Девятая рота

Алексей Макаров

Своим друзьям, однокашникам и тем, кто заинтересовался судьбой обычного мальчишки, поставившего для себя целью стать моряком, посвящается эта книга.Истории, описываемые в книге, составлены на основании личного опыта, по рассказам друзей, знакомых и однокашников автора.Если кто-то захочет найти здесь подвиги и открытия, то он глубоко заблуждается. Их здесь нет.Здесь есть только обычная жизнь обычного парня и его друзей, полюбивших море и отдавших ему свои жизни.

Глава шестая

Из глубины сна Лёньку вывел бесцеремонный толчок в плечо.

— Ты чего это тут развалился и дрыхнешь? — услышал он голос Лёхи.

Оторвав голову от подушки, Лёнька пальцем показал на щёку.

— Зуб вырвали, — слегка приоткрыв рот, прошамкал он.

— А, — изобразив бывалый вид, махнул рукой Лёха, — ерунда. Мне недавно две штуки дёрнули — и ничего. Живой. А кто дёргал? — тут же поинтересовался он. — Круглый, что ли?

— Угу, — кивнул головой Лёнька, — тебе бы такое! Долотом да киянкой — по челюсти.

— Этот может, — не обратил внимания на стенания Лёньки Лёха. — Тот ещё злодей. Глазки добренькие, а руки что клещи. Как вцепится, так всё — хана! Пока не выдернет — не отпустит. — И, посмотрев на поникшего Лёньку, безапелляционно заявил: — Главное — это дезинфекция. Выплёвывай свой тампон и давай дезинфицируй челюсть. А то, не дай бог, зараза попадёт, тогда вообще трындец настанет.

— Так доктор мне дал… — Лёнька указал взглядом на тумбочку, на которой стояла бутыль с полоскалкой.

— Это, что ли? — Лёха подошёл к тумбочке и, взяв бутыль, открыл пробку и понюхал её содержимое. — Ну и пакость! — поморщился он. — Не советую, — тут же с видом знатока заявил он. — У нас есть кое-что получше, — и посмотрел в сторону дверей. — Давай, ДГ, доставай!

Лёнька только сейчас заметил, что у дверей кубрика стоит здоровенный парень, который во время их разговора всё время молчал.

Услышав слова Лёхи, парень подошёл к Лёньке и протянул ему руку.

— Дмитрий Григорьевич, — пробасил он.

Рука Лёньки неожиданно попала в железные тиски, и от боли в перемалываемых костяшках кисти Лёнька ещё больше скривился. Ну никак не ожидал он такого рукопожатия. Ведь со сна и от постоянного «туканья» в челюсти все его конечности оказались аморфными, как бы сделанными из теста. Силы, чтобы хоть что-то напрячь, у Лёньки абсолютно отсутствовали.

Увидев, что он причинил боль новому знакомому, одетому в форму, но с чужого плеча и без лычек на рукаве, здоровяк пробормотал:

— Извини, не хотел. Так получилось.

— Да вечно ты ДГ всем кости ломаешь! — вмешался Лёха и пояснил Лёньке, разминающему пожатую ладонь: — Он у нас такой. Он же Дизель-Генератор! Всё может.

— Да заткнулся бы ты лучше, балабол, в ушах от тебя только звенит! — ДГ грозно посмотрел на Лёху. — Делом бы лучше занялся, — и поставил внушительный портфель на стол.

От напоминания, сделанного таким серьёзным тоном, Лёха резко переключился на портфель и начал доставать из него съестное, поясняя каждое своё действие.

— А вот и котлетки рыбные, и салатик из морской капусточки. Самый цимус! — закатив глаза к потолку, изобразил он выражение непередаваемого блаженства. — А вот и лучок, и хлебец. А это селёдочка и… — Лёха, как факир на сцене цирка, достал бутылку «Коленвала». — А вот и твоя дезинфекция! — торжественно заключил он.

— Харе базланить, — недовольно перебил Лёху ДГ. — Ты лучше всё открой и разложи, а то времени у нас особо-то и нет. Поезд уже через несколько часов, а дел ещё невпроворот. — И, обернувшись к Лёньке, по-прежнему сидевшему на койке, грозно посмотрел на него: — А стаканы́ где у тебя?

— Там, в тумбочке, — Лёнька онемевшей рукой указал на тумбочку, стоявшую между койками.

— Так чё тогда сидишь?! — чуть ли не прорычал ДГ. — Доставай!

От приказа, да ещё отданного таким тоном, Лёньку как ветром сдуло с койки, и стаканы моментально оказались на столе.

