Tempus

Алиса Атарова, 2021

Когда Матвею было 13 лет, он стал свидетелем странных событий и случайно провалился в прошлое – в лютую зиму Лондона XIX века, прихватив ключ времени в виде уробороса – змеи, пожирающей свой хвост. Мальчик не только выжил, но и сумел неплохо устроиться в викторианской Англии, и спустя 8 лет работает кучером у одного джентльмена под именем Мэтью Смита. Казалось бы – живи и радуйся, но все эти годы он не терял надежды вернуться домой. Жаль лишь, что его ключ времени оказался неполным – в нем не хватает одной важной детали. И именно эту деталь одним самым обыкновенным днем он неожиданно увидел в руках новой знакомой своего хозяина! А в Лондоне тем временем начинают происходить загадочные убийства. Как все это связано? Случайность ли на самом деле путешествие Матвея в XIX век? И почему, черт возьми, он так плохо слушал на уроках истории?!

Часть 1. Past Simple

Теоретическая справка:

Время Past Simple используется для обозначения действия, которое произошло в определенное время в прошлом и время совершения которого уже истекло.

Для уточнения момента совершения действия в прошлом при использовании времени Past Simple обычно используются такие слова, как:

five days ago — пять дней назад

last year — в прошлом году

yesterday — вчера

in 1888 — в 1888 году

Случаи употребления Past Simple:

Указание на простое действие в прошлом.

Регулярные, повторяющиеся действия в прошлом.

Перечисление последовательности действий в прошлом.

Глава 1. О, дивный новый мир

Как говаривал один мой старинный знакомец: «Haole chuangba wangle teng (черт, кто вообще придумал этот язык?!). Нет, это не перевод. В переводе это означает, что как только рана затянулась, ты уже не будешь помнить о боли.

Матвей огляделся: холод стоял страшный, дул свирепый ветер со снегом, и он тут же продрог до костей. Смешно ли — из жаркого лета в шортах и футболке очутиться в суровой зиме. Надо было двигаться, — первая мысль, которая пришла ему на ум. Из-за этого странного прыжка он разбил коленку, и теперь она кровоточила, оставляя на снегу капли крови. Но его это не сильно заботило, гораздо сильнее его беспокоило другое: почему вокруг зима?!

Неужели он и правда умер и попал в ад? Потому что в раю точно не должно быть так холодно. Между тем, во всех сказках и легендах в аду тоже совершенно точно не морозная зима. В аду должно быть жарко! Прямо как сейчас дома… Дом!

Эта мысль отрезвила его. Раз ему холодно, значит, он живой, решил мальчик. Матвей вскочил, подбегая к месту, где только что было странное окно. Но его ладони свободно прошли сквозь воздух — на том месте ничего не было, окно исчезло, словно его никогда и не существовало. Ему в лицо бил лишь мерзкий снег. Он обошел это место по кругу, но не нашел ни единой лазейки обратно в свой дом. Его даже не пугало, что там его может ждать женщина с пистолетом, самым важным казалось сначала попасть обратно, а там уже можно разобраться на месте. У него упало сердце, когда в голову пришла мысль: должно быть, кто-то или что-то закрыло окно, выключило его. Та женщина явно хотела его поймать, зачем ей закрывать окно. Он вдруг вспомнил о той вещице, которую подобрал и все еще каким-то чудом держал в руках. Может быть, она поможет ему открыть окно?

Он поднес серебряную штуку к глазам, стараясь внимательно ее рассмотреть в полутьме. Подобранная вещица оказалась серебряным кольцом-подвеской в виде змеи, которая кусала свой собственный хвост. Матвей провел пальцами по кольцу, ощущая чешуйчатую поверхность замерзшими пальцами, потом выставил подвеску вперед.

— Откройся! — приказал он громко, и, хотя мальчик хотел, чтобы его голос звучал грозно, вышло совсем-совсем пискляво, и звук потонул в метели. Ничего не произошло. Матвей сжал зубы в разочаровании, а потом убрал подвеску в карман шорт, решив, что разберется с ней позднее. Может быть, еще пригодится, однако сейчас, очевидно, какое-то украшение не могло помочь ему открыть окно в свой мир, а новый мир ему порядочно не нравился. Он еще разок обошел вокруг предполагаемого места окна, поводил рукой в воздухе, все еще надеясь, что оно просто поблекло. Но магия, если это была она, уже закончилась.

Мальчик тяжело вздохнул, изо рта вырвалось облачко пара. Ему было холодно, скорее даже не так, ему было невероятно холодно. Он дрожал на ветру, как осиновый лист, а в кроссовки давно набился снег. Мальчик обхватил себя руками и решил, что прежде всего стоит пока найти укрытие, а уж потом он непременно сможет открыть окно, и все вернется на круги своя. А если остаться тут, то он просто замерзнет насмерть.

Матвей оглянулся: вокруг как будто бы ничего не было, вернее сказать, ничего не было видно, поскольку шел густой снег. Он выбрал направление наугад и пошел в ту сторону, непрестанно оглядываясь, боясь, что и место, где было окно, исчезнет, как сам проход. Опасался он не напрасно: спустя пару сотен шагов он уже потерял его из виду, зато впереди увидел дом. Он поспешил к нему, пытаясь растереть плечи руками, но отшатнулся, стоило ему увидеть его: он совсем не походил на дома в его родном городе. Вместо кирпичной кладки и бетонных плит его взору предстал покосившийся, не слишком протяженный деревянный дом в два этажа, где на второй этаж вела покосившаяся лестница. Он порылся в памяти, но никак не мог припомнить подобного дома поблизости от переулка, где он подбирал мяч. Этот дом был больше похож… на дома из старых фильмов. «Что ж, — подумал он про себя, — по крайней мере, меня не похитили инопланетяне. Это все еще выглядит как человеческое жилье». Все вокруг так и казалось бредовым сном.

Но времени раздумывать у него не было — он уже продрог до такой степени, что не чувствовал рук и ног и всерьез опасался, что никогда их и не почувствует. Он постучался в дверь, надеясь, что сердобольные жители пустят его погреться, пока метель не утихнет. Никто не отозвался, хотя он точно видел, что в грязном окне горел свет. Он застучал сильнее, молотя по двери изо всех своих силенок, но все еще не слышал никакого движения. Наконец он в отчаянии закричал:

— Откройте! Ну откройте же! Замерзаю! Помогите! ¹

За мутным окном он увидел, что мелькнула тень: кто-то маленький прижался лицом к стеклу, а затем отпрянул.

— Уходи прочь! — раздалось из дома.

Матвей недоуменно замер, прекратив барабанить, потому что ничего не понял. Но затем взялся стучать с новой силой.

— Ага, там все-таки кто-то есть! Откройте дверь, я умираю от холода! Ну же, откройте!

— Пошел вон! — гаркнули прямо за дверью. — Проклятые ирландские попрошайки!

— Я вас не понимаю, — чуть не хныкал Матвей. Близость тепла по ту сторону двери мешала ему соображать, а зубы стучали с такой силой, что можно было больше не барабанить — зубы компенсировали. — Ну пустите ненадолго, я скоро уйду. Могу просто в прихожей посидеть! Я никому не помешаю!

Тот, кто был за дверью, очевидно, решил не обращать внимания на мальчика, потому что шорохи утихли. Матвей продолжал не сдаваться: он вновь застучал по хлипкой деревянной двери.

— Да чтоб вас! — выругался он, подражая своему отцу. Тот тоже так ругался, когда у него что-то не получалось. Но в этот раз буквально стоял вопрос жизни и смерти. Матвей уже перестал ощущать свои мизинцы на ногах и мечтал, чтобы все это прекратилось. — Пустите!

Неожиданно кулак провалился мимо двери. То есть, конечно, не провалился, просто дверь распахнулась и на пороге оказалась грузная и очень злая женщина. На ней было надето странное старомодное платье в пол, глухо застегнутое под горло, а на плечах была шаль. Ее лицо было испещрено морщинами, хотя ее нельзя было назвать старой — скорее, усталой, а ее каштановые волосы с проседью были аккуратно зачесаны назад. Матвей случайно задел ее по юбке кулаком и тут же опустил руку. Он уставился во все глаза на женщину, а та уставилась на него. Некоторое время они молчали, рассматривая друг друга.

— Чего тебе? — женщина открыла рот, произнеся какие-то слова, но он ничего не понял.

— Что? — переспросил мальчик, глядя на нее в недоумении. Она будто бы что-то говорила, но слова были непонятными.

— Чего ты там говоришь? — переспросила женщина, явно начиная злиться. — Чего среди ночи колотишь?

— Что? — снова переспросил тот, напоминая глупого попугая. Он даже открыл рот от изумления.

Женщина скрестила руки на груди, сурово глядя на него.

— Хватит ломиться в наш дом, тут тебе ничего не подадут. Уходи!

— Что??

— Я тебя не понимаю, — разозлилась она, берясь за дверь, чтобы захлопнуть ее перед носом мальчика. — Проваливай!

— Я вас не понимаю, — чуть не плакал Матвей, дрожа от холода. «Пусть это прекратится, пожалуйста, пусть все это просто прекратится», — думал он.

— Я… — женщина словно передумала закрывать дверь и внимательно посмотрела на мальчишку. Тот был одет странно, в какую-то яркую одежду неестественных цветов. И лопотал что-то на своем языке. Точно какой-то цыганский оборванец. Сердце у женщины все-таки сжалось от жалости. — Я. Тебя. Не. Понимаю, — четко, словно умалишенному, проговорила она.

И тут Матвея наконец-то осенило: она говорила на английском! Вот почему он ничего не понимал. Но как так вышло? Почему эта женщина одета столь странно и говорит по-английски? И почему вокруг зима?! Он немного язык со школы, но совсем чуть-чуть, наверное, мог бы только сказать, как его зовут и сколько ему лет. Порывшись в памяти, он как раз и попытался это сделать.

— М-меня… звать Матвей. Я есть 30 лет, ой, извините, я есть 13 лет².

— А, так ты все-таки понимаешь, что я говорю, просто притворяешься умалишенным! Как ты тут оказался? Что забыл у моей двери? Давай тогда, проваливай поскорее, хватит тут околачиваться, всех детей мне перебудил, а ведь им вставать рано, — тут же затараторила женщина, скрестив руки на груди и сурово на него глядя.

Матвей схватился за голову. Это было ужасно — он не понимал ни слова! Он не выдержал, присел на корточки и разрыдался, понимая, что его просто ждет холодная смерть на улице, если эта женщина выгонит его взашей. Ему было страшно, холодно и неожиданно — очень-очень одиноко, словно он совсем один в этом незнакомом и враждебном мире. Завывала пурга, а эта женщина со злым лицом собиралась выгонять его на мороз, да и чего он ожидал?

Женщина уставилась на мальчика, рыдающего у нее на пороге. Потом тяжело вздохнула, выражая этим вздохом все, что думала об этой ситуации, взяла его за шкирку, затащила внутрь и закрыла дверь, оглянувшись один раз по сторонам.

Восемь лет спустя

— Трогай³, — хмуро сказал мистер Зонко, садясь в повозку и нервно прижимая к себе цилиндр, который лежал у него на коленях. Его перчатки были зажаты в его левой руке, и, как он делал это всегда, когда беспокоился, узкие пальцы правой руки отбивали ритм по полам цилиндра. С его худого лица с большим подбородком хмуро смотрели глубоко посаженные карие глаза под густыми темными бровями. Можно было с уверенностью заключить, что мистер Зонко нравился людям отнюдь не внешней красотой.

Кучер стегнул поводьями, и резвая лошадка зацокала копытами по мостовой. Густой туман покрывал все вокруг, но это совершенно не мешало кучеру умело править сквозь дымку. Его зоркие глаза смотрели прямо, объезжая кочки и колдобины, а также прохожих, попрошаек, бездомных и каких-то облезлых собак.

— Не получилось? — спросил он, полуобернувшись к мистеру Зонко. Кучер, молодой юноша, говорил со странным еле заметным звонким акцентом, словно привык все время цокать и щелкать языком на лошадей.

— Нет, — раздраженно ответил тот, проводя рукой по темным волосам, из-за чего те оказались в еще большем беспорядке. После этого он спохватился и пригладил волосы ладонью. — Проклятый граф Карлайл, — выругался он, в сердцах ударяя себя по колену. Затем, что-то вспомнив, он полез рукой в нагрудный карман и вытащил часы на цепочке. — На дорогу смотри! — воскликнул он в сердцах, потому что лошадь пошла куда-то вбок, пока кучер отвлекался на него. — И побыстрее, я опаздываю к леди Шанте.

— Есть, сэр, — весело свистнув, кучер полностью развернулся обратно к дороге и стегнул кобылу кнутом. Та поскакала намного быстрее.

— Только не слишком быстро! — запоздало крикнул мистер Зонко, но его крик унес ветер.

Туманные темные улицы уже освещались фонарями, хотя времени было около пяти. Весна, тем не менее, медленно вступала в свои права, добавляя жителям светлого времени, в течение которого они могли любоваться на скрытое за туманом солнце. Правда, честно сказать, на солнце они все равно редко смотрели, но именно дневной свет радовал их, потому что не приходилось так крепко держаться за свои кошельки и сумки, как это следовало делать в темноте. Узкие улицы, вымощенные камнем, были заполнены людьми, которые неизменно занимались самым главным в своей жизни — зарабатывали деньги, чтобы потом их проесть.

— Подходи, покупай! Свежие овощи!

— Да где ж они у тебя свежие, я тебя вчера тут видел, капуста все та же! А картошка — ты взгляни, она же вся проросла!

— Не проросла, а начала размножаться! Я теперь вообще могу продать ее подороже как две по цене одной!

— Тьфу, жулик! — неслось с одного конца, где два джентльмена пререкались из полутьмы над прилавком припозднившегося торговца овощами.

— Рухлядь! Хлам! Собираю хлам, взамен что-то дам! — тянул свою заунывную песню старый еврей, обросший волосами до такой степени, что его голова походила на гриву льва. Он тянул за собой телегу, набитую хламом, а за ним бежала орава беспризорников, норовя что-нибудь стащить. В телеге теснились несметные богатства — сломанная газовая лампа, стул без одной ножки, прожженные тряпицы и прочий сломанный хлам, который, несомненно, в глазах босоногих мальчишек, выглядел бесценными сокровищами. Когда кучер провел коляску мимо них, еврей зло обернулся на детей, и те отпрянули с веселыми криками, держа над головой украденный сломанный стул.

— А вот и не догонишь! Не догонишь! — и они бросились врассыпную.

Из подворотни мимо домов, откуда несло ужасной вонью, слышались чьи-то крики, впрочем, на них никто не обращал внимания. Словом, каждый зарабатывал, как мог.

Мистер Зонко нервно поглядывал на часы, что-то бормоча себе под нос, не забывая при этом держаться другой рукой за край повозки. Его цилиндр подпрыгивал как сумасшедший на каждой кочке, норовя покинуть хозяина.

— А ведь он специально меня задержал, знал же, что я приглашен, слышишь, Мэтью? — недовольно сказал он, обращаясь к единственному слушателю — к юноше-кучеру.

— Наверняка, сэр! — поддакнул кучер, поправляя полы сюртука и натягивая пониже шляпу с кокардой на свои непослушные вихры. Лошадь понеслась еще быстрее, фаэтон⁴ резко свернул на узкую улочку, чудом избежав ведра помоев, которое вылилось прямо за их спинами. Мистер Зонко вцепился в дверцу фаэтона, оглядываясь и хмурясь, но ничего не сказал. К сумасбродству Мэтью он давно привык, и, наверное, именно за это его и держал (по крайней мере, так подозревал кучер). Фаэтон несся, только что не задевая дома, стоявшие по обе стороны переулка. Какая-то хозяйка, зевая, вышедшая на порог, отскочила с криком обратно внутрь своего дома, посылая им вслед проклятья.

— И вам того же, милая девушка! — крикнул ей молодой кучер, весело ухмыляясь, ведь милой ее можно было бы назвать только в темноте с закрытыми глазами.

Он натянул поводья, и лошадь вдруг вынырнула на оживленную улицу, два раза ударила копытами по мостовой и остановилась у ворот роскошного особняка.

— Прибыли, — будничным голосом произнес кучер, спрыгивая с колков. Он открыл перед мистером Зонко дверь, но тот не спешил вылезать, выглядя каким-то позеленевшим. — Вам нехорошо, сэр? — заботливо спросил он, протягивая ладонь.

— Укачало, — бесцветно произнес тот, хватаясь за протянутую руку. — Я же просил… Ты бы в следующий раз…

— Да, сэр? — с улыбкой спросил Мэтью, поворачиваясь к нему ухом. — Я вас не понял⁵.

— Ой, — мистер Зонко отмахнулся от него и поплелся ко входу, с трудом перебирая ногами, как пьяный.

— Пока-пока! — помахал ему рукой парень, мужчина махнул ему в ответ на прощание и зашел внутрь.

Теперь, пожалуй, можно внимательнее присмотреться к скучающему кучеру. Этот звонкий акцент, эти проскальзывающие словечки, которые никто не понимал, потому что они были на русском языке, выдавали в нем Матвея, хотя и прошло целых восемь лет. И это действительно был он — подросший, возмужавший, но в нем все еще угадывался тот мальчик, появившийся в этом мире холодной зимой, — те же темные карие глаза, густые каштановые вьющиеся волосы, лежавшие в еще большем беспорядке, чем у его хозяина (тот хотя бы пытался их пригладить, а Матвей на это плевал с высокой колокольни), только черты лица мальчика загрубели, стали более взрослыми и точенными — исчез мягкий подбородок, за который его когда-то дразнил отец, появилась острота в чертах лица, только кадык на тонкой шее также сильно выделялся, как и раньше. Сразу становилось ясно, на кого в экипаже заглядывались проходящие мимо барышни — на хозяина или на кучера.

Как же Матвей оказался на службе у мистера Зонко? Как он оказался Мэтью, в конце концов? Как он жил все эти годы? Что вообще происходит и какой сейчас год?! Чтобы дорогой читатель не терялся в догадках, нам придется вернуться на восемь лет назад к тому времени, когда Матвея по чистой случайности занесло в новый снежный мир (хотя с этим утверждением, вероятно, придется поспорить).

Уже много позже того момента, когда его затащили внутрь незнакомого дома, спасая от обморожения, Матвей узнал, что он оказался не где-нибудь, а в викторианской Англии — самом романтизированном времени в истории Великобритании. Как не слишком прилежный ученик школы, он знал о том, что это за страна такая, подозревал и о том, что у них есть королева, Елизавета II (если посильнее напрячь память), однако ни о какой Виктории он никогда не слышал. Впрочем, единственное, что он тогда знал наверняка — романтикой в это время даже не пахло. Пахло, скорее, отбросами и немытым телом, но об этом чуть позже.

Ровно в тот момент, когда он оказался в незнакомом доме, Матвей не думал обо всех этих тривиальных вещах, потому что ему было так холодно, что эта мысль затмевала все удивление от странной обстановки внутри дома, отсутствии электричества и диковинной одежде жильцов. Мать говорила ему, что говорить с незнакомцами нельзя, да и брать у них ничего не следует, но, когда ты сам оказался подобным незнакомцем, что же тебе делать?

Женщину, которая пустила его внутрь, как чуть позже узнал Матвей, звали Дороти Никсон. Это была очень суровая огромная женщина с обвисшим от постоянно нахмуренных бровей лицом и тонкими губами, которые она поджимала, когда была недовольна. То есть почти всегда. Видимо, поэтому ее губы были такими тонкими, считал Матвей. У нее были большие плечи, большая грудь и большие бедра, и конечно же, большие руки, почти мужские, с короткими ногтями и венами на тыльной стороне ладоней. Кожа на них была грубая от постоянной работы и подзатыльников. Поскольку Матвей на собственной шкуре вкусил, что такое подзатыльники миссис Никсон, он мог бы с уверенностью сказать, что сил она не жалела ни на то, ни на другое. И вместе с этим большим телом и некрасивым лицом миссис Никсон досталось некрасивое, но очень большое сердце. Некрасивое потому, что она не любила проявлять свои чувства, а большое потому… Ну, здесь должно быть понятно, почему про человека говорят, что он обладает большим сердцем.

Итак, именно у такой женщины нашел приют мальчик. У нее было четверо детей и муж, который любил выпить, и в целом они были типичной семьей ниже среднего класса в викторианской Англии 1880-х годов из Ист-Энда, а значит, жили как придется, ели, что придется, и занимались, чем придется. В целом, они могли считаться вполне благополучными: мистер Никсон, когда не бывал пьян, водил омнибус, но поскольку он был пьян большую часть времени, за доходы в семье отвечала в основном миссис Никсон. Возможно, именно поэтому она стала таким очень закрытым и довольно грубым человеком.

Миссис Никсон была швеей. Она шила все, что получится, все, что могла, и для любого, кто готов был заплатить пару пенсов, шиллингов или иных монет (можно отдавать и картофелем, луком, лучше всего было отдавать птицей, мясом (в исключительным случаях) и тканями).

В семье Никсонов было четверо детей, как уже было сказано. И все они работали. Старшая — Мэри, ей тогда было уже 18 лет, она работала на улицах и приносила домой неплохой заработок, являясь иногда основным добытчиком в семье, когда у миссис Никсон не бывало заказов. Средняя — Лиззи, 11 лет, разносила кресс-салат и иногда газеты по домам, и даже иногда могла позволить себе ходить в школу, но не слишком часто. Следом шел Майкл, 10 лет от роду, он был мальчиком на побегушках для одного господина, а также помогал сестре с доставкой и матери с поиском клиентов. Самого младшего звали Джим, ему в пору знакомства с Матвеем было всего 6 лет, и он уже тоже работал — трубочистом, и его единственным желанием было никогда не взрослеть (когда Матвей спросил у него, почему он этого хочет, тот ответил, что если однажды не сможет пролезать в трубу, его выгонят с работы взашей. Матвей спросил, что такое «выгонят взашей», на что Джим мрачно плюнул на землю и показал кулак. Вопрос был закрыт).

Когда миссис Никсон впустила его в дом, она тем самым взяла себе на шею еще одного дармоеда (ее слова), однако по причине очень большого сердца (слова Лиззи) по-другому поступить она все равно не могла. После попадания в тепло Матвей сразу провалился в глубокий обморок, а затем еще три дня лежал в горячке, совершенно не понимая, где он находится, и пугая детей и взрослых своими русскими словами. Все поголовно (а в этом доме жило всего 5 семей с детьми) решили, что он мало того, что цыганенок, оставленный позади табора, так еще и полоумный — в странной одежде (которую миссис Никсон вскоре сожгла позади дома, чтобы не смущать людей), со странными привычками и повадками, и конечно, весь дом желал, чтобы Никсоны от него побыстрее избавились.

Но миссис Никсон не могла так поступить, особенно учитывая, что наступало Рождество, да мальчик был на удивление чистенький, словно упал с неба прямо перед домом Никсонов. Ну, где вы видели таких цыган? Будучи очень набожной, она посчитала, что выгонять его на улицу в Рождество — это безбожно, посему оставила его до тех пор, пока он а) не умрет; б) не оправится от болезни и не уйдет сам. Однако Матвей оказался предприимчивым малым — когда он очнулся и все вокруг оказалось не просто дурным сном, а затяжным кошмаром, и мальчик понял, что он все еще не понимает, что говорят другие, не знает, где он находится, а на улице бушует суровая зима, он сначала всеми силами имитировал ужасную простуду, а стоило ему окрепнуть, бросился помогать миссис Никсон по хозяйству, молча как рыба об лед при попытках его расспросить, откуда он взялся. Да и что он мог сказать?

