот и думай: чем тут помочь. Ну сходил на станцию переливания, сдал кровь для Лены. Толку с того. Проблем это не решит вообще.

Надо искать, кто сейчас лучший в Союзе по панкреонекрозам. И для этого у меня есть хорошая знакомая с говорящей кличкой «Дыба». К ней я и отправился. Один раз она мне помогла, не откажет и сейчас. Тем более для коллеги.

Екатерина Тимофеевна как-то не очень моему визиту обрадовалась. Магнитик, ясное дело, взяла, но как-то небрежно, даже не посмотрев, смахнула его вместе с шоколадкой в ящик стола.

— Признавайся, чего на этот раз от меня хочешь? — без предисловий спросила она. — Ни за что не поверю, что, вчера приехав, ты ночь не спал, жаждал мне сувенирчики вручить.

— Ситуация следующая. Накануне пострадала моя коллега, с седьмой подстанции. Возможно, вы слышали, стреляли во врача.

Дыба покивала, мол, как же, было такое. Потом налила себе из графина воды и спросила:

— И ты конечно же собираешься своей любовнице просить перевод из Склифосовского в хорошее место, да?

— Во-первых, она мне давно не любовница, во-вторых — прошу. И про Склиф я не сказал ничего.

— Ты что думаешь, я на острове живу? У нас селекторное совещание было, говорили об этом. Чем тебе больница не угодила?

— Скорая помощь, Екатерина Тимофеевна, она, извините, и в Африке такая. Сейчас стоит вопрос не только оперативного вмешательства, но и дальнейших шагов. Там намечается панкреонекроз. И я хотел бы для нашей коллеги лучших специалистов.

— Иди, погуляй, — немного подумав, сказала Катя. — Я сейчас позвоню кое-кому, узнаю.

Я развернулся, пошел в приемную и сел на стул. Какой смысл далеко ходить? Рассказывать всем встречным про Швейцарию настроения нет никакого. Надо Дыбе предложить выступить перед коллективом с отчетом. Хотя всё равно спрашивать будут.

Минут десять спустя Катя крикнула через дверь:

— Заходи!

Зашел и уставился на начальницу в ожидании результата.

— Ты садись, что встал? — чуть ли не приказным тоном сказала Дыба. — Смотри. Лучшие специалисты по брюху вообще и по поджелудочной железе в частности — ожидаемо военные. Госпиталь Бурденко. У них там, кстати, совсем недавно новый хирургический корпус открыли. Семь этажей, по последнему слову науки. Но выходов на начальника госпиталя у меня нет. То есть я его знаю, он меня, но просить не могу.

— Извините, а от вас позвонить можно? — спросил я сразу же.

— На здоровье. — встала, пододвинула она мне телефон и вздохнула: — Кто бы за меня так переживал…

* * *

Я дождался, пока закроется дверь, набрал номер сусловского куратора. Юрий Геннадьевич на встречу согласился сразу. Только не сегодня — завтра с утра. Обещал подъехать прямо к институту, к концу первой пары. Но и это хлеб.

Я в задумчивости покрутил туда-сюда диск телефона. А позвоню-ка родителям Томилиной. Что-то меня во всей этой истории мучило.

Трубку поднял отец Лены.

— Да, узнал. Следователь? Опросил. Но мы с матерью ничего не знаем — дочка про работу не любила рассказывать. Ну выезды бывали нехорошие. Так и у вас такие же с ней и были? Кто следователь? Сейчас посмотрю.

Спустя пять минут разговора я стал обладателем контактов следака в Пролетарском РУВД и даже опера, который сопровождал дело. Посмотрев на часы, я понял, что вполне успеваю до обеда. Но надо подвинуть смены — сегодня и завтра мне нужные свободные.

— Екатерина Тимофеевна, — я нашел Дыбу дымящей в курилке. — Сегодня не могу работать в ночь. И завтра тоже. Можно как-то меня подвинуть? Я отработаю.

— Иди уже, — главврач только махнула рукой. — Все решу.

* * *

Ехать домой? Время терять? Вон, будка стоит, а в кармане мелочь есть. Привычка таскать двушки очень быстро появляется. Потому что иначе будешь платить гривенниками, которые хоть и из другого материала, но зато того же размера. Или просить милостыню у прохожих.

На подстанции Мельника не было, после дежурства пошел домой. Но доброхоты номер телефона сообщили. Витя, дорогой, будь на месте! Не ходи сегодня никуда подрабатывать!

И мне повезло. Недовольная вахтерша долго не хотела отрывать тыл и ехать на лифте искать жильца, но в конце концов согласилась. Минут пять я слушал звуки природы типа шарканья, чьих-то голосов и бонусного трека в виде вопля «Саня, ну сколько можно ждать?!». Наконец и недовольный голос Мельника послышался:

— Слушаю вас.

— Привет, Витек! Прошу, никуда не уходи! Через пятнадцать минут приеду!