— Нормально, — подвёл итог Лёнькиной суете ДГ и, проверив на свет чистоту стаканов, сдёрнул со спинки кровати вафельное полотенце и занялся их протиркой.

Лёха орудовал на столе, а Лёнька пристроился на свободную «баночку» у стола и ожидал дальнейшего развития событий.

Наконец с «сервировкой» стола покончили, и Лёха уставился на ДГ:

— А теперь чего сидишь? Наливай. Видишь — всё абгемахт, — и широким жестом обвёл стол.

ДГ молча сграбастал бутылёк, чуть не исчезнувший в его внушительной ладони, одним движением содрал с горлышка «бескозырку» и разбулькал жидкость по стаканам.

Лёнька таким отточенным действиям ДГ поразился. Тем более что во всех трёх стаканах оказалось налито одинаковое количество жидкости.

— Ну ты даёшь! — невольно вырвалось у него.

— Всё нормально, — пробубнил довольный похвалой ДГ. — Лучше давай на дорожку жахнем. А то когда ещё так придётся с лепшими корешами посидеть? Точно, Лёха? — ДГ перевёл взгляд на застывшего Лёху.

— Да, Димон… — печально покачал головой Лёха и цыкнул уголком губы. — Эт точно. Пять лет прошло… — Он окинул взглядом выбеленные стены кубрика. — А кажется, что только вчера мы здесь заселились. Ну, давай, — стряхнув воспоминания, Лёха приподнял стакан, — за то, чтобы жизнь нас не разбросала, а мы почаще встречались! — Он тут же посмотрел на Лёньку и уже другим тоном добавил: — А ты не пей, а полощи свой зуб. Это мы пьём, потому что впереди чёрт знает что нас ждёт, а ты полощи. Тебе всё это для здоровья… — И, чокнувшись «камушками» с Димой, опрокинул в себя стакан.

За столом повисла тишина. Лёха с аппетитом перемалывал закуску, Дима вяло жевал горбушку курсантского хлеба, а Лёнька старательно прополаскивал ранку в челюсти.

Затем пошли воспоминания о пролетевших годах, заходили ещё какие-то парни, которые тоже должны были уезжать. Каждый говорил о своём, о своих воспоминаниях. Почему-то говорилось только обо всём хорошем, смешном.

Вначале Лёньке было не до смеха, не давала сосредоточиться на рассказах пульсирующая боль в челюсти, которая чуть ли не кувалдой била по мозгам. Но со временем, а особенно после третьего полоскания, боль постепенно стала проходить, а вскоре и вовсе исчезла.

Лёнька бы и сам мог рассказать много историй о своих похождениях и приключениях в училище, но он находился среди старших, более опытных теперь уже товарищей. Поэтому только сидел и слушал.

Наконец кто-то из парней взглянул на часы, и «банкет» по поводу отъезда моментально прекратился.

Уходя из кубрика, Лёха крепко пожал руку Лёньке:

— Ну, всего тебе хорошего. Давай дерзай, — пожелал он и пообещал: — Будет время, заскочу к тебе в твою девятую роту, но не забывай и одиннадцатую.

Парни, подхватив вещи, вывалились из кубрика в коридор, наполнившийся их не совсем трезвыми голосами.

Лёнька вышел на улицу вместе с галдящей группой новоявленных инженеров, махнул Лёхе на прощание рукой и услышал:

— Удачи тебе, Лёнь! — на что крикнул в ответ:

— Пока, парни, не теряйтесь! Заходите! Адрес прежний!

В ответ послышались какие-то возгласы, содержание которых Лёнька не разобрал, и, проводив парней взглядом, он вернулся в кубрик.

Челюсть после истязания стоматологом уже так сильно не болела, поэтому он навёл относительный порядок на столах, кроватях и тумбочках и завалился спать.

Утром его поднял необычный сигнал подъёма.

Вместо горланящего во всю глотку дневального, кто-то обходил кубрики и, постучавшись, вежливо интересовался:

— Желающие сходить на завтрак есть? — И если этого интеллигента не посылали по известному маршруту, то так же вежливо продолжал приглашение: — Господа инженера́ приглашаются в столовую почифанить.

От такого предложения было грех отказываться, и Лёнька, наскоро умывшись, присоединился к желающим, которые небольшими группками проследовали в столовую. Дежурный офицер демонстративно отворачивал от них лицо, делая вид, что растрёпанные, без гюйсов и миц выпускники его абсолютно не волнуют.