Спустя две недели к нему привыкли и иначе как цыганенок его не называли, вот прозвище и закрепилось. Со взрослыми ему разговаривать было тяжело — те отмахивались, когда не понимали его, делая вид, что он-де всех достал со своей цыганщиной, поэтому он быстро бросил эти попытки и принялся общаться с детьми. Ведь у кого учиться языку, как не у детей? Уже совсем скоро он знал такие необходимые для выживания в Ист-Энде слова, как «чтоб ты сдох», «приемыш», «отвали, проклятый цыган» и «чего тебе от меня надо».

С его именем тоже вышла оплошность. Когда он впервые назвал свое имя, миссис Никсон ничего не расслышала, потому что он уж слишком сильно стучал зубами от холода. Этот вопрос отложили, пока он не поправится. И тогда она спросила снова:

— Как тебя зовут? — потому что устала звать его «эй, ты» и «мальчик».

Это предложение он понял и ответил:

— Матвей.

— Что ты там лопочешь? Я тебя не понимаю, — раздраженно нахмурилась миссис Никсон.

— Я вас не понимаю, но меня звать Матвей, — снова сказал тот.

— Матвэй? — попробовала повторить она.

— Нет, Матвей.

— Матьвэй.

— Нет, Матвей.

— Мэтью, да? — в конце концов спросила женщина.

С глубоким вздохом Матвей кивнул, поняв, что это единственная альтернатива, которая не будет резать ему слух, и мальчик остался в этом мире под именем Мэтью⁶. А фамилию он выбрал много позже, когда понял, что даже безродным сиротам (именно так его позиционировала семья Никсонов) нужна фамилия в этом мире, а его собственная — Волгин — слишком сильно отдавала русским духом. Сначала он хотел взять фамилию «Никсон» — как у своей спасительницы и второй матери, в благодарность всему семейству, но те почему-то не слишком оценили благородный жест, назвав его дураком. В результате после долгих раздумий он стал зваться Мэтью Смит — разве не все ли англичане из фильмов, которые он смотрел, были Смитами? Лиззи, правда, все равно вновь назвала его дураком, который ничего лучше придумать не смог.

И, конечно, все это время он не терял надежды вернуться домой. Когда он достаточно окреп, чтобы вставать с кровати, мальчик первым делом украдкой убежал на улицу (все тут же вздохнули с облегчением, поскольку только этого и ждали), но осмотрев весь пустырь вдоль и поперек — это был небольшой перекресток двух дорог, вокруг которых не было домов, — он понуро вернулся обратно. Сколько он не ощупывал воздух, проверяя каждый сантиметр пространства, и не рыл снег вокруг, ничто из этого не помогло ему открыть окно домой, поэтому он вернулся к Никсонам (те, как назло, забыли запереть дверь), и выгнать его оказалось невозможно. Мистер Никсон «ласково» называл его вместо цыганенка тараканом, которого никак не выжить из дома.

Своими частыми походами на тот перекресток Мэтью вскоре гордо заслужил звание местного сумасшедшего, и дети пару раз даже порывались забросать его камнями. Однако стоило один раз дать сдачи, как Мэтью тут же стал главарем этом банды мелочи и быстро нахватался у них еще более грубых кокни-словечек. Его словарный запас пополнялся изо дня в день, но совсем не теми словами английского языка, которые хотела бы слышать от него миссис Никсон.

В викторианской Англии больше и дольше всего мальчика поражали нищета, грязь и бесконечное уныние. Ему было сложно представить, что место, в котором он оказался, — это настоящее прошлое, а не затянувшийся кошмар, и еще сложнее было осознать, что прошлое может быть настолько ужасным. Несколько месяцев он просыпался каждое утро и щипал себя за руку, не в силах осознать, где находится. Только получив подзатыльник от миссис Никсон, заметившей синяки на руках, он прекратил это делать. Еще дольше он не мог понять, на кой черт он вообще сдался этому семейству (семейство тоже недоумевало в одинаковой степени), но раз уж сдался, то принялся помогать им всеми силами. Он стремился доказать им свою полезность в награду за приют, чтобы его не выгнали, как только потеплеет, а затем как-то так вышло, что семья привыкла к нему, да и жители дома почти перестали называть его цыганским отродьем, и настала весна. Мальчик он был смекалистый, смешливый, и даже после трех недель непрекращающихся резей в животе из-за одной и той же картошки да хлеба он свой оптимизм не растерял. А уж когда он предпринял попытки к коммуникации (это он так называл свои неумелые попытки заговорить на английском), дело стало еще хуже. Потому что его было не заткнуть.

— Уберите вашего цыгана! — умоляла миссис Колтер, вталкивая мальчонку обратно в комнату семьи Никсон. Женщина жила одна над ними (это была редкость), а потому дети часто пугали ее под дверью или устраивали проделки днем.

— Да чтоб тебя! — орал иногда мистер Никсон, замахиваясь на Мэтью кулаком, когда тот умыкал последние остатки алкоголя, чтобы показать фокус компании, но тот неизменно ускользал, получая лишь очередной подзатыльник от миссис Никсон. Иногда мальчику казалось, что у него вся голова состоит из шишек, набитых ее тяжелой рукой.

Время в трущобах (а ведь это были еще не самые трущобы — дети Никсонов водили его в самые ужасные места, кажется, намереваясь там оставить, но он неизменно следовал за ними обратно) текло невероятно быстро. Мэтью воровал газеты в квартале получше, где читал новости — уже скоро он стал расценивать свою жизнь, как невероятное приключение или компьютерную игру: он словно бы застрял между страницами истории. Он немного потерял ощущение реальности и чувствовал вседозволенность. Так продолжалось до тех пор, пока бродяги у пивной не поколотили его так, что он еле унес ноги. Тогда он осознал, что точек сохранения в этом мире нет, и никто не даст ему начать сначала.

Это не означало, что он не искал выход. Когда он вырос из кроссовок («Удивительная вещь!» — воскликнул однажды сапожник на углу, увидев мальчика в них), у него при себе осталась только одна вещь, тем или иным образом напоминавшая о будущем и говорившая, что это не он сам себе придумал жизнь в XXI веке — подвеска в виде змеи, кусающей свой хвост. Это был какой-то известный символ, он это знал и вскоре расспросил о его значении всех людей вокруг (как только смог формировать свои мысли более-менее ясно). Естественно, бедняки понятия не имели ни о каких символах, да и змей не очень любили. Они говорили, что в Библии змей — это искуситель, подлое создание. Матвей в Бога не слишком верил (вообще, тяжело верить в Бога, если ты родился в XXI веке), но в этом мире большая часть людей была очень набожной. Когда он попытался подвергнуть сомнению существование Бога, то участь его была намного горше Ницше — ему отвесили такую затрещину, что отбили всю охоту вести философские рассуждения о теологии. Не говорил он и о том, что он из будущего. Хотя поначалу мальчик честно пытался объяснить всем готовым его слушать, что он — пришелец из будущего, на него сначала смотрели снисходительно, затем как на сумасшедшего, а под конец — с легким испугом. Поскольку в то время еще была зима, он предпочел заткнуться и не продолжать эти беседы, поскольку иначе вести их ему пришлось бы с крысами на улице. Мэтью понимал, что крысы благодарными слушателями не будут. А малым он был сообразительным, поэтому взрослым докучать перестал, решив помалкивать, и легенда о том, как он оказался у Никсонов, как это всегда бывает с любой историей, сформировалась сама собой у каждого по отдельности. Но все сходились в одном — приемыш был хоть и болтливым, но забавным и безвредным. Хотя бы и цыганом. Дети его рассказы воспринимали как сказки, поэтому взрослые махнули рукой и забыли об этом.

Самое большое омерзение в Англии у Мэтью вызывали жуткая антисанитария и отсутствие каких-либо элементарных удобств, к которым привык каждый житель XXI века. Ходить грязным ему тоже претило, но, когда он увидел, что за водой надо отстоять у колонки в очереди на морозе, потом дотащить ведра на своем горбе домой, а затем эта вода еще непременно кому-то понадобится из домашних — на стирку, готовку или просто попить, стремление мальчика мыться каждый день изрядно поутихло. Он и дома-то не слишком любил залезать в душ, как все мальчишки, а тут и подавно — очень скоро он оброс такой же грязью, как и остальные дети, и стал от них неотличим. Только его странные манеры, акцент и смешные предложения, которые он строил без знания английской грамматики, выдавали в нем чужака, но его выдумки и игры, которые он изобретал (хотя попросту «заимствовал» из своего времени), очень скоро расположили к нему всех детей в округе.

Но потом и ему пришлось отрабатывать свой хлеб. Ему было уже 13 лет, и по меркам викторианской Англии он мог считаться почти мужчиной, который был обязан помогать семье деньгами. Мэтью в жизни никогда не работал и не знал, что кроме школы есть еще такие вещи, как бегать туда-сюда по делам, помогать взрослым, красть у взрослых, а также обманывать взрослых, когда тебе это нужно. Однако большой доход мелкое воровство не давало, да и было сопряжено с некоторыми трудностями (владельцы кошельков не слишком горели желанием с ними расставаться). Поэтому мальчик вызвался помогать мистеру Никсону на омнибусе, и очень вскоре на него стали полагаться больше, чем на самого мужчину, который мог проспать, пропить или попросту свалиться пьяным с повозки. Но на жалованье мальчика довольно долго не брали — пока ему не исполнилось 15 лет, и он достаточно не подрос, чтобы уметь самостоятельно удержать лошадь. С лошадьми он общий язык нашел даже слишком быстро для мальчика из будущего. Иногда он ходил в школу при церкви вместе с Лиззи, но программа казалась ему невероятно отсталой, да и английский он гораздо быстрее изучал на улицах, чем по Библии.

Словом, быть подростком в Англии XIX века и быть подростком России XXI века — эти две непохожие жизни хоть и не скоро, но, впрочем, все равно довольно быстро срослись в единое целое. Чем старше мальчик становился, тем чаще ловил себя на мысли, что начинает забывать родной язык, поэтому завел себе привычку (совершенно дурную по мнению Никсонов) вставлять в разговоры с другими то одно, то другое непонятное для них русское словечко.

И при всем при этом он ни на секунду не забывал о доме. Единственная связь с домом — серебряное змеиное кольцо — навсегда поселилось на шнурке у него на груди, и никто, ни одна живая душа не могли у него его отнять. Однажды мистер Никсон хотел пропить серебряную вещицу, считая, что так вполне можно компенсировать все то, что Мэтью наел в их доме, но мальчик вцепился в кольцо мертвой хваткой и не отпускал, брыкаясь и кусаясь (он тогда не слишком хорошо говорил и потому не мог выразить словами, впрочем, его действия говорили сами за себя). Мужчине пришлось с руганью оставить его в покое, но после этого никто не осмеливался покушаться на подвеску.

Это кольцо было довольно большим по размеру, оно с трудом умещалось целиком в детской руке. Когда он только попал в этот мир, мальчик постоянно вертел, крутил, сжимал ее, шептал подвеске слова, пытаясь на манер Али-бабы открыть «пещеру» в тайное место, он выходил к месту, откуда прибыл и вставал в позы рейнджера, джедая, супермена и во все ему известные, но ничего не помогало: окно, казалось, закрылось навсегда. Он пробовал нагревать и, напротив, охлаждать змею, пробовал шипеть на нее, подражая Гарри Поттеру, в сердцах бросал ее на землю и топтал, а потом в порыве гнева и вовсе порывался выкинуть в сточную канаву, но каждый раз смиренно убирал обратно за пазуху. Словом, он сделал все, что мог придумать, с подвеской, а когда это не помогло — продел сквозь кольцо шнурок и стал носить на шее в напоминание самому себе, что у него есть дом где-то спустя 170 лет.

Он бы никогда и не подумал, что будет так скучать по дому, да и могут ли мальчишки в его возрасте серьезно задумываться на эти темы? Но тем не менее он скучал: по маме, по родному двору и футбольному полю, даже по школе и — о, боже! — глупом Никите.

Первоначальный шок от викторианской Англии (совсем не похожей на туманный Альбион Шерлока Холмса, который он обожал по книгам) проходил долго, но и он в коне концов прошел, оставив после себя легкое разочарование и желание выжить любой ценой. Жить-то как-то дальше надо? Ко всему-то подлец-человек привыкает, вот и он в конце концов тоже привык.

Итак, 6 лет спустя по рекомендации союза кучеров, где он околачивался все это время, а потом и вовсе работал, его пристроили в хороший и довольно богатый дом мистера Зонко, который держал прислугу и жил недалеко от Ковент-Гардена, что было с одной стороны чрезвычайно удобно (близость рынка и всевозможных таверн и магазинов), а с другой — довольно эксцентрично (мало кто хотел селиться так близко от квартала красных фонарей). Впрочем, это как нельзя кстати укладывалось в образ самого Роберта Зонко — от его странной зарубежной фамилии, доставшейся от деда-колониста из Испании, до любви ко всяким странным безделушкам и людям. Возможно, именно поэтому он с такой охотой нанял Мэтью.

Юноша долго не мог понять, где же он слышал эту фамилию, а потом наконец вспомнил — все в том же Гарри Поттере, так назывался магазин близнецов Уизли. Вообще сага о мальчике, который выжил, очень ему нравилась, но, к сожалению, в конце XIX века ее еще, конечно, не написали, так что все истории теперь жили только в его голове. Фамилия Зонко не слишком соответствовала его работодателю, вернее сказать, юноша представлял бы этого человека иначе, если бы ему назвали фамилию. Мистер Зонко не был склонен к проделкам и шуткам, он был все-таки довольно серьезным мужчиной, который имел какую-то должность в парламенте и связи со всеми в Лондоне.

Как можно отметить, поскольку книги Мэтью в детстве выбирал соответствующие, на месте его прежних знакомцев никто бы не удивился, узнав, что того занесло в Англию. Впрочем, от веры в волшебство и гениальных сыщиков мало что осталось через 8 лет, зато он сам стал первоклассным жуликом.

В те времена чтобы выжить, если ты бедняк без роду и племени (а в случае Мэтью — даже без «прошлого»), да к тому же приблудный сирота, волей-неволей приходилось идти на кражу. И Мэтью немало в этом преуспел — срезать на бегу чужие кошельки в толпе на Ковент-Гарден или выпрашивать монетку своей умильной моськой у какой-нибудь усталой проститутки — с подобным мастерством мальчик ознакомился довольно быстро. Его моральные устои от этого ничуть не страдали, ум мальчишки действовал очень гибко — ведь, допустим, если он умрет, кто же отправится домой к его родителям в Россию? Получается нехорошо. А тому толстосуму лишняя монета карман точно жмет.

Миссис Никсон воровства не одобряла, зато одобрял мистер Никсон. Девочки почти никогда не крали, а вот мальчишки этим промышляли часто. У них была целая команда голодранцев — с подачи Мэтью они называли себя бандой Оливера Твиста. За хороший улов порой можно было получить от мистера Никсона и дружеское похлопывание по голове. Несмотря на это, в первые годы своего пребывания в Англии мальчик все равно боролся с собой, когда разговор заходил о воровстве. Ведь его учили не брать чужое ни под каким предлогом. Однако оказалось, что голодать ему не нравилось намного больше. А на один худой кошелек семья могла жить неделю, или же два дня мог пить мистер Никсон. Еще неизвестно, что из этого было лучше, ведь когда мужчины не бывало дома, там царил мир и покой, а уж кому это не понравится — много лучше, чем громкий храп и ругательства.

Честный труд мальчика все же привлекал больше, поэтому он и напросился подменять отца семейства на омнибусе и немало преуспел в этом, как можно заметить.

Итак, уже почти два года Мэтью работал у Зонко, у него же и жил в комнатке при конюшне, деля ее вместе с конюхом. Мистер Зонко был ни то лордом, ни то графом, ни то еще просто парламентарием, поспевал всюду и был вхож во все места (даже в те, где ему не слишком были рады). Недоброжелателей у Зонко было порядочно — его экстравагантные идеи не пользовались большой популярностью в высшем обществе, а страсть к вычурным вещицам делала его похожим на сороку — не проходило и дня, чтобы прислуга не спотыкалась о какую-то статуэтку или этажерку и не ругала хозяина про себя.

Однако мистер Зонко при этом был отличным человеком, обладал безупречными манерами и хорошо обращался со слугами: что было редкостью, он считал их за людей. Именно он, разглядев потенциал в юноше, позволял Мэтью читать книги в своей обширной библиотеке, откуда тот почерпнул немало полезных сведений о географии, истории и Божьем слове (по настоянию мужчины), которых ему не хватало. Зонко не разрешал уносить книги в комнату у конюшни, но по дому их перемещать было можно, и не было для молодого человека в этом большего счастья, поскольку иных развлечений он себе и позволить не мог, а телевизоры, компьютеры и прочие радости новейшего времени еще не были изобретены. Из книг юноша также узнал немало витиеватых фраз, отчего его речь, и до этого блиставшая эпитетами и странными выражениями, превратилась во что-то еще более страшное, но при этом имевшее свое очарование.

Но что самое главное Мэтью ценил в Зонко — тот понимал юмор. Шутить Мэтью любил и умел, но юмор имел колкий, порой обидный, но колющий правдой, из-за чего часто бывал бит. Их первое знакомство произошло в общем-то при довольно забавных обстоятельствах. Мэтью тогда пришел с рекомендациями к дворецкому, но тот сказал, что кучера будет рассматривать хозяин лично.

Впервые вступив в такой богатый дом, юноша оробел, втянул голову в плечи и долго стоял на кухне, сжимая в руке измятое письмо с рекомендациями, пока служанка докладывала о нем хозяину. После девушка спустилась за ним и повела его по казавшимися бесконечными коридорами, заставленными всяким «хламом», как подумал про себя Мэтью, в итоге оставив юношу в гостиной. Все здесь напоминало музей, только не слишком хороший, скорее, провинциальный, где каждая комната заставлена множеством «оригинальных» вещей, составляющих интерьер, но на деле совершенно друг другу не подходящих и напоминающих скорее старую захламленную квартиру. Схожее чувство возникало и здесь. Мэтью переминался с ноги на ногу, ожидая приема у хозяина дома, но время все шло, а пресловутого мистера Зонко не было. В конце концов, юноша приметил стоящие у камина кочерги и принялся бездумно ковырять ими в стойке, в которой они стояли. С кочергами и каминами он не сталкивался, но в общих чертах предполагал об их назначении. Ему было нестерпимо скучно. В комнате пахло пылью и затхлостью. Оглянувшись по сторонам и поняв, что никто не идет, да и шагов не слышно, он выудил одну кочергу и встал в странную стойку.

— Чо-о-о май! — он сделал выпад, целясь в картину, висящую на стене. Там изображался какой-то старик в помпезных одеждах, в руках он держал свою старомодную шляпу. — Чо-о-о сун! — он крутанул импровизированный меч, меняя цель — теперь ею оказалась фарфоровая статуэтка девочки с корзинкой. Девочка осталась равнодушна к его джедайским приемам. Двумя руками взявшись за кочергу, он решил исполнить свой коронный прием:

— Сай ча⁷! — он круто развернулся, отрубая невидимому противнику голову. Прием вышел великолепным, с его скромной точки зрения, но некому было оценить его мастерство, и, к тому же, он неловко задел этажерку, с которой вниз все с той же глупой равнодушной улыбкой полетела фарфоровая девочка.

Дзинь!

Все внутренности фарфоровой девочки бесстыдно разлетелись по паркету.

— Интересно, — холодно проговорил на это стоящий в дверях мужчина.

Мэтью похолодел, он тут же встал ровно, руки по швам — ни дать ни взять образцовый лакей.

— Это не я, сэр! — воскликнул он по инерции, пряча за спину кочергу. — Ой, то есть, мне очень жаль, сэр! — он отвечал так, словно отбивал команды командиру. От страха он не понимал, что несет. — Она погибла из-за ужасного стечения обстоятельств, сэр!

Мужчина в дверях хмуро посмотрел на фарфоровые останки, а потом неожиданно хмыкнул.

— Какие это ужасные стечения обстоятельств вынудили статуэтку разбиться? — спросил он, с любопытством глядя на парня.

— Землетрясение, сэр! — без запинки произнес Мэтью. — Амплитудой 9 баллов!

— Ампли… что? Впрочем, неважно. Очевидно, это было действительно ужасное землетрясение, — понимающе кивнул мужчина, в котором Мэтью неожиданно нашел сообщника по преступлению. — Хорошо, что оно не затронуло весь остальной дом.

— Остальные предметы я смог удержать! — похвастался Мэтью, вытаскивая кочергу из-за спины и гордо демонстрируя ее целостность. — Эта комната была под моей защитой. Эти страшные мигрирующие землетрясения — истинно бич нашего времени. Ужасно локальные.

— Удивительно! — произнес мужчина, по губам его блуждала слабая улыбка. — Тебя бы следовало наградить за подобное — спасение любимых безделушек хозяина.

— Ох, не стоит, — скромно отмахнулся Мэтью. — Ведь мало кто знает о мигрирующих землетрясениях, просто хорошо, что я оказался в нужном месте в нужное время, и пострадала только эта статуэтка. Но мне действительно очень жаль, сэр, хотелось бы, чтобы это досадное недоразумение осталось между нами.

Он предположил, что этот человек — вероятно, камердинер или лакей, который пришел позвать его к хозяину и по какой-то причине чопорно поддержал его совершенно нелепый спектакль. Про себя выдохнул с облегчением — ему все равно было совершенно не по карману расплатиться за фарфоровую статуэтку.

— Ничего, все равно эта была его не самая любимая, — кивнул головой незнакомец. Наверняка, он слуга, для личного камердинера он слишком молод, судя по лицу и голосу, подумал Мэтью.

— Так что же мы будем делать с ней, сэр? — с надеждой в голосе спросил Мэтью.

— Собери все осколки, следует ее выкинуть, конечно. Ой, я хотел сказать, похоронить с честью павшую жертвой этого землетрясения. Я сейчас позову служанку, — мужчина повернулся в дверях, еще раз взглянул на парня заинтересованным взглядом и вышел.

Молодой человек вновь остался один в комнате. Он поставил кочергу на место и принялся руками сгребать осколки в одну кучку. Через некоторое время в комнату вбежала перепуганная служанка с метлой и совком. Увидев разбитую статуэтку и Мэтью рядом с ней, она заломила руки, глядя с таким ужасом, словно в комнате и вправду прошло землетрясение, разрушившее ее до основания.

— Что же ты наделал?! Я же тебя на 10 минут оставила! — воскликнула она, принимаясь яростно собирать осколки. — Как ты умудрился разбить статуэтку хозяина? Знаешь ли ты, сколько она стоит?!

— Так это не я, — продолжил свою легенду Мэтью, строя из себя оскорбленную невинность. — Можешь спросить слугу, который тебя позвал. Он все видел.

— Какого слугу? — не поняла служанка, прерывая свое занятие.

— Ну того, что только что вышел, он сказал, что позовет тебя. Он подтвердит, что я ничего не делал, — без зазрения совести снова соврал юноша.

— Ты, что, совсем идиот?! — ахнула в неверии девушка. — Это же был наш хозяин, мистер Зонко, он пришел посмотреть на тебя для должности кучера!

— Хозяин? — глупо переспросил Мэтью, и у юноши душа ушла в пятки. А ведь он только что такой спектакль разыграл! Идиот!

