7 футов над килем

Алексей Николаевич Мягков, 2015

Как сказал директор издательства Союза писателей Петербурга: «Это одна из самых веселых книг о моряках и море».

Собачьи острова

— Ты, Ивашкин, совсем с ума уехал! — рассердился первый помощник (в миру — замполит). — Ты подумай мозгой своей ушибленной, о каком заявляешь? Чтобы я тебя, в одном числе, отпустил на берег, да ещё в иностранном порту, да ещё в оголтелом от буржуазного счастья, в так выразиться, фенешебельном Лас-Пальмасе? Да я кажинные сутки твержу вам о нестерпимой бдительности и достоинстве против провокаций не терять товарищей из виду когда увольнение! А может, ты в пьяном употреблении?

— Трезвый я! — обиделся Ивашкин. — Уже двое суток здесь стоим, а я ещё и города не видел. Ну, не с кем идти, не с кем! Одни уже на берегу, другие при деле. Я и так еле отпросился у боцмана. Да и потом…

— Договаривай по чистой, чего ни есть, совести! — первый помощник поднял белёсые ресницы.

— Вы — человек высокой культуры! — выпалил Ивашкин, и первый помощник вздрогнул, ибо за всю жизнь никому в голову не пришло так его обозвать. — Имею мечту — хочу посетить музей Колумба, в доме, где он останавливался на пути в Америку.

— Это — какого Колумба? — заинтересовался культурный человек.

— По имени Христофор, — пояснил Ивашкин. — В Лас-Пальмасе вообще много интересного.

— Я здесь в раз пятый здесь раз, — засомневался первый помощник, — и не про какой Колумба, такой музей Христофора, не слыхал.

Ещё бы! — подумал Ивашкин. — Ты же, наставник наш хренов, дальше дешёвых припортовых лавок не лазаешь!

Однако вслух подтвердил, что музей имеется, и даже назвал адрес.

— Откуда взял узнал? — насторожился первый помощник.

— А вот! — Ивашкин вытащил из-за пазухи сложенный план. — Ребята принесли, — и, разложив большой лист на столе, ткнул пальцем в обсуждаемый объект.

Первый помощник надел очки и стал водить пальцем по глянцевой поверхности.

— А мы где есть стоим? — поинтересовался он.

— Да вот же! — Ивашкин ткнул пальцем. — Пирс де ла Лус.

— А где Колумба твоего музей Христофора?

— Вот здесь, — показал Ивашкин, — нужно доехать до площади Санта-Анна.

— Ох и далеко поселился, — почесался первый помощник. — Ненормальный ты всё же в умственном понятии. Которые нормальные, распространяются доступно средствам и ценам. Культурный аксепт понятно привлекать нужно, — спохватился он, — а не только, чтобы скупать мешками согласно легально полученной валюты и таможенных норм нарушать в составе организованной группы! Так? — повернулся он в сторону человека, равнодушно слушавшего беседу.

Человеку этому было лет тридцать пять, на судне он объявился перед самым отходом и был вписан в судовую роль как дублёр старпома. Команде же объяснили, что готовят его в первые помощники и в рейсе он будет помогать замполиту, набираясь идеологической сноровки. Экипаж отнёсся к этому известию равнодушно, все понимали, что пришелец ни черта делать не будет. Хорошо, если не станет оживлять политико-воспитательную работу, хватит и одного комиссара — «Капитал» ему в задницу!

Дублёр оказался человеком безобидным: дал понять, что в морских делах мало что смыслит, свой пассажирский статус воспринял без обид, никому не надоедал. Говорил мало, больше слушал, общался в основном с первым помощником. В Лас-Пальмасе, однако, Дублёр оживился, часто отправлялся в город в компании замполита или с представителем советской фирмы, занимавшейся на Канарах ремонтом и обслуживанием судов. Представитель этот — полноватый блондин в первый же день выступил перед моряками с краткой лекцией о Канарах, причём не столько описывал достопримечательности Лас-Пальмаса, сколько давал рекомендации по “нежелательным для посещёния районам”. Судя по всему, районы эти он облазил вдоль и поперёк.

