Две Лии и Иаков. Книга 3

Алик Серебров

Ни богоподобный фараон Египта, ни могучие цари Вавилонии и Митанни никогда не слышали о драме, разворачивающейся в семье небогатого землевладельца. Да и поклонение еще одному божеству на землях Ханаана, соединяющих две великие цивилизации, вряд ли могло вызвать у них интерес. Откуда им было знать, что сейчас зарождается новая религия, а Лие предстоит стать праматерью нового народа. Но ей предстоит пройти немало испытаний, чтобы не нарушился ход истории, описанный в Торе, Библии, Коране.

Глава 4

Наконец-то родная кровать. Наконец-то можно раздеться и вытянуться во весь рост, дав покой уставшему телу. С того момента, когда затекшее от непривычной езды оно покинуло спину ослика, только сидение на жестком стуле во время ужина можно было с натяжкой назвать отдыхом. Какое это бездействие, когда приходится все время вслушиваться в происходящее, чтобы не пропустить посягательств на свои интересы. Когда приходится ловить на слове ловкачей, пытающихся обмануть неопытную девушку, приводить все новые и новые доводы. В конце концов подтверждать наличие связи с богиней. Все время в напряжении. Тяжкая пахота, иначе не назовешь.

Пусть все победы отец приписывает себе, пусть. Возможно, это даже хорошо. Было бы совсем неплохо, чтобы о Лии начали забывать. Ни к чему ей звание «колдунья», она обойдется без него. Пусть все, что происходило и произойдет, будет заслугами богов и Лавана. Серенькой мышке Лие, что подслеповатыми глазами робко поглядывает на мир, важен результат.

Лия-Адат, с наслаждением поерзала, устраиваясь поудобнее, и почувствовала на воспаленных глазах влажную тряпицу.

— Мама, — прошептала. — мама. Когда же ты успела?

— Как только увидела цветочки в твоей корзинке, сразу занялась. Лежи спокойно, дочка. Постарайся уснуть.

— Не раньше, чем расскажу тебе, как защищала свое имя. И наказывала обидчиков. Это я тоже умею, не думай. Изменилась я очень, мама. Чего только не передумала, когда в дальнем загоне пришлось помогать беспомощным. Правду говорят: «Как бы тебе ни было плохо, есть люди, которым еще хуже». Теперь не перебивай, мама. Я постараюсь рассказать тебе все, что произошло за последние дни. Но только очень коротко и без обстоятельных объяснений. И без вопросов. Прошу тебя. Снова пообещаю, что отвечу на все—все.

Лия подумала, и начала свой рассказ. О суде и приговоре, о наместнике и жрецах, об испытаниях и событиях на плоту, о том, как выбралась из воды и возвращалась в город. Как незнакомец устроил ей экзамен, и как она не только его выдержала, но и познакомилась с милым осликом Люцием. Как вернулась на место суда и доказала всем свою невиновность. О том, как догадалась, что их хотят убить, и им ночью пришлось пробираться в дом к незнакомцу. Упомянула помощь Люция, чем вызвала смешок матери. Как познакомилась с Устадом и Рабити, какими замечательными людьми они оказались. Поведала историю кормилицы, и услышала всхлипывание Адины. Потом рассказала, как боролась за то, чтобы клеветники сполна расплатились за нанесенное оскорбление. Об участке и наемниках, о Джерабе и Мароне. Голос становился все тише, язык заплетался. Лия повернулась на бок, свернулась клубочком: «Мама, все завтра мама».

Поглаживая дочь по волосам, Адина подумала: «Девочка моя. Как же так случилось, что тебе выпало столько, что иному и жизни не хватит, чтобы хоть малую часть пережить». Поправила одеяло и тихо вышла из комнаты.

