Полет мотылька

Алексей Калугин, 2002

Все происходящее вокруг нас – это реальность или бесконечный сон, который мы видим? А может, мы сами персонажи чьих-то грез, марионетки, подвешенные на ниточки чужих сновидений? Тогда кто тот кукловод, который заставляет плясать нас под свою дудку и меняет декорации, когда ему вздумается? Ерунда – скажет кто-то. Но именно от ответов на эти вопросы зависит судьба Геннадия Калихина, на первый взгляд обычного безработного, одного из миллионов жителей мегаполиса. Ответить на них – значит вспомнить свое прошлое, остаться в живых и выйти из чудовищного эксперимента, который когда-то поставил он сам. Только удастся ли?

Глава 2

Добраться до центра Москвы городским транспортом — два с половиной часа в режиме реального времени. В районе коммунальных застроек Марьино-3 ходил только коммерческий автобус, в котором карточка безработного недействительна. До ближайшей остановки муниципального рейсового автобуса идти около получаса. И это при том, что стояли погожие июльские деньки. Зимой же, когда проезжая часть становилась вдвое уже из-за наметенного по обочинам снега, а пешеходные дорожки превращались в узкие тропки, петляющие меж сугробов в человеческий рост, на которых двум встречным разойтись не под силу, тот же самый путь занимал час, а то и больше.

Геннадий Павлович благополучно добрался до автобусной остановки. В том смысле, что не налетел на местную шпану, чувствовавшую себя вольготно в окраинных районах, куда представители службы охраны общественного порядка почти не заглядывали, — разве что патрульная машина по вызову приедет. И с автобусом повезло, — ждать пришлось всего-то минут двадцать. Так что в назначенном месте Геннадий Павлович оказался даже раньше, чем рассчитывал. Все, казалось бы, складывалось хорошо, да только все равно пребывал Геннадий Павлович в состоянии слегка подавленном. В затертом кожаном бумажнике, что прятал он в кармане брюк, лежало всего-то около ста рублей — с учетом того полтинника, что оставил утром Артем. Стыд и позор. Что можно купить на сто рублей? Два больших стакана бочкового пива. Российского. Или один стакан пива и маленькую порцию лобио. Лобио нужно взять непременно. Геннадий Павлович любил это блюдо, и, если на сей раз он от него откажется, друзья, знавшие его как облупленного, тут же просекут, что с Калихиным что-то не так. И само собой, начнут предлагать помощь. А о какой помощи могла идти речь, если у каждого из них положение было не на много лучше, чем у Геннадия Павловича. То, что только он один из всей четверки носил в бумажнике карточку безработного, вовсе не означало, что остальные могли похвастаться внезапно свалившимся на голову благополучием. Геннадий Павлович и сам никогда бы не стал получать карточку безработного, если бы знал заранее, через какие унижения придется при этом пройти. Чего стоили одни только презрительные взгляды сытых, заплывших жиром чиновников, считавших себя вершителями судеб тех, кто приходил к ним с документами на подпись! Но в то время карточка безработного представлялась Геннадию Павловичу чем-то вроде суррогата былой стабильности. Получив на руки маленький пластиковый прямоугольник, он почувствовал, как от внезапно нахлынувшей теплой радости приятно защемило сердце. Он не был выброшен государственной машиной, как ненужный, отработанный материал. Государство помнило о нем. Он получил официальный статус безработного, и теперь все те чиновники, что едва ли не пинками гнали его прочь от своих канцелярских столов, будут денно и нощно думать о том, как бы поскорее устроить господина Калихина на новую работу. Прошло два с половиной года. Работу Геннадий Павлович так и не получил. Зато стабильности было сколько угодно! Геннадий Павлович стабильно получал мизерное пособие по безработице, стабильно был обеспечен жильем в коммунальной квартире, стабильно пользовался причитающимися льготами и стабильно был уверен в том, что карточка безработного до конца дней останется для него единственным средством к существованию, — весьма скромному, но все же достойному существованию человека без особых претензий.

Традиционным местом встречи неразлучной четверки служила небольшая закусочная, расположенная неподалеку от станции метро «Курская». Называлась она весьма аппетитно — «Поджарка». В закусочной подавали изумительные мясные блюда, приготовленные по рецептам греческой кухни, и всегда имелись в наличии три-четыре сорта не самого плохого бочкового пива. И, что также немаловажно, цены были вполне божеские. Хозяин приобрел закусочную сразу после кризиса, когда подобные заведения разорялись сотнями и цены на них были до смешного низкими. Смешно, конечно, было тем, у кого имелись деньги. Хозяин «Поджарки» деньги где-то раздобыл и с умом ими распорядился, — открыл сеть недорогих закусочных, которые вначале были убыточными, но по мере того, как народ стал оправляться после кризиса, начали себя окупать. Геннадий Павлович полагал, что не все так чисто было с деньгами, на которые была открыта «Поджарка» и подобные ей заведения, но, в конце концов, это его не касалось.

Закусочная обычно заполнялась посетителями ближе к вечеру. Сейчас же в небольшом обеденном зале из одиннадцати столиков были заняты только три. Петлин с Григоршиным расположились подальше от входа. На столе уже были разложены фишки для игры в маджонг, стояли высокие стаканы с пивом, пара тарелок — с каким-то зеленым салатом и кусочками вяленой рыбы — и маленькая розетка с соленым арахисом. Геннадий Павлович с тоской вздохнул, вспомнив о том, какие поистине лукулловы пиры закатывали они, когда все были при деньгах. Сейчас же относительно неплохо шли дела лишь у одного Григоршина. Новоизбранный столичный мэр мнил себя меценатом, тонким ценителем искусства и покровителем науки. В искусстве он отдавал предпочтение классическому реализму, а из наук уважал те, название которых ему удавалось выговорить с первого раза. В результате ряд музеев, картинных галерей и научно-исследовательских институтов оказались под крылом у мэра, где было, может быть, и не очень уютно, зато тепло, спокойно и почти сытно. Мэр строго следил за тем, чтобы работникам институтов и академий, почетным доктором и членом которых он являлся, исправно, без проволочек выдавалась зарплата, да еще и сам доплачивал из столичного бюджета. Поскольку в числе обласканных оказалась и Российская академия образования, в которой без малого тридцать лет исправно трудился Анатолий Викторович Григоршин, то он даже после кризиса остался при своей должности заведующего секцией преподавания гуманитарных наук в начальных классах общеобразовательной школы. Работой своей Григоршин был не особо доволен и, когда его спрашивали, чем конкретно он занимается, только презрительно морщил нос. Зато, в отличие от многих других российских гуманитариев, зарплату он получал с завидной регулярностью.

А вот Алекс Петлин стал безработным еще до кризиса, и сей факт ничуть не тяготил его душу. Карточку безработного Петлин не стал получать по принципиальным соображениям, поскольку таковым себя не считал. В свое время, еще до кризиса, Алекс за собственный счет издал четыре сборника стихов, а потому полагал, что у него имеются все основания именоваться поэтом. У Геннадия Павловича до сих пор хранились тоненькие книжечки с автографами автора. Глядя на них, Калихин всякий раз удивлялся — чего ради Алекс, веселый и беззаботный парень, готовый шутки ради все что угодно в два счета перевернуть с ног на голову, непременно отбирал для обложек своих книг фотографии, на которых он смахивал на мрачного демона, замученного геморроем. Поскольку заработать на жизнь стихосложением было невозможно, Петлину постоянно приходилось искать какие-то подработки. Но если прежде найти временную работу — посыльного, скажем, при фирме или разносчика заказов в супермаркете — было не сложно, то нынче число желающих наняться на работу значительно превосходило предложение. И все же Алекс каким-то образом выкручивался. Вид у него был не сказать чтобы процветающий, но в целом Петлин производил впечатление человека небедствующего. Когда же его спрашивали о том, где он берет деньги на жизнь, Алекс только отшучивался, всякий раз придумывая какую-нибудь совершенно несуразную историю. И непременно при каждой встрече читал новые стихи, писать которые он не бросил и, судя по всему, бросать не собирался. Калихину стихи нравились уже потому, что их написал друг. О подлинных же достоинствах виршей, слагаемых Петлиным, Геннадию Павловичу судить было сложно, поскольку поэзией он никогда не увлекался. Литературные предпочтения его ограничивались отечественными романами в мягкой обложке, повествующими о жизни бандитской, да сборниками анекдотов, которые порой бесплатно раздавали в метро.