Представитель во время насыщенного диалога Ивашкина с первым помощником тоже находился в каюте. Прихлебывал чай и отстранённо листал порнографический журнал, отобранный замполитом у какого-то неосторожного матросика.

— Отпустите Христофора ради! — продолжал со слезой в голосе Ивашкин. — Ведь если бы я что худое задумал, стал бы я отпрашиваться?

— В группе по инструкции иностранном порту тремями человеками! — стоял на своём замполит.

— Да кто же со мной в музей попрётся! — вскричал Ивашкин. — Где такого идиота сыщешь?

Представитель отложил журнал и впервые взглянул на матроса. Потом перевёл взгляд на Дублёра и чуть опустил веки.

— Вот что, товарищ Ивашкин, — Дублёр выбил пальцами на столе короткую дробь, — желание ваше понятно. Вы пока идите, а мы тут обсудим. Вас вызовут, — и когда за Ивашкиным закрылась дверь, вопросительно поглядел на первого помощника. Но тот в ответном взгляде изобразил вопросительность ещё большую, видно, имея к тому основания.

— Расскажите коротенько, что за человек этот матрос? — попросил Представитель.

— Языки понимает! — многозначительно прищурился первый помощник.

— Чьи языки? — опешил Представитель.

— Не наши языки. Буржуазные, — пояснил замполит. — Английский читает и ещё этот, ну, как его? Ну, где мы сейчас стоим?

— Канарский, что ли? — без улыбки уточнил Представитель.

Первый помощник задумался.

— Нет, не канарский, — наконец отозвался он, — я знаю, канарский — это другой. А этот, ну как его… Испанский! Во! Испанский! Но со словарём. Словарь у него имеется. Большущий такой!

— Так! — вздохнул Представитель и сочувственно похлопал Дублёра по коленке. — А замечания по поведению на берегу у него были?

— Были! — выкрикнул первый помощник. — Арестовывался полицией! Но не наказан, по причине хитрой невиновности.

— Разрешите мне, — вмешался Дублёр, понимая, что необходимы пояснения.

— Ничего особенного, обычное недоразумение. Нет, правда, недоразумение, я разбирался. Это в Уругвае было, в Монтевидео. Пошли на пляж несколькими группами. Пляж в заливе Ла-Плата, воды по колено, чтобы окунуться, нужно километр топать. Вот Ивашкин и потопал. Зашёл дальше всех, поплескался и назад побрёл. А навстречу ему какой-то местный тащится, тоже, видать, любитель большой воды. Ну, поравнялись они, Ивашкин возьми да и спроси, как, мол, называется этот пляж? Тот отвечает: «Рамирес». Шутник наш спрашивает: «А страна?» Тот машинально отвечает: «Уругвай». Ивашкин поблагодарил и дальше к берегу побрёл. А местный этот минуты две соображал, а потом как рванёт к пляжу! Выбрался, запыхавшись, и сразу к полицейским — вон человек бредёт к берегу со стороны океана и с акцентом спрашивает, в какую страну идёт? Ясно, шпион! Ивашкин ещё и на сушу не ступил, как ему наручники нацепили. Я с ним в полицейский участок ездил. Они, как разобрались, чуть со смеху не передохли.

— Кстати, о языкознании, — вспомнил Представитель, — а кто это во время швартовки объяснялся с буксиром? Весь порт, затаив дыхание, слушал. Даже собаки бегать перестали.

— Он! Он! Ивашкин! — закудахтал замполит.

— Извините, — опять перебил его Дублёр, — я как раз на мостике был, разрешите уж мне и про этот случай доложить.

Замполит недовольно покосился на него, но и тут спорить не стал.

И Дублёр рассказал, как было дело. Ивашкин, узнав, что предстоят рейсы с заходами в порты испано-язычных стран, записался на курсы. На занятия он ходил от случая к случаю и больших успехов не выказал, но преподаватель, ни разу не бывавший за границей, к моряку благоволил. К нему-то Ивашкин и обратился незадолго до выхода в море с несколько странной просьбой.

— Вот, — матрос вежливо кашлянул и протянул тонкую школьную тетрадь, — напишите мне, пожалуйста, испанские выражения.

— Какие именно? — преподаватель с готовностью раскрыл тетрадь.

— Ну, эти самые… ненормативные, — Ивашкин вспомнил нужное слово.

