Старик

Алексей Струмила (2024)

Опыт наблюдения за человеком, который проживает смену ментальной формации на сломе эпох, переживает смену столетия, вместе с ним и тысячелетия. Как соотносятся слом во внешней жизни и становление жизни внутренней? Что изменяется быстрее: человек или среда?Автор является художником, создавшим обложку книги. Изображение из личного архива, личное фото.

VIII

Наутро собирались уезжать. В своих мыслях все уже были не здесь, а дома. Каждый у себя. И каждый был озабочен своим. Один Николай Николаич был весел, говорлив и не обращал, казалось, никакого внимания ни на всеобщую озабоченность, ни на женские хлопоты. Для женщин сборы в дорогу это всегда что-то особенное. Чтобы не мешаться, Саша решил зайти напоследок к деду, который ещё не вставал. Накануне, за суетой, он так и не поговорил с ним, как это обычно случалось. Саша переглянулся с Верой и направился в дедову каморку, но Вера тут же подхватилась и пошла вслед за ним, оставив на столе свой чай и булочку. Одной, ей было всё ещё не по себе среди всех этих малознакомых людей.

Дед, казалось, дремал, заложив руки за голову, но как только к нему вошли, сразу же открыл глаза. Глаза были не заспанные.

— Санька, — назвал он внука, словно удивившись, что это действительно он.

— Ну, как, де, дела? — не зная с чего начать, спросил Саша.

— Как дела? — переспросил старик у внука, а затем спросил у самого себя:

— Как дела? А что им сделается. Они как были, дела-то, так и они есть.

Саша хорошо знал эту его манеру не сразу поддерживать разговор, но по всем признакам было видно, что разговор будет. Вера присела на стул в ногах стариковской кровати, сложила на коленях руки и заговорщически глянула на Сашу, который грел о печку руки и ждал, не скажет ли дед чего сам.

— А мы, вот… пожениться решили, — сказал в конце концов Саша и почувствовал, как кровь прилила ему к лицу. Боковым зрением он заметил, как вскинулись её ресницы.

— Чего? — не понял старик.

— Да нет, ничего. Я так. Ты, самое главное, поправляйся. Не болей. Теперь это самое главное, де. Было бы здоровье.

— Какое там, — отмахнулся старик, обрадованный, что понял наконец сказанное. — Какое там здоровье, Санька. Помирать пора — годы наши такие. Ведь ровесники-то мои уж примерли все. Никого ведь нет, ни-ко-го. Как и не было.

— Ну, разве можно так себя настраивать, — несмело вмешалась Вера. — Вы не должны так думать. Нужно думать о хорошем. Вы же сами себе вредите.

— Чего? — опять не понял старик.

Вера посмотрела вопросительно на Сашу, а тот — на неё: а чего ты, мол, хотела.

— Это уж да уж, — наконец нашёлся сам старик. — Это обязательно даже.

Он помолчал какое-то время, разглядывая что-то на потолке, и вдруг посмотрел Саше прямо в глаза, и посмотрел так, что Саша этого взгляда не выдержал.

— Ты, Санька, не поверишь, — сказал он почти шёпотом, но в голосе его явственно чувствовалась слеза. — Я тут было захворал совсем. Так всё болело кругом, не знаешь куда деваться. Ведь каждая косточка, каждая! Всё кругом. И днём и ночью, и днём и ночью.

Старик поднёс к глазам руку и, страдальчески нахмурив лоб, стал разглядывать кисть руки, сгибая и медленно разгибая пальцы. Впечатление было такое, что рука и сейчас не давала ему покоя.

— Не поверишь, — опять нашёл он глаза внука, — руки хотел на себя наложить, всё это. Никакого не было терпенья.

Он зажмурился и завыл вдруг, и из его зажмуренных глаз потекли слёзы:

— И за что мне это, такое? За что?

Саша никак этого не ожидал и совсем растерялся, а Вера опустила глаза и как-то вся сникла.

— Нет, Тамара померла замечательно, — завывая почти по-женски, продолжал старик. — Просто замечательно. Легла и не встала.

И он ещё раз повторил это слово, в который вкладывал какой-то свой особый смысл:

— Просто за-ме-чательно.

— И сейчас болит? — спросил Саша.

— Сейчас?.. Сейчас словно ничего, — отвечал старик, и лицо его сразу прояснилось и сделалось безразличным и даже равнодушным, как будто ничего и не было.

— Надо, де, терпеть, — сказал Саша то, что сходу пришло ему в голову. — Вспомни, как на войне-то приходилось, сам же рассказывал.

Саша имел в виду рассказы деда о его военных буднях. Рассказы, которые в своё время довольно часто от него слышал, как порой в окопе засыпал под дождём, а просыпался с сапогом, вмороженным в грязь; как контуженный, с осколком в бедре провалялся в воронке всю ночь, пока его наутро не подобрали свои; как удаляли осколок без обезболивания, под водку; как после контузии трескались и выпадали зубы.

— И ведь терпели же, и сейчас надо терпеть, — сказал Саша вслух, а про себя подумал: «Наверно, мать была права, надо забрать его к кому-нибудь. Так же тоже нельзя».

Старик упорно разглядывал что-то на потолке. Губы его то ли дрожали, то ли что-то беззвучно бормотали. Установившееся молчание с каждой минутой становилось всё тягостней.

— А вы всю войну отвоевали? — неестественным каким-то голосом прервала его Вера и своим вопросом вывела Сашу из оцепенения.

— Всю, чай, — ответил старик с сомнением в голосе.

— И не страшно было?

— Да по всякому, чай, было.

— Вот видите, какой вы счастливый: целиком всю войну — и не убило.

Старик повернул голову, посмотрел на Веру и ничего не сказал, но в глазах его что-то шевельнулось. Вера хотела ещё что-то сказать, но Саша показал ей, что не надо. Он заметил, что дед слабеет прямо на глазах. Цвет лица у него становился землистым. Глаза проваливались. И Саша поймал себя на мысли, что запоминает черты его лица, как будто прощается. Он чертыхнулся про себя, чтоб не накаркать…

Проститься с дедом Саша думал в избе, но дед поднялся и пошёл провожать, довёл их до поворота на станцию и долго смотрел им вслед, пока гости не скрылись из виду.