Забавы молодого мужчины

Алексей Николаевич Наст, 2018

Роман состоит из коротких историй, которые случились с главным героем. Истории в чём-то забавные, в чём-то поучительные. Яркие приключения, колоритные персонажи, динамичное повествование.Содержит нецензурную брань.

Героический рейд. Освобождение заложников.

Была зима. Моя вторая зима в Закавказье. Она отличалась от первой — она была морозная и бесснежная. В первую зиму было завались мокрого снега, и температура в горах держалась в районе плюс — минус ноль. Но было очень холодно из-за невыносимой сырости. Я был тепло одет, но всегда зябнул. Помню, находясь в оцеплении, исполняя обязанности радиотелефониста, я возвращался с поста с гор в казарму полигона, и шёл вдоль ручья. В Нахичевани с гор спускаются множество быстрых ручьёв с прозрачной, ледяной водой. Пить её не рекомендовалось, так как в ней присутствовали холерные палочки. Так вот, иду вниз вдоль ручья, всё в снегу, наверное, январь месяц, а воде плавают серые лягушки. То есть, они не заснули — температура их устраивала. Я шёл в полной экипировке — автомат, подсумок со снаряжёнными магазинами, ручные наступательные гранаты РГД-5, сапёрная лопатка, фляжка литровая из белой пластмассы, да тяжеленная, громоздкая радиостанция старой модели за спиной. Ещё с афганской войны. Мы такие использовали до весны, потом пришли новые, портативные, которые носишь на боку, словно сумочку, и вес её не превышал килограмма. А эта старая бандура тянула на все пятнадцать. Я мёрз, мне было скучно, хотелось есть, и я развлекал себя охотой на лягушек, кидая в них камни. Уж чего-чего, а камней было в избытке. Горы — это такие штуки высоченные, усыпанные тоннами дроблённого камня с острыми краями. Ни в одну лягушку я, конечно, не попал, и даже не согрелся, но я их запомнил: январь, снег, сырость и холод, и лягушки резво сплавляются в потоках ручья.

Так вот, вторая зима кардинально отличалась от первой — она была совершенно бесснежной. Снег отсутствовал, как таковой. Как в Европе — вроде зима, а снега нет. Но было морозно. Днём ещё туда — сюда, минус пять, да солнышко светит, а вот ночью, во власти мрака и тьмы мороз крепчал до тридцатника. Мы с ума сходили, когда были в горах. Только на момент происшествия, о котором я собираюсь поведать, в горах дежурил первый или второй батальон, а наш — третий, нёс службу в полку. Было по-домашнему уютно: тёплая казарма, приём пищи в стационарной столовой, по выходным вечерами видео в клубе. Да, здорово. Это по сравнению с горами. На гражданке, конечно, в сто крат лучше. Хотя, кому как. Кому, как гласит пословица, война, а кому мать родна.

Сижу я каптёрке. Она у нас состояла из двух комнат. Заходишь: шкафы с вещами нашего взвода связи, а во второй комнате большой квадратный стол, за которым мы любили пить чай или бухать ночами по праздникам, несколько стульев и лавка, три радиоприёмника, две полочки на стенах с книгами (книги я лично привёз из Нахичевани, когда ездил туда с нашим взводным, с Женералем: детективы там, приключения). В общем эта комнатка была нашим клубом — мы всегда в ней тусовались в свободное от службы время, и не только мы — у нас была масса гостей…

Так вот, сижу я за столом в этой комнатке, читаю газету или журнал, заходит посыльный из штаба полка.

— Лёшка, иди к командиру.

Я удивился:

— Зачем я полкану понадобился?

— Да не ему. Там ваш комбат, он тебя и вызывает.

Я сразу поскучнел: опять напряжёт какой-нибудь писаниной.

— Хорошо, иду.

Пришёл в штаб — он у нас располагался в одноэтажном здании в виде буквы П, перед входом бил фонтанчик, отдал честь первому посту у знамени полка, прошёл мимо дежурного офицера, ничего не объясняя — я в штабе был завсегдатаем, двинул налево по коридору до кабинета командира, постучал, захожу:

— Разрешите?

Сидят четверо: комполка, его зам, наш комбат и начштаба.

— Заходи, Лёша, — разрешил комбат.

Я встал у двери.

Комбат продолжил:

— Леш, наших офицеров, из дивизии, армянские боевики у Садарака взяли в заложники. Сейчас мотанём, поговорим, чтобы отпустили.

Я кивнул: «Понял».

Комполка, его зам и наш начштаба смотрели на меня спокойно, без напряжения: решение было принято и одобрено единогласно.

