Путешествие к центру себя, или Трикстер и другие субличности. Терапевтическая сказка

Алина Белковская, 2022

Это книга о том, как в детстве нас сбивают в попытке взлететь – собственные родители, школа, общество, принятые культурные нормы. О том, как окружение пытается как можно глубже закопать наши еще не полностью раскрытые таланты. О том, как нас высмеивают, и о том, как мы после этого замолкаем. О том, как нас не признают, и мы перестаем признавать себя сами… О том, как мы гаснем… как год за годом все более тусклым становится наш внутренний свет, и тише становятся внутренние голоса, воспевавшие нашу творческую индвидуальность в 5–7–10 лет… И эта же книга – о том, как этот свет в себе заново разжечь, как расчистить от мусора свой собственный «гимн жизни», как расслышать свой истинный голос, который никогда нам не врет.

II. Этот бунт — неспроста

— Не хочу работать! — орет мой внутренний ребенок.

— Хочу в тексты! — вопит внутренний писатель, выдирая у меня из рук клавиатуру. — Ты ни хрена не успеешь! Ты опять ничего не делаешь! — тычет в меня пальцем внутренний критик.

На диване развалился мой внутренний Трикстер и, не скрывая восхищения, заходится от смеха.

— Это ты устроил?! — начинаю не на шутку злиться.

— Ну а кто еще! — Трикстер с гордостью расправляет плечи. — Ты посмотри на эту красоту! — Обводит широким жестом мою внутреннюю «психбольницу».

— Специально всех буйных выпустил?! — рычу на него сквозь безудержный гвалт толпы ребенков, которые мчатся к холодильнику за мороженым, сшибая по пути стулья.

Трикстер ухохатывается над этим зрелищем и кивает, подвывая и вытирая слезы. Понятно. Он уже ничего не ответит. И коленка болит. Вот так всегда — шишки набивают внутренние ребенки, а страдаю я! А потом из-за этих страданий страдаю. А потом страдаю из-за того, что страдаю от того, что страдаю. А ему — смешно!

Но я уже поняла, кто такой мой Трикстер. И он явно устроил этот бунт неспроста.

Стоило мне поймать эту мысль, как он становится серьезен, куда-то девается хохот. Он просто сидит на диване и внимательно и хитро смотрит на меня: пойму ли? Разберусь ли с этими «припадочными»? Как усмирю своих внутренних бунтарей?

И я вдруг пугаюсь. Больше сорока лет Трикстер решал мои проблемы, вытаскивал из самых сложных сложностей, тушил пожары и прикрывал мою задницу. А для меня все происходило как будто само собой. Я даже не понимала, как оно все так складывалось — у-дач-нень-ко. И вот, вдруг, из моего спасателя Трикстер превращается в экзаменатора. И я теперь должна, как в «Вокзале для двоих», — сама, сама, сама!

— А ты как хотела? Любишь кататься — люби и катайся. Ты меня сама на свет божий вытащила, насмотревшись Бурлаковой. Я не просился. Условия мне еще какие-то ставить собиралась. Тоже мне, переговорщик. Ну на — рули.

Матерь божья! Снова погружаюсь взглядом в свой внутренний кавардак. Такого не было раньше только потому, что он их держал в узде? Он ими управлял? А теперь отпустил вожжи, и телегу понесло? Пуще, чем Остапа… Лебедь, рак и щука — просто команда мечты по сравнению с тем, что я наблюдаю сейчас в своей голове.

— У тебя есть план? — вопрошаю, с надеждой и мольбой глядя на Трикстера.

— Да щас! Это когда у меня были планы? Я самое спонтанное существо во вселенной!

— Ты кажешься таким довольным собой, знаешь!

— Я не кажусь, — улыбается он ослепительно. — Я всегда доволен собой. У меня к себе претензий нет.

— Ты устроил этот бардак!

— Я. Факт. Ты можешь повторить хоть тысячу раз, ничего не изменится. И бардак от этого не рассосется… — Он картинно вздыхает, снова оглядывая дело рук своих: все орут, никто никого не слушает, каждый хочет заняться прямо сейчас чем-то своим, и мою голову взрывает Критик, который мечет молнии гнева в мое бездействие и пророчит потерю клиента. — Ты будешь с этим разбираться-то, красота моя?

И тут я начинаю ржать в голос. Вот уж кто я сейчас точно не — так это красота. Сижу взмыленная, зареванная, лохматая, с размазанной тушью на щеках, — потому что умываться мой капризный ребенок не захотел, — обляпанная мороженым, обложенная засморканными платочками, да еще и недовольная! Я кто угодно сейчас! Только не красота!

— О! — удивляется Трикстер, услышав мой смех. — Вижу, мои уроки не прошли даром! Хороший первый шаг, дорогая. Что будешь делать дальше?

Дальше я пошла умываться, выкинула сопливые платки, протерла стол, причесалась и сообщила Критику, что он услышан. Сказала детям, что киношечка и книжечка будут после десяти вечера; писателю пообещала завтра дополнительный утренний час (он потребовал три, сторговались на двух) и вызвала внутреннего главреда. Жалобным тоном сообщила ей, что у меня четыре страницы заметок, которые нужно превратить в пресс-релиз. Главред повела бровью и спросила:

— Всего четыре? — кинула уничтожающий взгляд на Трикстера. — По какому поводу, собственно, паника? Подвинься.

— Упс, — икнул Трикстер. — Подстава… Ее не ждал.

— Сгинул! Живо! — главред рыкнула так, что даже я вжалась в кресло. — Полтора часа до эфира! Текст мне. Быстро.

Прошло полтора часа…

— Тук-тук? Ушла? — Трикстер осторожно выглядывает из-за шкафа.

— Да, вроде, — я улыбаюсь до ушей.

— Слышь, мать… — выходит, озираясь по сторонам, — ты меня так больше не удивляй.

— Слышь, бать, — подхватываю, — ты меня так больше не напрягай. Я тебе, конечно, многое в своей жизни должна, но ты помнишь, ежели что, сдохнем с голоду вместе. Да? Чего замолк? Хотел бунта? Вот тебе еще один бунтарь. Получите, распишитесь… — Расправляю плечи, потягиваю шею.

— Совсем распоясалась… — И он щурится, так по-детски смешно изображая угрозу. Наконец-то нам обоим смешно. — Пошли, что ль, пофоткаемся? Настроение — самое оно!

— А и пошли!

— А главредшу свою ты ко мне таки больше не подпускай… Бр-р-р, — передернулся он.

— А будешь мне мешать работать, я вас вообще вместе поселю. В одну нейронную связь запихаю. И бегай там от нее от нейрона к нейрону, дели аксоны и выпрашивай нейромедиаторный сухпаек. Она с телека-то ушла, ее тэфями больше не купишь.

— Бо-о-оже! Мамуль… — Трикстер пучит глаза и хватается за сердце. — Откуда в тебе такая жесткость?!

— Ну-у-у… Знаешь, папуль… — подмигнула я. — У меня отличный учитель!