— А ну иди отсюда вон, давай-давай, — девушка схватила его за локоть и поволокла на выход, разумно предполагая, что даже если хозяин не будет требовать с него за ущерб, работа этому парню точно не светит. Несмотря на низкий рост, она оказалась довольно сильной. Но в дверях она столкнулась с тем самым мужчиной. Тот с легкой улыбкой смотрел на разыгрывающуюся сцену. Служанка тут же отпустила рукав Мэтью и скромно опустила голову.

— Сэр, это все этот негодник, не слушайте, что он вам тут наплел. Я сейчас же выгоню его и все здесь уберу, — тихо произнесла она, недовольно стрельнув глазами в сторону Мэтью. Тот тоже опустил взгляд, приняв самый виноватый вид, на который был способен. Про себя он все опасался, что его заставят платить.

— Но, если ты его выгонишь, кто же отвезет меня к лорду Расселу? — он испытующе посмотрел на Мэтью.

Тот понял все быстрее девушки — та только подняла глаза, глупо хлопая ресницами, когда Мэтью уже стремглав промчался мимо нее вниз по лестницам по направлению к предполагаемой конюшне, создав такой шум, что все слуги дома невольно вздрогнули.

— Не в ту сторону! — крикнул ему вслед смеющийся мистер Зонко, очевидно, его новый работодатель.

Глава 2. Туманный Альбион

Первое правило выживания в чужом мире: никогда не задавай вопросов о том, что тебя не касается. А если оно тебя все же касается, все равно не задавай. Меньше знаешь — крепче спишь, слыхал про такое?

Мистер Зонко покинул особняк леди Шанте, когда было глубоко за полночь. Его лицо было красным от количества выпитого, а потому в опустившемся тумане он не сразу разглядел свой экипаж. Но к нему мигом подскочил Мэтью, подавая руку и помогая забраться в фаэтон. Второй рукой он держал недокуренную сигарету, которую щелчком отправил в полет, попав по колесам соседней богатой кареты, выбив напоследок несколько искр. Удовлетворившись этой маленькой шалостью, он махнул рукой остальным кучерам, которые тоже зябко задвигались, стряхивая с себя дрему и карточный азарт (предыдущие три часа все они, не переставая, рубились в карты). Мужчины на его прощание не ответили, с мрачным видом про себя подсчитывая свои убытки и зарекаясь впредь садиться за один стол с Мэтью, потому что этот мелкий негодник опять обчистил их досуха.

Сам же довольный парень уже уселся на колки, хлестнул поводьями и аккуратно вывел фаэтон из двора. Теперь, когда мистер Зонко так набубенился, следовало ехать осторожно, чтобы ненароком все это выпитое не оказалось потом в коляске (а ведь так бывало частенько, а чистить ее входило в обязанности Мэтью, так что ему такая перспектива не улыбалась).

— Вечер прошел хорошо, сэр? — спросил он, прижимая руку к нагрудному карману. Вот у него-то вечер прошел отлично: в кармане тихонько позвякивали монеты при каждом мерном шаге лошади. Остальные кучера совершенно не хотели с ним играть, но после долгих уговоров согласились. Обчистить их оказалось проще простого (к леди Шанте они ездили редко, да и гости у нее бывали — высший сорт, так что у кучеров водились деньжата, а вот с Мэтью они были знакомы плохо, однако теперь ему лучше там не появляться некоторое время).

— В-восхитительно, — икнул мистер Зонко, подпрыгнув на кочке и чуть не потеряв самое дорогое, что у него было, — выпитое. — Осторожнее давай, — недовольно нахмурился он, бледными пальцами прижимая цилиндр к себе. От подобного обращения тот имел уже не слишком роскошный вид.

— Постараюсь, сэр, — откликнулся Мэтью, натянув поводья. Лошадь пошла еще медленнее. Парень вздохнул — теперь они точно еще час будут добираться. От нечего делать он принялся глазеть по сторонам, но темнота вместе с туманом были непроглядны, что даже фонари, стоящие вдоль дороги, не могли помочь ему. Приходилось быть очень аккуратным, чтобы не дай бог не задавить какую-нибудь проститутку или пьяного прохожего. Потом с констеблями проблем не оберешься.

Ночная жизнь Лондона казалась не менее активной, чем дневная. Хотя на улице еще было довольно прохладно, все-таки конец марта, а вонь и воздух сплелись в единое целое, это не удерживало людей дома.

Мэтью специально выбирал дороги пошире через районы получше, чтобы его привередливый хозяин не ворчал. Вскоре, оглянувшись, он увидел, что мистер Зонко задремал, а потому пустил лошадь быстрее.

— Приехали, — известил он, останавливая фаэтон и спрыгивая на землю. — Сэр? — из экипажа слышался лишь громкий пьяный храп. — Ну черт возьми, — вздохнул кучер.

Он открыл дверь и принялся тормошить хозяина. Через некоторое время тот разлепил глаза и непонимающе уставился на него.

— Приехали, — терпеливо повторил Мэтью. Мистер Зонко напивался нечасто, но, когда это происходило, мгновенно отключался, а после пробуждения у него напрочь отшибало память о том, что произошло. — Выходите, — он потянул его за локоть, помогая выбраться из повозки. — Мистер Колсби! — крикнул он в освещенную дверь особняка.

Оттуда уже неспешно вышел дворецкий и замер в проеме — статный мужчина слегка за пятьдесят с как будто вечно недовольным лицом. Когда Мэтью впервые с ним познакомился, он понял, что именно так и представлял бы себе какого-нибудь дворецкого чопорной Англии, если бы его об этом попросили. А с таким хозяином как Зонко, тонкие губы Колсби, сжатые в одну линию, становились день ото дня все тоньше.

Несмотря на выражение недовольства на лице (Мэтью бы сказал, что тот выглядел, словно у него под носом находилось вечно что-то очень вонючее), Колсби прекрасно выполнял свою работу, а потому он безропотно помог Зонко зайти в дом.

Мэтью наконец смог вздохнуть с облегчением. Он отогнал экипаж во внутренний двор к конюшне и пошел за конюхом.

Тот громко храпел, растянувшись на животе на кровати в небольшой комнатке, которую они делили с парнем на двоих. Пару раз ткнув его в бок, Мэтью задел ногой несколько бутылок, стоявших на полу, и те с веселым звоном покатились под кровать. Это означало, что конюх нынче вновь мертвецки пьян, и лошадью придется озаботиться кучеру. Пнув мужчину в бок со всей злости, Мэтью понуро поплелся чистить и кормить Искорку — именно так звали кобылку (имя выбрал ей юноша, потому что конюх, не мудрствуя лукаво, звал ее просто «кобыла»).

Уже после всего этого, не чувствуя под собой ног от усталости, он добрел до комнаты, скидывая сапоги, умыл лицо и руки холодной водой из таза, стоящего около двери, и уселся на кровать. Кинув взгляд на храпящего конюха, он наклонился, принявшись рыться под кроватью. Спустя некоторое время он извлек на тусклый свет газовой лампы, стоявшей у него в изголовье, сундучок, запертый на ключ. Порывшись за пазухой, юноша достал ключ на шнурке и вставил его в замочную скважину. Откинув крышку, Мэтью снова запустил руку за пазуху, доставая из нагрудного внутреннего кармана звякнувший кошель. Он метнул быстрый взгляд на конюха, а затем стал аккуратно доставать монеты по одной, складывая их в сундучок. Это была его копилка, куда он откладывал все свои сбережения.

Если дорогому читателю к этому времени уже подумалось, что Мэтью славно обжился в викторианском Лондоне и совсем забыл про отчий дом, но теперь вас, возможно, ждет разочарование. Большую часть своих сбережений молодой человек не спускал на проституток и выпивку, как все парни его возраста в Ист-Энде, а откладывал на будущее — на путешествие. Конечно же, на путешествие в Россию. Как бы ни нравилась Мэтью работа кучером и место, в которое он устроился, он уже давно для себя решил, что раз он не может попасть в свое время, по крайней мере, он будет стремиться вернуться в свою страну. Однако оказалось, что путешествие в царскую Россию — удовольствие не из дешевых, особенно для выходца из Ист-Энда, которым все его здесь считали. Все еще сильнее омрачалось тем, что у него при себе не было никаких документов — ни о рождении, ни о крещении (разумеется!), — а значит, приходилось копить и на них, вернее, на то, чтобы заплатить кому-нибудь, чтобы ему эти документы сделали — для выезда за границу.

Звякнули пенни, шиллинги и фартинги, сложенные в копилку. Мэтью поспешно закрыл крышку и снова запер сундучок, пряча его глубоко под кровать. Насчет своего соседа он не питал никаких иллюзий в честности — ведь именно тот однажды по доброте душевной (странное состояние духа для конюха) научил его мухлевать в карты. И поэтому ему не следовало знать, что в их комнате хранится подобное богатство (оно, конечно, никаким богатством не было, но для бедных людей и шиллинг — уже состояние). Конюх, неженатый и не отягощенный семьей, мог бы без зазрения совести спустить все его сбережение на выпивку и какую-нибудь не слишком красивую женщину, если бы нашел их.

Стянув с себя одежду, Мэтью юркнул под кровать, укрываясь тяжелым одеялом, которое упало на него так, словно хотело расплющить. Он еще немного полежал, привыкая к размеренному храпу соседа, а потом закрыл глаза и провалился в сон.

***

Помня о том, что мистер Зонко вчера напился, а сегодня было воскресенье, поэтому всем надлежало пойти в церковь, кучер именно поэтому самозабвенно проспал все на свете. Вылез из-под одеяла он только тогда, когда конюх с опухшим красным лицом гаркнул на него, стоя прямо над кроватью юноши.

— А ну вставай!

— Сам-то вчера спал без задних ног, скотина, — пробормотал Мэтью, переворачиваясь на другой бок, чтобы не видеть мужчину.

— Что ты там опять на своем бормочешь? — взвился конюх. Это был не слишком приятной наружности брюнет с опухшим от злоупотребления алкоголем лицом, желтыми зубами от той дряни, что он курил, и налитыми кровью глазами (виной тому опять же был алкоголь). Несмотря на то, что ему было всего тридцать, выглядел он значительно старше (на взгляд Мэтью), хотя по мнению служанок, напротив, сохранился неплохо и, хотя был не то, чтобы завидным женихом, какой-то популярностью у женщин пользовался. Он был крупным в плечах, высоким, плотного телосложения, с квадратным лицом и заросшим щетиной подбородком. Конюха звали Уильям Страут, и, если бы он не пил беспробудно, то давно бы, наверное, нашел себе работу получше и покрепче. Но его брюки были вечно в навозе и соломе, от него густо пахло лошадьми и плохим табаком, а еще он горбился, потому что привык ходить под тяжестью седла на плечах и, вероятно, собственного бессилия как-либо изменить свою жизнь.

Может быть, именно по этой причине он испытывал противоречивые чувства к мальчишке-кучеру. С одной стороны, он считал его желторотым юнцом, (Мэтью в ту пору исполнился двадцать один год), мерзким русским, которого держали на службе исключительно за хорошо подвешенный язык и симпатичную морду (хотя по мнению мистера Страута, даже у лошадей морда была значительно поприятнее), а потому его надлежало бы ненавидеть, шпынять и всеми силами указывать ему на то, что он здесь никто и звать его никак, и вообще работает без году неделя. Чем, собственно, конюх и занимался большую часть времени. А с другой стороны, этот мальчик был очень проницательным, обладал живым умом и подкупающим обаянием. Также нельзя было сказать, что он плохо знал и выполнял свое дело — с ездой и лошадьми у него ладилось, с хозяином он и подавно нашел общий язык с первой встречи (весь особняк Зонко был в курсе про ту историю найма Мэтью). Мэтью в силу некоторого юношеского максимализма подозревал, что тот просто ему завидует, поэтому не воспринимал его тычки и издевки всерьез. Его давно уже ничто не задевало сильно, потому что жизнь в Ист-Энде покрыла его своеобразной непробиваемой броней. Кроме того, в пьяном состоянии мистер Страут иногда любил побеседовать, обнаруживая цепкий ум и страсть к философским рассуждениям, на которые мало кто был способен из знакомых парня. А еще он, скрывая это всеми силами так усиленно, что об этом, конечно, знал каждый в особняке, обожал страшные истории, покупая себе «Грошовые ужасы»⁸ и пряча их в каморке под кроватью. Эта черта его характера, случайно обнаруженная Мэтью, казалась ему довольно… милой, что ли.

Вот таким персонажем был сосед Мэтью, который всерьез намеревался сейчас вылить на него ведро воды, если парень сейчас же не встанет.

— Хозяин велел запрягать в церковь, — грозно буркнул он и пошел на выход. На пороге он оглянулся, нерешительно потоптался на месте и вышел, в сердцах хлопнув дверью. Убедившись, что тот ушел, Мэтью наконец высунул нос из-под одеяла, потянулся и резко отбросил его в сторону.

Он вскочил на ноги, чуть не упал от того, что потемнело в глазах, и принялся натягивать сапоги и сорочку. Как назло, а впрочем, как всегда, времени на то, чтобы позавтракать, у него не оставалось. Наскоро умывшись и выпив глоток воды, он помчался на кухню через двор, крича:

— Лиззи! Лиззи! — перепуганные птички, спокойно себе ищущие зеленые ростки на вытоптанном дворике, взметнулись в воздух. Лошадь в конюшне чихнула от неожиданности, а мистер Страут чуть не уронил щетку в ведро.

— И незачем так орать, — недовольно пробормотал он, наклоняясь за водой. — Ишь, еще и лошадь плохо почистил, — на самом деле он придирался, потому что чувствовал некоторую вину перед парнем за то, что вчера уснул до его возвращения, и лошадь пришлось мыть тому в ночи. Все-таки, эту часть работы должен был выполнять конюх.

Мэтью тем временем чудом кубарем не скатился по крошечной лестнице в две ступени в коридор и свернул прямо в кухню со столовой для прислуги, испугав миссис Пирс — почтенную вдову, а по совместительству кухарку у Зонко.

— Вот разорался с утра пораньше! — проворчала она. Женщина как раз убирала остатки завтрака со стола, тоже готовясь к выходу. — Не кричи Лиззи, она уже оставила тебе завтрак, ведь знала, что ты все равно все проспишь.

Женщина указала на край стола, где стоял стакан с молоком, а также тарелка с вареным яйцом и куском хлеба.

— Как она смогла предугадать столь невероятное развитие событий? — расплылся в улыбке парень. — Доброе вам утро, миссис Пирс, — он отвесил ей глубокий шутливый поклон, из-за чего его сюртук, который он забросил на плечо, съехал вниз и упал на пол.

Миссис Пирс хмыкнула, глядя на эту картину.

— Действительно, — скептично заметила она на слова юноши. — Надеюсь, что уж в этот раз Его Преподобие Джеймс Уиллоби не пустит тебя на порог. Вот было бы настоящее воскресенье у Господа сегодня! — сказала она. Эта были слова, сказанные с определенным смыслом. Преподобным Уиллоби звали местного пастора, который хоть и проповедовал любовь ко всему живому, но почему-то его любовь не распространялась на Мэтью. Впрочем, все также единодушно полагали, что, если позволить Мэтью не ходить в церковь, тот в конце концов пойдет по бесовской стезе и его душу будет не спасти. Одно можно было сказать наверняка — приходской священник в Ист-Энде наверняка от души поблагодарил Бога, когда мистер Смит отправился на службу конюхом в совершенно другой район Лондона.

Не то, чтобы Мэтью плохо себя вел на воскресных службах в церкви. Впервые попав в нее в юности вскоре после попадания в этот мир (это был какой-то обязательный ритуал этого мира, как ему показалось сначала), он с восторгом ребенка рассматривал прихожан и их пусть и бедные, но нарядные одежды, а также пастора с добрым лицом, который держал в руках красивую книгу. Однако по мере того, как совершенствовался его английский, исчезало и это волшебное ощущение иного сказочного мира в стенах церкви. Белые стены, неудобные скамьи, скучная проповедь и невозможность двигаться, когда хотелось бегать и прыгать, как любому нормальному подростку, вконец вгоняли его в скуку. Чтобы как-то разогнать ее, он принялся донимать Преподобного своими вопросами, смысл которых сначала можно было списать на детскую любознательность, но которые затем превратились в откровенно еретические и опасные речи. Уже вскоре у него возникли ожесточенные дебаты со священником, которого он называл не иначе как странным для других русским словом поп, но поскольку оно было похоже на римское «папа», пастор, Преподобный Джордж Нэрроу, был в ярости — англиканская церковь никогда не назовет себя выше королевы!

Несколько угроз отлучить его от церкви не возымели никакого эффекта — мальчик и так не считал себя прихожанином гордой и холодной церкви Англии. Да и вопросы у него были довольно странные: «Почему Бог разрешил людям умирать в страданиях?» «Почему Бог ни с кем не говорит, раз уж он существует? Со своими самыми верными фанатами мог бы и пообщаться!» «Фанаты — это люди, которые очень… как это по-английски… очень сильно любят какого-то человека, вот». «Бог не человек, но разве мы не созданы по его образу и подобию? Значит, он такой же, как и мы. Вообще, человек очень скучный. Я бы добавил нам, эти, как их, крылья». «Почему я должен принимать на веру все ваши слова из Библии?» «Почему вы на меня кричите, а как же любовь и всепрощение?» «Что значит «отстань от меня со своими вопросами»?» «Миссис Никсон, отпустите, пожалуйста, ухо, я больше не буду!» Словом, как вы видите, совершенный безбожник и невежда! Мальчик забрасывал бедного пастора вопросами разного характера. Тот про себя называл его не иначе как «ужасный дарвинист» и «исчадие ада». Вернее, то были «ласковые» прозвища мальчика для узкого круга церковных служащих в приходе Ист-Энда, а миссис Никсон он позиционировал ребенка только как «пропащую душу», что изрядно расстраивало набожную женщину.

А кроме того, ему все надо было потрогать! В первое же посещение церкви он потрогал Библию, постамент, все скамейки в церкви, загасил пару свечей, ткнул пальцем в икону и даже в сутану пастора после службы. И один раз ущипнул Лиззи, от чего та ойкнула в самый неподходящий момент, когда Его Преподобие Джордж Нэрроу возвел вверх руки, дойдя до кульминации своей проповеди (к чести последнего, тот постарался не обращать на это внимания, чтобы не усугублять испорченный эффект, а Лиззи покраснела так густо, что не разговаривала с ним еще два дня).

Однако, когда после этого посещения миссис Никсон услышала мало лестного в адрес своего приемыша, а дома он получил за это взбучку, он пообещал вести себя прилично («Хотя бы в церкви», — сказала ему миссис Никсон). Воскресная служба была одним из немногих проблесков света и радости в жизни семейства, и вскоре он это с отчетливостью осознал, а потому и правда стал вести себя как примерный мальчик во время каждого посещения церкви (а он старался уклоняться от этого действия, насколько позволяли возможности), но вопросы задавать не мог перестать, просто они стали более изощренными и частными.

Вот именно поэтому Преподобный Нэрроу до сих пор с содроганием оглядывал приход каждое воскресное утро и вздыхал с облегчением, а Преподобный Джеймс Уиллоби такого о себе сказать, увы, не мог. Непонятно, были ли они знакомы, но чувства к Мэтью Смиту питали точно одинаковые.

Больше всего Мэтью раздражало, что в драгоценное утро воскресенья приходилось вставать в такую рань (а оно всегда было священным днем не только потому, что это был единственный выходной у большинства простых работяг, а еще потому, что с малых лет, когда он еще был в своем времени, мальчик с удовольствием позволял себе валяться до обеда, а только потом приниматься за понедельничные уроки, и никто ему не говорил ни слова против). У него, как у кучера, выходные были, когда придется — когда мистеру Зонко наскучит куда-то ездить, например, что бывало не так часто, как хотелось бы кучеру, уж очень тот любил шляться по гостям, как называл это Мэтью.

Сидя за столом и поглощая свой завтрак, Мэтью смотрел, как миссис Пирс любовно протирает стол, за которым обычно ела прислуга. Ему пришлось поднять свой стакан, чтобы позволить ей вытереть стол и в его уголке. Закончив с уборкой, женщина аккуратно свернула тряпочку и повесила на крючок. Затем она сняла свой фартук, и, также аккуратно сложив, оставила его на спинке одного из стульев — на том, на котором обычно сидела. Теперь кухня блистала, и, уперев руки в бока, миссис Пирс уставилась на юношу. Он был единственным пятном на кухне, которое мешало кухарке сказать, что все дела ее до церкви завершены.

— Доедаю-доедаю! — с набитым ртом он мгновенно понял этот взгляд. Он залпом выпил молоко, вскочил из-за стола и, отвесив еще один поклон в знак благодарности, помчался с кухни, в дверях во двор чуть не сбив с ног молодую служанку. — Лиззи! — радостно воскликнул он, хватая ее за талию и кружа в импровизированном танце.

Девушка тут же вырвалась, отвешивая ему подзатыльник — не стоило и гадать, откуда у нее были подобные привычки. Лиззи хоть и была намного симпатичнее матери (по скромным меркам Мэтью, выросшего на красотках из фильмов), но унаследовала от нее нахмуренные брови и тяжелый подбородок, которые изрядно портили ее в целом миловидное лицо. Зато губы ей достались от отца — с большой нижней губой, изящные и розовые (на лице мистера Никсона они смотрелись странно, откровенно говоря). Если бы она их не сжимала, как мать, то выглядела бы еще симпатичнее. В свои 19 лет она была немного слишком худощавой, не очень высокой, но с красивыми светлыми волосами, которые вились на кончиках, придавая ей изящности. А особенно потрясающими были у нее глаза — зеленые с коричневым, обрамленные густыми ресницами.

Несмотря на ее привычку бить Мэтью по голове за провинности, она была его самым близким другом, а потому самой замечательной и самой красивой в глазах юноши. Хотя из-за подзатыльников он иногда хотел бы думать иначе, но не получалось.

— Пусти, дурак! Говорили тебе не носиться по дому, — гневно произнесла она, оправляя платье. Девушка уже сменила свой обычный наряд служанки на простое выходное платье темно-коричневого цвета. Не сказать, чтобы этот цвет особенно шел ей и ее глазам, но на скромное жалованье горничной иного позволить она себе не могла. — Опять все проспал, — пожурила она его, оглядывая его внешний вид.

— Так и есть, — сознался Мэтью, наконец застегивая жилетку и накидывая сюртук на плечи. — Но ведь все равно собрался вовремя.

— Вероятно, за это следует поблагодарить мистера Страута, который тебя разбудил, — с сомнением в голосе проговорила Лиззи. Мэтью тут же потупил взгляд. Гордиться было и правда нечем, однако у него имелись возражения.

— Да если б он меня не разбудил, то прослыл бы совершенно бессовестным! — вспылил молодой человек. — Знала бы ты — вчера вернулся, а он спит пьяный без задних ног. Искорку пришлось чистить и кормить мне, а ведь на мне еще фаэтон. Лег спать только в три, — не преминул пожаловаться он.

— Бедный, — не слишком искренне пожалела его девушка, улыбаясь краем рта. Она подошла к нему ближе, поправляя воротничок сорочки, который так и стоял за шеей. — Вот ведь неряха, — снова заругалась она, принявшись отряхивать его многострадальный сюртук, где только не побывавший за сегодняшний и вчерашний день.

На лице Мэтью расплылась довольная улыбка, он безропотно сносил эти легкие похлопывания по сюртуку.

