Правило трёх секунд

Алексей Строганов

«Правило трёх секунд» – квест о счастье. Поможет оставить в прошлом тяжесть жестоких обстоятельств, избавит разум от капкана мести.P.S. Для всех, кто уже испытал сильные эмоции любви и расставания, чьи сердца страдали от потери близких.P.P.S. Мои читатели повзрослели раньше своих сверстников, но не разучились улыбаться.

© Алексей Строганов, 2022

ISBN 978-5-0056-2676-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Москва — Петербург — Москва, март 2007 года

Звонок застал Матвея на площади трёх вокзалов, на полпути к парковке, где ждал служебный автомобиль. Он остановился напротив входа в Ленинградский, остерёг взглядом нацелившегося поклянчить копеечку маргинального человека в шляпе-котелке, трижды проговорил в телефон двоюродной сестре успокаивающую мантру, но всё было напрасно: «он её держит», «избил», «полицию страшно вызывать», «спаси». Слова умирающей женщины столпились в голове, загудели тоской, на виске забила тревогу тонкая, как нить, жилка.

— Я перезвоню. Через пять минут, — Матвей сбросил разговор и достал сигарету.

С армейским другом Веретенниковым, который лет пятнадцать назад осел в Питере и имел там кое-какой вес, телефон не соединил, сослался на недоступность абонента. Матвей откусил у сигареты фильтр, не глядя выплюнул его в кучу малорослых иностранных туристов, галдящих неподалёку. Девушка-гид с красным флажком на длинной палке прикрыла узкой спиной своих подопечных, заторопила мяукающими командами к вокзальным дверям. Матвей закрутил, разминая, сигарету между большим и указательным пальцами, снова набрал номер Веретенникова и снова получил отказ.

Маргинал оттянул кожу на висках, скривил вслед туристам гримасу, быстро переключился, ударил по тротуарной плитке лихим степом перед приезжим в норковой шапке. Молния на сальной куртке маргинала расслабилась, отпустила отвороты, на груди сверкнул красно-жёлтым шёлком женский платок. Матвей в прошлом году купил такой же в «Биркинд». Купил в качестве приманки, и, что интересно, платок быстро нашёл себе нежную женскую шею, лёг необычным узлом, но вскоре исчез. «Забыла в кафе или не помню где», — мило прошептали на ухо самые сладкие губы этого мира, а карие глаза усмехнулись, не ища оправдания. Занятно.

Телефон завибрировал, уколол в ладонь. Щелчок пальцев отправил полностью готовую для употребления сигарету в ближайшую урну.

— Матвей, ты уверен, что там что-то серьёзное? Просто сейчас в Хельсинки с семьёй. Планировал вернуться через неделю. Ты разберись. Если это не женская истерика…

Конечно это женская истерика. Эта хрипящая лента слов двоюродной сестры, летящая из больничной палаты в родной Самаре. Её дочь, Ирина, сейчас в Питере. Дочь прислала матери эсэмэску с предмогильным текстом и перестала выходить на связь. Если бы точно знать, что это только женская истерика… Занятно, что платок у маргинала повязан тем самым необычным узлом… Матвей перезвонил сестре, попросил перекинуть последнее фото Ирины — не видел племянницу с выпускного. Неспешно прошёл девяносто четыре шага до парковки. Потоптался вдоль селенитового бока служебного авто, доводя счёт шагам до ста. Забросил портфель на заднее сиденье, велел водителю ехать домой. Пошёл назад, в сторону вокзала, на ходу проверяя паспорт, бумажник, перекладывая ключи во внутренний карман под надёжную молнию. Как нож масло, прорезал толпу перед дверью с надписью «Вход разрешён», в ВИП-зале оформил билет в бизнес-класс. На перроне прижал полы пальто руками, хорошо зная резкий нрав здешнего ветра: «Помню, помню тебя, приятель, соскучиться не успел».

Стройная Дама Вагона прочитала настроение, устроила в пышном кресле, сложила из брусничных губ улыбку:

— Меня прислали железнодорожные боги. Любое желание из списка.

— Крепкий сон, дрожание ресниц без открытия глаз (даже на минутной стоянке в Твери)… Ах да. Ещё тапочки.

— Исполнено, — Дама Вагона укутала ноги Матвея пледом и приказала поезду: — Лети.

***

Перронный ветер выдул отельный уют вагона, тронул холодом щёки, пролез под воротник. Голова запаниковала, завела свою любимую зануду про менингитные сквозняки. Матвей прогнал всю эту чепуху, вдохом впустил питерское настроение, сменил московскую походку на нормальную, но четверть часа потратил в торговом центре: на третьем этаже купил хулиганку-восьмиклинку и только потом вызвал такси. Адрес дал неправильный, с тем расчётом, чтобы пройти пешком полный квартал до дома, в котором Ирина снимала квартиру. Зачем?