Комбат продолжил:

— Поедем вчетвером. Я, ты, Фикса возьмём и твоего механика Тверю. На твоей машине поедем. Скажи Твери, пусть выгоняет из бокса. Чтоб всё было в ажуре. Встречаемся у ворот парка через двадцать минут. Фикс пусть оружия возьмёт побольше — чё там надо, сами посмотрите. И теплее оденьтесь.

— Еду брать?

— На базе поедим. Всё, давай.

Я двинул обратно.

В каптёрке как раз оказались все наши. Я велел Твери выгонять БМП, а сам с Женькой отправился в оружейку. Я взял свой проверенный АКС, четыре снаряжённых магазина с патронами, и каску. В каске очень удобно спать в БМП. Там надо быть или в танкистском шлеме, или в каске — во время езды так трясёт и болтает, что шишек набить проще простого. Ну, а я ещё и поспать собирался — как никак, до Садарака от Киврага было восемьдесят километров по асфальтовой трассе. БМП несётся быстро, но всё равно ехать больше часа.

Мой автомат, давно не чищенный, мне не нравился — он был тяжёлый. Надёжный, но тяжёлый. Как-то я, из-за лени, взял на боевой выезд не свой автомат, а укороченный, которым вооружены механики — водители — АКСУ, он легче, и имеет раструб вместо ствола — как у пиратов Бармалея в мульфильмах. Смешное такое оружие, не натуральное. Его ещё называют плевалка — после первой очереди, которая летит в цель, начинаются плевки: пули разлетаются во все стороны, только не куда надо. Так вот, эта облегчённая, укороченная плевалка у меня заклинила после первого выстрела, и я оказался в бою безоружным. Ярко помню это ощущение беспомощности. После я всегда брал «на дело» только свой, «тяжелый» автомат.

Оделся основательно: тёплое бельё, камуфляж зелёный пограничный, бушлат (такая фуфайка защитного цвета), шапка-ушанка серая солдатская, носки простые, носки шерстяные, тёплые портянки, укороченные кирзовые сапоги. И ведь гадство, всё равно в дороге ноги промёрзли до костей — внутри БМП холодища была неимоверная. Зимой холодно, летом — ад, истекаешь потом в парилке, градусов до шестидесяти накаляется. Но машина хорошая. Сейчас уже БМП-3 на вооружении, но БМП-2 ещё предостаточно, их поменяют аж к 2025 году, судя по официальным заявлениям, и то не факт…

Так вот, Тверя выгнал мою штабную машину с территории автопарка, встал у решётчатых ворот, вылез, что-то протирает (гонит деловуху). Он, вообще, парень рукастый, почему и справедливо считался лучшим механиком-водителем в батальоне. В полку лучшим назывался Фаст из нашей седьмой роты, ему даже представление к медали «За боевые заслуги» выписали, но награды получили заместитель командира полка и полковой начальник штаба по прозвищу Онанист. Весь полк, построенный на плацу по столь торжественному поводу презрительно рассмеялся, когда они друг другу вешали медальки на грудь. Кто-то выкрикнул: «Почему Фасту не дали?!». Награждённому Онанисту пришлось оправдываться: «Мы отправили представление на Фаста, но подписали только нам»… Так вот. Но я считал лучшим Тверю. Я с ним ездил десятки раз, был в боестолкновениях. Он лучший.

Мы с Женькой подошли, открыли сзади десантные люки, покидали в «салон» автоматы. Стоим, ждём комбата. Он ещё успел домой сходить — военный городок из двух четырёхэтажек с малогабаритными квартирами для семей старших офицеров и общагой для лейтенантов, был тут же — на территории полка.

— Готовы? — спросил нас преувеличенно бодро.

— Да, товарищ полковник.

— Тогда поехали.

Из калитки автопарка вышел боец, в руках у него был аккуратный зелёный деревянный ящик.

— Стой, боец! — сразу тормознул его комбат. — Кто такой? Куда идёшь?

— Рядовой Петров, второй батальон. Иду в расположение.

— Что это у тебя? Открой!

Боец покорно откинул у ящика крышку — на матерчатой подстилке там покоились шесть ручных наступательных гранат РГД-5.

— О, то, что надо. Клади ящик в БМП, — кивнул комбат на раскрытый зев машины.

— Но, товарищ полковник! — взмолился боец.

— Скажешь комбату, я взял… Всё, свободен!

Конфисковав гранаты, погрузились: Тверя за рычаги, комбат с Женькой в башню, а я на место стрелка между механиком и командиром. Поехали.

«Буду спать», — решил я.

Ехали быстро. Я почти не бился головой в каске — дорога очень ровная, но уснуть не мог — промёрз до костей.

«Когда мы приедем?! С ума сойти от холода!».