Разбудила Лию знакомая перекличка осликов в подворьях поселка. Каждое утро они перекрикивались, по—своему обмениваясь вчерашними новостями и напоминая хозяевам о необходимости позаботиться об их, осликов, благополучии. Девушка потянулась, намереваясь позволить себе слабость понежиться в знакомой до каждой мелочи постели. Не тут-то было:

— Адат, подъем. Теперь на нас свалилась такая куча забот, по сравнению с которыми прежние обязанности покажутся, просто отдыхом. Открывай глаза, и, если мы уже в состоянии различать свет вокруг себя, поднимайся, — строгий голос подруги не оставлял никаких надежд на еще хоть несколько мгновений заслуженного отдыха.

— Тарбит, неужели вчерашнего недостаточно, ведь ночью ты всем разъяснила какие неприятности ожидают тех, — здесь тон сознания — компаньона изменился и стал нарочито низким, — кто осмелится пойти против могучей и ужасной Лии.

— Вставай Адат. Не балуйся. Нам даже завтракать лучше на ходу. Обстановка на нашем, обрати внимание на главное здесь слово «нашем», участке может накалиться. То, что я надеюсь там увидеть, может ускользнуть прямо из рук. Не хотелось бы, чтобы в наше отсутствие там появился Марон. Или какой-нибудь недобитый друг-товарищ вожака. Хотя не думаю. Не целую, наконец, банду мог содержать Марон. Да и наместник не потерпел бы появления такого войска в своем округе. В любом случая, Адат, вставай. Нужно поторапливаться.

— Поторапливаться? Опять. Ладно. Встаю, встаю. Не дергай тело и не пытайся перехватить управление. Дома я командую, я здесь хозяйка. Доберемся до места, там будешь своевольничать.

— Только не забудь хоть немного помахать руками и подрыгать ногами.

— Как драться, так ты тут как тут, а как зарядку делать — так Адат. Могла бы и научить подругу не только разговаривать с мужчинами, но и постоять за себя, — Лия-Адат начала уже знакомую зарядку.

— Оно тебе надо? Я всегда…, даже не рядом, внутри. Разве у нас плохо получалось до сих пор: на дороге, на плоту, на участке. Нет у меня таких обостренных чувств, как у тебя. Ты ведь знаешь. Ты воспринимаешь мир не так, как я. Иначе. Я действую побыстрее, что в этом плохого. Все, пошли. Остальное по дороге. Ты мне еще обещала рассказать о погребе.

Когда Лия вышла во двор, солнце только-только собиралось появиться из-за горизонта. Обитатели подворья выбирались из своих домов-ульев, а кухарка уже хозяйничала на кухне. Сегодня и Адина уже была рядом с ней. Она обернулась в сторону дочери и улыбнулась, не заметив на лице Лии даже признаков вчерашней усталости.

Лия подошла и прижалась к такому знакомому с детства родному человеку. Слова были не нужны. Мгновение неподвижности, и женщины отодвинулись друг от друга и заторопились.

— Лия, лепешка, сыр, молоко на столе. Начинай завтракать, пока не началась толкотня. В корзинке лепешки, немного масла, финики. Днем придумаем, как прокормить твоих наемников.

— Ты и о них помнишь? А отец?

— Придумаем, что-нибудь. Скажи, что тебе может понадобиться, постараюсь помочь. Хотя, сама понимаешь…

— Мне бы начать с чего-нибудь. Марон раба держал в нищете, а тут мужиков прокормить нужно. Не знаю я, мама. Никогда не занималась этим. Все ты да ты. Выкрутимся, когда разберусь во всем. Я пошла, пока отец не вышел. Не хочу столкнуться с ним. Пусть решает, как быть дальше.

Выйдя из поселка, Лия заторопилась. Солнце показало свои лучи из-за далеких гор, легкая прохлада приятно холодила лицо. Шагалось легко, как-то беззаботно и весело.