«Привычка. Привычка», — мысленно пробубнил себе, забивая в голове назойливые голоса, твердившие, что зря приехал и всё это глупость глупейшая.

— Что, простите?

Оказывается, бубнил вслух. Повторил водителю адрес, уткнулся в окно сидел молча до безликого бульвара на севере северной столицы.

***

Племянница приехала в Питер год назад, училась, работала, снимала студию в многоэтажном пентагоне. Матвей поразился сверхплотной парковке автомобилей и отсутствию котов во дворе. В подъезд проник с молодой парой, на лифте не поехал — шестой этаж.

«Бред полный. Даже коты на этот край мира ещё не дошли, а я припёрся из Первопрестольной. Третий этаж, идиот. Сейчас зайду, как дурак, а они обнимаются, целуются. Если выйдет парень по пояс голый, потный, даже заходить не буду, извинюсь, скажу, что ошибся квартирой. Четвёртый этаж. Шесть квартир на этаже. В правой секции готовят рыбу. Рыбу речную… Вернусь в центр. Поужинаю у Лагидзе, уеду любимым ночным поездом. Закажу ещё один сон, но на этот раз после водки. Тридцать грамм на тридцать томатного сока, лимон, перец… Перец крупного помола. Это принципиально. Приготовлю сам, и никаких дурацких вустеров и сельдереев. Сразу сделаю три, выпью с интервалом в пятнадцать минут. Пятая, максимум шестая страница превратится в желтоватую нечитаемую массу (в книжном киоске на вокзале видел Сэлинджера в переводе Немцова — потрёпанная редкость в мягкой обложке, обязательно купить в дорогу!), рука забудет щёлкнуть выключателем ночника, и верный труженик прогорит до утра. До утра. Проснусь за час до прибытия. На завтрак съем королевскую кашу. До Москвы буду лениться, потому что всё глупость. Абсолютная. Пятый этаж. Если коты пойдут сюда пешком из центра, то придут через десять тысяч лет, и не факт, что это будут те самые коты, которые выступили в поход. Смешно. Если откроет Ирина, с идиотской улыбкой спою: „Сюр-при-и-из“, и Лагидзе обломится… С чего ты решил, что рыба речная? Просто. Мои хотелки…»

***

Звонок промолчал. Матвей наклонил голову, облизал губы, отбил костяшками пальцев по крашеному железу: «Пал, пал, Ва-ви-лон».

— Кто там?

— Сосед снизу. Вы меня залили.

За дверью началась тихая возня, и в щель просочились слова:

— У нас сухо.

— Открывай, а то разнесу тут всё. Понаехали и ещё заливают… Пятно на потолке — метр!

Дверь приоткрылась внутрь. Колючие глаза, тонкая переносица и светлые усики показались в ладонной щели, бледные губы дёрнулись, выдохнули корректно:

— У нас сухо. Вы из какой квартиры?

— Сухо. Всё сухо, — эхом повторил Матвей.

— Что, простите? — усики приподнялись, распушились.

Апперкот в горло у Матвея получился, наверное, впервые в жизни. Боковым добавил в сонную артерию, не дал полностью осесть на пол, ударом ноги в живот втолкнул усатого в комнату и этой же ногой закрыл дверь. В комнате драться не пришлось — усатый дал уложить себя на пол, вдоль дивана, лицом в пол. Матвей сел на него верхом, завёл вялые руки за спину и скрутил их мягким кожаным ремнём — валялся на полу.

Теперь Ирина. Она лежала на диване голая, колени вместе, глаза блестели, двигались, просили освободить. Матвей набрал воздуха, приказал пальцам, ставшим вмиг корявыми, снять с головы девушки кожаную маску, освободить рот от кораллового шарика с дырочками, расстегнуть ошейник. Швырнул всё это хозяйство в угол. Глаза побежали в поиске ключа от наручников по кривому подоконнику, жирной кухонной столешнице, на тумбочке нашли розовую канцелярскую скрепку и пальцы вновь боролись с неловкостью, разгибали-сгибали проволоку. Простой замок открылся щелчком, дал Ирине свободу.

Матвей замахнулся ударить усатого — передумал. Нагнулся поднять с пола одеяло, но и этого не сделал — руки, перемазанные липкой смесью слюней и волос брезгливо заныли, к горлу подкатил комок. Пошёл в ванную, ногой открыл дверь, истратил флакон жидкого мыла, в зеркале себя не увидел и вежливо попросил воду стать льдом. Лил на затылок из двух горстей, но лучше не стало. Спас телефон.