Уже восемь лет он не понимал, зачем и мужчинам, и женщинам здесь нужно столько одежды, что процесс одевания превращается в пытку. Всякий раз видя, как собирается миссис Никсон в церковь, он от души жалел женщин викторианской эпохи. Возможно потому, что он родился в XXI веке, именно поэтому он не придавал своему внешнему виду большого значения. В юности носясь по улицам он ходил в таких лохмотьях, что даже семейству Никсон становилось стыдно за приемыша, однако того это нимало не смущало — напротив, неприглядный вид позволял оставаться незамеченным в очень многих местах и пробираться туда, куда не разрешалось. Словом, до поступления на службу кучером омнибуса Мэтью понятия не имел ни о неудобных узких сюртуках, ни о жилетках, ни о пальто. Он надевал в церковь приличную сорочку и одни единственные штаны, из которых вскоре вырос и щеголял голыми худыми лодыжками. «Курам на смех», — сокрушался мистер Нэрроу.

— Запрягай, — хмуро произнес появившийся в воротах конюшни мистер Страут, с недовольным видом оглядев открывшуюся ему сцену. Ни для кого в доме не было секретом, что с тех пор, как к ним на службу поступила Лиззи (а было это без малого полгода назад), характер мужчины еще сильнее испортился. Он сделался еще неразговорчивее и недовольнее, и всякий раз глядя на молодое лицо Лиззи, его брови опускались настолько низко, насколько могли, а губы поджимались. При этом он никогда с ней не заговаривал, кроме приветствия за столом, и Лиззи призналась Мэтью однажды, что побаивается его, думая, что конюх ненавидит ее до глубины души. А еще он ей совершенно не нравился тем, что не упускал случая бросить издевку в сторону Мэтью и особенно в ее присутствии сказать юноше что-то грубое. Но поскольку она боялась ему отвечать из-за того, что он без малого был ее в три раза больше, она помалкивала, но наедине с юношей не успокаивалась, пока не отводила душу, плюясь в его сторону ядом. Словом, эти двое, казалось, не любили друг друга совершенно взаимно.

— Ладно, увидимся в церкви, — тут же бросила Лиззи, низко опустила голову, вжимая ее в плечи и, даже не взглянув в сторону Страута, быстро поспешила прочь. Прислуга добиралась до церкви самостоятельно, но Лиззи всегда занимала Мэтью место в дальнем конце вне зависимости от того, придет он или нет.

— До встречи, — помахал ей вслед парень, пожав плечами. Он был не слишком восприимчив к чужим эмоциям, но ощутил, что, кажется, между Лиззи и Страутом что-то произошло, потому что атмосфера стала какой-то неловкой. А Лиззи, обычно демонстрирующая холод в отношении мужчины, сейчас сбежала, только его заметив. — Вы что, за завтраком хлеб не поделили? — пошутил он.

— Не твое дело, — процедил тот, вручая ему поводья. — Я ушел.

Мэтью решил, что это и правда не его дело, и стал запрягать Искорку в фаэтон. Страут постарался на славу — шкура кобылы блестела, начищенная, сбруя отливала серебром.

— Ну-ну, девочка, надеюсь, хоть ты выспалась, — широко зевнул парень, гладя лошадь по морде. Та взглянула на него с укором, — беру свои слова назад, только мы с тобой в этом доме трудоголики.

Искорка раздула ноздри и фыркнула, оставшись равнодушной к его словам.

Он вскочил на колки и хлестнул поводьями, выезжая с заднего двора. Небольшой особняк мистера Зонко имел задний двор с проездом, где размещалась крохотная конюшня, маленькая сторожка конюха и кучера, пара деревьев да чахлая клумба. Сам трехэтажный дом был построен из кирпича, и фасад его выкрашен в коричнево-желтый цвет без каких-либо украшений. Он был довольно узким, плотно примыкая к соседним зданиям, и в целом не обладал ни изяществом, ни богатством убранства. Мимо такого дома вы бы прошли не задумываясь. Однако наличие заднего двора и подъезда для лошади добавляло ему немалую ценность среди остальных домов на улице. Впрочем, это не мешало Мэтью часто биться головой о потолок арки, поэтому сейчас он благоразумно пригнулся.

Из дверей главного входа вышел готовый к выходу мистер Зонко. Мэтью поприветствовал его легким поклоном, спрыгивая, чтобы открыть дверь фаэтона. Про себя он со злорадством отметил, что тот выглядит не менее помятым, чем кучер — похмелье было налицо. Он выглядел уставшим, под глазами залегли синяки, из-за чего его длинное лицо казалось еще вытянутее.

— Я уже заждался тебя, — хмуро проговорил мистер Зонко, устраивая на коленях свой цилиндр (другой, не вчерашний, тот, кажется, приказал долго жить), чтобы он не слетал в дороге с головы (подобные конфузы с ездой Мэтью уже случались, так что теперь он заблаговременно снимал головной убор и клал на колени).

— Искорка упрямилась, — тут же отозвался кучер, без зазрения совести свалив всю вину на кобылку. Та, словно почувствовав, повернула голову и с упреком посмотрела на него левым глазом.

— Теперь мы опаздываем, — еще более хмуро произнес мистер Зонко. Опаздывать он не любил, но еще больше он не любил, когда ему непременно нужно было быть вовремя, как, например, к службе в церкви.

— О, это не беда, сэр, — сказал кучер, улыбаясь во все тридцать два. Лицо Зонко как будто потеряло еще пару оттенков, сделавшись совершенно серым. Конечно, не проблема, для Мэтью ничто не являлось проблемой в плане опозданий, потому что… — Только держитесь крепче! — он хлестнул поводьями, и коляска сорвалась с места.

***

— Ну вот, я же говорил, что успеем, — произнес довольно Мэтью, тормозя. Белый, как полотно, мистер Зонко наконец отцепился от двери коляски, за которую крепко держался всю дорогу. — Вам, право, надо поставить поручни такие, знаете? Ах точно, вы не поймете. Тогда я, пожалуй, установлю их для вас. Будет как в автобусе, только с комфортом, — болтал парень, помогая хозяину вылезти из коляски.

Тот бессознательно кивнул, совсем не прислушиваясь к его словам — его главнейшей миссией было удержать завтрак в себе. Они только что промчались милю по переулкам меньше, чем за пять минут. Кучер фамильярно похлопал его по руке и слегка подтолкнул, придавая верное направление. Мистер Зонко, еле шевеля ногами, побрел ко входу в церковь, прижимая цилиндр к груди. На голове у него было нечто, похожее на воронье гнездо. Вот именно поэтому Зонко ненавидел, когда он куда-то опаздывал. Разрываясь между нелюбовью опаздывать и нежеланием погибнуть молодым, врезавшись в дом на фаэтоне, мужчина до сих пор не мог сделать уверенный выбор и каждый раз жалел об этом.

Оставив фаэтон среди других колясок, он снял свою шляпу и зашел в церковь. Это была красивая церковь с высокой колокольней, откуда звон колоколов разносился далеко за Темзу, недалеко от берега которой она стояла⁹. Кажется, у прихода были какие-то датские корни, но северный дух без следа растворился в лондонском тумане. Внутреннее убранство в черно-белых тонах нравилось молодому человеку, да и строгая красота, так присущая англиканским церквям, ему была по душе. Намного сдержаннее вычурного золота и росписи стен в русских храмах.

Поскольку он мчал во весь опор, они прибыли раньше срока, и прихожане еще не собрались. Мэтью занял свое местечко позади, глядя, как впереди усаживаются чопорные дамы. Среди прихожан этой церкви были в основном либеральные виги (о том, кто они такие, Мэтью знал только из рассуждений мистера Зонко, который обожал желтый и ужасно не переваривал тори), может быть, поэтому Зонко старался не пропускать службы — после служб он часто задерживался обменяться парой слов с другими мужчинами (один из них, по слухам, знал самого Уильяма Гладстона и частенько хвастался этим в беседах, чем изрядно раздражал всех говоривших с ним).

Словом, по впечатлению Мэтью, церковь для Зонко была не местом прославления Бога, а эдакая еженедельная встреча анонимных и не очень скамеечных политиков, с удовольствием почтенных дам, перемывавших косточки проклятым тори.

Мэтью заскучал. Он смотрел по сторонам, глазея на молоденьких барышень в платьях с узкой талией и их многоуважаемых мамаш или гувернанток, когда взгляд его неожиданно наткнулся на женщину, сидевшую в первом ряду. Она привлекла его взгляд, потому что среди цветастых выходных нарядов и всевозможных шляпок она единственная была одета в черное с ног до головы, а верхняя половина ее лица, когда она неожиданно повернулась, словно почувствовав его взгляд, была скрыта короткой вуалью. Когда она повернулась, Мэтью готов был поклясться, что посмотрела она именно на него, и от этого неоднозначного взгляда он примерз к месту. Что-то в этой женщине инстинктивно испугало его, он дернулся, но не отвел взгляд, совершенно бесцеремонным образом уставившись в ее лицо. Скрытый вуалью взгляд словно исследовал все его лицо, а затем губы, видневшиеся из-под черного кружева, расплылись в холодной усмешке. Мэтью почти услышал, как она тихо хмыкнула, хотя, разумеется, на таком расстоянии это было невозможно.

Она отвернулась, но кучер продолжал ее рассматривать, буквально прожигая ей спину взглядом, когда его неожиданно толкнула в бок Лиззи, усевшаяся рядом с ним. Она немного запыхалась от быстрой ходьбы, и все внимание Мэтью тут же переключилось на нее.

— Долго вы, — сказал он, глядя, как Лиззи поправляет узел под подбородком от своей шляпки. — Красивая шляпка, — сказал он, видимо, она почему-то надела ее после того, как они попрощались. — Новая? — его взгляд невольно вернулся к женщине.

— Старая, — отрезала Лиззи, перестав теребить узел и уставившись в направлении его взгляда. — На что ты смотришь?

— Ни на что, — спохватился парень, чуть двигаясь на скамейке, чтобы остальные тоже могли сесть.

— Конечно, если мчаться на коляске, останется время на разглядывание всяких дамочек, — шепотом пожурила его девушка, заставив отвести взгляд от спины той самой «дамочки». Он хотел ответить на эту шпильку, но на паперти показался священник, и разговоры затихли. Началась воскресная служба.

Однако внимание Мэтью было большей частью сосредоточено на загадочной даме. В общем-то, ничего загадочного в ней не было — наверняка, это молодая (или не очень, как тут понять?) вдова, которая недавно переехала в эту часть Лондона. Но что-то в ней притягивало его взгляд снова и снова. Спустя некоторое время юноша наконец с изумлением заметил, что соседом дамы оказался мистер Зонко, и спустя какое-то время он, забыв, что сидит в первом ряду прямо перед очами священника и Бога, наклонился к женщине, которая ему что-то шепнула. Это удивило кучера еще больше — не столько тем, что женщина заговорила первой (по нравам викторианской Англии это было совершенно немыслимо), сколько тем, что мистер Зонко был невероятно скромным и не умел разговаривать с женщинами и вообще старался держаться от них подальше, чем немало огорчал своих престарелых родителей. А тут на тебе — болтает с вдовушкой прямо во время службы: Мэтью видел, как изгибаются губы женщины в улыбке, когда она поворачивалась к нему. Всю службу молодой человек пропустил мимо ушей — он наблюдал за этим странным диалогом, и Лиззи пришлось несколько раз его одернуть, когда пришла пора вставать. Стоило службе закончиться, она повернулась с нему и что-то сказала:

–…мой… — произнесла она в его сторону.

— Что? — очнулся молодой человек, поворачиваясь к ней и понимая, что прослушал все, что сказала девушка.

— Я говорю, матушка приглашала нас сегодня зайти домой, — раздраженно повторила мисс Никсон.

— Ах, отлично. Как только разберусь с Зонко, можем сразу отправиться, — тут же отозвался он, поднимаясь со своего места. Они вышли из церкви под руку и Мэтью оставил ее, подходя к коляске. Но мистера Зонко почему-то все не было и не было. Когда мужчина наконец вышел из церкви, он вел под руку ту самую вдову. Мэтью тут же подскочил к ним.

— Сейчас подъеду, сэр, — отрапортовал он, исподлобья разглядывая женщину. Она была не очень высокого роста, ниже Зонко и его самого, в черном словно ночь платье достаточно модного кроя с такой же черной верхней курткой и перчатками. Голову с уложенными темными густыми волосами украшала шляпка с плотной вуалью, закрывающей верхнюю половину лица. Мэтью про себя подивился: как она вообще что-то видит? Открытыми оставались только острый подбородок и часть шеи. И полные, ярко накрашенные губы.

— Не нужно, — остановил его жестом мистер Зонко, оглядываясь на свою спутницу. — Миссис Спелл предложила прогуляться вдоль Темзы, так что возвращайся без меня.

Мэтью изумленно поднял левую бровь: его господин не то, что гулять, до соседней комнаты-то ленился ходить, предпочитая гонять слугу. Да и прогулка вдоль Темзы в это время года — сомнительное удовольствие: туман, ветер и прохлада, несмотря на пробивавшееся солнце.

— Как скажете, — он отвесил небольшой поклон. — Откуда прикажете вас забрать?

— Не стоит беспокоиться, мальчик. При необходимости мы возьмем кэб, — высокомерно заявила женщина, стоящая рядом. В этот на удивление светлый и солнечный день своими черными одеждами она неизменно притягивала взгляды выходящих из церкви. Ее губы под вуалью вновь изогнулись в усмешке. Мэтью невольно разозлился — какой из него мальчик? Что не так с этой дамочкой?

— То есть до вечера я вам не понадоблюсь? — уточнил Мэтью и получил в ответ легкий кивок.

Юноша пошел к коляске. Неожиданно ему в голову пришла мысль, и он стегнул поводьями, выезжая на улицу. Несколько мгновений спустя он увидел Лиззи, шагающую вместе с остальными слугами.

— Лиззи! — окликнул он девушку, распугивая каких-то попрошаек, которые бросились подальше от колес экипажа. — Мистер Зонко отпустил меня до вечера, не хочет ли мисс прокатиться с ветерком до Ист-Энда? — подмигнул он девушке. Та покраснела — наверняка от злости, и оглянулась на остальных слуг.

— Что ты себе позволяешь? — спросила она сквозь зубы, приблизившись к нему, сидящему на колках. — Кто разрешил тебе взять фаэтон, да и в Ист-Энде у тебя его украдут, стоит только отвернуться. Как потом будешь расплачиваться?

Мэтью почесал голову. Об этом он не подумал.

— Ну тогда по крайней мере я могу прокатить мисс с ветерком до особняка? — спросил он.

Девушка покраснела еще больше.

— Ты совсем ничего не понимаешь, — полушепотом сказала она, оглядываясь на остальных слуг. Самым недовольным выглядел мистер Страут — он скрестил руки на груди, глядя на эту сцену. Она подошла ближе и, понизив голос, сказала:

— Если ты одну меня повезешь, куда же это годится? Да и не разрешается слугам ездить в хозяйской коляске. Вот же ты дурак. Тебя потом поколотят.

— Садись ко мне на колки, — предложил молодой человек, указывая на место рядом с собой. Там действительно еще оставалось немного пространства для второго человека.

— Я тебе что, лакей? — взвилась девушка, скрещивая руки на груди точь-в-точь как мистер Страут.

— Да давай! — уговаривал он.

Видя, что вразумить его не удастся, Лиззи собиралась развернуться и уйти, но обнаружив, что остальные, устав ее ждать, пошли вперед, весело перекидываясь фразами, она переменилась в лице.

— Ладно, — сдалась мисс Никсон, поднимая полы платья и забираясь на колки с помощью руки, протянутой парнем. — Но только в этот раз. Вот вечно из-за тебя бардак, — не переставала бурчать она, разглаживая юбку.

— Я бы на твоем месте за что-нибудь держался, — весело предупредил ее Мэтью, хлестнув Искорку. Та, поняв зов кучера, сорвалась с места. Лиззи сразу же поняла, что это были не пустые слова, но «держаться» было ровным счетом не за что! Поэтому ей пришлось мертвой хваткой вцепиться в локоть парня, который весело рассмеялся. Они обогнали слуг, ловко лавируя между прохожими и экипажами на улице, и Лиззи оставалось только придерживать шляпку, чтобы не улетела, да стараться не свалиться.

Через пять минут они были у дома.

— Спасибо, — Лиззи спрыгнула на землю на ватных ногах и поправила шляпку, правда прическу было уже не спасти. — Надеюсь, больше я с тобой никогда в жизни не поеду, — отчеканила она, заходя в особняк.

Звонко рассмеявшись, Мэтью повел лошадь в конюшню. В этом мире никто, ровным счетом никто не ценит его блестящих навыков управления фаэтоном! А ведь это посложнее, чем водить машину. Но ведь им этого не объяснишь…

Со спокойной совестью он оставил Искорку в стойле, чтобы ею занялся мистер Страут. В конце концов, это его работа. Пока его соседа еще не было (идти было недалеко, но Мэтью ездил и правда очень быстро), он украдкой достал из своей копилки несколько крупных монет и немного мелочи. Убирая все на место, он чуть не подпрыгнул, когда услышал шаги, спешно заталкивая сундучок поглубже.

— А, это ты, — разочарованно произнес он, увидев на пороге мистера Страута. Видимо, все вернулись из церкви.

— А кого ты ожидал увидеть? — буркнул тот, снимая свой выходной наряд, который отличался от обычной одежды только тем, что был почище да поопрятнее.

— Конечно, прекрасную незнакомку, которая волею случая оказалась в беде и пришла просить меня о помощи, — отозвался Мэтью, тоже решив сменить одежду.

Страут презрительно фыркнул. У Мэтью, как и у мистера Страута, одежды было совсем немного, да и не нравилось ему, что здесь нельзя было пойти в магазин и купить нужный тебе размер. Нет, магазины были, но одежда вся была безразмерная, как бы сказала миссис Никсон — «на вырост». А по размеру следовало заказывать, либо искать с рук, что было чрезвычайно неудобно. Но самую большую головную боль ему приносила обувь — здесь были либо сапоги, либо ботинки, а кроссовки еще не существовали (когда его старые из будущего стали ему совсем малы, он предусмотрительно их сжег — все-таки про время и пространство немало книжек и фильмов в его времени было написано, а значит, про то, что нарушать временную канву нельзя, он смутно догадывался). Юноша застегнул пуговицы на сорочке и оправил свой повседневный сюртук. Они с конюхом одновременно посмотрели друг на друга и вздохнули. Один вздыхал, что он никогда не будет таким же широкоплечим и высоким, как второй, а тот горевал по упущенным годам молодости и своему некрасивому лицу. Разумеется, ни один из них другому в этом не признался.

Мэтью вышел на улицу, крикнув Страуту «Лошадь на тебе!» и тут же ускорил шаг, чтобы не получить от конюха за то, что сказал ему только сейчас, когда тот переоделся. На кухне его уже ждала Лиззи, держащая в руке корзинку и накинувшая на плечи старую шаль. Он тут же выхватил у нее корзинку из рук и выставил вперед локоть, предлагая за него ухватиться.

— Моя госпожа готова? — серьезнейшим тоном спросил он.

Лиззи нахмурилась и пошла на выход, ничего не говоря.

Мэтью вздохнул снова: вот столько лет он ее знает, но эти чопорные нравы Англии совершенно отбивали у любого человека чувства юмора! Казалось, что любимое выражение лица у викторианцев — это нахмуренные брови и унылое выражение (совсем как у их любимой королевы). А ведь он к ней относится как к любимой сестре, которой у него никогда не было, и она в действительности была его самым близким другом.

Помахивая корзинкой, он неторопливо направился за ней. Поскольку место их нынешнего обитания располагалось довольно далеко от Ист-Энда, идти было порядочно. Но они освободились раньше времени, погода стояла сносная, и потому молодые люди решили прогуляться. Вернее, прогуляться решила Лиззи, которая любила экономить, а потому не хотела даже думать о том, чтобы нанять кэб или сесть на омнибус. К тому же они собирались зайти на рынок и купить свежих овощей для миссис Никсон. Поэтому они неторопливо направились по узким улицам Лондона.

Если бы Мэтью в 12 лет спросили, каков Лондон из себя, у него бы наверняка возник образ из фильмов про Гарри Поттера и Шерлока Холмса — эдакий старинный город со светлыми зданиями, в котором местные жители степенно ходят по улицам и любят поболтать за чашкой чая, а в подворотне обязательно скрывается проход в волшебный мир, и на улице можно встретить знаменитого сыщика. Разумеется, это в корне отличалось от его настоящего впечатления. Лондон, с которым он познакомился вживую, был грязным и неприветливым, вечно сумрачным и влажным. Даже в последних числах марта в воздухе висело зловонье и туман, который превращал солнце на небе в нечеткий шар света. Оказалось, что по погоде Лондон очень похож на его родной город, но по обстановке — ни капли.

Степенных жителей здесь тоже не наблюдалось. Город вечно кипел жизнью — все куда-то спешили, и двое медленно продвигались по переполненным улицам. В конце концов, Мэтью все же взял девушку под локоть, чтобы та не оступилась и не оказалась в луже или грязи.

— Надо было взять кэб, — в который раз наступив во что-то очень неприятное, вздохнул Мэтью.

— Раз в год вылезаешь пройтись по Лондону пешком и все равно ноешь, — парировала Лиззи, приподнимая подол своей юбки, чтобы не запачкаться.

Она была права: привыкнув находиться на метр выше всех остальных, Мэтью забывал, что ногами вообще-то надо пользоваться не только для того, чтобы бегать по дому и причинять беспокойство миссис Пирс на кухне. Мэтью молча согласился с доводом Лиззи и придержал ее за локоть, чтобы мимо них промчался чей-то экипаж, чудом не заливший их водой. Он замолк на мгновение, а затем снова принялся весело болтать.

С самого раннего детства мальчик был изрядным болтуном. Его было не заткнуть даже хорошим подзатыльником (а миссис Никсон, поверьте, собаку съела на этом способе), поэтому Лиззи привыкла в моменты особой болтливости юноши просто не обращать на него внимания. Тем более, что слова, доносившиеся из его рта, зачастую были ей непонятны — он мог сыпать словечками на незнакомом языке или внезапно начать рассказывать какую-нибудь безумную историю про то, как хорошо было бы, если бы по небу летали железные птицы и ходили очень быстрые поезда. Поскольку все это казалось лишь сказками, Лиззи к ним так и относилась, не веря ни единому слову. Да, ее названный брат был довольно странным — с тех пор, как он начал говорить по-английски, от него постоянно неслись какие-то небылицы о «будущем», как он его называл. Сначала его слушали с удивлением и интересом, особенно самые младшие: он мог собирать целые оравы детей и воодушевленно им что-то вещать. Но затем интерес, как и к любой сказке, постепенно угас. Когда Мэтью понял, что никто больше не прислушивается и даже не воспринимает его всерьез, он затих, видимо, посчитав, что его могут счесть сумасшедшим. Однако иногда, а особенно наедине с Лиззи, которой он доверял больше всех, его вновь прорывало. В такие моменты он говорил очень сбивчиво, слишком быстро, перескакивая с мысли на мысль, не то вспоминая, не то боясь забыть, и из его рассказов было ровным счетом ничего не понятно. Если загадка его происхождения и беспокоила Лиззи в детстве, но затем, когда никто вокруг мальчика так и не добился от него внятного ответа на вопрос, кто же он такой, все от него отстали и привыкли считать цыганской сиротой откуда-то из славянских стран, которого случайно оставили родители в Лондоне той роковой ночью (а такого болтуна точно оставили намеренно, говаривала иногда миссис Никсон в порыве злости на мальчика). А все его рассказы были сплошными выдумками, какие обыкновенно сочиняют дети, чтобы успокоить себя и утешить, наподобие воображаемых друзей. Просто у Мэтью был воображаемый мир.