— Адат, не расслабляйся, вспоминай, если ты еще не распростилась с мечтой иметь кучу ребятишек от Иакова, — напоминание Тарбит напомнило, что короткая передышка рядом с мамой окончена, пора работать. — Участок ты мне описала. Заставь меня сделать нечто подобное, никогда бы не смогла. Теперь подвал. Кроме сумрака, ощущения грязных голов беглых рабов и наглого хетта, ничего в памяти не отложилось.

— Подвал. Необычный подвал. Обширная яма, ступени вдоль стены прямо в земле. Укрепленны обожженным кирпичом, чтобы не осыпались. Большие, крутые. Выбежать не получится, не перепрыгнешь. На дальнем конце крыши перекинуты два ствола, стропила. На них — плетеные щиты из лозы. Большие. Похожи на ту оградку, что прикрывает… (не знаю, что прикрывает), за хижиной на участке. Внизу пол пустой. Ни стола, ни лавок. Под стенами набросана всякая всячина. Похоже на мусор в шатре, где мы начинали знакомиться. Только намного больше. Какие-то старые сломанные колеса, полусгнившие покореженные остатки старой мебели. Зачем было сваливать все, проще было сжечь. Крепкую лестницу ты помнишь, барахлом была завалена.

— Завалена, то завалена, но аккуратно как-то. Достали ее легко. Адат, а ямы там были? Если есть ступени, то лестница ни к чему. Да и маловата она. Помнится мне, что подвал тот достаточно глубок. Может, где-нибудь в углу еще яма есть. Тогда бы и лестница пригодилась.

— Не знаю, Тарбит. Не припомню. В дальних углах мусор, а в ближнем наш раб хранит всякие инструменты. Пара лопат, грабли, инструмент. Несколько корзинок, кувшины. В общем, богатство его. Дальше этого угла Марон, думаю, ему ходить запретил. Власть то у корчмаря полная была, сама говорила. А ямы? Не знаю. Может, где-нибудь, прикрытая старым колесом или драной корзинкой, и есть. Нужно проверять. Не думаю, чтобы подвал использовали для чего-нибудь. Хотя странно, как он там появился?

— Оставим это. А что стены? Кроме колышка, на который повесили бурдюк, ничего не помню.

— Тоже немного необычные. Оштукатуренные. Даже если захочешь, быстро выемку не пророешь, так что ступеньки сделать не получится. Но в разных местах, на разной высоте есть некие подобия углублений. Похоже, они служили полками. Тоже ерунда навалена. В одной даже таблички с записями сложены. Но старые очень, все пылью покрытые, на других — битые кувшины, гора щербатых, иногда без ручек, кружек, лохмотья истлевшие. Еще что—то, внимания не обращала. Да и ты, признайся, особо по сторонам головой на вертела. Что заметила, то сказала. А когда ты на этого красавца, что рад бы был нас убить, уставилась, вообще отключилась. Казалось, сейчас душу выжжет. Да и темновато было.

— Адат, какая же ты молодец. Не только то, что на полках было, рассмотрела, но даже пыль заметила. Адат, ты лучшая.

— Это мы самые, самые. Все трое. Лия, тело, то есть, вон как здорово держится! Останавливаемся. Уже почти пришли, братья наемники встречают. Меняемся, пока возможность есть, дальше разбирайся сама.

— Адат, сестричка. Смотри, запоминай, слушай, нюхай.

Лия на краткий миг остановилась, вздрогнула, и продолжила путь к ожидающим ее наемникам. И снова в их поведении чувствовалась неуверенность. Имитту был излишне суетлив, а Шумелу все так же задумчив.

— Доброе утро, ахурру. Рада снова видеть вас. Клянусь богами, соскучилась за ночь. Аху-уру-у. Надеюсь, вы не подумали чего-нибудь лишнего. Смотрите мне, воины, — лукаво улыбаясь, пригрозила пальцем. — Ласковое солнце, ветерок. Утро ведь действительно доброе, а у вас…

Из подвала донесся странный вой. Вой безнадежности и отчаяния.