— Да я и не собирался вообще-то, — проворчал Мельник. — Приезжай, конечно. Триста пятая комната.

Здешняя общага, ясное дело, поцивильнее рабочих. Чище, да и тише. И в лифте почти не воняет. Хотя на третий этаж можно было и пешком подняться. Витя, к счастью, был один в комнате. Сосед куда-то делся, и не пришлось идти куда-то еще пошушукаться.

— Какой-то ты встревоженный, — заметил Мельник, пожимая мне руку.

— Да вот, проблема нарисовалась, — и я коротко изложил последние новости.

— А от меня что? Кровь сдать? Я бы рад, но в армейке гепатитом переболел, так что никак. Нас предупреждали специально.

— Нет, не это. Ты говорил, что Дима в Пролетарском РУВД служит?

— Было такое.

— Я помню, у вас там разногласия возникли, но, пожалуйста, забудь на время. Организуй мне встречу с ним.

— Что надумал? — насторожился Витек.

— Как что? Найти тварь.

— И?..

— Как карта ляжет, — ответил я, наблюдая, как на лице Мельника возникает улыбка. Видать, то приключение в Орле вспоминает с теплотой. Это он еще не знает, что нас чуть не вычислили. Вернее, отложили вопрос, да не успели.

— Ладно, пойдем. Раз такое дело, и правда обиды можно забыть. Хоть на время.

Дима с гордостью носил погоны старшего сержанта. Как он объяснил, сумел удачно аттестоваться. С Мельником они друг на друга смотрели не слишком приветливо. Хрен его знает, что там у них случилось, мне совсем не интересно. Ребята взрослые, сами все решат.

Про стрельбу в общаге он что-то слышал, но в тему не вникал. Не до того было. Зато с опером сойтись помощь предложил. Намекнул только, что за информацию придется двери ногами открывать. Потому как руки заняты.

Я достал из кармана четвертной.

— Хватит?

Дима с сомнением посмотрел на фиолетовую бумажку.

— Не знаю, добавь на всякий случай. Не думайте, я себе и копейки не возьму, — заверил он. — Мужик жадный просто. Всё ходит, плачется, что на жизнь не хватает, женился недавно, алименты платит, такие дела.

Я достал еще два червонца и отдал Диме.

— Надеюсь, на алименты наскребет.

Вернулся новоиспеченный мент минут через пятнадцать. Вернул одну десятку назад, мол, не пригодилась. Тридцати пяти хватило.

— Ну чё, пацаны, слушайте расклад. Васька этот, который Ампула, — известный урка. У него две ходки, обе по тяжелым статьям. Сначала убил в драке дружбана какого-то, потом, как откинулся — свою бабу. Оба раза по пьяни — как примет белой, так дуреет. Второй раз сел надолго, пятнашку отмотал на строгом режиме в Мордовии.

— Это всё лирика, но сейчас что делают? Ищут? — поинтересовался я.

— Ну, в розыск объявили, стукачей вроде напрягли. Ждут.

— Короче, ни хрена не делают, — резюмировал я.

— Можно и так сказать, — согласился Дима. — Мне, конечно, с моего места не особо много видно, но думаю, что голяк. За стрельбу, вестимо дело, чуть сильнее искать будут.

— Ага, фотография на стенде «Их ищет милиция» дольше провисит. Где он обитался? Узнал?

— Обижаешь, начальник, — Дима вытащил из кармана тетрадный листочек. — Первое — место прописки. Дальше идут адреса корешей его. Но сами понимаете, это уже проверено и держится на контроле. Вот вам портрет гражданина, — он достал две успевших чуть смяться в кармане фотографии девять на двенадцать. — Только сейчас он чутка постарше и в последнее время заросший ходил.

Я посмотрел на фотографию Васьки, который оказался Василием Петровичем Сазоновым, сорока восьми лет от роду. Глянь, у него даже профессия есть — электромонтер. Узкое, испитое лицо, запавшие глаза. Почти лысый, без усов или бороды…

— Вот еще что, — продолжил Димон. — Ампула по вокзалам в последнее начал промышлять. Вроде устроился на работу в жэк какой-то, но там даже не появлялся. Тырил чемоданы у пассажиров. Поймать его не могли — больно ловкий. Или был на крючке у тамошних ментов, кто ж знает. Короче, там его тоже нет, всех предупредили. Хотя Федя сказал, что толку с этого — чуток. Мог уже и рвануть куда.

— А нельзя ли узнать, под кем на вокзалах вся эта гопота ходит? — спросил я на всякий случай.

— Один момент, — сказал Дима и исчез в недрах РУВД.

И через пару минут я услышал интересную фамилию: Лакоба. Опа! Знакомые все лица. И почему я не удивлен? Не ему ли я год назад «чинил» подельника? Зашил на совесть — должны меня в «Советской» помнить!