— Представляешь, уже, наверное, скоро и у вас появятся машины, а за ними и общий прогресс. Я читал в газете, что двигатель внутреннего сгорания уже изобретен, и скоро ваши улицы наводнят такие… как бы сказать, машины… До крутых тачек этому миру, конечно, далеко, но… — рассказывал Мэтью, тщательно обходя лужи. — И асфальт наверняка тогда появится, тогда и лошадям будет легче ходить по вашим дорогам, — во всех его этих разговорах всегда фигурировали слова «ваш», «у вас», как будто сам он себя местным не считал.

«Слушай, если тебе так нравится твой родной город, про который ты постоянно болтаешь, почему бы тебе туда не вернуться?» — этот вопрос вертелся у Лиззи на языке прямо сейчас, и несколько раз она чуть не произнесла его вслух. Но сдержалась, поскольку стоило сказать эти слова, как у Мэтью неизменно портилось настроение, он становился угрюмым и глубоко уходил в себя. Лиззи тоже понимала, что говорить такое бестактно — очевидно, этот потерянный ребенок не знал, как вернуться обратно. А может быть, думала она, он и не помнит, откуда он пришел, и все эти «воспоминания» были им выдуманы. В такие моменты ей неизменно становилось его немного жалко, однако она всегда сдерживала себя и не показывала этого — полагала, что стоит проявить мягкотелость по отношению к парню, и он тут же сядет на шею, да еще и ножки свесит.

— Знаешь… — неожиданно сказал Мэтью, и девушка поняла, что уже какое-то время он молчит и смотрит ей в лицо, пока она шла, погруженная в свои мысли, — ты извини, что я тебе все это так часто рассказываю. Когда-нибудь я придумаю для тебя историю получше, чтобы она была тебе интересна, — он слабо улыбнулся, заглядывая девушке в глаза. Та отвела взгляд, а потом еще заметно кивнула, сконфуженная своей черствостью.

До рынка они дошли молча. Мэтью тут же воодушевился вновь, намереваясь скупить у торговцев, кажется, весь товар. Он с серьезным видом долго стоял над картошкой, перетрогав почти все клубни.

— Почему картошка такая плохая? — недовольно спросил он. Лиззи закатила глаза — Мэтью просто обожал затевать эти бесполезные и, главное, мелочные споры с торговцами. Казалось, ему приносит удовольствие сам акт торговли. — Вот гляди, сколько глазков!

— Зато урожай свежий, — безмятежно отозвался продавец — крупный мужчина с усами, грязными руками и фартуком поверх куртки. Его уверенность вряд ли мог поколебать какой-то желторотый юнец.

— Как же свежий, если март на дворе! У вас разве картошка весной родится?

— Из погреба вчера достали, так что считай, свежее, — произнес мужчина, стоя на своем.

— А помидоры, значит, считай сегодняшние? — Мэтью посмотрел на желтые, недозрелые помидоры.

— Это новый сорт, желтые помидоры, — нашелся тот.

— Ага, а меня зовут Брэд Питт, — скептически отозвался парень.

— Приятно познакомиться, мистер Питт, — протянул ему руку торговец. Мэтью не знал, плакать ему или смеяться.

— Пошли отсюда, — он взял Лиззи за рукав и потащил к другой лавке.

— Мы так до завтра не доберемся до дома, — произнесла девушка, лавируя вместе с ним между грязными лотками.

— Ну ты же сама видела, какая у него отвратительная картошка!

— А чего ты хотел в Ист-Энде? — резонно заметила она.

В конечном итоге они все-таки выбрали овощей, яйца и даже по настоянию Мэтью взяли мяса, хотя Лиззи и сопротивлялась, говоря, что это слишком дорого. Мэтью даже радостно купил связку апельсинов у какого-то ушлого мужика, чем привел бережливую девушку в полуобморочное состояние. Но когда они зашли в булочную и взяли кусок пирога, она побелела так, что юноше пришлось поддержать ее, когда она пошатнулась.

— Ты, что, при смерти? — с подозрением спросила она, стоило им выйти из булочной. Мэтью пересчитал остатки денег и положил кошель за пазуху.

— Нет, почему? — удивился он.

— Тогда зачем такие траты? Мы же были у матушки две недели назад, а сегодня накупили продуктов, словно праздник какой-то. Вот я и подумала, что ты решил отправиться на тот свет, — встревоженно произнесла девушка. Юный Смит хихикнул, но увидев переживание на ее лице, понял, что она серьезно.

— Я в порядке, честное слово, просто решил раз в месяц поесть от живота, тем более я обожаю стряпню миссис Никсон. Лучше подумай, что взять из бакалеи и, может, дома еще чего-то нет? — отмахнулся парень. По правде сказать, повод был, но он не хотел говорить о нем.

— Да вроде все есть… — задумчиво протянула несколько успокоенная девушка.

— Чай? Кофе? Майкл, я слышал, пристрастился к кофе, — усмехнулся юноша.

— Ой, только не стоит его баловать. Он и так… — девушка махнула рукой. — Давай возьмем чай и соль. Их всегда в недостатке. Ох, и табак.

— Разве миссис Никсон начала курить? — рассмеялся Мэтью, но видя, как изменилось лицо девушки, продолжать не стал. Наверное, несмотря на то что Лиззи сказала не баловать Майкла, табак был все-таки для него.

У него стало складываться ощущение, что он чего-то не знает. Однако до дома оставалось уже недалеко, так что он решил разобраться на месте.

Глава 3. Молчи, скрывайся и таи

Слушай, главная проблема человека, знаешь, в чем? Мы слишком любим если не поностальгировать, то пофилософствовать всласть. Это очень мешает жить реальной жизнью.

Они подошли к дому, нагруженные покупками, и Мэтью бесцеремонно стукнул по ней сапогом. Поймав взгляд Лиззи, он пожал плечами — руки-то заняты. За дверью послышались тяжелые шаги и затем, как и восемь лет назад ему открыла недовольная пожилая женщина. Правда в этот раз ее лицо осветилось улыбкой.

— А вы рано! — миссис Никсон посторонилась, запуская их внутрь. — Ничего себе вы накупили, — заохала она, оглядывая обвешанного сумками Мэтью.

— Мэтью сегодня решил, видимо, разориться, — несмотря на недовольный тон, на лице Лиззи играла улыбка.

Она обняла матушку и критично осмотрела ее: за две недели она, конечно, мало изменилась, но вот за восемь изменения произошли огромные. Если тогда она могла бы сойти за загрубевшую от работы женщину около сорока, то теперь она выглядела на все пятьдесят, с проседью в волосах и усталой согнутой спиной, прикрытой шалью. Ее лицо теперь еще больше испещрялось морщинами, веки нависали над глазами, которые уже и не видели так хорошо, как раньше, а губы наконец стали тонкими и светлыми, как ниточка, хотя сейчас и улыбались приветливо. Она побрела на кухню, непрестанно оборачиваясь, чтобы посмотреть на своих детей. Когда-то многолюдный дом, где жило несколько семей, теперь обветшал, и в нем почти никто не жил. Старая вдова, которую часто мальчиком дразнил Мэтью, уж пять лет как умерла, а злая женщина, часто гонявшая мальчишек метлой прочь, переехала в работный дом вместе со своим многочисленным выводком. Теперь тут снимали жилье всего несколько рабочих, за исключением Никсонов. А потому наконец жильцы смогли выделить нормальное место для кухни, где, в общем-то и готовила одна миссис Никсон. Бедняки Ист-Энда редко живут на одном месте так долго, так что семейство Никсонов могло сойти за старожилов, раз столько лет могло позволить себе выплачивать арендную плату.

Миссис Никсон захлопотала по хозяйству, вынимая покупки на стол и приговаривая, что не следовало так много приносить.

— Может быть придет Мэри, — кинула она через плечо, обмывая картофель в тазу. Лиззи уже закатала рукава, надела фартук и бросилась ей помогать. Обе женщины принялись готовить обед, переговаривались с Мэтью, который почистил апельсин и устроился на скамье, поглощая его.

— Ого, — отозвался тот, отправляя одну дольку в рот. Половинку апельсина он сразу же протянул миссис Никсон, и та с некоторой опаской взяла его в руку, а затем откусила. Мэри была нечастым гостем дома. Она снимала комнату вместе с другими девочками, что было удобнее при ее профессии… Впрочем, осуждать ее Мэтью не собирался — в Ист-Энде каждый зарабатывал как мог.

— Майкл тоже вернется к обеду, — радостно сказала женщина.

— Надеюсь, не в компании бутылки? — спросил Мэтью.

— Вот же паршивец, — пожурила его миссис Никсон, но затем серьезно ответила:

— Будем надеяться, что нет.

Лиззи метнула в сторону парня уничтожающий взгляд, но тот проигнорировал его.

Семейство Никсонов тоже сильно изменилось за прошедшие годы: оно стало намного меньше. Маленький Джим умер спустя два года, как в доме появился Мэтью, и миссис Никсон очень тяжело переживала эту потерю. Но будучи маленьким трубочистом, у него не было больших шансов дожить до совершеннолетия, хотя, услышав эти слова, Мэтью и впал в ужас от такого хладнокровия. Эта трагедия была в семье не последней — менее года назад ушел в мир иной мистер Никсон, наконец-то утопившись в бутылке. Он замерз до смерти, выйдя в одной сорочке ночью за выпивкой. Эту утрату семья пережила намного лучше — сильно опечалился только Майкл, который уже давно следовал за отцом по этому пути, прикладываясь к бутылке каждый день. Из всей семьи Майкл был больше всех похож на отца — то же словно опухшее лицо, нависшие веки и большой нос, а также манера громогласно смеяться и говорить. Но миссис Никсон спускала ему все то, за что уже давно бы зашибла Мэтью, ведь он оставался ее единственным любимым сыном. Он трудился рабочим на заводе и в те редкие моменты, когда не пил и не буянил, был относительно послушным к словам матери.

А Мэри… ну что Мэри? Уже столько лет она работала на улицах, и красота ее, рано распустившаяся, быстро увядала, она меняла одного покровителя за другим, и по словам Лиззи, не любившей говорить о сестре, сейчас сожительствовала с каким-то мужчиной, который также помогал ей «в поиске работы».

Сама миссис Никсон, когда зрение ее ослабло и она более не могла вдеть нить в иголку, перестала шить и стала брать стирку, но теперь часто жаловалась на то, что болит спина (но украдкой, чтобы услышала только Лиззи). Да и потеря ребенка, а затем мужа сильно сказалась на ней — она стала часто болеть, могла подолгу сидеть без дела, размышляя о чем-то со странным выражением на лице, словно тишина, воцарившаяся в доме, сдавливала ее в свои объятья. Ее характер с возрастом стал мягче, а сердце — словно еще больше, дойдя до крайней степени всепрощения и понимания (особенно в отношении Майкла), хотя она продолжала ворчать. Мэтью было грустно видеть ее такой, но кроме как деньгами и своей компанией он ничем помочь не мог, хотя часто видел озабоченность Лиззи из-за матери.

Может быть, именно из-за подобного окружения у Мэтью выработалось отвращение к алкоголю. Он курил, но скорее из-за юношеской привычки, чем от удовольствия — совсем не так, как смолил Майкл: тот любил сесть на пороге дома, неторопливо свернуть сигарету и закурить, и так сидеть с полчаса, глядя на босоногих мальчишек, лужи грязи и редко проходящие кэбы.

— Сегодня была такая прелестная служба, — проговорила Лиззи. Она редко открывала рот для пустой болтовни с Мэтью, но с матерью любила поговорить. Да и та оживлялась только в присутствии ее и Мэтью. Правда, если Лиззи действовала на нее, как лекарство от скуки и тяжелой жизни, то на Мэтью она смотрела с толикой подозрения, словно ждала, что он выкинет какое-нибудь коленце.

Стоило девушке заговорить о церкви, мысли юноши вернулись к той женщине. Он и сам не мог понять, что зацепило его в ней, но в душе зародилось смутное ощущение знакомой тревоги. Может быть, он когда-то возил ее в омнибусе? Но такая дама вряд ли будет ездить на подобном транспорте. Видел в какой-нибудь лавке? Но откуда чувство опасности? Неприязнь, возникшая между ними, также казалась иррациональной — ведь они встретились впервые. Он был точно уверен, что никогда не видел ее лицо, но…

Видя, что он задумался о чем-то, Лиззи окликнула его, заставив помогать готовить.

— Нечего прохлаждаться, — заявила она, вручая ему нож, чтобы он нарезал картошку и морковь.

В три пары рук обед уже вскоре был поставлен в печь, и все трое уселись за потемневший от времени деревянный стол.

— Матушка, как вы себя чувствуете в последнее время? — спросила девушка.

— Потихоньку, — отозвалась та. — Вчера ходила на кладбище проведать наших мальчиков, — «нашими мальчиками» она называла отца и брата Лиззи.

Молодые люди промолчали, не зная, что ответить. С возрастом в миссис Никсон проснулась неведомая ранее сентиментальность к каким-то мелочам прошлого, и неважно, что отец семейства беспробудно пил и бил их всех, теперь он навсегда остался для нее «дорогим Грегором». С другой стороны, Мэтью не мог ее винить — очень многие вещи из «его мира», ранее принимаемые как данность, теперь казались ему восхитительными. Иногда он готов был продать душу дьяволу, чтобы хотя бы час посмотреть телевизор, хотя дома всегда относился к нему презрительно и обходил стороной. Как говорится, что имеем — не храним.

— Мэтью, мне кажется, что ты становишься все выше и выше, — неожиданно произнесла женщина, взглянув на него.

— Вам кажется, миссис Никсон. По моему мнению, я, напротив, утаптываюсь, — усмехнулся парень.

— А мне кажется, что все-таки стал выше. Да и лицом все приятнее, — довольно произнесла та, словно это была ее личная заслуга. Хотя, в какой-то степени так оно и было. — Не надумал еще жениться?

Мэтью метнул умоляющий взгляд в сторону Лиззи, но та лишь хихикнула и отвернулась. Подобные разговоры он слышал уже второй год и все это слишком напоминало те шутки из XXI века про сборища родственников, где каждый обязательно спросит, когда появится невеста и пойдут дети!

— Да у меня и девушки на примете нет… — растерялся парень. Лиззи снова повернулась, глядя на него своими красивыми глазами. — Совсем никакой, — снова сказал он, перехватывая ее взгляд. Он явным образом посылал ей SOS-сигналы, но та ничего не понимала в азбуке Морзе. Вместо этого она удивленно расширила глаза, и Мэтью запоздало сообразил, как прозвучали его слова. Лиззи почему-то зарделась и отвела взгляд.

От полнейшего позора его спас, как ни странно, стук в дверь. Лиззи вскочила, бросившись открывать, по пути чуть не уронив стул. Миссис Никсон ничего не заметила, продолжая рассказывать парню что-то о своих делах, но тот слушал ее вполуха, глядя в сторону, куда ушла Лиззи. Поняв, что он где-то витает, женщина грузно поднялась, принимаясь ставить на стол посуду. Она еле заметно усмехалась.

Послышались голоса — мужской, бранящийся, и женский — Лиззи, а потом на кухоньке показались брат с сестрой. Майкл, несмотря на то что был самым младшим в семье, давно обогнал в росте и Лиззи, и миссис Никсон. Он был крупным парнем с широкими плечами, большими руками и не очень красивым лицом. Под носом у него были редкие волоски, словно он пытался отпустить усы, но ему это не удалось. Майкл хмуро кивнул Мэтью, приобнял мать и уселся напротив юноши, со звоном ставя на стол бутыль с чем-то мутным. Джин. Молодой человек с вызовом посмотрел на окружающих, ища в их глазах упрек и презрение, но того, что искал, не нашел: женщины тут же отвернулись, занявшись столом, а Мэтью предпочитал не лезть в семейные разборки. За прошедшие восемь лет Майкл так и не стал считать его членом своей семьи, скорее — задержавшимся гостем, хотя они и имели в целом неплохие отношения, особенно после смерти мистера Никсона, который ужасно не любил приемыша. Правда, к чести его сказать, тот не любил никого — ни сыновей, ни дочерей, питая лишь какую-то сентиментальную привязанность к жене, что, впрочем, не мешало ему ее поколачивать.

Однако, когда Майкл взял стакан и щедро плеснул себе джина, Мэтью все же не выдержал:

— Воскресенье же.

— И что? — также недовольно спросил Майкл, который только и ждал, когда ему кто-нибудь скажет слово против.

— Ты бы хоть днем не начинал пить, — ответил Мэтью.

— Не твое дело, — парировал тот, опрокидывая стакан себе в горло. Юноша заметил, что его названный брат пришел уже нетрезвый, а потому его агрессивность была такой ярко выраженной. Мэтью подозревал, что большую часть своего времени он проводит в опиумном притоне, потому что глаза у того были поддернуты странной поволокой. Впрочем, о своих опасениях по поводу опиума он предпочитал не говорить Никсонам — с тех и так хватало беспокойств о Майкле.

Поэтому в ответ на грубость парня он промолчал. Он всегда считал его младшим братом, а потому невольно хотел его наставлять, но тот всеми силами старался от этого оградиться.

— Ну-ну, мальчики, не ссорьтесь, — произнесла миссис Никсон, ставя на стол дымящуюся картошку. — Вам уже не по возрасту такие словесные споры затевать.

— Звучит так, словно мы уже глубокие пенсионеры, — хмыкнул Мэтью.

— Кто? — переспросила, не понимая, миссис Никсон.

— Ну, пенсионеры, — повторил Мэтью, разводя руками. — Пожилые люди.

— Мэри будем ждать? — спросила Лиззи, прерывая их диалог. Миссис Никсон тут же забыла про слова юноши.

— Немного подождем, — кивнула мать, тоже усаживаясь и надламывая кусок хлеба.

— Как работа? — предпринял еще одну попытку завязать разговор Мэтью, обращаясь к Майклу.

Тот неопределенно махнул рукой, мол, «нормально», но продолжать разговор не стал. Однако спустя еще один стакан он воззрился на парня мутным взглядом и спросил:

— А у тебя, смотрю, работа идет отлично, такой чистенький, не стыдно тебе сидеть рядом с нами здесь в грязи? Живешь себе там припеваючи, возишь богатея, — он обвинительно ткнул в него пальцем, как будто иметь хорошую работу было преступлением.

Впрочем, в глазах Майкла так оно и было. Обстановка тут же накалилась. Любые разговоры о работе с ним сводились к тому, что его жизнь хуже, работа ужаснее, и откровенная зависть отравляла любую беседу. Мэтью, правда, справедливо полагал, что винить в этом Майкл мог только самого себя: изначально шансы у них были одинаковые, можно даже сказать, что у Майкла они были повыше, но собственные дурные привычки и с годами ухудшающийся характер сделали из него нелюдимого и злого человека, который выглядел старше своих 18 лет и был вынужден работать с углем, поскольку все, чем он обладал — это природная сила и выносливость. Не пытаясь выбраться из грязи, он, напротив, погрузился туда с головой и теперь обвинял в этом всех вокруг, начиная от матери и заканчивая неизменно Мэтью.

— Ага, вожу, — сдержанно отозвался тот, слабо улыбнувшись. — Еще с золотых тарелок ем икру ложками.

Майкл посмотрел на него, нахмурившись, придумывая про себя остроумный ответ. Но у него это не удалось, поэтому он мрачно налил себе еще джина. — Где эта чертова Мэри?! — ни с того ни с сего разъярился он, хлопая ладонью по столу.

Никто ему не ответил, поскольку все знали, что вспышки гнева у него начинаются внезапно, но и заканчиваются также быстро. Он часто нарочито вел себя грубо, самоутверждаясь за их счет и пытаясь сойти за главу семейства, тогда как денег в дом не приносил почти ни пенни, лишь ел задарма да бранился. Еще некоторое время они посидели, говоря о том о сем, не затрагивая никаких чувствительных тем. Трое прихлебывали чай, а четвертый смотрел на дно бутылки.

— Давайте жрать, — предложил Майкл, глядя на них пьяными красными глазами.

— Да, пора, — неожиданно поддержала его Лиззи, которая тоже проголодалась. — Она, может, и не придет вовсе, что нам теперь, весь день ее ждать?

На часах было уже три. Миссис Никсон огорченно вздохнула и начала раскладывать еду. Атмосфера смягчилась, стоило Майклу увидеть мясо. Он жадно принялся есть, накладывая себе больше всех. Остальные ели не спеша, переговариваясь и смеясь. Лиззи рассказывала забавную историю из особняка, как миссис Пирс что-то напутала в рецепте и им пришлось есть сладкую картошку, притворяясь, будто бы все в порядке, поскольку та обладала взрывным характером и терпеть не могла ошибаться, а потому сама ела ее молча. А когда мистер Страут, обладавший не менее склочным характером, наконец указал ей на то, что картошка-де не соленая, она посоветовала ему поперчить. Все залились смехом. Даже Майкл хмуро улыбнулся, но побоявшись, что кто-то заметит это, с двойным усердием принялся есть.

После обеда Лиззи жестом фокусника достала из корзинки припрятанный кусок пирога.

— Боже, да не надо было, — ахнула миссис Никсон.

— Раз уж он так много денег имеет, пусть почаще еду покупает, — недовольно отозвался Майкл.

— Мы поэтому и купили, — с улыбкой подтвердил Мэтью, сведя на нет всю агрессию. Тот стушевался, не зная, что ответить.

Каждому досталось по небольшому кусочку. Если честно, по сладкому молодой человек скучал больше всего. Выросший на чипсах и сладостях XXI века, он долго не мог привыкнуть к тому, что сладости в викторианской Англии очень дорогие и позволить их себе могут только богачи. Поэтому при любой возможности он старался урвать хотя бы кусочек сахара. Над этой его привычкой часто смеялись окружающие, поскольку мальчику в его возрасте неприлично было быть таким сладкоежкой.

После этого двое засобирались обратно в особняк. Мэтью почему-то казалось, что мистер Зонко куда-нибудь поедет вечером, а значит, следовало быть наготове. В дверях он умудрился сунуть в руку миссис Никсон кошель с деньгами, и пока та не начала возражать, специально быстро отошел на несколько шагов от дома, весело смеясь. Он остановился подальше, наблюдая, как Лиззи обнимает мать на прощание, а рядом стоит хмурый Майкл, доставший трубку и собирающийся присесть покурить. Вся эта картина была ему так знакома, что у него невольно потеплело на сердце. Он видел ее уже восемь лет подряд и все еще не мог привыкнуть, что у него был второй дом в такой дали от первого — родного. Он помахал рукой на прощание, и миссис Никсон улыбнулась, тоже махнув ему в ответ. Лиззи подошла к нему. В груди у юноши щемило от чувства радости и острой тоски. Он подхватил девушку под локоть.

— Зачем ты?.. — спросила она, намереваясь, наверное, спросить про кошель, но вместо этого замолкла, глядя на него с какой-то затаенной нежностью, отчего ее лицо в этот момент выглядело так прекрасно, что Мэтью захотелось смеяться.

— Много будешь вопросов задавать — скоро состаришься, — он легко щелкнул ее по носу, заставив всю нежность в ее взгляде сморщиться и исчезнуть. Но сердце ее все не находило места.

— Майкл выглядит получше, — заметила она спустя некоторое время, когда они неторопливо шли по улице.