— Кто там у нас завелся? — обеспокоенно спросила Лия-Тарбит. — Кто-то ночью пробрался в подвал? Я ведь велела не входить. Гиваргис был здесь? А Шор где? Что случилось? Да перестаньте… — вновь стон смертельно раненного зверя донесся со стороны подвала.

— Это вожак. Что ты с ним сделала? Мы не спускались вниз, как ты велела, — Имитту пальцем показывал на темный провал в земле.

— Он превратился в зверя? — Шумелу старался не смотреть в глаза Лии, — ты действительно…

— Осторожно, Шумелу, — остановила его Лия, — вспомни, что случилось с Джерабом. Ступай на соседний участок и приведи Чензира. Объясни Гиле, что она нужна мне. Если будешь говорить медленно и внятно, она поймет. Найдите корзинку, уложите туда щенков. Пусть Чензира это сделает, у него лучше получится. И Гила ему больше доверяет, — снова вой из подвала, но Лия даже не обернулась. — Корзинку понесешь ты, смотри не споткнись. Да, Чензиру скажи, чтобы взял стило и все, что ему может потребоваться для письма. Запомнил? Или повторить? Иди, не теряй времени.

Нарочито спокойный неспешный тон, будто речь шла о совершенно обыденных делах. Осторожно повернула наемника лицом к соседнему участку, погладила по плечу и легонько подтолкнула. Имитту с тоской посмотрел вслед брату, понимая, что для него приготовлена другая задача.

— Успокоился? — снова протяжный вой, — слышишь, что может сделать маленькая капля воды, если ее вовремя правильно использовать. А ты вчера сомневался. Вспомнил? Да—да, та самая, что капала тебе на ладонь. Где Шор?

— Стоит за домом. Всю ночь ворочался, а сейчас смотрит на восходящее солнце и плачет.

— Я сейчас спущусь в подвал. Да не дергайся, ты. Одна спущусь. Развяжу рабов и выведу их во двор. Приведи сюда Шора. Встречайте их. Отведите за дом и свяжите, чтобы не смогли убежать. Как связывать объяснять не надо? Отлично. Дай им по лепешке и кружке воды. Сами позавтракайте, на огороде зелени надергайте. Все понятно? Ничего страшного не случилось. Все так и должно было быть. Моя вина, сознаюсь. Не предупредила. Только сначала примите у меня рабов.

Даже не дожидаясь, когда Имитту вернется, направилась к спуску в яму. Утреннее солнце поднялось уже достаточно высоко и освещало бо́льшую часть подземной тюрьмы. Очередной крик отчаяния не замедлил походки, и Лия, осторожно ставя ноги на высокие ступеньки, спустилась в подвал.

Картина перед ней открылась ожидаемая, но неприятная. В луже воды, закрыв глаза, неподвижно лежал связанный вожак разбойников, который не так давно грозился лютыми карами. Каждая капля воды, падающая в одну и ту же точку бледного, как алебастр, лба, вызывала мучительный стон из заткнутого кляпом рта. Лия подошла к пленнику и с некоторым, то ли интересом, то ли сочувствием посмотрела на него. «Адат, рассмотрела? Ничего приятного, согласна. Но…, сам напросился. Я займусь местными обитателями, а ты все хорошенько запоминай. Постараюсь почаще оглядываться. Если захочешь рассмотреть поподробнее, скажи».

Лия вздохнула, и отошла в угол, где съежились рабы. Связанные, они даже не могли руками закрыть уши, чтобы избавиться от кошмара, который терзал их всю ночь. Единственное, что им удалось сделать, прижаться к друг к другу и пытаться спрятать голову в складках одежды.

Задумчиво посмотрев на них, девушка произнесла:

— Выпустить? — очередной приглушенный кляпом стон из угла, — или оставить? Можете сказать что-нибудь полезное мне?

Головы пленников смешно закивали. Одна голова, казалось, оторвется в утвердительном кивке, а другая — столь же энергично болталась, отрицая предложение мучительницы.