— Какие, какие?

— Ну, ругательства! — досадливо пояснил ученик. — Сами понимаете, могут пригодиться.

— Чушь какая-то, — покрутил головой учитель. — А впрочем, если вам нужно…

— Ещё как! — Ивашкин возвысил голос — Только чтобы позабористее.

— Тогда нужно посмотреть кое-какую литературу. Ладно, на следующее занятие принесу.

— Знаете, а ведь я вам благодарен! — признался он через неделю, вручая Ивашкину готовое пособие по испанским матюкам. — Много для себя нового узнал. Даже со специалистами повидался. Интересная тема, если копнуть. А теперь объясню вам, как строить эти выражения и разнообразить их, создавая новые конструкции.

Перед заходом в Лас-Пальмас заказали буксир. Но то ли лоцман давал непутёвые команды, то ли экипаж буксира был с утра пьян, а всё выходило как-то наперекосяк, и капитан уже собирался взять руководство швартовкой на себя. Тут Ивашкин, поставленный на левое крыло мостика, и попросил разрешения спуститься в каюту за конспектом с необходимыми испанскими выражениями.

— Думаешь, поможет? — спросил капитан, известный своим либерализмом. — Ну, принеси, хуже не будет, — и принялся наблюдать за тем, как буксир, вместо того чтобы прижимать нос, вдруг отвалил и стал описывать циркуляцию.

Лоцман ударил себя кулаком по темечку и заорал что-то в портативную рацию. На буксире внимательно выслушали и сгоряча воткнулись между судном и причалом. Лоцман сгорбился, и на глазах его показались слёзы.

— Полный назад! Право на борт! — скомандовал капитан и сокрушённо добавил. — Как бы нам этих придурков не раздавить!

В этот момент на мостике объявился запыхавшийся Ивашкин и вопросительно взглянул на капитана. Тот лишь махнул рукой и подал очередную команду, чтобы на этот раз отвести от причала корму. Ивашкин, принявший капитанский взмах за разрешение действовать, вышел на крыло мостика, схватил микрофон, открыл тетрадку и, что есть мочи, заголосил на всю бухту. Он, тщательно артикулируя, прочитал все имевшиеся выражения от первого до последнего, потом без передышки повторил чтение с конца в начало. Из трубы буксира донеслось громкое: «Пук!», и он с ходу застыл на месте, чего с плавсредствами не бывает.

Одновременно с буксиром столбняк поразил и его команду — отчаянные канарцы застыли в причудливых позах, вслушиваясь в родную брань, звучавшую столь необычно. Все слова и выражения были хорошо знакомы и повседневно употребляемы, однако иноземный акцент, диковинные ударения, а главное высочайшее воодушевление говорившего заставили моряков недалёкого плавания испытать неведомый доселе трепет. Оцепенение продолжалось всего пару минут, потом вторично раздалось «Пук!» Люди забегали по палубе, и буксир, наконец, начал делать то, чего от него как раз добивались. Островитяне работали грамотно, с огоньком, а Ивашкин через мощные судовые динамики продолжал подбадривать их, комбинируя причудливым образом бранные выражения и создавая удивительные по выразительности идиомы.

Когда носовые, кормовые, продольные и прижимные концы были заведены, капитан повернулся к Ивашкину и подмигнул. Лоцман, у которого камень упал с сердца, обнял Ивашкина и попросил показать тетрадку. А проглядев её, сделался задумчив и убыл с борта, даже не приняв традиционной рюмки. Примерно так изложил историю Дублёр.

— Шутник, значит, — без улыбки удостоверил Представитель, которому сущность Ивашкина, кажется, стала ясна. — Ну что же, юмор хорошему делу не помеха. Может, отпустим его под вашу ответственность? — повернулся он к первому помощнику.

— Под… Почему — мою? — перепугался замполит.

— А как же иначе? — удивился Представитель. — Кто занимается воспитанием экипажа? А воспитание — не только требовательность, но и доверие. Я, конечно, не могу давать вам советы, но на вашем месте мне было бы интересно посмотреть, как поведёт себя человек в одиночном, так сказать, увольнении?