— М-м, — невразумительно отозвался тот, отмечая про себя, что по его скромному мнению, тот, напротив, стал еще хуже и характер у него еще больше испортился. Может быть, совмещение выпивки и опиума давало такой эффект?

— И ты мог бы с ним не ссориться по любому поводу. И не провоцировать намеренно, — укорила его Лиззи.

— Мог бы, — тут же согласился он.

— Но даже не попытался себя сдержать, — заключила она.

— Не попытался, — подтвердил Мэтью.

— Да что ты поддакиваешь? — возмутилась девушка.

— Хочешь, чтобы я не соглашался?

— Я хочу услышать твое мнение! — она пребольно ткнула его острым локтем в бок. — Ты же как-никак часть семьи. Тебе нужно поддерживать хорошие отношения с Майклом. Ведь ты увел у него звание кормильца семьи.

— Ничего я не уводил! — настал черед молодого человека возмущаться.

— Еще как увел. Сам посуди: ты работаешь в хорошем месте, не пьешь, у тебя есть свободные деньги, и ты помогаешь матери, весь такой из себя благожелательный. На твоем фоне он выглядит попросту чудовищно, и это его задевает.

— Не думаю, что все так, как ты говоришь, — возразил он. — Может быть, не пей он столько, он бы и не злился по любому поводу.

— Может быть, если бы у него был повод не пить, он бы и не пил, — рассудила девушка. — Но ты ему этого повода не даешь.

— Неужто я и в этом виноват?!

Они замолчали, медленно шагая по дороге. Мэтью кипел от ярости. Он и так считал, что сносит слишком многое от Майкла только лишь из прошлой привязанности, а оказывается, Лиззи думает, что алкоголизм ее брата — это тоже вина Мэтью. Чтобы не наговорить лишнего в порыве злости, Мэтью крепко сжал зубы.

— Возьмем кэб, — неожиданно остановился он.

— Почему? — недоуменно спросила Лиззи.

— Потому что, — коротко отозвался тот. Он уставился на пустынную улицу, а затем потянул девушку за собой. Он давно уже вычислил, что, если остановиться и оглянуться, на любой улице Лондона можно найти кэб. И точно — спустя пяти минут поисков на более оживленной улице он наткнулся на пустой кэб, а затем посадил туда девушку, закрывая дверь.

— А ты? — еще более удивленно посмотрела на него девушка.

— Я не поеду, — ответил тот, вручая ей шиллинг.

— Почему? — расстроенно спросила она, глядя на него своими большими глазами.

— Есть дело, — коротко отозвался он.

Кажется, она поняла, что задела его своими словами ранее, поэтому не стала спорить. Она только протянула к нему руку, словно хотела потрепать его по щеке, но кучер уже хлестнул поводьями, и Мэтью отвернулся. Кэб умчался, и на улице юноша остался в одиночестве. Он тряхнул головой, остывая. Он отнюдь не был самым бескорыстным человеком в мире, и подобные высказывания заставляли его сильно злиться. Он полагал, что и так делает все, что в его силах, чтобы помочь семье и не огрызаться на Майкла! Так почему же он еще должен нести ответственность за какие-то там чувства пьяницы? К тому же эти обвинения, что он лишил его места главы семьи — Мэтью совершенно не собирался и не хотел занимать этот «пост».

Оглянувшись по сторонам и поняв, что он все еще в Уайтчепеле, молодой человек широкими шагами направился в ближайший паб. Если Майклу можно напиваться, так почему нельзя ему?

Зайдя в прокуренное помещение, он хлопнулся на стул у стойки и заказал себе стакан эля. Помещение было небольшое, и внутри было обильно накурено. Здесь было несколько столов, за одним из которых играли в карты работяги, отдыхающие в этот воскресный вечер, было темно и влажно. Не слишком приятное местечко, но зайдя внутрь, Мэтью решил, что на сегодня ему это подходит. Мэтью отхлебнул эль из кружки и потянулся в карман за табаком.

Он глубоко ушел в свои мысли. Уже давно одно дело бередило его душу — в его копилке было достаточно средств, чтобы уехать в Россию в любой момент. Однако он все оттягивал это и не решался попрощаться с Никсонами, а собственная нерешительность и непонимание, что же держит его на месте, изматывали его.

— Табачком не угостите? — спросили его неожиданно, заставив буквально подпрыгнуть на месте.

— Господи, нельзя же так людей пугать! — воскликнул Мэтью, картинно хватаясь за сердце. Он уставился на потревожившего его человека: это был мужчина, которого он не заметил ранее за стойкой. Перед ним на столе стояло несколько пустых пинт пива, а из-за полутьмы он не мог разглядеть его лица, только руку, тронувшую его за плечо.

— Простите, — хмыкнул незнакомец, перебираясь на стул поближе. Теперь они сидели рядом, и Мэтью мог увидеть общие черты его лица, хотя оно и было скрыто в полумраке: у молодого человека чуть старше него самого, был массивный подбородок, большой нос и темные курчавые волосы, а глаза сверкали нездоровым блеском. Его костлявая рука взяла щепоть табака, и он наклонился, понюхав его:

— Хороший табак, — удовлетворенно произнес он. Его фигура щуплой, болезненно худой и угловатой, и голос низкий и глухой, как будто бы больной, с явным славянским акцентом.

— Наверное, — с сомнением протянул Мэтью. Табак у него был не высший сорт, но и не самый плохой.

— Приятное тут место, — незнакомец, видимо, решил продолжить с ним беседу, потому что придвинулся чуть ближе. В полутьме блестели его полупьяные глаза. — И музыка хорошая.

— Музыка? — Мэтью нервно улыбнулся. Либо с ним приключился внезапный приступ глухоты, либо перед ним какой-то сумасшедший. Вряд ли крики картежников могли сойти за музыку, хотя… — А, музыка карт, — кивнул он головой глубокомысленно.

— Нет, что вы, — хмыкнул его новый знакомый, поясняя, словно ребенку. — Обычная музыка.

— Ладно, — Мэтью поджал губы и кивнул, безропотно соглашаясь. Ну, музыка так музыка. Хоть кордебалет в голове у этого человека пусть играет. Ему до этого дела нет. Половина города сидела на опиуме, немудрено, что многие из них слышали «музыку».

Они помолчали, а затем Мэтью все-таки не сдержался:

— И что там передают?

— О! Это прекрасная музыка. Мелодия смерти, — шутливое настроение Мэтью тут же стухло. — Что вы здесь делаете в это воскресенье? — спросил его молодой человек, не продолжая предыдущую странную тему. Мэтью был ему за это благодарен, потому что у него мурашки побежали от того, с каким чувством этот человек сказал про смерть.

— Провожу свое время в приятном заведении, — хмыкнул Мэтью, махнув рукой в зал. Один из игроков в карты как раз смачно плюнул на пол. — С приятной компанией, — тут же поправился он, отсалютовав молодому человеку кружкой, но у того уже ничего не осталось. — Кажется, я просто невыносимо одинок, и мне больше некуда пойти, — заключил он, со стуком ставя эль на стойку.

Мужчина в полутьме понимающе хмыкнул.

— Понимаю. Когда вы зашли, я сразу же обратил на вас внимание — такие люди здесь нечастые гости, очень уж вы… — он сделал паузу, пытаясь подобрать слово. Он ворочал языком словно с трудом, и буквы выходили у него округлые, выпуклые, создавая непередаваемый акцент, — чистенький. Мне показалось, или вас что-то гложет? — он взмахом руки заказал себе еще одно пиво и наклонился к нему.

— Так и есть, вы не ошиблись, — подтвердил Мэтью, снова отпивая.

— Женщина? — понимающе кивнул тот.

Молодой человек от неожиданности подавился элем.

— Почему вы так решили? — спросил он, откашливаясь.

— Я давно понял, что у честного человека все беды от женщин. Эти kobiety¹⁰ все одинаковые, — доверительно и очень зло сообщил собеседник, сжимая кулак, лежащий на столешнице. Пальцы у него были длинные, какие-то посиневшие, а ладонь, напротив, широкая. — Им только дай волю, они на шею сядут. И так им не пойдет, и эдак не выйдет. Fuj¹¹! Вот по вам прямо видно, что одна из них вас допекла. А главное: на лицо они хорошенькие, а внутри… Хотелось бы мне узнать, что на самом деле у них внутри под всеми этими корсетами и юбками… — он подозрительно огляделся по сторонам и неожиданно пригнулся к Мэтью, желая сообщить какой-то секрет. — Такие ли же они холодные? — прошипел он заговорщицки.

— «Холодные»? — не понял тот. Когда незнакомец наклонился, его лицо наконец-то попало в свет лампы, и он смог разглядеть его лицо, оказавшееся не самым приятным: маленькие темные глаза, большой нос с горбинкой, впалые скулы, заросшие щетиной щеки и выражение какого-то некрасивого безумия. Он в целом выглядел довольно неухоженно, от него пахнуло неприятным смрадом немытого тела и пивом. Мэтью чуть отстранился, не в силах выносить запах. Новый знакомый заметил его брезгливость, и отодвинулся. — Вы, наверное, имели в виду «хладнокровными»? Могу сказать, что многие из них и вправду умеют себя держать очень холодно, — по-своему понял юноша, списав эту оговорку на незнание английского.

— Нет, вы все правильно услышали. Я говорил об их холодности — внешней и внутренней. У них нет сердца, — поправил его тот.

— А вы проверяли? — не удержался Мэтью, глядя на молодого человека с ноткой презрения. Разумеется, если не следить за собой до такой степени, всякая женщина будет обходить тебя стороной.

— О, конечно, проверял! Множество раз! Паршивые создания, — выплюнул тот.

— А вы пробовали… привести себя в порядок, например? — осторожно спросил его юноша. Тот казался ему немного безумным, поэтому не хотелось его зря провоцировать. — Надеть чистую одежду, причесаться, — затем он с сомнением посмотрел на немытые космы молодого человека, — может быть, побриться налысо… — продолжил он, но его перебили.

— Нет, мы слишком разные. Женщины грязные, — не согласился его новый знакомый. Мэтью посмотрел на него с иронией, намекая на его внешний вид, но тот оказался непрошибаемым. — Я их ненавижу, — доверительно сообщил он. — Бессердечные творения Господа. Я бы хотел, чтобы они все исчезли. Ведь тогда и ваши проблемы исчезнут, молодой человек!

Молодому человеку стало немного не по себе. Он не совсем понимал, правильно ли он толкует слова собутыльника — из-за опьянения у того путались слова, и он выговаривал их все хуже, вставляя слова на своем языке.

— Проклятые kobiety! — снова выругался он.

Мэтью рассеянно кивнул. Должно быть, этого несчастного просто бросила жена, и теперь он обозлился на всех женщин этого мира. А вкупе с алкоголем мысли его начали путаться, и ненависть стала прорываться наружу, встретив «понимающего» собеседника.

— Кем вы работаете? — решил сменить он тему, поскольку эта казалась ему очень неприятной.

— Парикмахером, — рассеянно сказал тот, переставая ругаться на своем языке. — А вы?

— Кучером.

— Должно быть, это невероятное чувство — смотреть на людей сверху. Все сверху кажется таким… незначительным сразу, разве нет?

— Пожалуй, — Мэтью никогда не задумывался о подобном, но теперь был склонен согласиться, что сверху вид действительно был иным. Спускаясь с колок, он иногда ощущал. Словно возвращается с небес на землю. — Вы не местный?

— Уже семь лет как местный. Тут же все так говорят? Раз приехал, закрепился, значит, через некоторое время можешь свободно ругаться на других, кто приехал позже тебя, — отозвался тот. — А что? — этот вопрос прозвучал с вызовом, из голоса исчезла доверительность, с которой молодой человек прежде говорил.

— Я услышал в вашем голосе знакомый мне акцент. Я тоже приехал в Лондон, мы с вами в одной лодке. Я из России, — улыбнулся Смит, стараясь звучать дружелюбно.

Тот тут же расслабился:

— Значит, почти земляки. Я из Польши, — в его голосе появилась теплота, когда он заговорил о родине.

— Редко встретишь в Ист-Энде кого-то из такого далека, но это не может не радовать, — отозвался Мэтью.

— Вы правы, вы, несомненно, правы! — этот человек поднял свою кружку, собираясь с ним чокнуться. — За Родину, где бы она ни была!

— За Родину!

Сделав по глотку, они замолчали, куря свои трубки.

— Я приехал в Лондон за лучшей жизнью, — протянул его новый знакомый, глядя на стакан пива, — а обнаружил, что лучшей жизни не бывает.

Мэтью уставился на него, чувствуя какой-то отклик в своей душе. Было в словах этого человека и печаль, и безумие, и ярость. Они еще немного поговорили о делах нынешних, пожаловались друг другу на вонь в Лондоне и то, что лето обещает быть холодным. А также о каких-то новых реформах в правительстве. Сам Мэтью мало интересовался политикой, но его знакомец, которого, как оказалось, зовут Аарон, горячо приветствовал некоторые недавно принятые законы.

— Особенно тот, про проституток¹². Но по моему скромному мнению (Мэтью хмыкнул), этого мало! Кто-то должен приструнить этих грязных тварей! Пусть вообще запретят их профессию! — распалился он, хлопая по столу. — Пусть женщины меньше путаются под ногами и сидят по домам, скрывая свою мерзкую порочную натуру, — заключил он. — Проститутки, мало того, что они завлекают в свои сети порядочных людей, так еще и награждают их болезнями. Ничем не лучше крыс, — он злобно сплюнул на пол.

Мэтью подумал, что, возможно, история ненависти Аарона связана вовсе не со сбежавшей женой, а с какой-то проституткой, которая, может быть, наградила его сифилисом, заставив возненавидеть весь женский род? Он слышал, что это очень неприятное заболевание. С другой стороны, сам он не мог осуждать женщин так называемого легкого поведения: во-первых, поскольку его названная сестра являлась одной из них и порой деньги, которая она приносила, спасали им всем жизнь, что немало учит толерантности к профессии (пустой желудок — лучший учитель), а во-вторых, потому, что он не раз видел, что в эту профессию идут совсем не от большой любви, а по воле обстоятельств. Женщин в это время не допускали на нормальные работы, так что же им оставалось? Умирать с голоду? Да и осуждать кого-либо казалось ему неправильным. Суди его самого по меркам его собственного времени, так он закоренелый преступник. Впрочем, спорить с Аароном он не хотел — мало того, что он ничего не докажет этому упрямцу, так еще и желания доказывать не было. Какое ему до того, что думает какой-то сумасшедший?

Остальное время — а Мэтью просидел там еще с полчаса — Аарон скатился в какие-то совершенно пьяные бредни, к которым молодой человек уже не прислушивался, изредка отвечая согласным мычанием. Вместо этого он погрузился в свои мысли, обдумывая ситуацию с Лиззи — почему его задели ее слова? Была ли она «холодна» с ним? Нет, он был уверен, что в груди у девушки бьется намного более доброе и чистое сердце, чем у него самого. Как у ее матери. Мысли его вернулись к Никсонам и проблеме того, что ему все-таки нужно ехать и нужно прощаться. Может, проще уйти по-английски, исчезнуть так же, как он появился? Ему-то будет легче, однако он не мог то же самое сказать о Никсонах. Да и зачем он едет в Россию? Что он хочет там увидеть? Скоро, совсем скоро разразится Первая мировая, затем свержение императора, а дальше большевики. Не лучше ли переждать все это здесь, раз у него нет возможности вернуться? Он машинально дотронулся до подвески на груди.

Подобными вопросами он задавался каждый день, вспоминая по крупицам те фрагменты уроков истории, которые ему преподавали в школе. Шел 1888 год, до конца мирного времени оставалось еще порядочно. Если он хочет съездить и вернуться, со скоростью нынешних путешествий, сейчас самое время отправляться в путь. Но есть ли в этом смысл? Он не знал своих предков — в его семье не слишком много говорили о прабабушках и прадедушках, и самое большее, что он знал — это имена его бабушки и дедушки по материнской линии. Но те были не такими старыми, чтобы родиться в войну, а их родителей он не знал.

— Идем? — ему на плечо неожиданно опустилась широкая ладонь.

— Что? — очнулся Мэтью, глядя на Аарона. Тот еле стоял на ногах.

— Мы же только что решили пойти прогуляться по, этому, как его… ночному Лондону… — пьяно произнес тот. Его маленькие глаза выглядели совершенно остекленевшими. Парень запоздало сообразил, что, не прислушиваясь к собеседнику, он невольно упустил последние минуты разговора и понятия не имел, когда успел согласиться на прогулку.

— Но… — хотел возразить он, однако его уже стянули со стула. В щуплом молодом человеке неожиданно было много силы. Мэтью нехотя повиновался, хотя идти с этим безумцем ему никуда не хотелось. Он решил, что попробует уйти при первой же возможности.

— Пошли-пошли, — торопил его Аарон, пока тот расплачивался. Мэтью неожиданно обнаружил, что у него осталось всего ничего денег, а идти до дома было еще довольно далеко. Он в душе понадеялся, что ему хватит на кэб.

Они вышли из паба, когда ночь уже опустилась на город. Мэтью удивился — ему казалось, что времени прошло совсем мало. Но прохладный ночной воздух уже сгустил туман, и все прохожие невольно превратились в чудовищ, отбрасывающих длинные кривые тени в тусклом свете уличных фонарей. Две такие тени, цепляясь друг за друга, двинулись по улице. Вернее, цеплялся Аарон, который не мог идти прямо самостоятельно и тянул юношу за рукав, вызывая в нем жалость, смешанную с отвращением: должно быть, у него и правда не все дома, и случилось что-то болезненное, раз он напивается до такого состояния.

— Где вы живете? — спросил парень у него, намереваясь проводить его или хотя бы посадить в кэб.

— Тут, недалеко, — отозвался тот. Он как-то позеленел, и его скулы еще сильнее обострились в этой полутьме.

— Я вас провожу, — участливо отозвался Мэтью.

Они побрели по улицам, все глубже заходя в Ист-Энд. Наконец Аарон отворил покосившуюся дверь в ужасного вида дом в узком вонючем переулке, занося ногу над порогом, но неожиданно остановился.

— Ir zent a gut mentsh¹³, Мэтью, я это запомню, — уже совершенно невнятно произнес он и хихикнул.

— Я вас не понимаю, — ответил молодой человек, поддерживая того за локоть, поскольку он чуть не полетел кубарем.

— Я сказал, что ты хороший человек! — пьяно воскликнул Аарон. Он высвободил локоть, нелепо взмахнув руками. — О чем ты думаешь? — неожиданно тихо спросил он, наклоняясь к Мэтью через порог. — О женщинах? — не дожидаясь ответа, он продолжил. — Мы обречены всегда думать о них и всегда их ненавидеть. И все-таки, как ты думаешь, зачем Бог создал таких разных созданий? Мужчину! — он поднял кулак в воздух. — И женщину, — выплюнул он последнее слово.

— Не знаю, — коротко отозвался Мэтью, осторожно подбирая слова. — Может быть, вам стоит отпустить свою ненависть? Не все женщины, как вы говорите, «холодные». У многих из них прекрасное сердце, — он подумал о Лиззи.

— Сердце? — Аарон посмотрел на него, а затем громогласно расхохотался безумным смехом. — Может быть, и почки замечательные? А горлышко — какое же узкое горло у каждой! — он расхохотался, все больше смахивая на безумца. — О, мой дорогой Мэтью, женщины вас погубят! — он сделал шаг вглубь дома, продолжая посмеиваться, а затем снова обернулся на юношу. Что-то в его глазах испугало Мэтью до такой степени, что он еле сдержался, чтобы не отступить назад.

— А может, вы и правы… — пробормотал он так тихо, что лишь из-за ночной тишины юноша его услышал. — Может, вы и правы… Сердце… почки… уши… лоно… — он принялся загибать пальцы. — А ваша любимая часть женщины? Моя — шея. Единственное, что мне нравится в женщинах — их хрупкость. Надави пальцем, — он поднял свою ладонь, уставившись на нее завороженным взглядом, а затем резко сжал пальцы в кулак. — И она сломается, — он захихикал, рассматривая свой сжатый кулак, и Мэтью не хотелось думать о том, что он представляет. — Спасибо, мой дорогой друг. Я так долго искал ответ в глубине своего разума, а вы… Вы все расставили по местам, — он широко улыбнулся, глядя на юношу. Тот примерз к месту, ощущая необъяснимый ужас. Этот молодой человек, что был не старше его, испугал его сильнее, чем перемещение в этот мир. Аарон снова захихикал, глядя на выражение его лица. Страшная улыбка пропала, и он снова превратился в безобидного сумасшедшего. — А все-таки музыка сегодня была замечательная. Я не зря ее так отчетливо слышал. Ведь сегодня я встретил вас, мистер Смит, — он развернулся и, махнув рукой на прощание, пританцовывая в такт только одному ему известной мелодии, игравшей у него в голове, побрел прочь в глубину дома.

Мэтью еще целую минуту стоял, боясь пошевелиться, пока в доме не заглохли шаги. Затем он резко захлопнул хлипкую дверь и сорвался с места, не разбирая дороги. Его единственным желанием было оказаться как можно дальше отсюда. От страха он мгновенно протрезвел, и ноги его остановились только тогда, когда юноша стал задыхаться от бега, а в боку принялось колоть. Он остановился, сгибаясь и задыхаясь от бега. Вся его спина была мокрой — от страха ли или от бега, он бы самому себе не мог сказать.

Отдышавшись и немного придя в себя, он огляделся. На смену страху пришло раздражение от собственной глупости и сердобольности. Не то, чтобы он был готов помочь всем и каждому, но калеки, больные и им подобные вызывали у него жалость пополам с отвращением, и стыдясь этого отвращения, он бросался помогать даже тогда, когда его не просили. Например, сейчас никто не просил его соглашаться и провожать этого безумца, а ноги все равно понесли его туда. К сожалению, Мэтью никак не мог понять, что, стремясь не прослыть плохим человеком, хорошим он тоже автоматически не становился. И испытывать отвращение к болезни и уродству вполне естественно, хотя, разумеется, никто вам об этом не скажет. Но таков уж человек — он любит смотреть на красоту и воротит свой нос от уродства. Уродство возбуждает любопытство, отвращение, священный ужас и внутренний трепет, которые, смешиваясь со стыдом, образуют гремучую смесь, и не всякому человеку под силу вынести ее без угрызений совести.

Постаравшись абстрагироваться от произошедшего ранее, Мэтью принялся обдумывать, как добраться до дома. Желание идти пешком начало пропадать у него еще тогда, когда он шел с Аароном, а теперь и вовсе исчезло без следа. Молодой человек поежился от весенней прохлады, достал из кармана кошель, пересчитывая деньги. Не густо — чтобы снять кэб, ему придется хорошенько поторговаться. Он решил пройтись еще немного, пока не замерзнет настолько, что дальше идти просто не сможет (тут он, конечно, обманывал сам себя — вряд ли он бы упал от холода посреди улицы). В этот час улицы в Ист-Энде еще были полны, но покинув его и двигаясь вдоль Темзы, он встречал все меньше прохожих. Большинство предпочитало сидеть вечером по домам в тепле, а спустя некоторое время Мэтью осознал всю мудрость этого решения: ему на нос размашисто упала капля. Он задрал голову, с неудовольствием глядя на него — начинался дождь. Юноша ускорил шаг, оглядываясь по сторонам в поисках кэба, но как это всегда бывает с транспортом: только что его было вокруг полно, но стоило ему тебе понадобиться, как он пропадал.