— Привет. Интуиция мне подсказывает, что ты уже в Питере.

— Так и есть, Веретено.

— Дров ещё не наломал?

— В процессе.

— Давай адрес, лесорубы подъедут, помогут.

Матвей назвал адрес.

— Они будут у тебя через пятнадцать минут. Максимум через двадцать. Разговаривать будешь с Сергеем, остальные безголосые.

— Принял.

— Удачи, брат.

Ирина успела надеть свитер и, лёжа на диване, натягивала джинсы. Она оперлась на локти, ноги поставила усатому на спину, тянула скинни на бёдра. Матвею показалось, что на щеках у племянницы выступил румянец, но это вряд ли — просто свет от торшера падал неравномерно.

— Его вещи здесь есть?

Ирина замотала головой, показала на разбросанные по комнате предметы восемнадцать плюс. Матвей взял с кухонной полки стакан, сполоснул под краном, но наполнить его водой не успел — в дверь уже стучали.

— Кто?

— Сергей. От Веретенникова.

Матвей сразу открыл. На пороге стояли трое парней. Как и предупредил Веретено, разговаривать можно было только с Сергеем — остальные были обычные кожаные куртки.

— Заходи один.

В студии Сергей осмотрелся. Кривой усмешкой оценил августинский нос Ирины, непонимающим взглядом прошёлся по Матвею:

— А в чём проблема?

— Рукава подними, — попросил Матвей племянницу.

Ирина резко дёрнула головой, пряди волос закрыли лицо. Матвей повторил просьбу и, видя, что девушка не реагирует, сам осторожно оголил ей руки до локтя. Тонкие красные кольца кровоподтёков на запястьях и синяки третьего дня смутили торшер. Его абажур потускнел, из углов комнаты выползли стыдливые тени, но Сергей уже удовлетворённо хмыкнул. Он цапнул усатого пятернёй за волосы и рывком поставил на колени.

— Она сама меня пригласила… Это игра… По сюжету…

— Маме расскажешь.

Сергей посмотрел на Матвея:

— Пожелания есть?

— Уверен, он любит купаться за городом. Голышом. Потом надевает мокрую одежду и долго в ней гуляет.

Сергей кивнул головой — оценил юмор московского гостя на твёрдую тройку и вытолкнул усатого из квартиры, бросил в объятия чёрных курток. Матвей поспешил закрыть дверь, дважды повернул замок, навесил цепочку, но опоздал — нос втянул с лестничной клетки смесь резких близнецов-одеколонов с жареной рыбой, поймал хлорную нотку стеновых панелей, сморщился в оздоровительном чихе. Пришлось опять лить воду в ванной, сморкаться, полоскать рот, чтобы предстать перед племянницей в более-менее строгом виде.

— Собирайся, Ирина, ты едешь со мной.

***

— Пожалуйста, не переживай. Я везу её к себе, в Москву. Не-сте-снит. Через три часа мы уже приедем. Да она хоть завтра может к тебе выехать, но будет лучше, если я поеду с ней… С ней всё нормально. Перенервничала, спит. Сейчас договорим, пришлю тебе видео… Всё. С ней. Нормально. Я улажу кое-какие свои дела и через два дня её привезу… Поверь, так будет лучше… И тебя проведаю. Она точно рядом со мной… Договорились. Не переживай, лечись, выздоравливай… Видео лови, — Матвей прервал разговор, накрыл Ирину пледом, велел закрыть глаза, записал видео на полминуты, отправил сестре. — Ну, довольна? Спит твоя доченька без задних ног.

— Моя кровиночка… Мой милый носик…

— Прекрати плакать… Завтра она тебе позвонит… Как проснётся, сразу позвонит. Пока-пока.

Ирина отбросила плед, сдула волосы с лица, долго, безуспешно высматривала цвет глаз своего дяди. Отвернулась к окну, стал собирать пальчиками холод со стекла, прикладывала его к вискам, горящему лбу и молчала.

Заговорит она завтра, после обеда, выдавит матери несколько путаных фраз в телефон и бросит трубку. Матвей выскочит на лоджию, перезвонит сестре, будет врать, спасать, говорить, что ей послышалось, что никто это не воет, не кричит. Соврёт ещё раз, но уже правдоподобно, что билеты на поезд купил, то есть на самолёт («зарапортовался, сестрёнка»), завтра вечером они прилетят, если будет лётная погода, и сразу к ней, в больницу…

Как-то так всё произойдёт завтра, в Москве, в квартире Матвея. Нормально Ирина заговорит уже в Самаре, через шесть дней, на седьмой. На третий день после похорон мамы.