Петлин первым заметил вошедшего в закусочную Геннадия Павловича и, вскочив на ноги, призывно замахал рукой, крича при этом на весь зал:

— Ну, как жизнь, безработный?

Хорошо еще, в этот час посетителей почти не было, иначе бы Калихин сгорел со стыда.

После того как, поздоровавшись с друзьями, Геннадий Павлович занял оставленное для него место, Анатолий Викторович демонстративно взглянул на часы и недовольным голосом произнес:

— Теперь Коптева не хватает — и это при том, что стрелки только-только отметили время, назначенное для встречи.

Алекс усмехнулся, раздавил в пепельнице окурок и быстрым, привычным движением руки откинул назад длинные черные волосы, в которых не было заметно ни единой ниточки седины. «А ведь он почти мой ровесник, — едва ли не с завистью подумал Геннадий Павлович, — пятьдесят лет, а выглядит, как мальчишка, будто регулярно делает нейропластику. Дорогое, между прочим, удовольствие, не каждому по карману».

Положив локоть на спинку стула, Геннадий Павлович оглянулся и взглядом поискал официанта.

— Успокойся, Ген, — верно истолковал его почти демонстративное движение Алекс. — Мы уже все заказали. Ешь пока салатик, а когда Юлик подойдет, возьмем горячее.

Выглянувший из-за спины Геннадия Павловича официант поставил перед ним высокий граненый стакан с пивом. Геннадий Павлович сделал первый глоток и с удовольствием причмокнул губами.

— Давно, видно, пивко не пивал? — лукаво прищурился Алекс, прикуривая от зажигалки новую сигарету.

— С прошлой встречи, — не стал темнить Геннадий Павлович.

Алекс с пониманием наклонил голову.

— Нет, деньги у меня есть! — не дала промолчать Геннадию Павловичу уязвленная гордость. — Просто не было случая…

— Да ты не напрягайся, — по-прежнему с улыбкой на губах сказал Алекс. — А то еще до начала игры весь кураж растеряешь.

Григоршин помахал рукой, разгоняя дым от сигареты Петлина и, вновь посмотрев на часы, с укоризной произнес:

— А Коптева все нет.

— Если бы что-то случилось, Юлик непременно бы позвонил, — тут же заметил Геннадий Павлович.

— Да придет он! — Алекс вольготно откинулся на спинку стула. — Никуда не денется!

Григоршин как-то неопределенно дернул подбородком, — не то соглашаясь с Алексом, не то желая таким образом поставить его утверждение под сомнение.

Привстав, Геннадий Павлович потянулся к тарелке с салатом из зеленой фасоли. Когда он наклонился над столом, взгляд его случайно упал на левую руку Григоршина, где рядом с большим пальцем рос шестой рудиментарный пальчик, похожий на мизинец, маленький и смешной. Лишний палец можно было легко удалить, но Григоршин из какого-то глупого упрямства наотрез отказывался сделать это. «Кому какое дело, сколько у меня пальцев! — возмущенно взмахивал он шестипалой рукой, когда речь в очередной раз заходила о том, не стоит ли ампутировать лишний палец. — Мне лично шестой палец не мешает! А до остальных мне нет дела!» Странная ассоциативная цепь, первым звеном которой стал рудиментарный палец на руке Григоршина, вывела Геннадия Павловича на утреннее радиосообщение о новой национальной программе. Следом за этим Геннадий Павлович вспомнил, что забыл взять в метро бесплатный выпуск «Нашей России»… Черт…

Анатолий Викторович заметил взгляд Геннадия Павловича, но почему-то посмотрел после этого на Алекса.

— Я же тебе говорил, — медленно и как-то странно растягивая слова, произнес он.

Алекс усмехнулся и стряхнул пепел с сигареты.

— Что ты говорил? — непонимающе глянул на Григоршина Геннадий Павлович.

— Что ты еще ни о чем не слышал, — ответил Анатолий Викторович.

— А о чем я должен был слышать? — Геннадий Павлович перевел удивленный взгляд с Григоршина на Петлина.

— Гена у нас, как всегда, в своем репертуаре, — повернувшись к Геннадию Павловичу вполоборота, Алекс посмотрел на него так, словно наконец-то признал старого приятеля. — Новостями не интересуется, газет не читает, а в музыке по-прежнему отдает предпочтение отечественной попсе, проросшей зеленоватой плесенью на стыке двух тысячелетий.

Геннадий Павлович с гордым видом вскинул подбородок.

— А вот твое мнение о музыке меня совершенно не интересует. И если ты думаешь, что когда-нибудь сможешь меня переубедить…

Словно бы в испуге, прикрываясь от неведомой угрозы, Алекс вскинул руки. Но губы его при этом продолжали насмешливо кривиться. Не закончив начатую фразу, Геннадий Павлович сделал большой глоток пива, со стуком поставил стакан на стол и вонзил вилку в салат. С Алексом невозможно было говорить серьезно! Точно так же, как почти невозможно было понять, когда он шутит, а когда говорит по делу.

— Если ты о программе генетической чистки, — с вызовом произнес Геннадий Павлович, — то эту новость я уже слышал!

Реакция обоих приятелей на его слова показалась Геннадию Павловичу более чем странной. Григоршин быстро оглянулся назад, как будто хотел убедиться, что никто не прячется у него за спиной. А Петлин, сидевший спиной к стене, вначале перестал улыбаться и сосредоточенно сдвинул брови к переносице, а затем устремил взгляд куда-то меж декоративных потолочных балок и глубоко затянулся сигаретным дымом, так что едва фильтр не затлел.

— Ты поосторожнее со словами-то, — тихо, почти шепотом произнес Анатолий Викторович. — А то ведь…

Григоршин многозначительно шевельнул бровями.

— Да брось ты, — пренебрежительно махнул рукой Алекс. — Не те времена. Говорить можно все, что хочешь.

— Можно, — согласился Григоршин. — Вопрос только, стоит ли?

— Слушайте, — покачал головой Геннадий Павлович, — я ничего не понимаю.

— То, о чем ты говоришь, называется Международная программа генетического картирования.

— Ишь ты, — снова усмехнулся Алекс. — Уже и название выучил.

— Не выучил, а запомнил, — изменил формулировку Григоршин. — Я на память не жалуюсь.

— А в чем суть? — спросил Геннадий Павлович, чувствуя себя при этом полным идиотом. Все, ну буквально все знали о генетической программе больше, чем он! А он даже название забыл, хоть и слышал!

— Об этом лучше бы у Коптева спросить, — взяв Григоршина за запястье, Алекс глянул на его часы. — Опаздывает Юлий Никандрович — не похоже это на него.

Петлин посмотрел на Анатолия Викторовича так, словно это он был виноват в том, что Коптев до сих пор не явился. Григоршин что-то невнятно промычал в ответ.

«В самом деле, некрасиво получается, — подумал Геннадий Павлович, — для партии в маджонг требуются две пары. Мог хотя бы позвонить и предупредить, что не сможет прийти».

— Может быть, закажем горячее? — вопросительно посмотрел на приятелей Алекс.

Геннадий Павлович чуть наклонил голову и эдак неопределенно скривил губы, — мол, поступайте, как считаете нужным. Есть за чужой счет он не хотел, а потому уже заранее настроил себя на то, что сегодня придется обойтись без мясного блюда.

— Подождем еще минут десять, — сказал Анатолий Викторович.

Алекс спорить не стал. Откинувшись на спинку стула, он достал из кармана ветровки — хорошая, кстати, ветровка, отметил Геннадий Павлович, фирменная и дорогая, наверное, — сигарету и, щелкнув зажигалкой, затянулся табачным дымом.

— Между прочим, никотин является одним из факторов изменения генома, — недовольно заметил Анатолий Викторович.

— Я знаю, — с безразличным видом кивнул Алекс.