Мэтью прикрыл голову сюртуком, спасаясь от больших капель, с силой замолотивших по мостовой, но это не сильно ему помогло. Как назло, это был не обычный небольшой дождик, а настоящий ливень, неизвестно откуда взявшийся — ведь весь день до этого было солнечно! Словно в наказание за то, что лондонцы расслабились и наконец-то поверили, что в городе может быть хорошая погода, та тут недовольно обрушила на них грозу.

Мэтью встал под навесом какой-то лавки, высматривая кэб. Правда теперь он сомневался, что какой-нибудь кэбмэн захочет его взять — он промок насквозь и представлял собой жалкое зрелище. Наконец ему удалось остановить какой-то экипаж.

— Маловато, — цокнул языком мужчина, держащий над головой зонтик и без тени жалости глядя на промокшего парня.

— Я дам еще, как доедем, — пообещал Мэтью, дрожа от холода.

— Ладно, — сжалился тот, пуская его в коляску. Мэтью с удовольствием забрался внутрь, и лошадь звонко застучала копытами по мостовой. Кэбмэн вел очень аккуратно, чтобы та не оступилась, да и из-за дождя видимость ухудшилась до минимума. Слушая дождь, стучащий по крыше, молодой человек подумал, что он бы довез клиента в разы быстрее, но жаловаться в такой ситуации было нечего. Спустя некоторое время, когда убаюканный мерным шагом лошади Мэтью задремал, экипаж наконец остановился. Он встрепенулся и выбрался наружу.

— Сейчас, — он бросился к дверям особняка и застучал по ним. Кэбмэн подозрительно следил за ним. Долгое время никто не отвечал, но затем в окне вспыхнул свет, и он увидел недовольное лицо дворецкого. — Мистер Колсби, это я!

— Кто я? Свои все дома сидят, — глухо донеслось с той стороны окна.

— Полно вам шутить, — стуча зубами, сказал Мэтью. — Это я, Мэтью.

— Ах, Мэтью, — радости в голосе не прибавилось. Защелкали замки на двери, и та медленно отворилась. На пороге стоял мистер Колсби в халате. Мэтью тут же шагнул вперед, вставая в проеме.

— Не одолжите мне немного денег? Мне не хватает заплатить кэбмэну, — попросил Мэтью, махнув рукой назад.

Брови Колсби поползли вверх, а затем снова опустились, нахмурившись. Терпеливо наблюдая за мыслительным процессом дворецкого, Мэтью чихнул. Лицо дворецкого стало еще недовольнее, хотя казалось, что это был его предел.

— Одолжить вам денег? — наконец переспросил он.

— Да, денег. Я вам завтра же утром все верну, — поторопил его кучер.

Ноздри мистера Колсби грозно задвигались, словно бы о подобной дерзости его не просили эдак с рождения (вполне возможно, что так оно и было).

— Денег? — снова тупо спросил он.

— Да денег-денег! — потерял терпение Мэтью. Он замерз и хотел поскорее в дом, а дворецкий возвышался, не давая пройти. Спину же ему сверлил кэбмэн, который наверняка уже мысленно записывал его в черный список пользователей кэбов. — Неужто вы думаете, ему нужен ваш ночной колпак? Он, конечно, великолепен, но среди кэбмэнов такие не в моде. К тому же, за него много не выручишь. Придется продать еще и ваш халат.

На голове дворецкого действительно возвышался внушительного вида ночной колпак, и эта невольная издевка не ускользнула от внимания Колсби. Он уже хотел захлопнуть перед его носом дверь, но затем все же отправился вглубь дома и через некоторое время вернулся, вынося кошель. Все его действия были максимально неторопливыми. Он принялся скрупулезно отсчитывать монеты на глазах у обоих мужчин. Учитывая, что Мэтью вода уже давно заливалась за шиворот, а кэбмэн потерял всякое терпение, юноша просто выхватил несколько монет из открытой ладони, всунул их мужчине, а затем вновь заскочил внутрь, отпихивая мистера Колсби назад.

— Премного благодарен, — отряхиваясь от воды, сказал Мэтью. У мистера Колсби от раздражения задергался глаз. Глядя на это зрелище, молодой человек с трудом подавил смех. Все-таки, дворецкий обладал властью его уволить на месте. — Я сейчас же пойду в конюшню и принесу вам деньги, — поспешно сказал он.

— Не утруждайтесь. Принесете завтра, — великодушно отозвался Колсби, с трудом сдерживая зевок. Только теперь Мэтью разглядел, что, кажется, действительно поднял его с постели. — И прекращайте капать на паркет, — не преминул отругать его дворецкий. Под Мэтью уже собралась порядочная лужа. Он невольно представил себе, что будет, если тот заставил его в ночи намывать полы…

— Мистер Зонко вернулся благополучно? — спросил он, следуя за дворецким вглубь коридора.

— Да и совершенно без вашего участия, — ответил тот, оглядываясь и в полутьме осматривая Мэтью. Дворецкий никогда не одобрял его методы езды. Впрочем, он не одобрял любой транспорт, что двигался него. Да и, если подумать, он не одобрял Мэтью всего целиком, так что его навыки кучера его по факту мало волновали.

— А… Лиззи? — снова спросил он.

— Мисс Никсон вернулась достаточно рано, чего не скажешь… о вас, — мистер Колсби замер на лестнице наверх, глядя на стоявшего внизу молодого человека. — От вас пахнет ужаснейшим кабаком.

— Собственно, именно там я и был, — с улыбкой подтвердил юноша, чем заслужил еще более раздутые ноздри в свой адрес. У юноши мелькнула шаловливая мысль наклониться и заглянуть туда со свечой — там наверняка можно было спрятать целый клад, с такими-то диаметрами. — Но я не пил. Вернее, почти не пил, — Колсби напоминал ему одновременно и злого полицейского, и строгую мать.

— Мне это неинтересно, — отмахнулся мистер Колсби, разрушая его представление. — Ваше счастье, что я спустился проверить светильники, а то ночевали бы сегодня на улице.

— Там как раз для этого невероятно приятная погода, — поддакнул молодой человек, отжимая под свирепым взглядом полы сюртука прямо на пол. — Очень вам благодарен за подобную счастливую случайность.

— Идите уже спать, — заключил дворецкий, потерев в измождении лоб. Мэтью его явно утомил. Он развернулся и пошел в свою комнату.

— Спокойной ночи, сэр, — тихо сказал ему вдогонку Мэтью. Он продолжил свой путь по дому, спотыкаясь в темноте о многочисленные безделушки мистера Зонко, которые стояли буквально по всем углам. В этом плане тот ничем не отличался от старушки-барахольщицы.

Чтобы попасть в свою комнату, ему пришлось вновь пробежать под дождем, и оказавшись наконец в темноте своего жилища, он смог расслабиться. Переступив через сапоги мистера Страута, он упал на кровать и мгновенно провалился в сон, забыв снять и мокрую одежду, и обувь, и даже не укрывшись одеялом. Засыпая, он подумал, что ему совсем не нравятся воскресенья.

Глава 4. Шаг вперед и два шага назад

Представляешь, я стал виной изобретения концепции кроссовок, соломинки и ручки на несколько десятилетий раньше… Вот что бывает, когда ведешь себя с историей неосторожно.

Разумеется, Мэтью разбудили пинком по кровати, и, разумеется, это был мистер Страут. Поскольку, опять же, само собой разумеется, Мэтью забыл вчера завести будильник. Конюх хмуро посмотрел на кучера, который с трудом продрал глаза, а затем молча вышел из комнаты.

Мэтью со стоном спустил ноги на пол. Вчера он забыл раздеться и заснул в мокрой одежде, поэтому сегодня чувствовал себя совершенно неважно. Мало того, что от дрянного эля у него раскалывалась голова, словно Страут всю ночь бил по ней, так еще и общее самочувствие было ужасным.

С кряхтением он полез под кровать доставать из сундучка долг дворецкому, потому что задолжать мистеру Колсби — это страшное дело. Даже такой пропойца, как мистер Страут, никогда не брал у него в долг. Прежде всего потому, что он становился совершенно невыносим, преследуя должника и многозначительно на него посматривая, а также потому, что имел обыкновение начислять проценты за каждый день просрочки.

Глядя на свои сбережения, Мэтью задумался о том, что, пожалуй, стоит сказать Лиззи сегодня о том, что он собирается в Россию. Умывшись холодной водой, которой натекло в бочку у входа после дождя, он поправил высохшую на нем за ночь сорочку (считай, постирал), расчесал волосы пятерней и отправился на кухню. Судя по всему, сегодня он не проспал — только зайдя в коридор, он услышал оживленную беседу, но стоило ему зайти, как все умолкли и уставились на него. Он кивнул Лиззи, но та тут же демонстративно отвернулась к другой служанке.

Значит, они все еще не сложили оружие. Мэтью посмотрел на нее и подумал — но ведь это она его обидела, разве нет?

— Мистер Смит, вы, верно, забыли, в каком виде следует появляться на завтрак? — поднял брови мистер Колсби, глядя на него поверх газеты.

— В одетом? — хотел спросить в свою очередь Мэтью, но вместо этого из его горла вырвались только какие-то хрипящие звуки.

К нему подплыла миссис Пирс, потрогав ладонью лоб.

— И как вы вообще поднялись с кровати?! — ахнула она.

Мэтью хотел ответить что-то остроумное, но вместо этого пожал плечами. Ему, конечно, показалось, что он заболел, но он не стал бы голословно утверждать, что у него высокая температура. Теперь, однако, он почувствовал, что все тело ломит.

— Немедленно возвращайтесь в постель, — приказала ему миссис Пирс. — Я отправлю кого-нибудь к вам с горячим молоком.

— Но я голоден, — прохрипел молодой человек, с тоской глядя на булочки с маслом и кофе на столе.

— Куда с вашим горлом что-то есть? — возмутилась та, подталкивая его к выходу. — Давайте, идите, а то еще заразите кого-нибудь.

Он безропотно повиновался, уныло плетясь обратно в свою комнату. В дверях он столкнулся с мистером Зонко, который спустился к прислуге, очевидно, чтобы что-то сказать. Он был в домашней одежде и выглядел не менее помятым, чем кучер.

— Доброе утро, сэр, — прохрипел Мэтью, вынырнув из-за угла.

Зонко подпрыгнул на месте, хватаясь за сердце.

— Господи, Мэтью! — воскликнул он. — Что за голос, словно за мной пришел Сатана? Что с вами? Вы больны?

— Миссис Пирс… — он сделал паузу, откашливаясь. — …утверждает, что да.

— В таких делах мы должны ей верить, — заметил мужчина, придирчиво оглядывая своего кучера. — Жаль, право, очень жаль. Я собирался после часа нанести визит миссис Спелл, она звала меня на раннюю прогулку и чай.

— Сожалею, сэр, — с притворной горечью повинился молодой Смит, в то время как в его голове, несмотря на температуру, закрутились шестеренки. Неужто их вчерашняя прогулка прошла так успешно, что Зонко пригласили на чай? Да еще и прогулку! Полный набор. Может быть, он останется и на ужин. У этой миссис Спелл¹⁴ поистине говорящая фамилия. В то же время он вздохнул с облегчением: ему ой как не улыбалось весь день куковать у какой-то одинокой вдовушки в помещениях для прислуги. И где-то на задворках сознания билась слабая, но отчетливая мысль, что он бы и вовсе не хотел пересекаться с этой высокомерной женщиной.

–…вот так, — заключил Зонко.

Мэтью очнулся от своих мыслей и осознал, что, задумавшись, он пропустил мимо ушей все, что говорил ему мужчина. Однако мистеру Зонко его ответ, кажется, и не требовался, потому что он хлопнул его по плечу и отправился на кухню о чем-то поговорить с мистером Колсби.

Юноша пожал плечами и продолжил свой путь, а затем с удовольствием снова улегся в кровать, только в этот раз раздевшись и забравшись под одеяло. Болеть в целом было не так плохо. Единственное, что нехорошо — в этом мире не было ни антибиотиков, ни вкусных сиропов от кашля, ни ингаляторов, а горячее молоко с медом хоть и помогало от боли в горле, но другие заболевания слабо лечило.

Иной раз Мэтью задавался вопросом, как люди вообще выживали раньше без множества мелких, но жутко полезных изобретений. Антибиотики, соломинки, кроссовки, интернет, а также такая важная вещь, как электричество! Сколько же от него пользы и света, однако большинство жителей Лондона, хоть в это время электричество уже медленно завоевывало свои права в мире, скептически относились к новому изобретению и не спешили оснащать свои жилища электрическими лампами. Все происходило настолько медленно, что год назад Мэтью попросту решил применить всю свою силу убеждения и уговорил мистера Зонко оснастить дом электрическими лампочками. Правда, при свете вся прислуга наконец смогла ясно увидеть, сколько же хлама и рухляди хранит хозяин в самых отдаленных комнатах особняка! Поэтому там свет больше никогда не включали.

С тоской думая о технологическом прогрессе, Мэтью смотрел в грязный потолок. Вскоре он привычным жестом достал свою подвеску, висящую на шее на шнурке. В тусклом свете от небольшого окна блеснула серебряная змея, яростно кусающая свой хвост. Он привычно провел пальцем по ее голове, нащупывая зубы, цепко впивающиеся в собственную плоть. Под головой с внутренней стороны было небольшое углубление, из чего он давно сделал вывод, что одной детали в подвеске не хватает. Поэтому змея, вероятно, и не открывала ему окна в другой мир.

Хлопнула дверь и Мэтью мигом спрятал подвеску под рубашку и повернул голову, ожидая увидеть миссис Пирс, но обнаружил Лиззи. Она напряженно уставилась на парня.

— Миссис Пирс меня отправила, — после паузы сказала девушка, и только тут он заметил в ее руках поднос. — Даже не думай, что я бы вызвалась ухаживать за тобой после всего, что ты мне наговорил.

— А что же я плохого сказал? — прохрипел Мэтью, криво улыбаясь. Сам он злиться перестал еще вчера, особенно после встречи с тем сумасшедшим.

— Ты невозможен, — вздохнула Лиззи, ставя поднос на тумбочку около кровати. — Как ты вообще умудрился простудиться? Мистер Колсби за завтраком как раз рассказывал, как ты вернулся пьяным и промокшим ночью на кэбе совершенно без денег, — медленно и очень недовольно произнесла она, глядя в сторону. Она подала ему кружку, и юноше пришлось облокотиться на руку, чтобы выпить молоко.

Девушка держалась нарочито холодно, но он хорошо ее знал и понимал, что ей просто неловко после их вчерашней ссоры, и она, вероятно, чувствует себя виноватой, но из гордости извиняться не будет. Потому ей оставалось только злиться, но злость эта была больше направлена на себя, чем на юношу.

— Чушь собачья! Все было совсем не так, — возмутился молодой человек, отпивая из кружки. Молоко было мстительно горячим. Почти таким же горячим, как яростный взгляд Лиззи, обращенный к его подушке. На которую девушка обрушила свои удары, взбивая ее и ставя так, чтобы он мог полулежать. «А говорила, что не собирается заботиться…» — подумал юноша, против воли улыбаясь. Лед тронулся, господа.

— Почему ты такой веселый?! — вспыхнула девушка, вновь ударяя по подушке, очевидно, представляя, что вместо нее его затылок. — Видимо, совсем тебе и не плохо.

— Плохо-плохо! Очень плохо! — тут же хрипло заверил ее молодой человек, откидываясь в изнеможении на подушку, и для верности еще пару раз покашлял, скрывая улыбку. — Я попал под сильнейший ливень, и у меня попросту не хватало денег на кэб, но я уже весь промок, а до дома было идти слишком далеко, поэтому мне пришлось долго уговаривать кэбмэна, чтобы он довез меня «в долг», а я отдам по приезду. Кто же знал, что двери будут закрыты, да еще и этот старый хрыч будет караулить меня?

— Старый… кто? Кажется, молоко тебе пошло на пользу, ишь как разговорился сразу, даже голос прорезался, — с долей скептицизма произнесла Лиззи, но было видно, что она уже совсем не злится. — Постой-ка, — она прищурилась, — дождь начался только в полночь, чем ты был занят до этого?

— Я… гулял. Темза так прекрасна ночью, — загадочно отозвался Мэтью, подкладывая руку под голову и с невинным видом глядя на девушку. — Еще людям помогал.

— Видимо, помогал им выпить весь джин в городе, — губы Лиззи стали тонкими, как ниточка. Она принюхалась и поморщилась — от юноши все еще пахло перегаром.

— О нет, мы пили эль, — хмыкнул Мэтью. Лиззи продолжала смотреть на него без улыбки, но затем не выдержала и хихикнула. Она тут же спохватилась и вмиг посерьезнела.

— Не стоило пить, зная, что завтра понедельник, — отчитала его она. — Ты ведь не любишь спиртное.

Мэтью напрягся. Разговор снова вступил на зыбкую почву, заставляя их обоих вспомнить о вчерашних событиях. Они замолчали. Наконец Лиззи откашлялась и вскочила на ноги:

— Ладно, молоко ты уже выпил, так что ложись спать. В обед я тебя, так и быть, разбужу и принесу чего-нибудь поесть, — Лиззи посмотрела на него с таким видом, что становилось понятно: если она найдет его неспящим, ему мало не покажется. Эта агрессивная забота вызвала у юноши улыбку: он укутался в одеяло с головой и прохрипел:

— Есть, мэм!

***

Мэтью снились странные, навеянные лихорадкой сны. В них кто-то смутно звал его, и он пытался бежать на голос, чтобы забрать что-то у туманной фигуры, зовущей его, но как только он достигал ее, фигура превращалась в дымку. Дымка становилась плотнее, охватывая его со всех сторон туманом. Затем резко похолодало — туман превратился в самую суровую метель в его жизни — ту, в которой он оказался, когда впервые попал в этот мир. Он снова и снова брел вперед, замерзая от холода, но в этот раз он не мог найти приют — вокруг не было ни души, ни дома, даже ни одного дерева. Наконец он неожиданно наткнулся на дверь, одиноко стоящую посреди метели. На двери висел рождественский венок, но, когда он протянул руку, чтобы постучать, венок превратился в змею, кусающую свой хвост. Та расцепила зубы, расправила окровавленный хвост, и воззрилась на него зелеными глазами. Он в испуге отдернул руку, но тут уроборос обвил его ладонь своим телом и зашипел: «Тс-с-с… Матвей… Матвей… Тс-с… Душа холодная, взгляд холодный, а сердце у тебя тоже холодное?» Мэтью закричал «Нет! Нет!», отпрянув от двери, но не успел: змея резко бросилась ему в лицо, и наступила темнота.

— Мэтью! — услышал он совсем другой голос. — Мэтью!

Он с трудом открыл глаза, понимая, что кошмар закончился, и его кто-то тормошил, пытаясь разбудить. Он чувствовал, что весь горит, и сорочка на нем промокла от пота. Над ним склонилось женское лицо с испуганным выражением лица, но стоило девушке понять, что он очнулся, выражение лица тут же сменилось на облегчение.

— Ты так кричал, что мне кажется, даже Зонко тебя слышал, — сказала она, отжимая ткань и кладя ему на лоб холодный компресс.

— Странно, что тогда не он меня будит, — пошутил Мэтью, но тут же закашлялся и посмотрел на девушку. — Долго я спал?

— Время чая, — сказала та, с неодобрением передавая ему кружку с чаем. — А ты все шутки шутишь.

— Ты думаешь, чай помогает при простуде? — парень недоуменно приподнял брови.

— Чай, может быть, и нет, — она бесстрастно смотрела, как он делает первый глоток и начинает кашлять до слез из глаз. — А вот чай с ромом да.

— Стоило… предупредить… — Мэтью задохнулся от крепости «чая» и весь покраснел.

— Тогда я бы не получила от этого такое удовольствие, — улыбнулась Лиззи невинно.

— И кто из нас шутки шутит? — уныло спросил парень, делая еще один глоток. В этот раз он был подготовлен, и напиток даже показался ему неплохим на вкус. Впрочем, до чая ему было далеко, это был скорее ром с чаем. Англичане имели странные способы лечения, утверждая, что горячий ром с травами помогает от простуды. Впрочем, Мэтью не имел ничего против, главное, чтобы это помогало.

— Конечно же, ты, — отозвалась та и, дождавшись, когда он все выпьет, забрала у него чашку. — У тебя все еще лихорадка, — озабоченно произнесла она, потрогав его лоб. — Температура должна была немного снизиться за это время.

— Все пройдет, — заверил ее Мэтью. Он никогда не заболевал серьезно, и смертельные в это время болячки, которые выкашивали людей сотнями до появления лекарств и вакцин XXI века, здесь обходили юношу стороной.

— Вот зачем тебе понадобилось вчера отправлять меня одну… — девушка поджала губы, вспоминая о прошлом вечере. — Ладно, это неважно, теперь тебе надо побыстрее выздороветь, а то мистер Зонко, не дай Бог, наймет себе другого кучера.

— Лучше меня в Лондоне ему все равно не найти, — ухмыльнулся парень.

— Но найти того, кто не будет каждый раз вытряхивать из него душу он точно сможет, — произнесла девушка, вставая с кровати. — Ума не приложу, почему он тебя держит.

— Потому что я всем нравлюсь? — невинно поинтересовался юноша.

— Эта самоуверенность тебя однажды погубит, — пророческим тоном произнесла Лиззи. — Сдается мне, что тебе и правда полегче. Так что я пойду, у меня еще полно работы.

— Стой, Лиззи, — он вцепился в ее подол, как ребенок, и замялся, не зная, как продолжить. — Вообще-то… есть кое-что, что я собирался тебе давно сказать…

Мисс Никсон резко обернулась, глядя на него со смесью удивления и недоверия. Тазик с водой, который она держала в руках, крепко сжали ее побелевшие пальцы.

— Скажешь потом, — отрезала она, вырывая юбку из его пальцев. Ее голос по неизвестной причине дрогнул.

— Но я уже и так долго откладываю… — не сдавался молодой человек, пытаясь сесть. Компресс на голове слетел и шлепнулся своим мокрым телом прямо на постель поверх одеяла.

— Ну лежи ты! — воскликнула она, ставя тазик снова на тумбочку и хватая компресс, с силой припечатывая к его лбу и заставляя вновь лечь. По лбу Мэтью заструились ручейки холодной воды, а движения Лиззи стали суетливыми. — Все, это потом-потом! Сейчас отдыхай! — она подхватила таз и помчалась прочь из комнатки, словно боялась, что он погонится за ней.

Со вздохом Мэтью откинулся на подушку. Он, конечно, подозревал, что разговор будет непростым, но откуда Лиззи могла знать, о чем он собирается ей сказать? Почему она так разволновалась? Ведь он просто собирается в путешествие, а не… Его рука неожиданно сжала одеяло, когда до юноши дошло, как прозвучали его слова, и он застонал от досады. Да нет же! Это не то… Мэтью почувствовал, как горит его лицо, и ему захотелось ударить себя. С чего бы Лиззи думать таким образом?.. Она бы никогда…

Он вспомнил, как Лиззи обернулась, стоило ему начать говорить, и каким был ее взгляд: испуганным и с толикой надежды, как будто она и страшилась, и жаждала услышать что-то от него. Быть может, ему просто показалось, что между ними возникла эта неловкая пауза, которой никогда не бывало? Может быть, она просто почувствовала, что он хочет заговорить об отъезде?..