— Оно, конечно, проверить… — с глубокой тоской согласился первый помощник, — а задница у меня окончательно не резиновая…

— Вы его хорошенько проинструктируйте, — продолжал Представитель, — не торопясь, обстоятельно, как вы это умеете, да и отпустите. Примерно через часик. И помните о доверии! Ну, а мне пора ехать, увидимся вечером, — и ушёл без рукопожатий.

— На него всё это свалить, если что? — подумал замполит. — Или на Дублёра?

Как бы дело ни обернулось, а спрос с первого помощника, — размышлял Представитель, спускаясь по трапу.

— Я тоже пойду, — поднялся Дублёр, а сам прикинул: «С меня взятки гладки, в случае чего — пусть они и отдуваются!»

Первый помощник отнёсся к инструктированию Ивашкина чрезвычайно серьёзно: битый час, в присущей ему образной манере, он живописал сложности международной обстановки и призывал бороться за высокие урожаи зерновых. Однако, наконец, стал иссякать и закончил напутствием: «Чтобы этого нельзя потому, вот! А то, если будет, значит получится. И потом, каждый должен, где окажется в достоинстве. Всё понял?»

— Понял, — подтвердил проснувшийся Ивашкин, — исполню в точности, можете быть спокойны.

В коридоре он столкнулся с четвёртым помощником — молодым и чрезвычайно бойким пареньком. За приставучесть его прозвали Пластырем. В команде он был чуть ли не самым молодым, и вне службы к нему относились с некоторой фамильярностью.

— Отпустил? — подступил он к Ивашкину. — Одного отпустил?

Ивашкин утвердительно крякнул.

— И чего он тебе сказал? — не отставал Пластырь.

— Сейчас! — Ивашкин сглотнул, прогоняя комок в горле. — Значит, так: «Чтобы этого нельзя потому, вот! А то, если будет, значит получится. И потом, каждый должен, где окажется в достоинстве и по обязательствам». Ну, и так далее. Всё понял?

— Как не понять! — подтвердил штурман. — Я тоже хочу отпроситься. Раз такая масть пошла, нужно попробовать, а? Ты чем его достал?

— Музеем Колумба! — гордо ответил Ивашкин.

— Здорово! — восхитился Пластырь. — Слушай, придумай и для меня что-нибудь заковыристое в этом роде!

— Я придумаю, а он меня к тебе и пристегнёт, — встревожился Ивашкин.

— А я дождусь, пока ты сойдёшь, — успокоил его Пластырь.

— Ну, — предложил Ивашкин, — в том же районе есть ещё собор Святой Анны, например.

— Собор не годится, — отмахнулся Пластырь. — Он мне начнёт объяснять про “враждебные происки леригиозных агитаций”. Что там ещё есть?

— Собаки там есть, — Ивашкин уже начал досадовать. — Чугунные собаки. Там же. Не хочешь собор, скажи, что желаешь полюбоваться собаками, это рядом с муниципалитетом.

— Это другое дело! — обрадовался Пластырь. — Я этих псов сфотографирую и ему предъявлю, чтобы чего не подумал. Растолкуй, как туда добраться.

— Я тебе на плане покажу, — предложил Ивашкин.

— Что мне твой план! — не согласился Пластырь. — Ты на бумажке нарисуй, а лучше напиши русскими буквами, как спросить дорогу по-ихнему.

— Ладно, — согласился Ивашкин, — пойдём в каюту, мне нужно в словарь заглянуть.

— Пора бы уже и без словаря обходиться, студент, — ухмыльнулся Пластырь.

В каюте Ивашкин уселся за стол и, полистав словарь, нацарапал на листке фразу по-испански: «Perdone me, quisiera ver su auyntamiento».

— Русскими буквами тоже написал, — объяснил он, — можешь прочитать или предъявишь эту бумажку, а тебе пальцем покажут, куда топать. Я написал так: «Извините, я хотел бы посмотреть ваш муниципалитет». Они вежливые, привыкли к иностранцам, отказа не будет.

— Ладно, с меня причитается, — Пластырь аккуратно сложил бумажку. — Ты уходи поскорее, а потом и я полезу отпрашиваться. Пока!