И снова затянулся.

— Слушайте, что у вас за проблемы с этой генетикой? — обиженно глянул на приятелей Геннадий Павлович.

— Не у «вас», — поправил его Алекс, — а у всех нас. — Он развел руки в стороны и описал ими широкий круг. — У всего человечества.

Из сказанного Геннадий Павлович понял лишь то, что круг, изображенный Петлиным, должен был символизировать земной шар.

— А когда у человечества проблем не было? — усмехнулся Анатолий Викторович. — Сколько живем, все время одни проблемы. — Он протянул руку ладонью вверх, словно прося подаяние. — Где обещанный золотой век? Где Эпоха всеобщего благоденствия? Ну, или Эра милосердия на худой конец?

— Твои запросы несоизмеримы с потенциальными возможностями человека, — ответил Петлин с таким рассудительным и уверенным видом, словно он всю жизнь только тем и занимался, что разрабатывал теорию всеобщего счастья. — Человек — это вирус, заразивший Землю. Каждому индивиду изначально присуща подспудная тяга к самоуничтожению. А все вместе мы вот уже которое тысячелетие не покладая рук исправно работаем над тем, чтобы уничтожить планету, на которой живем.

— Пустая болтовня, — презрительно фыркнул Анатолий Викторович.

— Болтовня, говоришь…

Алекс раздавил в пепельнице окурок, сделал глоток пива и, усмехнувшись чему-то своему, сунул в угол рта новую сигарету.

— Вот скажи, только честно, — прищурившись — не то от лукавства, не то просто от дыма, попавшего в глаз, — посмотрел он на Григоршина, — ты считаешь меня умным человеком или как?

Анатолий Викторович недовольно цокнул языком, — он еще не понимал, куда клонит Петлин, но ему уже не нравился начатый разговор.

— Нет-нет, — Алекс взмахнул рукой, между пальцами которой была зажата дымящаяся сигарета, — ты, пожалуйста, от вопроса не уходи!

— Хорошо, — устало поморщился Анатолий Викторович. — Я считаю тебя человеком умным. — После небольшой паузы он все же добавил: — До определенных пределов.

— А ты, Гена? — Алекс перевел взгляд на Калихина.

Геннадий Павлович молча кивнул.

— Значит, вы оба, — Петлин провел двумя пальцами с зажатой в них сигаретой от Калихина к Григоршину, — не сомневаетесь в том, что я способен принимать самостоятельные решения?

— Не сомневаемся, — недовольно дернул подбородком Анатолий Викторович. — Что дальше?

— Спасибо за доверие, друзья, — счастливо улыбнулся Алекс.

— И ты!..

Анатолий Викторович хотел было вспылить, но Петлин жестом остановил его.

— Это вовсе не шутка, — произнес он с чрезвычайно серьезным видом. — Посмотрите. — Он показал сначала Григоршину, а затем и Калихину наполовину выкуренную сигарету. — Так же, как и вы, я знаю, что никотин — это яд. И тем не менее я курю сигареты, тем самым медленно убивая себя. Почему же я это делаю?

— Миллионы людей курят, — непонимающе пожал плечами Геннадий Павлович.

— Вот именно, — тут же кивнул, соглашаясь с ним, Алекс. — И законченных идиотов среди них, смею надеяться, не так много.

— И ты объясняешь это неосознанным стремлением к саморазрушению? — саркастически усмехнулся Анатолий Викторович.

Алекс откинулся на спинку стула и глубоко затянулся.

— А как же иначе? — выдохнул он вместе с дымом.

— Я бы назвал это простой глупостью.

— Нет! — протестующе взмахнул рукой Алекс. — Мы уже договорились о том, что я, как один из многих курильщиков, вполне ответственный человек, способный оценивать последствия своих поступков.

— В таком случае пристрастие к табакокурению можно рассматривать как один из частных случаев наркотической зависимости. Однажды вдохнув табачный дым, человек уже не может избавиться от этой пагубной привычки, поскольку в организме его происходят соответствующие изменения.

— Но ведь когда я только начинал курить, я уже знал, что делать это не следует.

Анатолий Викторович непринужденно дернул плечами, — у него уже был готов ответ:

— Желание вкусить запретный плод — вот это действительно присуще каждому человеку с рождения.

Алекс в последний раз затянулся и затушил окурок в пепельнице.

— Странно как-то устроен мир, — сказал он, вроде как ни к кому не обращаясь. — Все, что доставляет человеку удовольствие, в конечном итоге оказывается губительным для него.

— Опрометчивое заявление, — тут же парировал Анатолий Викторович. — Наркоманы всегда составляли значительное меньшинство от численности всего человечества, а уровень табакокурения к настоящему времени заметно снизился. Курящие составляют… Точной цифры я не помню, но что-то около четверти всего населения Земли.

— Включая малолетних детей и стариков, не способных самостоятельно дотянуться до пачки сигарет, — усмехнулся Алекс. И тут же взмахнул рукой, предупреждая возможные возражения. — Хорошо! Будь по-твоему. Но как быть с остальными?

— А что с остальными? — спросил, глотнув пива, Геннадий Павлович.

— Алкоголь, насколько мне известно, также вреден для здоровья, — Алекс усмехнулся и, следуя примеру Калихина, тоже приложился к стакану. — И тем не менее все мы пьем.

— Вряд ли пиво можно отнести к алкогольным напиткам, — с сомнением покачал головой Геннадий Павлович. — Да и пьем мы его не часто.

Алекс и на этот раз спорить не стал.

— Хорошо, а как насчет того, что мы едим? Ну, допустим, сейчас у нас на столе салатик, полный витаминов. Да только едим мы его что-то без особого аппетита. Зато когда подадут горячее, мы с нескрываемым удовольствием станем в неимоверных количествах поглощать зажаренную на углях свинину, нафаршированную холестерином и бог знает еще какой гадостью. И это здесь, в весьма приличном и, я бы даже сказал, респектабельном заведении, где хозяин ориентируется на постоянных клиентов, а потому не старается умышленно травить их. А что за мусор мы едим во всевозможных «Бистро», «Блинных», «Пельменных», «Макдоналдсах» — во всех этих предприятиях быстрого питания, — даже подумать страшно! И ведь знаем, что гадость, а все равно едим.

— Потому что вкусно, — разъяснил, как ему казалось, ситуацию, Геннадий Павлович.

Но Петлин вновь повернул все по-своему:

— Выходит, что удовольствие мы ставим выше личной безопасности.

— Еще примеры? — исподлобья глянул на Петлина Анатолий Викторович.

— Да сколько угодно, — мило улыбнулся Алекс. — Экстремальные виды спорта — чем не узаконенный способ самоубийства? Кстати, о самих самоубийствах. Известно ли вам, господа, что из всех представителей животного мира Земли только человек может в один прекрасный день решить, что жить более не стоит, и предпринять соответствующие шаги к тому, чтобы положить этому конец?

— Жизнь такая, — мрачно буркнул Анатолий Викторович.

— Если бы все дело было только в условиях существования, то все животные, оказавшиеся в клетках, быстро нашли бы способ покончить с собой. К примеру, уморили бы себя голодом.

— Я слышал о случаях, когда животные умирали от тоски по оставившему их хозяину, — заметил Геннадий Павлович.

— Сказки по большей части, — отмахнулся Алекс. — А если и умирают, то вовсе не от любви и нежной привязанности к хозяину, а от нервного шока, который возникает в результате неожиданного выпадения из привычных условий существования. Оставить домашнее животное без хозяина — это все равно что выпустить в лес выросшего на руках у людей волчонка, — он и недели не протянет.

— Значит, человек всеми возможными способами пытается свести себя в могилу? — загадочно улыбнулся Анатолий Викторович.

Похоже было, у него появилась идея, как посадить своего оппонента в лужу.

— Прошу принять во внимание, — назидательно поднял палец Алекс, — что в подавляющем большинстве случаев делает он это неосознанно.

— Пытается себя убить и не понимает, что делает? — Геннадий Павлович скептически поджал губы.

— Какой же тогда смысл в существовании человека?

