Дело о картине неизвестного автора

Алексей Калугин, 2002

Трудна и опасна работа сотрудников Департамента контроля за временем! Но зато на их долю регулярно выпадает высокая честь раскрытия самых головоломных загадок истории…

Глава 2

Игорь Егоршин занимал должность инспектора в подотделе, работающем с первой половиной XX века.

Векслеру в свое время тоже довелось поработать на этом витке временной спирали, и он с полным на то основанием мог сказать, что это один из наиболее сложных и ответственных участков работы Отдела искусств. Две мировых войны, последовавшие одна за другой и повлекшие за собой, помимо прочих бед, еще и проблемы со значительными объемами как перемещенных, так и пропавших без вести произведений искусства, создавали самую благоприятную атмосферу для мошенников и аферистов всех мастей и любых специализаций. Одна только история с поисками Янтарной комнаты чего стоила! Расскажи кому — не поверит!..

Впрочем, это уже было делом прошлого, не имеющим никакого отношения к нынешним проблемам инспектора Егоршина, которые, судя по выражению его лица, были вроде тех, что в свое время господь, смеха ради, вывалил на голову старого маразматика Иова. И решать их Егоршин, похоже, собирался в том же ключе, что и культовый библейский персонаж, — пытаясь воспринимать все как должное. Вот только, в отличие от Иова, инспектору для этого нужно было как следует выпить.

— Что нового в Департаменте? — как ни в чем не бывало поинтересовался Векслер, ставя высокие стаканы с «Особой необходимостью» на задвинутый в самый дальний угол зала столик, за которым притулился инспектор.

Егоршин даже не взглянул на хозяина бара, только рукой махнул. Из чего Векслер сделал вывод, что дела, по всей видимости, и в самом деле хуже некуда.

Присев на свободный стул, Векслер пододвинул один из стаканов Егоршину.

— Что случилось, Игорь? — спросил он негромко, искусно наполняя голос обертонами, которые у опытного психотерапевта вырабатываются не раньше, чем после семи лет неустанной практики. — Ты ведь знаешь, старику Векслеру можно рассказать все.

Егоршин взял предложенный ему стакан и одним махом ополовинил его. Это был смелый поступок. Стакан «Особой необходимости» мог запросто свалить с ног и самого умелого выпивоху. Но, к удивлению Векслера, на Егоршина порция фирменного коктейля не оказала почти никакого воздействия. Оставалось надеяться, что выпивка хотя бы поможет инспектору немного сбросить нервное напряжение, которое скручивало его, словно судорога.

Сделав небольшой глоток из своего стакана, Векслер выжидающе посмотрел на Егоршина.

Инспектор уперся взглядом в поверхность стола, синтетическое покрытие которого вполне правдоподобно имитировало карельскую березу, и сквозь стиснутые зубы зло процедил лишь одно слово:

— Стажер…

Сделав большой глоток «Особой необходимости», он счел возможным прибавить к этому:

— Зараза.

— Само собой, — ничуть не удивился Векслер. После сорока восьми лет службы в Департаменте контроля за временем его вообще трудно было чем-либо удивить. — Большинство бед в этом мире происходит от стажеров, — продолжил он глубокомысленно. — По разрушительной силе сравниться с ними могут только женщины. К счастью, энергия представительниц слабого пола направлена в иное русло. Вот, если нужно перебить посуду в доме…

— Точно, — Егоршин поднял голову, а затем резко уронил ее на грудь. — Именно посудой он и занялся.

— Кто? — не понял Векслер.

— Стажер.

Егоршин сделал еще один глоток коктейля, после чего принятая им доза волшебного напитка перевалила за критическую отметку. Теперь уже не требовалось никаких усилий для того, чтобы выжать из инспектора признание. Это было все равно что вращать мельничный жернов — трудно только с места сдвинуть.

— Два дня назад посадили мне на шею стажера. В жизни такого растяпы не видывал. Вроде бы и парень неплохой, старательный, а за что бы ни взялся — все сделает не так. И глаза, будто у побитой собаки, — посмотришь и ругаться не хочется. Я уж посадил его за стол в углу, у окошка, велел каталогами заняться. Думал, так от него вреда меньше будет. А он дотошный такой, все время с вопросами разными лезет… Ну а сегодня с утра принесли мне коробку конфискованной контрабанды. Всего-то и работы было, что оприходовать все предметы и распределить, что куда следует вернуть. Ну вот и подсунул я эту коробку стажеру. Дело неспешное, пусть, думаю, ковыряется потихонечку, а я потом за полчаса все проверю. В коробке этой и ценного-то ничего не было, кроме керамического блюда с изображением четырех танцоров. Пикассо. Он в свое время такой кухонной утвари много наделал, а нынче каждое блюдце, по которому он кистью поводил, состоит на учете в Каталоге всемирного наследия.