Отвязавшись от четвёртого помощника, Ивашкин мигом приготовился — рассовал по карманам сигареты, зажигалку, краснокожий паспорт моряка, а на грудь повесил фотоаппарат. Вахтенный у трапа завистливо пощёлкал языком и высказал предположение, что Ивашкин попал в любимчики к замполиту. Но Ивашкин спешил, а поэтому объясняться не стал и ограничился тем, что послал коллегу к матушке. Он протопал шестьсот метров по бетону причала, потоптался у скульптурной группы, изображавшей то ли первобытных, то ли просто огорчённых людей, и выбрался в город, на улицу Хуан Рехон, запруженную людьми и машинами. В Лас-Пальмасе слишком много приезжих, по серости своей не сознающих прелести сиесты, и центральные улицы пустеют только глубокой ночью.

Ивашкин побродил в предпортовой части города, подивившись русским названиям дешёвых лавок — «Космос», «Миша», «Лайка», «Одесса». На дверях красовались написанные от руки призывы — «Русские ребята, заходи!», «Говорим по-русски!», «Дешевле не найдёшь!», «Для русских лэди! Трусы на любой джоп!» Из магазинчиков доносилась азартная брань торговавшихся моряков. В эти лавки Ивашкин соваться не стал, поскольку почти все деньги отдал опытным товарищам, пообещавшим закупить для него выгодный товар.

Не забывая, что он вольный турист, Ивашкин осмотрел форт Ла Лус, возле которого пожилые канарцы играли в шары, потом по Хуан Рехон дошёл до Альбареда и отыскал автобусную остановку. По дороге он щёлкал фотоаппаратом направо и налево, пугая прохожих. На остановке в чинном порядке выстроилась очередь. Подошёл красивый автобус, и пассажиры, не толкаясь, по одному стали заходить в заднюю дверь и рассаживаться в мягкие кресла. Когда все сидячие места оказались заняты, очередь остановилась, хотя могла целиком свободно уместиться в автобусе. Ивашкин ещё даже удивиться не успел, как сработал рефлекс, и матрос мигом впрыгнул в вагон с передней площадки. В это время какой-то человек, видно, решивший последовать дурному примеру, влез с задней площадки. Публика уставилась на обоих без осуждения, но с явным любопытством. Кондуктор, наделявший пассажиров билетами, прервал своё занятие и, бурно жестикулируя, но при этом улыбаясь, стал что-то объяснять иноземцу. Тут Ивашкин уразумел, что входить в автобус положено с задней площадки, выходить в переднюю дверь, а стоять в проходе не разрешается. Если все места заняты, нужно дождаться следующего автобуса. Ивашкин коротко извинился и выпрыгнул в переднюю дверь. Автобус тут же укатил, поскольку сзади уже сигналил следующий. Второй нерадивый пассажир хотел было тоже выпрыгнуть, но не успел.

Ивашкин вылез на площади Санта-Анна, заглянул в собор, полюбовался на пресловутых чугунных собак и, наконец, добрался до музея Колумба — небольшого двухэтажного особняка весьма скромной наружности. Экспозиция несколько разочаровала Ивашкина, избалованного богатством музеев Ленинграда. Более всего ему приглянулся внутренний дворик с колодцем, вокруг которого на специальных торшерах сидели прикованные за ноги огромные цветастые попугаи.

Матрос улучил момент, когда его никто не видел, подобрался к одной из птиц с тыла, выдернул из хвоста перо и быстро спрятал под рубашкой. Попугай заорал, что было мочи и захлопал крыльями. Во дворик заглянул служитель, но Ивашкин состроил удивлённую физиономию и, указав на сварливую птицу, пожал плечами. Служитель обошёл вокруг торшера, но утраты пера не заметил, потом оглядел струхнувшего Ивашкина, однако и тут не углядел ничего подозрительного. Решив, что культурную программу пора сворачивать, Ивашкин покинул музей, побродил ещё некоторое время по улицам, поминутно щёлкая фотоаппаратом, но потом обнаружил, что, увлёкшись ощущением свободы, забыл о времени, и встал в очередь на автобусной остановке. Памятуя о своей оплошности, он чинно вошёл с задней площадки, сел и, протянув кондуктору деньги, спросил, идёт ли автобус к порту?

Конец ознакомительного фрагмента.