Вопрос, который задал Анатолий Викторович, должен был, по его мнению, поставить Алекса в тупик. Но тот даже на секунду не задумался. А уж о каком-то там смущении не могло быть и речи.

— Как мне кажется, я уже дал ответ на этот вопрос. Смысл существования человека, как единицы огромной колонии, именуемой человечеством, заключается в том, чтобы уничтожать среду своего обитания.

— Глупо как-то, — вставил Геннадий Павлович.

— Увы, даже в своей глупости мы не оригинальны. Точно так же поступает вирус. Проникнув в живой организм, он начинает активно размножаться, в результате чего организм погибает, а вместе с ним оказываются обречены на гибель и многочисленные потомки отважного пионера.

— Не совсем корректный пример, — заметил Анатолий Викторович.

— Конечно, — тут же согласился Алекс. — Зато какой яркий!

— Я имел в виду то, что действия вируса не подчинены разуму.

— Ты хочешь сказать, что находишь разумным то, что делает человек? — Алекс усмехнулся и покачал головой. Он сунул руку в карман, достал пачку сигарет, но вместо того чтобы вытянуть сигарету, кинул ее на стол. — В какой-то мере разумными можно считать действия одного человека. Но то, что мы делаем сообща, невозможно объяснить с точки зрения разума. Все вопросы, которые разумный человек решил бы путем переговоров, у нас решаются исключительно с помощью силы. Мальтус считал, что войны, так же как и эпидемии, способствуют поддержанию оптимальной численности народонаселения. Я же, скажу вам честно, друзья мои, придерживаюсь на сей счет иного мнения. Человечество ищет оптимальный способ самоубийства. Такой, чтобы разом уничтожить не только себя, но и Землю. Используя весь свой научно-технический потенциал, мы старательно разрушаем мир, в котором живем. Следовательно, разум человека — это орудие, с помощью которого он эффективно строит для себя дорогу в небытие.

— Если так рассуждать, то получается, что природа создала человека лишь для того, чтобы он ее уничтожил. Отсюда следует, что суицидальная идея является первоосновой всего сущего, что само по себе совершенно бессмысленно. А поскольку неверен даже первоначальный посыл, то все твои псевдологические умопостроения лишены какого-либо смысла.

Сказав это, Анатолий Викторович довольно улыбнулся, будучи уверен, что на этот раз уж точно припер соперника к стенке. Полагая, что теперь Петлину придется как следует поломать голову для того, чтобы разрушить возведенную им логическую преграду, он пододвинул поближе тарелку с салатом и взялся за вилку.

Алекс достал из пачки сигарету, повертел ее в пальцах, затем поставил пачку набок и возложил сигарету поверх нее. Геннадий Павлович с любопытством наблюдал за его действиями, ожидая, что за конструкция выйдет из-под рук Петлина. А тот неожиданно ударил по концу сигареты пальцем, так что она, вращаясь, взлетела вверх и упала точно в его подставленную ладонь. Такого трюка в исполнении Петлина Геннадий Павлович прежде не видел.

— По-моему, ты проиграл, — сказал он.

Рука Алекса, в которой он держал сигарету, замерла в воздухе. Выражение лица Петлина почти не изменилось, только левая бровь удивленно изогнулась.

— Разве?

Геннадий Павлович растерялся. Ему казалось, что он внимательно следил за ходом спора и в целом уловил его суть.

— А разве нет? — Он перевел взгляд с Алекса на Анатолия Викторовича.

Григоршин ничего не ответил, сделав вид, что занят салатом.

Петлин сунул сигарету в рот и поднес огонек зажигалки к ее кончику.

— Мне можно засчитать проигрыш только в том случае, если принять на веру тот факт, что идея создания человека принадлежит земной матушке-природе, — Алекс выпустил к потолку тоненькую струйку табачного дыма. — В чем я лично сильно сомневаюсь.

— Почему? — спросил Геннадий Павлович.

— Потому что, будь это так, само понятие здравого смысла теряет какой-либо смысл. И Вселенная превращается в огромный театр абсурда, в котором разыгрывается одна бесконечно длинная пьеса под названием «Смерть мироздания». В пьесе той нет режиссера, и ни один из исполнителей не знает своей роли. Кто-то, быть может, скажет, что это смешно, я же скажу — глупо. По-настоящему глупо, без дураков.

Геннадий Павлович чувствовал, что в выкладках, которые делал Алекс, имеется слабое место, но никак не мог понять, где именно. Не первый год зная Петлина, он был в курсе, что импровизационное создание бессмысленных теорий является одним из любимых развлечений Алекса. Если только находился человек, готовый слушать, Алекс мог с вдохновенным видом нести откровенную чушь, в которую и сам не верил.

Анатолий Викторович вновь, уже в который раз, глянул на часы. Коптев опаздывал уже совершенно неприлично. Настолько, что возникал вопрос: а стоит ли ждать?

Юлий Никандрович Коптев объявился именно в тот момент, когда Григоршин собирался вынести данный вопрос на обсуждение. Невысокого роста, плотного телосложения, с огненно-рыжей шевелюрой, — Геннадий Павлович при виде его всегда почему-то представлял себе таксиста с десятилетним стажем работы. Портили образ только круглые, не в меру розовые щеки, исключительно добродушное выражение лица и маленькие круглые очки в тонкой металлической оправе.

— Прошу простить за опоздание! — Развернув оставленный для него стул, Коптев упал на сиденье, обвел радостным взглядом всех присутствующих и объявил: — Сегодня за все плачу я!

Лицо Коптева сияло, точно начищенный медный таз на солнце, а улыбка была столь широкой, что казалось, ему приходилось постоянно держать себя в руках, дабы не разинуть безобразно рот и не разразиться диким, совершенно непристойным хохотом. Право же, давненько не доводилось Геннадию Павловичу видеть настолько счастливого человека, что при одном только взгляде на него становилось завидно до полного отвращения, почти до тошноты. В данном случае ситуацию отчасти сглаживало то, что счастливчиком был не совсем посторонний человек, а старинный приятель, который к тому же готов был, не откладывая дела в долгий ящик, тут же, немедленно поделиться своей радостью с друзьями.

— Нашел бумажник, набитый евро?

По тому, с какой ленцой Алекс задал вопрос, можно было решить, что его ничуть не интересует ни причина восторженного состояния Коптева, ни то, почему он прибыл на встречу с изрядным опозданием. Но безразличие это было настолько откровенным, что не возникало сомнений — Петлин вошел в образ любимца муз, мыслящего иными категориями, а потому и ведущего себя не так, как другие. Тот факт, что воплощение соответствующего образа зачастую оборачивалось откровенной игрой на публику, ничуть не смущал поэта — долг превыше всего.

Юлий Никандрович был слишком захвачен той бурлящей радостью, что клокотала в нем, словно крутой кипяток в электрочайнике с золотой спиралью, чтобы обращать внимание на шуточки да подначки. Он залпом выпил полстакана пива, недовольно поморщился — в ожидании его пиво успело согреться, — схватил первую подвернувшуюся под руку тарелку с вяленой рыбой и принялся поедать ее с такой жадностью, словно не ел три дня. В один момент опустошив тарелку, он окинул взглядом стол и вроде как даже с обидой спросил:

— А где горячее?

Алекс поднял руку и сделал знак повару, отдыхавшему возле стойки бара. Повар кивнул в ответ и направился к открытому очагу.

— И еще по пиву каждому! — крикнул вслед ему Юлий Никандрович.

Молоденький официант — лет двадцати, в красной курточке потянул на себя ручку тугого крана. В подставленный стакан ударила свернувшаяся жгутом янтарная струя. Но парень аккуратно наполнял стаканы, по краешку, без пены.

— Мне только лобио, — не очень уверенно подал голос Геннадий Павлович.