Больше часа в пути. Заезжать в Садарак, на нашу базу, расположенную на территории разбитой школы, не стали — торопились. Промчались прямо по трассе в Армению. Миновали наш последний блок-пост у разгромленного винного завода и, не скрываясь, двинулись по дороге дальше. Через пять километров встали.

— Здесь, — мрачно произнёс комбат, наблюдая в перископ наведения.

У обочины слева располагалось длинное одноэтажное здание. Наверное, тоже бывшая школа. А может, раньше здесь было что-то другое, потому что забора никакого не было: дорога и здание у неё. Это был штаб местных сепаратистов. Боевиков, как мы их называли. Мы всех называли боевиками: и азербайджанцев, и армян — все они жаждали независимости и распада Союза. А мы, спецвойска КГБ, выполняли роль голубых касок по разграничению их межнационального конфликта, представляли здесь, в самой провинциальной дыре огромной и ещё целой страны, центральную власть, власть Москвы. Мы русские, и мы, как всегда, следили за порядком. Пытались следить. А Москва нам мешала. Если бы не Горбачёв и его приспешники, порядок бы был наведён, будьте уверены. Но тогда в Кремле думали о другом.

Комбат вздохнул:

— Пойду, вразумлю негодяев… Так, Фикс, сверим часы. Если не выйду через двадцать минут, не скажу, мол, всё нормально, разнесите всё там в хлам и уезжайте. Понятно?

— Понятно, товарищ полковник.

— Ну, ни пуха мне. Пошёл…

Я поразился тогда: какой он храбрый мужик, наш комбат Василий Иванович. Пошёл в логово, можно сказать, даже на смерть.

Он скрылся в дверном проёме здания, на крыльцо вышли двое в камуфляжах, с автоматами и в бронежилетах. Взрослые мужики. Наверное, бывшие афганцы. А нам по девятнадцать лет. Да, у нас образование, боевой опыт, выдержка, но нам всего по девятнадцать!

— Лёшка, — подал голос Женька.

— Ну.

— Уже восемнадцать минут прошло, никакого движения.

— Ещё две минуты.

— А потом? Что, правда, всё расстрелять?!

— Подождём.

Я испытывал неимоверное спокойствие, что меня до сих пор поражает. Смотрел в смотровую щель на здание, на боевиков, стоявших у крыльца, спокойно куривших. Что там происходило внутри? Может, комбата уже пытали? Он сидел на стуле избитый, весь в крови. А может быть, он уже не был жив…

— Всё, двадцать минут истекли! — вскрикнул Женька. — Что делать?!

— Стрелять пока не будем, — сказал я. — Медленно поверни башню и наведи пушку на здание.

Башня пошла.

— Навёл. Дальше.

Боевики резво забежали внутрь.

— Дальше, — я задумался. А что я мог предложить? Надо было проявить выдержку и ждать. Просто тупо ждать. Чего только?

— Будем жать, — сказал я.

— Сколько?

— Не знаю. Ждём, и всё.

— Прошло пять минут.

Молчу, смотрю — никакого движения.

— Прошло десять минут.

Ничего не меняется.

— Пятнадцать минут! Лёшка, у меня уже руки затекли, палец на кнопке.

— Ждём. Женя, ждём. Я чувствую — надо ждать…

— Восемнадцать минут.

— Ладно… Двадцать будет — херачь!

Распахивается дверь и на крыльцо выходят смеющиеся боевики — человек шесть, и наш весёлый комбат. Он замахал рукой, крича:

— Всё нормально! Всё хорошо! Отбой!

Мы все расслабились.

— Вот сука, — выругался Женька. — Весело ему. Чуть не убил всех.

— Женя, отворачивай башню и поднимай пушку вверх — продемонстрируем наши мирные намерения.

После мы полезли наружу.

Тепло. Солнце греет. Хорошо. А пальцы в сапогах совсем потеряли чувствительность — промёрзли полностью.

И тут к нам подходит бородатый боевик с гранатомётом.

— Здорово, пацаны!

— Здорово.

— Печенье будете?

— Будем.

— А я, вон, за камнем сидел, справа. Если б вы только стрельнули, я бы жах, и вам амба! — он, смеясь, погладил свой снаряжённый противотанковой гранатой РПГ.

Мы переглянулись с Женькой — моя выдержка спасла не только жизнь комбата и тех смеющихся армянских бородачей, но и наши три: мою, Женьки Фикса и Твери. А Тверя невозмутимый опять своей грязной мазутной тряпкой что-то протирает! Улыбается довольно.

Гранатомётчик, угостив нас ещё редким тогда турецким печеньем, стал рассказывать какую-то смешную историю, мы улыбались, и светило солнце, и было очень хорошо и спокойно на душе. Быть живым очень приятно!…

А заложников мы не освободили. Их успели отпустить ещё до нашего приезда…