— Если сейчас я вас по одному выведу отсюда, будете безобразничать и нападать? Нет? Смотрите, красавцы. В царских каменоломнях больше шансов выжить, чем связываться со мной. Городским стражникам можете рассказывать легенды, какие только измыслите, но я должна знать все, что меня заинтересует. Согласны? Тогда пошли по одному. Да не толкайтесь. Успеете оба.

Лия развязала путы на ногах ближайшего, толчками направила его к выходу, даже помогла взобраться наверх, где его принял Имитту. Со вторым поднялась сама. Нужно было разобраться с Шором. Конечно, любой храм будет рад такому экземпляру, но, почему-то, очень не хотелось упустить его. Шор потупясь стоял в ожидании приказаний. Такой же заросший, грязный и оборванный, как вчера, но без той неудержимой ярости, которая выплескивалась из каждой его клеточки, каждого движения. Явно сломанный нос, слипшаяся от застывшей крови борода и тусклый взгляд.

— Доброе утро, Шор, — и через некоторое время, — я не слышу ответа.

— Здравствуй, хозяйка — донеслось из глубины всклоченной бороды.

— Шор. Твоя свобода и жизнь, если ты не захочешь проститься с ней, принадлежат мне, это правда. Но у тебя есть гораздо большее, что позволит тебе существовать в ином мире. Не так, ли? — Шор, подумав, кивнул. — Так почему же ты решил, что твое нынешнее положение хуже, чем существование под властью Марона? Ведь сейчас ты полноценный человек, а не оболочка его, чьей сущностью владел чужой человек. Я знаю, что ты прожил много жизней. Сначала беззаботную в Ашшуре, на берегу красивого и могучего Тигра, потом веселую, полную приключений, боев, товарищей и женщин в армии. За ней последовала кровавая и страшная жизнь раба. Но ничто не сравнится с жизнью оставленного богами, жизнью, на которую обрек тебя Марон. Мне известно, что вчера боги вновь вспомнили о тебе. Так ли это? Так что тебя тревожит?

— Ты женщина, — Шор с трудом выдавливал из себя слова.

— А Иштар? Или ты мнишь себя Гильгамешем, который смог отказать богине? Шор. Ты раб. Но раб с живой душой. У тебя есть… — раб вскинул голову, — ты сам знаешь, чем обладаешь. Посмотри вокруг, подумай. Хочешь начать новую жизнь, она перед тобой. Не желаешь — заканчивай предыдущую. А сейчас, бери того, кто напомнит тебе о превратностях судьбы, и накорми его.

«Лия, берегись!» — резко прозвучало в мозгу. Лия-Тарбит мгновенно сделала мягкий шаг вперед и в сторону, развернулась навстречу опасности. Она неслась на девушку, светлый комок мышц, с выделяющимся черным пятном ухмыляющейся морды. Лия выпрямилась и, протянув вперед руку, строго сказала: «Сидеть!». Гила резко затормозила и, виляя хвостом-бубликом, послушно уселась у ног девушки, умильно заглядывая в ее глаза. Лия ласково потрепала собаку за ухом и, глядя в преданные глаза, сказала:

— Гила, это Шор. Он будет жить с нами. Пока не подходи к нему и не подпускай к щенкам. Только после того, как приведем его в порядок. Устраивайся поблизости, может понадобиться твоя помощь.

Лия поднялась и обратилась к Чензиру, не обращая внимания на доносящийся из погреба вой:

— Доброе утро. Прости, снова не могу обстоятельно поговорить с тобой, но нужда в твоих услугах может понадобиться незамедлительно. Ты ведь сможешь записать рассказ клинописью?

— Могу, но только не на глине. Готовой для записи таблички у меня нет. Только на пергаменте или папирусе.

— Но клинописью? — Чензира кивнул, — отлично. Подожди немного у входа. Я спущусь вниз, договорюсь с упрямцем. Когда буду готова, позову.