Несмотря на замечание Юлия Никандровича по поводу расчетов за угощение, Геннадий Павлович не желал выглядеть откровенным нахлебником. К тому же сама фраза: «Плачу за всех» — в устах профессора Коптева, работавшего в лаборатории медицинской генетики, сотрудникам которой вот уже полгода как не платили зарплату, звучала даже не то что странно, а попросту дико. И не исключено было, что выпалил ее Коптев сгоряча, в шутку, — чтобы загладить как-то свое опоздание. Ведь именно он, а не кто иной на каждой встрече возносил осанну жене, работающей в службе социального обеспечения, которая на свою зарплату содержала и фактически безработного профессора, продолжавшего с маниакальным упорством ежедневно ездить в лабораторию, и младшую дочь, заканчивающую в этом году колледж. Откуда у него могли появиться деньги? Не карлика же с горшком золота — как его там правильно называют? — он поймал? Тем более что и водятся эти хитрые карлики не у нас, а где-то на Западе. Однако не успел Геннадий Павлович сделать свое замечание насчет лобио, как Юлий Никандрович тут же строго глянул на него поверх оправы очков.

— Ты что, не слышал? Я за все плачу!

Юлий Никандрович выразительно похлопал себя по груди, давая понять, что во внутреннем кармане его старомодного, вытертого на локтях светло-коричневого пиджака достаточно денег для того, чтобы расплатиться.

Пару раз взмахнув широким полукруглым веером, повар сдул серый слой золы, покрывавший угли в очаге, и они засияли огненно-алым цветом, подобно сказочным рубинам. Кинув веер на стол, повар уложил на решетку четыре больших, в два пальца толщиной, куска свинины.

Геннадий Павлович слабо улыбнулся и слегка развел руками, желая показать, что вопрос не стоит того, чтобы спорить. И все же с сотней рублей в кармане он чувствовал себя как-то не очень уютно.

Ситуацию разрядил официант, принесший свежее пиво. Юлий Никандрович залпом допил то, что еще оставалось в стакане, и, не делая паузы, тут же взялся за другой. Возникшее было разногласие в выборе меню легко и просто оказалось отодвинутым в сторону, и о нем как-то сразу позабыли. Тем более что имелась куда более интересная тема для разговора.

Вопрос, занимавший всех, задал Анатолий Викторович. Но прежде чем сделать это, он поставил руку локтем на стол, повернув голову, оперся щекой о согнутые пальцы и окинул сидевшего рядом с ним Коптева взглядом, характерным для посетителя кунсткамеры, изучающего диковинный экспонат.

— Так в чем секрет твоего счастья, Юлик?

Вопрос был задан таким образом, что ответить на него можно было просто шуткой, после которой никто больше не стал бы приставать с расспросами. В конце концов, у каждого могли иметься секреты, которыми без крайней необходимости не следует делиться даже с самыми близкими друзьями. А денежные вопросы, в силу своей специфики, вообще требуют крайней деликатности.

Но Юлий Никандрович даже и не подумал сделать таинственное лицо на манер рыбака, что, вернувшись домой с полным садком рыбы, молчит, точно в рот воды набрал, когда его спрашивают, где он столько наловил. Поставив на стол недопитый стакан, Коптев хитро прищурился и посмотрел по очереди на каждого из приятелей — Калихина, Петлина, Григоршина, — после чего направил в потолок указательный палец и чуть приглушенным голосом торжественно возвестил:

— Новая национальная программа!

На какое-то время за столом воцарилось молчание, — полученная информация требовала осмысления.

— Вы что, — удивленно посмотрел на друзей Юлий Никандрович, — ничего об этом не слышали?

— Ты имеешь в виду программу генетической чистки? — спросил негромко Алекс.

Юлий Никандрович презрительно поморщился.

— Фи, что за вульгарщина? — Он насмешливо помахал перед лицом ладонью, как будто отгоняя неприятный запах. — Речь идет о Всероссийской национальной программе, являющейся составной частью Международной программы генетического картирования.

— Длинно и нескладно, — высказал свое мнение Алекс.

— Зато точно отражает суть того, что предстоит сделать, — возразил Юлий Никандрович.

И похоже было, что говорил он это совершенно серьезно.

На губах Алекса появилась усмешка, холодная, как кубик льда, только что извлеченный из холодильника.

— Выходит, ты президенту приглянулся?

— Почему я? — Юлий Никандрович недоумевающе взмахнул рукой. — Вся наша лаборатория. И не только она одна. Программа настолько обширна, что в ней бу-дут задействованы все специалисты в области биохимии и генной инженерии, что еще остались в стране.

— А деньги? — спросил Геннадий Павлович. — Или снова все на одном энтузиазме?

— Гена! — Юлий Никандрович развернулся в сторону Калихина, поставил руку локтем на стол и взмахнул кистью, точно плетью. — Речь идет о международной программе. — Кисть заняла вертикальное положение. — Ме-жду-на-род-ной! — по слогам повторил Коптев. — И деньги на ее реализацию выделяет Гуманитарный фонд содействия развитию стран третьего мира.

— А мы уже в третьем мире? — с невинным видом поинтересовался Алекс.

— Ты разве об этом не знал? — удивленно глянул на него Анатолий Викторович.

Алекс смущенно пожал плечами.

— Извините, я не заметил даже того, как мы проскочили второй мир. Или мы движемся снизу вверх?

Анатолий Викторович недовольно поморщился и махнул на Петлина рукой.

— Сегодня к нам в лабораторию заявилась государственная комиссия, — продолжал между тем Юлий Никандрович. — Всем желающим работать по программе генетического картирования предложили заключить долгосрочные договоры. Кроме того, с нас потребовали списки оборудования и реактивов, необходимых для того, чтобы наладить работу лаборатории, — Коптев вновь поднял вверх указательный палец, — на мировом уровне!

— Легко быть добрым за чужой счет, — язвительно заметил Алекс.

— Легко и приятно, — поддержал и дополнил Анатолий Викторович. — Кто-нибудь хочет сделать ставку на то, в чей карман ляжет половина денег, отпущенных Гуманитарным фондом на покупку пробирок для лаборатории Юлика?

— Лучше на процент, — тут же отозвался Алекс. — Готов биться об заклад, пятьдесят процентов — для наших чиновников не предел.

— Фу, какие вы недобрые, ребята, — с деланной обидой поморщился Юлий Никандрович.

— А ты, должно быть, рад безмерно тому, что твоей лаборатории хоть что-то перепадет? — усмехнулся Алекс.

— Рад, — честно признался Юлий Никандрович. — Потому что, в отличие от поэта, ученому, чтобы плодотворно трудиться, недостаточно листа чистой бумаги и карандаша.

Алекс положил руки на стол и подался вперед.

— Но ведь эти деньги будут украдены из твоего кармана, — произнес он тихо, глядя Коптеву в глаза.

— Ошибаешься, — ласково улыбнулся в ответ Юлий Никандрович. — У меня в кармане не было ничего до тех пор, пока тот самый чиновник, которого ты готов пригвоздить к позорному столбу, не положил туда что-то.

Юлий Никандрович выразительно постучал кончиками пальцев по левой стороне груди, где находился внутренний карман.

— Разрешите, — вежливо обратился к нему официант, незаметно подошедший сзади.

— Прошу вас! — Юлий Никандрович отодвинулся в сторону, давая официанту возможность подойти к столу.

Поставив на край стола огромный овальный поднос, расписанный под хохлому, официант быстро переставил на стол четыре тарелки, с улыбкой сказал:

— Приятного аппетита, — и удалился.

Юлий Никандрович втянул носом аромат, исходящий от поданных блюд, с предвкушением потер руки и сразу же взялся за вилку и нож. Никого не потребовалось просить следовать его примеру. Разве что только Геннадий Павлович ради приличия подождал, пока все разберут тарелки, и взял себе ту, что осталась последней. На тарелках лежали огромные куски румяной, зажаренной до хрустящей корочки свинины, обрамленные золотистой картофельной соломкой и влажной зеленью. Законченность натюрморту придавало красное, немного неровное пятно кетчупа на краю тарелки.

На какое-то время разговор за столом угас. Впрочем, ненадолго. Запив очередной восхитительный кусочек мяса глотком холодного пива, Алекс промокнул губы салфеткой и потянулся за сигаретами.

— И сколько тебе обещают платить, Юлик? — спросил он, щелкнув зажигалкой.

Юлий Никандрович, не прекращая жевать, покачал головой.