Лёньке, примазавшемуся к сословию новоявленных инженерОв, даже понравилось такое посещение столовой, потому что он представил себе, что, когда он вольётся в свою роту, то им, третьекурсникам, подобного вида уже не простят. Нарушители будут моментально выявлены, переписаны и в достойной степени «награждены».

После завтрака Лёнька, собрав все имеющиеся у него с собой документы, двинулся в отдел практики, где недовольный Владимир Кузьмич выписал, но не отдал ему направление на судно, хотя Лёнька уже с готовностью протянул руку за своей путёвкой в новую жизнь, а недовольно поинтересовался:

— А постельное бельё ты Марьванне сдал?

— Не-а, — не ожидавший такого вопроса Лёнька в растерянности уставился на Кузьмича.

— Так чё ты припёрся сюды? — тут же возмущённо взвился голос Кузьмича. — А ну брысь отседова! И пока цидулю от Марьванны не принесёшь, никаких направлений тебе не будет, — с этими словами он со злостью закинул бумажку с направлением в стол.

По виду Кузьмича Лёнька заметил, что утро у того по каким-то причинам не задалось.

Огорчённый таким поворотом событий, он вынужден был выскочить из кабинета Кузьмича и на всех парах мчаться к Марьванне, попутно кляня себя: «Да как же это я так! Чё это я забыл про постель-то?»

Забежав в роту, он наскоро свернул матрас, всунув в него подушку с одеялом, полотенцем и простынями, и сбежал в подвал.

Там его встретила прежняя таинственная тишина, но Лёнька, уже зная расположение обиталища Марьванны, промчался к вожделенной двери.

Для приличия стукнув по ней костяшками пальцев, он резко открыл дверь.

Картина оставалась неизменной.

Марьванна в прежней позе восседала за столом, и в её всепоглощающих руках по-прежнему прятался мельхиоровый подстаканник со стаканом из тонкостенного стекла. Время здесь было не властно. Лёньке даже показалось, что и пылинки в этой сокровищнице Алладина летают те же самые.

При виде ворвавшегося Лёньки из щёлочек глаз Марьванны вырвались молнии, а небольшое помещение сотряс громоподобный глас:

— Ты чего это тут дверями размахался? Ты чего это здесь ветер разводишь?! — Но едва всесильная Марьванна разглядела запыхавшегося Лёньку, как возмущённые нотки из её голоса исчезли и она вполне доброжелательно произнесла: — А-а-а, это ты, касатик! И чего это ты пожаловал ни свет ни заря? Али что случилось?

— Случилось, Марьванна, случилось, — в тон ей ответил Лёнька. — Бельё вот надо сдать, а то Кузьмич направление на судно может не отдать.

Лёнька уже не стал говорить, что именно Кузьмич и послал его сдать бельё, а сделал вид, будто это он сам проявил инициативу, и вот он, такой замечательный и сознательный, явился перед очами очень ответственного работника, которым и является Марьванна.

Оценив преподнесённую лесть, Марьванна пододвинула к себе стопку гроссбухов и принялась в них копаться.

— Так, так… — приговаривала она при этом. — Так как, ты говоришь, фамильё-то твоё?

Лёнька назвался, а Марьванна, перелистав странички толстой потрёпанной книги, нашла строчку с его фамилией.

— И чё ты там принёс? — посмотрела она поверх очков на Лёньку.

— Да всё, чё вы мне давали. — Лёнька сделал попытку развернуть матрас, но Марьванна остановила его царственным жестом:

— Погодь, там покажешь, — и со скрежетом отодвинула стул, чтобы выйти из-за стола.

При взгляде на необъятную Марьванну Лёньке на миг показалось, что под её ногами даже прогнулся бетонный пол, который попирали сии «изящные» ножки.

Когда он предъявил бельё и разложил его в соответствующие кучки, то тем же царственным жестом Марьванна отпустила Лёньку.

Но тот напомнил ей:

— А бумажечку напишите, пожалуйста, Марьванна, а то Владимир Кузьмич не поверит мне, — и с глубокой просьбой в глазах уставился на вершительницу своей судьбы.

От его елейного голосочка Марьванна, довольно цыкнув языком, изрекла:

— Ох, соколик, да какой же ты дотошный, ну совсем, как я в молодости! — и, проплыв в кабинет, черкнула пару слов на небольшом листочке.

— Большое спасибо вам, Марьванна, — рассыпался в благодарностях Лёнька и, прижав долгожданную бумажку к груди, со скоростью «харикейна» помчался в отдел практики.