Инспектор тяжело вздохнул и еще разок приложился к стакану.

Заметив, что стакан Егоршина опустел, Векслер сделал знак отдыхавшему за стойкой помощнику. В общих чертах он уже представлял себе, о чем пойдет речь, а потому сделал вывод, что инспектору нужен не еще один стакан «Особой необходимости», а большая чашка черного кофе.

— Когда дело дошло до блюда, то стажер мой занервничал, заволновался, на месте заерзал, на меня взгляды искоса бросать начал. Я сижу и делаю вид, что ничего не замечаю. Пусть, думаю, сам разбирается, что к чему. Не знаю, что уж ему взбрело в голову, но вместо того, чтобы просто заглянуть в Каталог всемирного наследия, который всегда под рукой, полез он на верхнюю полку стеллажа, где стоял пенал с мемори-чипами авторских каталогов…

Егоршин медленно провел рукой по коротко остриженным светло-русым волосам и беззвучно, одними губами выругался.

— Короче, слезая со стула, этот недотепа оступился, потерял равновесие и опустился своим тощим задом точнехонько на блюдо с танцорами!

Инспектор в сердцах хватил кулаком по столу.

— Ну-ну, — поспешил успокоить его Векслер. — И не такое случается.

— Да? — с обидой глянул на Векслера инспектор. — Тарелка разлетелась на восемь частей! Восемь! — при этом Егоршин взмахнул руками, но почему-то показал не восемь пальцев, а две растопыренные пятерни. — И это не считая мелких осколочков! Что мне теперь прикажете делать? Когда дело дойдет до Барциса, он не станет разбираться, чей зад придал блюду столь непрезентабельный вид! Он с меня голову снимет!

— Ну, может быть, все не так уж и плохо, как кажется, — Векслер пододвинул инспектору большую чашку дымящегося кофе, которую принес помощник.

Егоршин безнадежно махнул рукой и принялся за кофе.

— Ты, Игорек, кому-нибудь уже рассказал о своей беде? — как бы между прочим поинтересовался Векслер.

Егоршин отрицательно мотнул головой.

Векслер с пониманием кивнул, — естественно, инспектор пытался до последнего оттянуть момент неизбежной экзекуции.

— А стажер сейчас где?

— Я его в кабинете запер, — ответил Егоршин. — Велел все осколки до последнего собрать. Чтобы блюдо можно было склеить, и поаккуратней, понезаметней.

— Это правильно, — одобрительно наклонил голову Векслер.

— А что толку, — Егоршин запрокинул голову назад, словно хотел получше рассмотреть нарисованных на потолке китайских драконов. Но вместо этого закрыл глаза и пару раз как следует тряхнул головой. — Все равно разбитое блюдо целым не сделаешь.

— Ну, отчего же, — загадочно улыбнулся Векслер. — Если все осколки на месте…

Егоршин недоверчиво, но одновременно с затаенной, почти безумной надеждой, похожей на ожидание кажущегося невозможным чуда, посмотрел на своего многомудрого собеседника.

Векслер поставил локоть на стол и, чуть подавшись вперед, прищурившись, посмотрел на инспектора. Он как будто хотел оценить, сможет ли инспектор выдержать груз той истины, которую он собирался перед ним открыть.

— Ты хочешь сказать, что у тебя в кабинете нет дубликатора? — едва слышно произнес он.

Егоршин, словно испугавшись чего-то, откинулся на спинку стула и ошарашенно уставился на Векслера, сидевшего напротив него с видом невозмутимо-спокойным, точно Будда.

— Вы имеете в виду?..

Инспектор умолк, не закончив начатую фразу. Суть, заключенная в вопросе, так и оставшемся незаданным, представлялась ему настолько святотатственной, что, будучи облеченной в словесную форму, она, быть может, способна была обрушить стены и потолок с изображением парящих между облаками драконов.

На лице Векслера не дрогнул ни единый мускул.