— Пока еще не знаю. Точных цифр не называли, но сказали, что сотрудники, занятые в проекте, будут обеспечены всем необходимым.

— В смысле работы? — уточнил Геннадий Павлович.

— И в смысле работы, и в смысле заработной платы. Была даже сказана фраза насчет улучшения жилищных условий ряда сотрудников.

— Королевский жест, — язвительно скривил губы Алекс.

Юлий Никандрович глянул на него поверх очков и, ничего не ответив, принялся работать ножом.

— Хорошо, — отодвинув пустую тарелку, серьезно произнес Анатолий Викторович. — С вопросами финансирования мы мало-мальски разобрались. Меня куда больше интересует сам проект. Я не перехожу границ дозволенного, Юлик?

Озадаченный, Юлий Никандрович даже жевать перестал.

— В каком смысле?

— Подписку о неразглашении с тебя, часом, не брали?

Юлий Никандрович едва куском мяса не подавился.

— Да вы что, ребята! — обиженно посмотрел он на троицу, сидевшую за одним с ним столом. — Это же не секретные военные разработки, а открытый международный проект!

— Об этом проекте уже давно говорят, но до сих пор ничего толком так и не сказали, — Анатолий Викторович наколол на вилку ломтик картошки, поднял вверх и посмотрел на него так, словно это был нераспустившийся бутон орхидеи. — Лично меня подобная позиция властей всегда настораживает.

Геннадий Павлович смекнул, что не только он один плохо осведомлен относительно новой национальной программы, а потому решился повторить слова, услышанные утром от Марины:

— А по-моему, это несерьезно.

— Что именно? — спросил Юлий Никандрович.

Взгляд Геннадия Павловича растерянно метнулся по сторонам. Не найдя ничего лучшего, Геннадий Павлович схватил со стола недопитый стакан пива и жадно припал к нему губами.

— Я согласен с Генкой, — неожиданно поддержал его Алекс. — Более того, я считаю безнравственным делить людей по категориям на основании генетического картирования. Тут уже попахивает не то что ущемлением прав личности, а обыкновенным фашизмом.

— Ну, вы даете, ребята! — едва ли не с восхищением покачал головой Юлий Никандрович. — Вы это серьезно, да? Действительно ничего не знаете о проекте генетического картирования?

— Мне известно только то, что этот проект уже окрестили генетической чисткой, — солидно произнес Геннадий Павлович.

— Ну, название-то у нас быстро придумают, — усмехнулся Юлий Никандрович. — По сути же проект является международной медицинской акцией, призванной очистить генофонд человечества от дефектных генов. Честно говоря, проблема давно назрела. Решение ее тормозилось чисто экономическими причинами, — до недавнего времени генетическое картирование было дорогим удовольствием. Три года назад в Англии была разработана быстрая и относительно недорогая методика генетического картирования. Теперь каждый желающий может получить свою генетическую карту…

— Только желающие? — уточнил Анатолий Викторович.

— Насколько мне известно, обязательному генетическому картированию подлежат лишь группы лиц, относящиеся к категориям повышенного риска, — наркоманы, гомосексуалисты, работники вредных отраслей производства. Но правительства стран, принимающих участие в программе, стараются заинтересовать своих граждан в генетическом картировании. Ведутся разъяснительные работы с малограмотными слоями населения, — Юлий Никандрович лукаво улыбнулся, — чем я, собственно, сейчас и занимаюсь. Используются различные экономические методы, как, например, налоговые льготы для обладателей генетических карт. — Я слышал, мы согласились присоединиться к проекту после того, как западники пригрозили, что даже туристов не станут пускать к себе без генетических карт, — сказал Алекс.

— Может быть, и так, — не стал спорить Юлий Никандрович. — Не в этом суть. А в том, что даже на той территории, что называется сейчас Россией, совсем не просто обеспечить поголовное генетическое картирование населения.

— Ты же только что говорил о том, что генетическое картирование проводится на добровольной основе, — напомнил Геннадий Павлович.

— Добровольное, обязательное — какая, собственно, разница, — недовольно поморщился Юлий Никандрович. — Суть в том, что, не поставив под контроль чистоту генофонда, человечество в скором времени окажется обречено на деградацию с последующим вымиранием.

— Мы в любом случае обречены на вымирание. А деградируем уже давно и успешно.

Голос Алекса звучал до противного уверенно. Казалось, он не допускал даже мысли о том, что кто-то может попытаться оспорить его мнение. Но Юлий Никандрович и не собирался этого делать. Анатолий Викторович же не стал высказывать своих сомнений относительно неизбежности вымирания человеческой расы. Один только Геннадий Павлович счел нужным заметить:

— Ну, понятное дело: загрязнение окружающей среды, озоновые дыры, радиация, пищевые добавки…

— Проблема не только в этом, — Юлий Никандрович сделал глоток пива. — Благодаря успехам медицины мы создали условия для выживания особей, несущих в своем геноме дефектные гены. Многие из тех, кто страдает различными формами наследственных заболеваний, в прошлом веке, — да что там, всего каких-нибудь десять-пятнадцать лет назад, — были бы обречены на гибель. Сейчас же они не только могут прожить долгую и вполне благополучную жизнь, но еще и успевают обзавестись детьми, которые так же становятся носителями дефектных генов. И, между прочим, по статистике, люди, страдающие различными наследственными синдромами, связанными с расстройством умственной деятельности, уделяют куда больше внимания продолжению рода, нежели те, кто способен дать здоровое потомство.

— Ну, естественно, — усмехнулся Алекс. — Чем им еще заниматься? Не книжки же читать?

— И это только одна сторона проблемы, — продолжал Юлий Никандрович, не обращая внимания на замечание Петлина. — Огромное число людей, по внешним показателям вполне здоровых, также являются носителями дефектных генов. Они даже не подозревают об этом, поскольку в их геномах дефектные гены находятся в рецессивной форме. Попросту говоря, они хранят в себе информацию, которая не приводит к серьезной патологии лишь потому, что находится в неактивном состоянии. Но стоит двум рецессивным генам встретиться, как они проявляют себя в полной мере. В результате у вполне здоровых родителей рождается больной ребенок, которому, чтобы выжить, требуется активная медицинская помощь. Но даже в том случае, если носителем дефектного рецессивного гена является только один из родителей, вероятность того, что ребенок его унаследует, весьма велика. Таким образом, круг замыкается. В зоне возможного риска оказывается практически каждый. Процесс накопления дефектных генов примет лавинообразный характер, если в самое ближайшее время не поставить его под контроль. Работой по очистке генофонда от патологических мутаций, которую прежде выполняла сама природа, теперь должен заняться человек. Если он, конечно, намерен выжить как вид.

— И каким же образом? — поинтересовался Анатолий Викторович.

— Простейший пример: гемофилия. У больного плохо, а то и вовсе не сворачивается кровь. Страдают этим заболеванием только мужчины, но передается оно исключительно по женской линии. Причина заболевания — Х-сцепленный рецессивный ген. Достаточно выявить всех носительниц гена гемофилии и отсечь их от следующих поколений, и человечество будет избавлено от этого заболевания.

— Разве подобные заболевания не лечатся с помощью генетической терапии?

— К сожалению, существующие методы лечения не гарантируют того, что исправленный ген не вернется в первоначальное состояние через два-три поколения. Действуя подобным образом, мы, по сути, не лечим болезнь, а загоняем ее вглубь. Слабым утешением может служить лишь то, что массированный всплеск генетических заболеваний, когда исправленные гены вновь выйдут из-под контроля, произойдет, скорее всего, уже не при нашей жизни.

К тому моменту, когда Юлий Никандрович закончил свою речь, взгляд его оказался почему-то устремлен не на кого-нибудь, а именно на Геннадия Павловича. Понимая, что теперь ему следует что-то сказать, Калихин придал лицу глубокомысленное выражение, для чего слегка прикусил верхнюю губу. Затем он сделал непонятный жест рукой, сопроводив его словами:

— Получается что-то вроде захоронений радиоактивных отходов, которые рано или поздно придется перезахоранивать заново.

— Отличное сравнение, Гена! — довольно щелкнул пальцами Юлий Никандрович. — Я сам не сказал бы лучше!

