Козацкий шлях

Алексей Челпаченко

Первая половина XVII века. Южные воеводства шляхетной Речи Посполитой, значительную часть населения которых составляют казаки, объяты огнём этнических, религиозных и сословных конфликтов.Читатель, на фоне разворачивающихся драматических событий (исход части запорожских казаков на Дон после поражение в 1638 году казацкого восстания Острянина — Гуни) найдёт ответы на множество вопросов связанных с историей Украины-Руси и историей запорожского казачества.

Пролог

Закрыв глаза, я вижу их,

В угрюмых шрамах боевых —

Таких могучих и суровых…

Их поступь звонко тяжела,

На лбу забота залегла,

Но ищет взгляд просторов новых…

Силен и верен взмах руки,

Прямые плечи широки,

Скупы слова, улыбки редки.

Вояки с ног до головы —

Они все были таковы,

Во тьме исчезнувшие предки!

За доблесть дел, за горечь ран

Им песен не слагал Баян:

Их славный путь прошел украдкой.

Лишь в старой записи, порой,

Про подвиг чей-нибудь лихой,

Расскажут сдержанно и кратко…

Мария Волкова. Париж. 1939 г.

…Томительное ожидание перед битвою, когда нервы брунжат, как перетянутые струны на кобзе, понемногу становилось нестерпимым. А предтеча смерти — тяжкая могильная тишина исподволь уже объяла собою лес и, казалось, липла к коже, как влажная листва. Терпкий дымок опасности незримо витал в воздухе и явственно щекотал ноздри приторным трупным духом, который загодя чуют лишь падкие до мертвечины звери да ещё может быть старые вои.

Всё укрытое теперь в Чёрном лесе — и запорожский полковник Шама́й, застывший как степной идол скифский, и невеликий его козацкий чин, стоящий поручь, и кучи запорогов, теснившиеся за их спинами везде, где вышло ровное место — всё стояло покойно как в божьем храме. И даже кони козацкие, приученные к скрадываниям, не ржали, не фыркали, а лишь тревожно стригли ушами.

Вдруг чуткий, как журавель, есаул поднял руку горе́. Всё, что ни есть живое и допреж того безмолвствовавшее, теперь казалось и вовсе оборотилось в каменных истуканов.

Что́ почуял на дальности расстояния репаный степовой сироманец, какой знак, то так и осталось неведомым. Но только не успел бы и самый расторопный козак запалить загодя натоптанную маленькую люльку, обыкновенно прозываемую за то бурунькою, как за Панским Кутом, в обшитом лесом яре, целая туча гайворон с пронзительным граем поднялась в небо.

Мало погодя услужливое эхо донесло и другой знак — едва слышный отголосок дружного залпа, заставивший подумать, что, быть может, то не первые предвестницы смерти встали на крыло, а души убиенных, так внезапно вычеркнутые из книги живых, негодуя, заметались над внезапно покинутыми телами.

В самой природе воздуха тотчас, словно что-то незримо дрогнуло и переменилось, ибо для всех живота имущих, которых свёл вседержитель сегодня у этого сельбища, знаки те располовинили занимающийся день на минувшее и грядущее, отказав одним в другом. Но уж так заведено в божьем мире для равновесия, что не можно, чтобы всем мёд, равно как и не можно, чтобы всем дёготь, и что для одних недоля горькая, то для других — прибыток нежданный.

Вот и для полковничьего слуха, чуждый природе звук выстрелов, как видно, сказался милее благовеста. Облегчённо перевёл он дух в тесно облекаемой кольчугою груди, потянул с головы рысью мегерку и, оперевшись на саблю, опустился на колени.

Тотчас стоявший рядом дюжий сотник поворотился к запорожцам и густым своим голосом, как в пустой пивной котёл, гукнул:

— Шапки гэть!¹

Товарищество тут же обнажило головы на краткую козацкую² молитву перед битвою. Все разом, кто преклонив колени, а кто просто угнувши обритую свою голову и угрюмо загадав, доживёт ли до вечери, все как один, перекрестившись, сказали единым духом: «Крепи».

— Крепи, — жарко вымолвил и полковник. — Пресвята Богородыця, не оставь козацтво запорожское! Владычиця! прикрой нас своею десницею!

Приложившись к крестовине сабли, он поднялся, ободрённый молитвою. Вместо шапки на голове у полковника оказалась дамасская мисюка. Глядя на него и запорожцы покрыли головы и теперь уж принадлежали только господу богу.

— На кинь³! — щёлкнул татарской камчой есаул.

Чернобровый козак подвёл к полковнику коня, в жжении горячей крови нетерпеливо раздувающего ноздри, подал повод и придержал стремя. Шама́й взлетел в седло, словно пуд с плеч скинул, помолившись. Разобрав повод, попробовал, легко ли идёт из ножен сабля и, не оскорбляя благородного коня плетью, тронул пятками его бока:

— Ну, з богом козаки… Гайда⁴!

Примечания

1

В тексте речь запорожских козаков на родном языке не соответствует нормам как современного украинского, так и нормам современного русского языков. В постраничных примечаниях дан перевод, соответствующий нормам современного украинского и русского языков. Гэ́ть (укр. ге́ть) — доло́й.

2

Коза́цкий (от укр. «коза́к») — здесь и далее, в отличие от условно называемых «великорусских» казако́в (донских, яицких и прочих) автору представляется уместным в отношении Южной Руси вообще и Запорожья в частности, употребление слова «коза́к» и производных от него, как обозначающих особую национально-историческую общность и более соответствующих местному написанию и произношению.

3

Кинь (укр. кiнь) — конь.

4

Га́йда (укр. га́йда) — восклицание, решительный призыв отправиться куда-либо (возможно, от татарского «а́йда»).