Подбирая подол платья, чтобы случайно не скатиться вниз, не выказывая даже малейших признаков спешки, Лия начала спускаться. Вот она исчезла с глаз крепких грубых мужчин, застывших в ожидании нового всплеска безнадежности из подвала.

Они задвигались, обмениваясь непонимающими взглядами. С точки зрения Лии, удивляться не было никаких оснований. Ну, спустилась. Ну, подошла. Ну, отодвинула в сторону бурдюк с остатками воды и присела так, чтобы открывший глаза пытаемый злодей не мог не увидеть ее. Не было произнесено ни слова. Залитые стекающей по намертво зажатому лицу водой глаза с трудом приоткрылись.

— Ты меня видишь? — глаза медленно закрылись. — Если будешь говорить, моргни три раза. Если нет, я поправлю бурдюк и пойду. Подожду, но не долго. Дел много.

Когда глаза начали открываться во второй раз, Лия собралась было звать Чензиру, но остановилась, дожидаясь точного выполнения распоряжения. Только, когда глаза в третий раз закрылись, с трудом выковыряла туго забитый в рот кляп (слава богам, не задохнулся), позвала Чензиру. Впервые увидевший источник стонов и воя, молодой мужчина побледнел. С трудом сдержался, чтобы не повернуть назад, и, пытаясь не смотреть на лежавшее бревном тело, вопросительно посмотрел на девушку.

— Чензира. Я буду спрашивать, а этот… — «Бедолага», — подсказал Чензира. Лия пожала плечами, — будет отвечать. Ты ведь будешь отвечать? Будешь. Ответ правильный. Мне нужно, чтобы его рассказ был записан, заверен двумя свидетелями и годился для предъявления в суде.

— Давай, на всякий случай, позовем Имитту, чтобы при любых обстоятельствах к нам не придирались. Да, пожалуй, Имитту. Раб не годится, — казалось, Лия разговаривает сама с собой. — Раб, он и есть раб, кто его будет слушать. Гиваргиса поблизости нет, а Шумелу, кажется, еще не очухался. Гила не в счет, а жаль. Зови, а я пока договорюсь с потерпевшим. Ты же потерпел? Значит, потерпевший. Что меня совершенно не интересует, так это — как тебя зовут. Расскажешь, когда спросят. Где ты родился, женился — тоже. С кем и чем занимался, пока не встретил Марона, можешь оставить при себе. А вот дальнейшее поподробнее. Кто? Где? Когда? По чьему указу? Сколько? Куда? Я буду слушать, и, если останусь довольна, поднимешься наверх, если нет — бурдюк опустится на прежнее место. Начали.

Лия отошла в сторону, а Чензира начал быстро рисовать кисточкой палочки и треугольнички, время от времени прерывая захлебывающийся голос вожака, уточняя непонятные моменты совместной деятельности с Мароном. Все услышанное не вызывало ни удивления, ни радости разоблачения и возможности мести. Не было ответа на главный вопрос — где? А без этого вся суета могла оказаться смешной и бесполезной.

— И что нам теперь делать, подружка, — задумчиво осматривая заваленный мусором подвал, Тарбит беззвучно обратилась к Адат. — Есть на что обратить свой взор? Я сдаюсь. Ничего в голову не лезет. Признавайся, это ты заняла все место? Даже малюсенькая мыслишка не помещается. Куда головой вертеть? На что смотреть?

— Постоять нужно, подумать, — Адат решила не оставаться в долгу и съязвить, — меня так подруга учила, Тарбит, что недавно в голову забралась, пришлось потесниться. А еще она всегда говорила: первое — лестница в пределах досягаемости в укромном месте припрятана; второе — ям в полу нет, ни открытых, ни замаскированных, никаких; третье — на полках ничего примечательного или подозрительного не наблюдается. Дальше и считать нечего. В стенных полостях полно барахла, но все покрыто пылью. Ничего не трогали и не передвигали со времен, пожалуй дедушки Бетуэля. Потолок? Стропила, разве что, повесить со злости кого—нибудь.