— Я уяснил суть проблемы, Юлик. — Алекс положил на край стола левую ладонь и сильно прижал, как будто что-то прятал под ней. — Но я не понял, что ты имел в виду, когда говорил об отсечении носителей дефектных генов от следующих поколений?

— Пример с гемофилией, который я привел, наиболее простой, а потому методы устранения дефектного гена в данном случае вполне очевидны, — как-то очень уж торопливо заговорил Юлий Никандрович. — При иных патологических изменениях генома путь избавления от них может оказаться куда более долгим и сложным. В том и будет заключаться наша работа, чтобы найти оптимальные методы…

Ладонь Алекса поднялась вверх, заставив Юлия Никандровича умолкнуть на полуслове. Попытка уйти от прямого ответа не удалась.

— Что значит «отсечь от следующих поколений»? — повторил свой вопрос Петлин.

— Хочешь сказать, что сам этого не понимаешь? — недовольно буркнул в ответ Юлий Никандрович.

Подцепив на вилку кусочек остывшей картошки, он сунул ее в рот и с выражением отвращения на лице принялся старательно жевать, словно тренируясь для съемки в рекламе антиникотиновой жевательной резинки.

— Это означает контроль за рождаемостью?

— Возможно, — ответ прозвучал неразборчиво, как будто несчастному Юлию Никандровичу приходилось говорить с набитым ртом. Вот только картошку к тому времени он уже прожевал.

— Что значит «возможно»? — недоумевающе развел руками Анатолий Викторович. — Ты ведь сказал, что проект открытый!

— Я буду заниматься только научной частью проекта. — Словно отсекая все дальнейшие расспросы, Юлий Никандрович слегка пристукнул ребром ладони по краю стола. — Опираясь на опыт стран, уже работающих по данному проекту, моя и целый ряд других лабораторий будут заниматься разработкой стратегии удаления тех или иных дефектных генов из популяции применительно к местным условиям. Все. — Юлий Никандрович еще раз стукнул ребром ладони по столу. — Каким образом они будут претворяться в жизнь, я лично не имею ни малейшего представления. И, честно говоря, знать не желаю. Должно быть, эти задачи возьмут на себя другие ведомства. Даже картированием геномов будем заниматься не мы, а специализированные лаборатории, которые планируется открыть при районных поликлиниках. Курировать их, между прочим, будет Минбез.

— Министерство безопасности? — Алекс глянул на Юлия Никандровича так, словно тот сказал что-то совершенно непристойное.

Юлий Никандрович непонимающе моргнул и даже не сразу нашел что ответить.

— Ну да, — как-то совсем уж растерянно произнес он, пытаясь понять, чем так зацепили Петлина его слова.

— Почему Минбез занимается медицинской программой? — Алекс как будто не просто задавал вопрос, а уже готов был вынести обвинение. Вот только в чей именно адрес оно будет направлено, пока оставалось непонятным.

— Ну, во-первых, неконтролируемое распространение дефектных генов самым непосредственным образом угрожает государственной безопасности. Не приняв решительных мер для того, чтобы воспрепятствовать этому процессу, мы в недалеком будущем превратимся в нацию инвалидов.

Петлин отодвинул в сторону пустую тарелку и, навалившись грудью на стол, повторил свой вопрос, сформулировав его несколько иначе:

— Но при чем здесь Минбез?

Юлий Никандрович тяжело вздохнул, словно преподаватель латыни, которому вновь, уже в который раз, предстояло вдалбливать один и тот же урок нерадивому ученику, и самым обидным являлось для него то, что он был почти уверен, что наука его не пойдет впрок тому, кто упорно не желал ее усваивать.

— А по-моему, все ясно. — Геннадий Павлович посмотрел на друзей. Ответ на вопрос, заданный Алексом, казался настолько очевидным, что он не мог понять, почему никому другому он не пришел в голову. — Под программу генетического картирования выделены значительные средства международных организаций. Не так давно мы уже прикинули, сколько денег получит лаборатория Юлика из той суммы, что им причитается. А сотни, тысячи лабораторий генетического картирования, разбросанные по всей стране и существующие на казенные деньги, — да это же просто золотое дно для вороватых чиновников. Единственная организация, которая может осуществить подобную программу в масштабах всей страны, сведя потери к минимуму, это Министерство безопасности.

Ответом ему стали взгляды, в которых не присутствовало даже намека на понимание.

— Гена у нас, как всегда, склонен к идеализму, — заметил Алекс и ободряюще улыбнулся Геннадию Павловичу, — мол, ничего, со всяким случается.

— Ну, почему же, — не очень уверенно и как-то совсем уж вяло попытался поддержать Калихина Юлий Никандрович. — В том, что он сказал, присутствует рациональное зерно.

— Если только это зерно маковое, — заметил Алекс.

— Бред полнейший, — фыркнул не склонный даже к зачаточному оптимизму Анатолий Викторович.

— Почему? — непонимающе посмотрел на него, как на последнего, высказавшего свое мнение, Геннадий Павлович.

Анатолий Викторович только рукой махнул:

— А-а! — и, глянув в свой стакан, давно уже пустой, разочарованно цокнул языком.

Петлин тут же взмахнул рукой, подзывая официанта.

— Нет, я все-таки не понимаю…

Алекс поставил руку на стол и развернулся вполоборота к Геннадию Павловичу.

— Ген, ты на полном серьезе это говоришь?

Геннадий Павлович почувствовал неуверенность. Но только на пару секунд. Позиция, на которой он стоял, казалась настолько прочной, что не допускала никаких проявлений слабости.

— Да, — уверенно кивнул он.

— Четыре пива, — сказал Алекс подошедшему официанту, после чего вновь сосредоточил внимание на Геннадии Павловиче. — Ты полагаешь, что Министерство безопасности — это единственная государственная организация, сохранившая чистоту рядов, высокие моральные принципы и идеалы служения народу?

— И еще доверие людей, — добавил Геннадий Павлович.

— Каких людей?! — не то удивленно, не то возмущенно всплеснул руками Анатолий Викторович.

— А я готов согласиться с Генкой, — опередил Геннадия Павловича Алекс. — После кризиса подавляющее большинство населения отказало в поддержке ныне существующей власти. Все разговоры о том, что Россия вышла из кризиса со значительно меньшими потерями даже по сравнению с наиболее развитыми странами Западной Европы, способны вызвать разве что скрежет зубов у тех, кто за один день потерял все, что имел, включая надежду на то, что все еще может образоваться. А заверениям правительства о том, что кризис самым благоприятным образом сказался на экономическом положении страны и производство сейчас развивается невиданными темпами, а инфляция стоит на месте, точно валун, вросший в землю еще во времена ледникового периода, давно уже никто не верит. И что же делать бедному народу? Где искать опору и спасение? Не знаю, в чьей голове родилась мысль запустить в оборот миф о безупречной чистоте и бесконечной преданности своему делу работников Минбеза, но голова эта, вне всяких сомнений, достойна восхищения. Момент, когда настала пора скормить народу сказку о славных минбезовцах, был выбран с ювелирной точностью. Несколькими днями раньше или позже — и идея не сработала бы. Ну а то, с какой виртуозностью и, я бы даже сказал, изяществом проводилась сама кампания, просто выше любых похвал. Не было даже намека на привычную тупую прямолинейность, когда примитивную мысль пытаются загнать в голову гражданину, точно гвоздь, что заколачивают в стену кувалдой. Все было сделано настолько точно и ловко, что почти никто не заметил, как подспудно ему на подкорку записывают развернутое признание в любви к родному Минбезу. Один телесериал «Тьма над городом» чего стоит! И денег не пожалели, — сняли не хуже, чем западники делают. Поначалу мне и самому понравилось.

— Я тоже видел несколько серий, — кивнул Анатолий Викторович. — Продукт качественный, но по сути своей — дурь полнейшая.

— Это тебе так кажется, — усмехнулся Алекс. — А вот Генке наверняка нравится. Так ведь, Ген?

— У меня телевизора нет, — глядя в сторону, признался Геннадий Павлович.