— Именно это я и имел в виду, — взгляд его, однажды поймав, уже не отпускал от себя взгляда инспектора Егоршина. — Собери все до единого осколки разбитого блюда, аккуратно склей их молекулярным клеем и сунь в камеру дубликатора, предварительно введя в программу дополнительное задание на устранение всех дефектов и следов клея. В результате ты получишь блюдо точно таким, каким оно было до того, как на него сел твой стажер, — дабы особо подчеркнуть этот момент, Векслер сделал секундную паузу. — Оригинал после этого уничтожь.

Егоршин судорожно сглотнул. От внезапно открывшейся перспективы в горле у него пересохло. Вспомнив о чашке, в которой еще оставалось немного остывшего кофе, инспектор схватил ее и одним глотком осушил до дна.

— Но ведь это подлог, — сдавленным полушепотом произнес он.

— Разве? — изображая недоумение, Векслер картинно поднял левую бровь, изогнув ее при этом дугой. — У тебя на руках останется блюдо, до последнего атома идентичное тому, которого когда-то коснулся своей кистью Пикассо. К тому же существующее в единственном числе.

— Но ведь это будет ненастоящее блюдо, — еще тише произнес Егоршин.

— А кто об этом будет знать? — Векслер быстро глянул по сторонам, как будто хотел убедиться в том, что их никто не подслушивает. — Твой стажер будет молчать об этом случае, поскольку именно он в нем повинен. А ему ведь еще нужно закончить стажировку. Тебе, как я полагаю, тоже нет никакого резона рассказывать о случившемся каждому встречному. Ну, а я, — Векслер улыбнулся и, приподняв лежавшие на столе ладони, — узкие, с длинными, словно у скрипача, пальцами, — чуть развел их в стороны. — Можешь мне довериться, Игорек. Я и сам в свое время проделывал подобные фокусы.

Егоршин быстро облизнул пересохшие губы и заглянул в чашку. Убедившись в том, что в ней не осталось ничего, кроме кофейной гущи, он поднял голову, и затравленный взгляд его вновь встретился со спокойным и уверенным взглядом Векслера.

— А как же Пикассо?

— А при чем здесь Пикассо? — недоумевающе наклонил голову к плечу Векслер.

— Но, как же… Блюдо… — сосредоточившись, Егоршин смог все-таки сформулировать мысль, не дававшую ему покоя. — Оно ведь было одухотворено гением Пикассо.

Векслер усмехнулся и покачал головой, дивясь наивности нынешнего поколения инспекторов. Казалось бы, уже успели порыскать по виткам временной спирали, посмотрели, что там да как. А все туда же — человеческий фактор, непревзойденный гений мастера, неповторимый мазок волшебной кисти… Ну прямо как выпускницы Института благородных девиц.

— Пикассо, говоришь…

Повернувшись к стойке, Векслер вновь махнул рукой своему проницательному помощнику. В свое время тот был принят на работу именно благодаря удивительной способности понимать хозяина не то что с полуслова, а и вовсе без слов.

Не прошло и минуты, как на столике появилась новая чашка кофе для инспектора, чашка чая с бергамотом для хозяина бара и тарелка с сандвичами: сыр и ветчина, прослоенные кетчупом с майонезом, — именно то, что любил Векслер.

Подавая пример инспектору, Векслер первым взял сандвич с тарелки.

— Я, конечно, не отрицаю того, что Пикассо был гением, — Векслер сделал глоток чая из чашки. — Но в чем именно заключалась его гениальность? В умении удивить подлинных ценителей? А может быть, просто в умении потрафить самолюбию неискушенного зрителя, который, глядя на его картину, радуется тому, какой он сам умный? Или же художник просто умел предугадать, что именно хочет увидеть публика в данный момент?

Всем известно, что в творчестве Пикассо сначала был голубой период, потом розовый, затем он создал кубизм, после чего обратился к неоклассицизму, чтобы в конце концов прийти к сюрреализму. Но никто не может ответить на вопрос, в чем заключалась причина этих удивительных метаморфоз. Что заставляло мастера неожиданно для всех резко менять как технику, так и стилистику своей работы? Никто не знает ответа на этот вопрос, — Векслер сделал театральную паузу, после чего многозначительно произнес: — Никто, кроме меня.

Глянув на инспектора и убедившись в том, что он слушает его, забыв о кофе и сандвичах, Векслер начал свою историю:

— О голубом и розовом периоде творчества Пикассо ничего сказать не могу. Но вот о том, что послужило толчком, обратившим его к кубизму, мне известно доподлинно…