— Фу, кровожадная. Но лестница—то для чего нужна? Есть одна подходящая фраза из будущего, но не скажу. Надоело.

— Давай, так. Если по лестнице не спускались, значит…, правильно, поднимались. Отметин на стенах не видно. Умели раньше штукатурить, не то что… Ладно, ладно, не дергайся. Подойди к стене вплотную, прислонись плечом и обведи взглядом сверху вниз, вперед-назад… Да не щипайся ты, не мешай мужикам работать. Сейчас распрыгаемся, точно повяжут и в город отволокут. Вот, правильно. А с этой стороны — ступеньки вдоль стены, тоже чисто. А что наш разговорчивый? Над ним, высоковато, на цыпочки придется вставать и тянуться, проем в стене с битыми кувшинами. Большие, и корыто глиняное. Как бы с боку заглянуть? — Громко и отчетливо Лия—Тарбит скомандовала: «Чензира, Имитту, прервитесь ненадолго. Вытащите лестницу на центр. До бурдюка хочу добраться».

— Есть! Бинго! Ты лучшая, Адат, — глядя вдоль стены тараторила Тарбит, — как хорошо, что нас не слышат. Я же говорила, ты лучшая. Бинго — значит главный выигрыш, чтобы ты не спрашивала. Мы выиграли, осталось только найти и забрать. Нет, Адат, мы уже нашли, только забрать, и сделать так, чтобы все поверили, что это сделали демонята. Нужно разогнать всех. Только Чензиру оставить в пару Гиле.

На твердой поверхности стены в ярких солнечных лучах виднелись царапины, в тех местах, где к ней приставляли лестницу. Лия-Тарбит подошла к колышку, верно послужившему этой ночью, и посмотрела под ноги. На утоптанном полу растеклась мелкая лужа воды, в центре которой выделялись два пятна — следы лестницы.

— Тарбит, не трясись, — почему—то шепотом произнесла Адат, забыв, что их безмолвный разговор был недоступен окружающим. — Хочешь, лезь в извилину, я разберусь. Остановись. Есть, взяла. Лезь в извилину и тихо радуйся. В городе ты была права, чувства юмора у богов не отнять.

— Как обезопасить себя от всяческих неожиданностей, когда будешь рассказчика выволакивать, знаешь? — голос Тарбит прямо звенел от возбуждения, — кладешь палку на плечи, закидываешь руки сверху и привязываешь.

— Что тут не понятно? Как ярмо у вола. Справлюсь. Подумай, что с добычей делать, если найдем.

Лия прошла к стене и подобрала поломанную оглоблю от тележки длиной в пару локтей. Вернувшись к выполнявшим особо важную работу мужчинам, заглянула через плечо Чензира и увидела густо исписанный мелкими значками свиток пергамента. Вздохнув, так как сбивчивая речь раскаявшегося преступника не собиралась прекращаться, отвела Имитту в сторону и вопросительно взглянула в глаза. Поняв, что признаваться еще есть в чем, обреченно махнула рукой и показала, как пользоваться самодельными кандалами. Пояснения проходили прямо на наемнике: положив на загривок палку, завела одну руку за нее и показала, где следует прихватить веревками. Убедившись, что инструктаж прошел успешно, направилась к выходу.

Преодолев последние ступеньки, выбралась под ласковые лучи еще не поднявшегося в зенит солнца.

— Тарбит, опять время замедлилось? — Адат, щурясь от ярких лучей, обратилась к подруге, — как тогда, в хижине, когда щенков принимала, да Чензира выхаживала. Хорошо, рано начали. Трудно быть хозяйкой. Хлопоты даже не собираются прекращаться.

Конец ознакомительного фрагмента.