Можно было, конечно, соврать и сказать, что видел сериал, поскольку основная сюжетная канва была ему известна. Но Геннадий Павлович боялся оказаться в неловком положении, если дело дойдет до обсуждения деталей.

— А чем тебе сериал не угодил? — спросил у Алекса Юлий Никандрович. — Вполне приличный фильм, — можно посмотреть, если вечером заняться нечем.

— И часто ты его смотришь? — задал встречный вопрос Алекс.

— Ну… Может быть, раз в неделю.

— А то и раз в месяц, — уточнил Анатолий Викторович. — Можно подумать, тебе делать больше нечего, как только сериал про Минбез смотреть.

— А народ смотрит «Тьму над городом» каждый день, рот разинув от восторга и млея от каждой фразы, брошенной старшим инспектором Минбеза Сарпатовым. — Алекс резким, нервным движением выдернул из пачки сигарету, сунул ее в рот и щелкнул зажигалкой. — А сколько громких преступлений было раскрыто за последние пару лет Минбезом! Сколько денег, разворованных хитроумными дельцами, было возвращено народу! Даже сепаратисты на время как будто притихли…

Дым сигареты попал Алексу в глаз. Чертыхнувшись, он принялся тереть глаз пальцем, размазывая слезы по скуле.

— А что в этом плохого? — спросил Юлий Никандрович.

Геннадий Павлович быстро кивнул, давая понять, что согласен с поставленным вопросом, — он тоже не видел никакого криминала в том, что работники Министерства безопасности добросовестно исполняли свой долг.

Алекс взмахнул ладонью с зажатой меж пальцами сигаретой, пытаясь разогнать дым.

— Юлик, если ты скажешь, что веришь всему, что пишут газеты, я стану думать о тебе очень плохо.

Юлий Никандрович хмыкнул неопределенно и принялся ковырять вилкой холодную картошку, есть которую он не собирался.

Геннадий Павлович хотел было высказать собственное мнение по поводу того, насколько исправно выполняло возложенную на него работу Министерство безопасности, а заодно и насчет того, почему в последнее время бравые ребята из Минбеза — песочного цвета полевая форма, перетянутая в поясе широким кожаным ремнем с начищенной бляхой, украшенной двуглавым орлом, ботинки на высокой шнуровке и лихо заломленный краповый берет — стали если и не народными героями, то уж точно всеобщими любимцами. Но возникшая в разговоре пауза красноречиво свидетельствовала о том, что продолжать данную тему никто не собирался, и Геннадий Павлович решил смолчать.

Громко звякнула вилка, что кинул на край тарелки Юлий Никандрович.

— Я так понимаю, что играть мы сегодня не будем? — спросил он и посмотрел на Анатолия Викторовича.

Григоршин молча пожал плечами.

— А скажи мне, Юлик, — подал голос Петлин. — Что ты сам думаешь по поводу программы генетического картирования?

— В каком аспекте? — уточнил вопрос Юлий Никандрович.

— Ну, вообще. — Алекс сделал крайне неопределенный жест рукой. — В плане всего того, о чем мы говорили.

Юлий Никандрович приподнял подбородок и возложил поверх него ладонь левой руки. Глядя на него, можно было подумать, что он пытается самому себе зажать рот. Да и взгляд у него был, как у затравленного собаками кролика, который наконец-то добежал до норы и вдруг увидел, что возле нее сидит лиса. Кончиком пальца свободной руки Юлий Никандрович приподнял конец вилки и вновь отпустил его, позволив со стуком упасть на стол.

— Я скажу вам следующее: Международная программа генетического картирования, поддержанная президентом России, дает мне возможность вновь восстановить нормальную работу моей лаборатории. Точно так же она предоставляет возможность наладить работу многим другим лабораториям и институтам, имеющим отношение к медицинской генетике. Это шанс для всей отечественной науки вновь занять если не главенствующее, то хотя бы просто достойное место в мире. Я не говорю уже о тысячах людей, работающих в той области знания, ради освоения которой они потратили лучшие годы своей жизни. Они смогут не просто работать, но и получать зарплату, соответствующую той пользе, которую они способны принести стране. Что к этому еще можно добавить? — Юлий Никандрович развел руками. — Я не знаю. Разве только то, что я ни секунды не сомневаюсь в том, что сама по себе программа генетического картирования жизненно необходима не только для нас, но и для всего человечества. — Коптев снова развел руками. На этот раз жест его выглядел совершенно беспомощно. — Как ни напыщенно это звучит, — скромно закончил он свою импровизированную речь.

Почему-то в тот же самый момент умолкли двое посетителей, сидевшие за вторым от входа столиком. Куда-то исчез повар, неизменно пребывавший возле жаровни. За столиком, расположенным возле служебного входа, замер официант, который спеша листал свой блокнот, время от времени делая в нем какие-то пометки. Тишина, повисшая после заключительных слов Юлия Никандровича, казалось, проистекала из самых глубин мироздания. Трое человек, сидевшие за одним с ним столиком, молча смотрели на профессора. А он сам, наклонив голову, смотрел почему-то на свою тарелку с остатками картофеля и зелени, с красным, размазанным пятном кетчупа на краю. Алекс Петлин вытянул руку, чтобы раздавить в пепельнице докуренную до фильтра сигарету. Тихое шуршание прозвучало, словно таинственный голос, произнесший сакральные слова, снимающие заклятие немоты. Все сразу вдруг оживились, задвигались. Зашуршал блокнот в руках официанта. Громко засмеялся один из посетителей за чужим столиком. Из подсобки появился повар и принялся шумно ворошить угли в жаровне. Анатолий Викторович взялся за стакан с пивом. Алекс заглянул в опустевшую пачку из-под сигарет, смял ее в кулаке и бросил в пепельницу. Геннадий Павлович срезал ножом остававшийся на кости кусочек мяса, наколол его на вилку и аккуратно подобрал остатки соуса. Юлий Никандрович протянул руку, взял белую пластмассовую фишку для маджонга с символом северного ветра и попытался повернуть ее между пальцами. Фишка выскользнула и со стуком упала на стол. Юлий Никандрович извиняюще улыбнулся.

— Сегодня мы играть не будем.

Геннадий Павлович почувствовал, что за столом произошло нечто такое, что, быть может, изменит в дальнейшем жизнь не только тех, кто сидел сейчас рядом с ним. Кто-то сказал очень важную фразу, но никто не обратил на нее внимания. Почему? Или нужные слова еще только будут сказаны?

— Порой мне кажется, что мы похожи на мусор, — негромко произнес Алекс, задумчиво глядя при этом в сторону повара, ворошившего угли в жаровне. Угли вспыхивали яркими рубиновыми огнями, горящими таинственным внутренним светом, и рассыпались сотнями мелких сверкающих искорок. — Да, именно на мусор, — повторил Алекс, хотя никто и не пытался ему возражать. Он хлопнул ладонью по карману ветровки, довольно улыбнулся и достал новую пачку сигарет. — Вы видели когда-нибудь, как летает обычный обрывок газетного листа, когда ветер загоняет его в тупик? Он кружится, взлетает вверх, планирует, потом снова взлетает вверх и вдруг на какой-то миг зависает в воздухе в полнейшей неподвижности. Затем он сворачивается на манер растрепанного жгута и начинает кружиться вокруг собственной оси, то соскальзывая вниз, то снова подпрыгивая вверх. Когда смотришь на этот причудливый танец газетного обрывка, создается впечатление, что он наделен собственной волей и в замысловатых узорах, что выписывает он во время полета, скрыт некий таинственный смысл, постичь который дано не каждому. — Алекс разорвал тонкую пластиковую упаковку на пачке сигарет и открыл ее. — Но вдруг ветряной вихрь, поднявший кусочек бумаги вверх, затихает, и газетный обрывок замертво падает на грязный асфальт, превращаясь в то, что он и есть на самом деле — мусор.

Алекс выдернул из пачки сигарету, торопливо раскурил ее и глубоко, нервно не вдохнул, а заглотил табачный дым.

История была красивой, но о чем она, Геннадий Павлович не понял. Он пододвинул к себе пиалу с лобио, чтобы наконец попробовать. Яство оказалось отменным.