Терзаясь размышлениями, Мэтью медленно погрузился в сон, сморенный ромом и усталостью из-за болезни. Он проснулся лишь вечером от того, что за дверью комнаты кто-то разговаривал. Прислушавшись, он различил два голоса и сначала подумал, что ему это снится. Разговаривали Лиззи и мистер Страут, и оба звучали неуверенно, не так, как они обычно общались.

Конец фразы, которую говорил мужчина, он не различил, но услышал ответ Лиззи, поскольку хорошо был знаком с тембром ее голоса.

— Нет, — сказала она. Она говорила довольно мягко, без той агрессии, с которой обычно говорила с конюхом.

— Но почему? — спросил ее Страут. Создавалось впечатление, что он удерживал ее на месте, не отпуская. Мэтью тихонько привстал с кровати, ища глазами свои сапоги на случай, если девушке вдруг понадобится его помощь. Но, судя по всему, она неплохо справлялась и одна.

— Нет, — произнесла Лиззи снова чуть более громко и настойчиво. — Вы же понимаете, что это невозможно.

— Я не понимаю! Иначе я бы не спрашивал вас, — сказал конюх.

Парень натянул один сапог и мягко поставил ногу на пол, чтобы не издавать лишнего шума. Пол в их с конюхом крошечной комнатке имел свойство ужасно скрипеть в самые неподходящие моменты.

— Пожалуйста, не продолжайте этой темы и дайте мне пройти, — с жалобными нотками в голосе попросила девушка.

— Нет, пока вы не назовете мне нормальную причину, по которой вы не можете выйти за меня! Все, что вы говорите, — это отговорки! — воскликнул конюх, заставив Мэтью уронить второй сапог на пол от неожиданности. Мистер Страут просил руки Лиззи?! Мэтью подобрал челюсть с пола, а с ней и сапог.

Шум, произведенный Мэтью в комнате, заставил разговор за дверью тут же утихнуть. Он мигом скинул сапоги на пол и нырнул под одеяло, успев только-только — дверь распахнулась, чуть не застав его за постыдным подслушиванием. На пороге стояла раскрасневшаяся девушка и не менее красный и очень злой мистер Страут. От его обескураженного вида юноше по какой-то захотелось рассмеяться во все горло, но он сдержался. С того станется задушить его подушкой во сне. К тому же, смеяться над чужим горем нехорошо, но смех все равно рвался из горла юноши.

— Давайте закончим на этом, — кинув быстрый взгляд на конюха, твердо сказала Лиззи. — Попрошу вас впредь не поднимать этот вопрос, я не передумаю.

Униженный дважды, да еще и на глазах у Мэтью, который хоть и пытался сделать вид, что ничего не понимает, но в глазах его играла насмешка, мистер Страут ударил по косяку двери кулаком, а затем резко развернулся и пошел прочь — очевидно, заливать свое поражение джином.

Лицо Лиззи оставалось непроницаемым, как будто она не замечала горящего от любопытства взгляда Мэтью.

— Если будешь так смотреть — прожжешь во мне дыру.

— Хочешь, чтобы я спросил подробности у мистера Страута? Боюсь, он не в настроении обсуждать со мной сей инцидент, — с насмешкой протянул молодой человек, — но я могу попробовать, — он приподнялся с кровати, делая вид, что тянется за сапогом, но Лиззи посмотрела на него так грозно, что он замер. — Ладно-ладно, я не буду насмехаться. Но мне, честное слово, очень интересно.

— Кажется, ты уже вполне здоров, — протянула девушка, касаясь его лба рукой. Она намеренно игнорировала его вопросы, — температура уже совсем небольшая. Как себя чувствуешь?

Мэтью перехватил ее запястье.

— Не меняй темы, — серьезно произнес он, глядя на нее. — Чувствую себя намного лучше. Ром — универсальное лекарство от любых болезней. Если это все, что ты хотела узнать, то теперь ответь на вопрос: что там с предложением? Почему ты отказалась? С другой стороны, я могу понять, но жаль, что ты сохранила это в тайне от меня… Я думал, у нас нет секретов.

— Ничего ты не понимаешь! — она вырвала руку, обхватывая ее второй, словно своим прикосновением он обжег ее. Мэтью впервые видел у нее такое выражение лица — брови тревожно поднялись, губы не сжаты, как обычно, а приоткрыты и дрожат. Молодой человек с недоумением сжал ладонь и отодвинулся, не пытаясь больше ее коснуться. Разве они не были самыми близкими друзьями и не рассказывали друг другу очень многое с детства?

— Теперь я действительно не понимаю, — сказал Мэтью, глядя прямо на нее. Лиззи отвела глаза.

— Я принесла тебе еще лекарство, это травы, которые заварила миссис Пирс, — больше ничего не добавив, она вышла из комнатки, явно спасаясь бегством.

Юноша откинулся на кровати, задумчиво глядя на кружку на подносе. С недавним пор он все меньше понимал свою подругу.

***

Поскольку он лег спать очень рано и весь прошлый день провалялся в кровати, на следующий день он подскочил ни свет ни заря, словно и не было никакой простуды. Миновав пьяно храпящего конюха, он устремился на кухню, где жадно набросился на еду, изголодавшись за целый день. Кухарка неодобрительно смотрела, как он уплетает за обе щеки.

— После болезни так себя не ведут, — покачала головой она, когда одна из служанок, хихикая, незаметно подтолкнула к нему блюдо с хлебом после его подмигиваний.

Мэтью развел руками, поскольку рот был занят, и он не мог сказать ничего в свое оправдание. Во время завтрака ему сообщили, что мистер Зонко намерен сегодня снова отправиться к миссис Спелл. Прислуга сплетничала, уверяя, что молодой хозяин наконец влюбился, но в спутницы себе выбрал себе почему-то вдову, только приехавшую в Лондон. Кто-то ее уже видел в церкви, но у женской половины в целом сложилось о ней неблагоприятное мнение:

— Она такая мрачная, я даже не смогла разглядеть ее лица на службе, — сказала Эмма, та самая, что передала Мэтью хлеб. Это была прехорошенькая девушка из крестьянской семьи, работающая в доме одной из служанок. Второй была Лиззи. Большая часть их обязанностей состояла в том, чтобы протирать от пыли весь хлам Зонко. Эмма обладала большим круглым лицом с простым бесхитростным выражением, россыпью веснушек на коротком носу, большими голубыми глазами и каштановыми волосами. Она была не очень высокой, но довольно крупной, что, впрочем, не мешало ей с изяществом «порхать» среди статуэток и подставок. У нее были прекрасные дружественные отношения со всей прислугой, и даже мистер Колсби относился к ней со снисхождением пожилого человека к ребенку. Эмме было 20 лет, и она умела нравиться абсолютно всем, ничего при этом не делая. Впрочем, и за ней водились дурные привычки — она ужасно любила сплетничать, а самые ее любимые сплетни были, конечно, о любви.

— Не уверена, что наш хозяин сможет растопить ее ледяное сердце, — вздохнула Эмма, жуя хлеб с маслом.

Лиззи, сидевшая сбоку от нее и усиленно игнорировавшая Мэтью, ткнула ее локтем в бок.

— Ой! Чего ты пихаешься? — бесхитростно спросила Эмма. — Думаешь, это не так? Она выглядит такой неприступной, как королева, и эта вуаль… — девушка мечтательно вздохнула — образ миссис Спелл казался ей ужасно романтичным. — Такая молодая, а уже вдова! Как думаете, отчего умер ее муж?

— Эмма, такие вопросы задавать бестактно, — не вытерпел мистер Колсби, глядя на нее поверх утренней газеты. — Если тебе нечем заняться, кроме чесания языком, ты можешь приниматься за работу.

— Нет-нет, что вы, я еще не доела, — спохватилась девушка, тут же отправляя в рот полную ложку каши. Как и все служанки, она не хотела выполнять работы больше, чем того от нее требовали. — Как думаешь, Лиззи, если они поженятся, мистер Зонко наймет ей горничную или ею сможет стать кто-то из нас?

— Я думаю, если они поженятся, — нехотя отозвалась Лиззи, которая уже несколько минут уныло ковыряла ложкой в своей тарелке, — у самой миссис Спелл, наверняка, есть личная горничная, которая войдет в дом вместе с ней.

— Да, ты права, — расстроилась Эмма. Мечта стать личной горничной казалась ей невероятно прекрасной, но тут же разбилась вдребезги о суровую реальность.

— Кажется, наши милые девушки наелись, — дворецкому вконец надоели эти разговоры, и он хлопнул свернутой газетой по столу. — Марш за работу!

— Да, сэр! — служанки неохотно поднялись со своих мест и направились к выходу из кухни.

— И вы, мистер Смит, — Колсби выразительно посмотрел на Мэтью, который неторопливо набивал трубку табаком. — Кажется, мистер Страут сегодня не в состоянии запрячь лошадь.

— Да, сэр, — со всей возможной унылостью ответил Мэтью, медленно поднимаясь с места. — Больного человека и гонять не стыдно сразу после болезни… — пробормотал он себе под нос, проходя мимо Колсби.

— Кто этот больной человек? Покажи мне его! — донесся ему вслед возмущенный окрик дворецкого, и юноша ускорил шаг, торопясь во дворик, где натолкнулся на Лиззи, которая несла таз с водой. Разумеется, по закону подлости вся вода из таза тут же оказалась на девушке.

— А-а-апчхи! — громогласно чихнула она, и не имея возможности закрыть рот, неловко отвернулась.

— Боже мой! Лиззи, мне так жаль! — юноша выхватил у нее уже пустой таз и замер с ним, не зная, что ему сделать дальше. — Я налью снова, скорее переодевайся, чтобы не заболеть.

— Да не надо уже ничего! — зло отозвалась она, отталкивая его и заходя в дом, сжав кулаки. Мокрая и недовольная она почему-то вызвала у Мэтью ассоциации с мокрой кошкой, и он с трудом подавил улыбку.

Он не стал ее догонять, давая время переодеться. А сам в то время наполнил таз водой заново и поставил его около задней двери (мало ли она вернется?). После этого Мэтью направился в их с конюхом каморку, чтобы с огорчением убедиться — мистер Колсби был прав: конюх спал мертвым сном, и никакие пинки (а точнее, штук пять) не смогли его разбудить. Мэтью пришлось самому запрягать Искорку в коляску.

— Хозяин просил передать, чтобы через десять минут коляска была подана к парадному входу, он не хочет опоздать на завтрак, — раздался голос у него за спиной, и он вздрогнул от неожиданности, чуть не выронив поводья.

Обернувшись, он увидел Эмму.

— Чем ты так обидел Лиззи, что она выглядит злой как собака? Еще и мокрая вся, — с любопытством поинтересовалась Эмма. — Она ведь вчера о тебе весь день заботилась.

— Я знаю, — коротко отозвался юноша, проверяя экипаж, чтобы все было чисто. — Я не обижал, случайно столкнулись во дворе, и она вылила на себя таз с водой.

— О да, я сама чуть не споткнулась о него, когда вышла тебя искать. Ты специально его туда поставил? Не слишком остроумная шутка, — сказала девушка, уперев руки в бока.

— Да нет же! Я налил его и поставил поближе к двери, чтобы она не ходила во второй раз, — Мэтью огорченно вздохнул.

— А-а-а, — протянула Эмма. — А я-то подумала, что ты решил снова над ней пошутить. Ведь и стоит так хорошо — выходишь из двери и попадаешь башмаком прямо в таз, — она продемонстрировала свою мокрую ногу без тени обиды, словно все это и впрямь было лишь забавной шуткой. За это ее и любили — совершенная необидчивость и наивность ребенка, которые не истерлись за 20 лет тяжелой рабочей жизни.

— Извини, — повинился Мэтью, угрюмо глядя на ее мокрую обувь. — Я не хотел, чтобы так вышло.

— Да все отлично, сегодня так тепло, что обувь быстро высохнет. Ой, мне же совсем некогда с тобой говорить, мистер Колсби надавал мне столько поручений, да и миссис Пирс… — продолжая болтать, она пошла обратно, но у дверей дома обернулась и крикнула:

— Я передам Лиззи, что тебе очень жаль! — очевидно, что от громогласного голоса Эммы об этом услышали не только все обитатели поместья Зонко, но и соседние дома, выходившие сюда стенами. Мэтью против воли покраснел и закрыл лицо рукой.

— Не смотри на меня так, — сказал он Искорке, которая глядела на него своими большими умными глазами, жуя солому. Лошадь моргнула, но ничего не сказала. — Ладно, кончай есть, нам пора, — он залез наверх и вывел коляску со двора, подъезжая к главному входу.

— Мэтью, очень рад видеть тебя в добром здравии! — поприветствовал его мистер Зонко, оправляя свой сюртук и залезая в фаэтон.

— Я тоже, сэр. Куда мы сегодня едем? — спросил тот, закрывая за ним дверь.

— К мадам Спелл, — сказал мужчина, в уголке его рта спряталась улыбка, стоило ему произнести это имя. Может быть, Эмма, склонная видеть романтику даже в разговоре миссис Пирс с мясником по поводу свежей вырезки («Ах, они бы составили такую прекрасную пару! Они оба любят покушать!»), была не так далека от истины в своих фантазиях. Он не сказал «миссис», заметил Мэтью, трогая. Видимо, ее покойный муж был для Зонко лишь несущественной помехой. Сдерживая улыбку, Мэтью повел Искорку по указанному адресу.

К удивлению кучера, молодая вдова жила не так далеко, поэтому он недоуменно поднял брови: зачем было гонять его туда-сюда, если можно было пройтись пешком — сегодня такая прекрасная погода, свежий (почти) воздух, все прямо-таки располагало к свиданию на улице с вдовушкой. Но поскольку его работа состояла не в том, чтобы спрашивали его мнения, он безропотно довез Зонко до его рандеву.

Всю краткую дорогу тот неустанно распинался о достоинствах миссис Спелл: она и образованная, и начитанная, и красивая, и любит путешествовать (она объездила весь мир со своим покойным мужем!), а уж как трагически сложилась ее судьба — овдоветь в таком молодом возрасте (здесь мистер Зонко снова позволял улыбке появиться в уголке рта, что делало его сочувствие не слишком убедительным). Уже почти прошли два года с момента смерти ее мужа, а потому она потихоньку начала посещать светские мероприятия, вернувшись в Лондон после долгого отсутствия.

— Странно, что я никогда о ней не слышал! — удивлялся Зонко, теребя в руках цилиндр. — Но это немудрено: ее муж был заядлым путешественником и военным, он всегда был в разъездах, а она считала своим долгом сопровождать его во всех поездках, потому с замужества редко бывала в Лондоне и совершенно не бывала в свете, хотя положение ей это позволяет. Я — буквально единственный ее знакомый в городе! Невероятно, не правда ли?

Мэтью покачал головой: он не находил в этом ничего невероятного, скорее, много подозрительного, поскольку миссис Спелл смогла за пару дней буквально околдовать обычно стойкого к женским чарам (стеснительного) Зонко. Он давно уже не прислушивался к мужчине, но тому и не нужен был собеседник — лишь слушатель его восторженных отзывов о миссис Спелл. Мэтью сохранял тот же настрой, что и Искорка, ступавшая по мостовой, — полностью равнодушный. Его не покидало странное чувство насчет этой женщины, и все, о чем он думал, это то, что по возможности он хотел бы избежать с ней встречи.

Они остановились у небольшого дома с маленьким садиком перед ним и изящными вытянутыми окнами. Мэтью мельком оглядел его, подмечая, что штукатурка кое-где осыпалась, и в целом здание выглядело, словно в нем давно никто не жил, а теперь внезапно приехал — окна были намыты, кусты подстрижены, а ручки двери начищены до блеска. Из двери тут же выскочил лакей, который поклонился мистеру Зонко.

— Сэр, где мне вас ждать? — крикнул кучер тому вслед, но Зонко уже скрылся в глубине дома. Мэтью вопросительно посмотрел на лакея. Тот посмотрел на него тупым невозмутимым взглядом.

— Вы можете привязать лошадь и пройти в помещения для прислуги, — наконец лакей лениво разомкнул губы и посмотрел на Искорку. Лошадь фыркнула. Мэтью тоже фыркнул. Привязывать ее практически на улице ему не хотелось, но делать было нечего. У него было предчувствие, что Зонко, один раз войдя в эту дверь, не захочет ее покидать максимально возможное по этикету время. А значит, проторчит до вечера.

Глубоко вздохнув, он оставил коляску и прошел внутрь под равнодушным взглядом лакея. Тот указал ему направление — по лестнице вниз. Спускаясь, он услышал веселый смех Зонко из гостиной и вновь вздохнул: зато хозяину весело. В работе кучера был один большой минус, который затмевал все плюсы — это длительное ожидание своего хозяина, сколько бы тот не копался со своими делами (а Зонко мог копаться часами!). С другой стороны, с его, Мэтью, неясным происхождением даже устроиться к нему работать было удачей, потому он не смел ворчать.

Нижние помещения, предназначенные для прислуги — кухня, столовая, несколько комнат, были скромнее, чем в их особняке, да и все стояло такое обветшалое и побелевшее от пыли, что он невольно чихнул. В темном коридоре не было ни души и не было света. Он пробирался вперед на ощупь, пока не услышал впереди шум.

— Э-э, доброе утро, — сказал он, заходя в низкое помещение — место, где ела прислуга. На него тут же оглянулась женщина в переднике. — Я кучер мистера Зонко, Мэтью Смит, — представился он, чтобы не было непонимания.

Женщина, до этого напряженно смотрящая на него, слегка расслабилась, ее плечи опустились, и она отвернулась, продолжая что-то готовить на плите.

— А вас как? Вы здешняя кухарка? — спросил он, чтобы завязать разговор. Перед ним была не слишком молодая женщина, темные с проседью волосы были забраны в тугой пучок на затылке, а простое темное платье выглядело довольно заношенным.

— Экономка, — отозвалась она. У женщины был низкий спокойный голос, словно ее не заботил ни этикет, ни незнакомец на кухне. Она продолжала помешивать что-то в кастрюле.

— В самом деле? — удивился Мэтью. Обычно экономки не занимались готовкой, они следили за порядком в доме и были главой прислуги, соперничая с дворецким. В их доме экономки не было, впрочем, мистер Зонко был известен своей эксцентричностью, а потому у них все было не как у людей (начать хотя бы с того, что Мэтью не заставляли носить странные шляпы и аляповатые сюртуки, как других кучеров, а вместо экономки у них был конюх, который ухаживал за одной единственной лошадью — и все равно не справлялся!).

— А что? — женщина обернулась, пригвоздив его к месту холодным взглядом. — Что-то не так?

— Нет-нет, — поспешил ответить он. Он помялся немного у проема, а затем уселся за стол, раз уж никто не собирался ему этого предлагать. Повисло молчание, которое он через некоторое время попытался вновь разрушить. — А… Можно ли мне чашку чая?

— Если вы хотите чаю… — отозвалась женщина, не оборачиваясь. Мэтью встрепенулся, с надеждой глядя на спину экономки. Чай в Англии мог растопить любой лед! — То ничем не могу вам помочь. Сделайте его сами.

Мэтью поник. Кажется, растопить лед не удалось. Он оглядел кухоньку в поисках чайника.

— Может быть, вы хотя бы подскажете, где он? — он начал раздражаться.

Женщина тяжело вздохнула, словно он отвлекал ее от невероятно важных дел, затем положила поварешку и подошла к стене, открывая шкаф и доставая чайник. Мэтью подавил недовольный возглас: как, простите, он должен был догадаться, что чайник там?! Отчего ему оказывают такой холодный прием? Если в этом доме такие слуги, то какой должна быть хозяйка? Антипатия к миссис Спелл стала еще сильнее. Экономка меж тем налила воды и поставила чайник на огонь рядом с кастрюлей, снова взяла поварешку и принялась помешивать варево. Мэтью не стал даже пытаться снова завязать разговор. Он достал трубку, набивая ее табаком и раздумывая, может ли он тут покурить. Вероятно, он наткнется на еще большее недовольство.

— Можете курить здесь, — неожиданно сказала экономка, и он чуть не подпрыгнул — как она вообще узнала, о чем он думает? — Отражение в чайнике, — пояснила она, постучав поварешкой по поверхности того. Юноша попытался унять пустившееся вскачь сердце и поднес спичку к трубке. В небольшой кухоньке кольца дыма тут же поднялись к потолку.

— Так вы давно служите у миссис Спелл? — спросил Мэтью, несколько смягчившись после разрешения курить в помещении.

— Недавно, — коротко ответила женщина. — Миссис Спелл впервые в Лондоне, она наняла меня уже здесь.

— Так значит, она нанимает прислугу? — предположил юноша, думая, что, возможно, миссис Спелл попросту не успела еще нанять штат.

— Нет, — отозвалась экономка. — Она сказала… — тут она оглянулась, окинула кучера взглядом, словно размышляя, стоит ли вообще говорить, но видимо, она чувствовала себя немного одиноко на этой кухне, а потому во время разговора начала «оттаивать» и оживляться. Как и все женщины старше пятидесяти, которые всю жизнь гнули спины прислугой в доме, она любила посплетничать. — …что пока что не решила, будет ли надолго оставаться в Лондоне, а потому попросила меня не спешить с подбором прислуги.

— А откуда она? — спросил Мэтью. — Мой хозяин очарован вашей госпожой, — поспешил добавить он, чтобы его расспросы не казались странными, но экономка уже не казалась такой настороженной к незнакомцу.

— Очарован, говорите, — она обернулась снова, поджав губы, словно сомневалась в этом, но тут же спохватилась и сказала, — да, разумеется. Она откуда-то из Нового Света, насколько я знаю. Госпожа не любит рассказывать о себе. Оно и понятно — такая молодая, а уже вдова… — она вновь замолкла, подозревая, что сказала лишнего, но сочувствие в ее голосе было неподдельным. Пожилая женщина жалела свою хозяйку. — Жалко лишь, что она не хочет нанимать даже кухарку. Ей приходится есть мою стряпню да покупные сладости, — сказала с горечью она, выключая огонь под своей кастрюлей. — А я слишком стара, чтобы начинать учиться готовить для господ.

— Что вы, я уверен, что такая опытная экономка как вы, прекрасно готовит, — попытался польстить женщине Мэтью, выпуская облако дыма.

— Откуда вам знать, что я опытная? — неожиданно обозлилась та. — Да я обыкновенная прачка!

Мэтью поперхнулся дымом. Эта миссис Спелл была той еще оригиналкой, так что вполне могла составить конкуренцию Зонко. Теперь юноша немного больше понимал, чем она его так зацепила. Он промолчал, держа язык за зубами, а женщина вернулась к своим делам. Когда чайник засвистел, женщина поставила перед ним кружку и коробку с чаем, явно предлагая заняться этим самостоятельно. Она убрала кастрюлю с плиты, перелила свое варево (по запаху — луковый суп) в супницу и вышла с кухни, оставив гостя одного.

Очень скоро тот вновь заскучал, выпив две чашки чая подряд и не зная, чем ему заняться. На кухне было ровным счетом ничего интересного — все казалось заброшенным и давно не убираемым: паутина по углам, пыль на полках и грязная посуда. Мрачное подозрение рождалось в его душе, но он не мог сформировать свои ощущения полностью. Когда он принялся зевать, экономка наконец вернулась. Юноша даже обрадовался ее возвращению, несмотря на мрачное выражение ее лица.

— Ваш господин желает с моей госпожой поехать в коляске на прогулку, — сообщила она ему таким тоном, словно это предложение наносило ей личное оскорбление. — Вам пора, — с намеком произнесла женщина, глядя на него. При свете одинокой свечи в ее руке он наконец смог увидеть ее лицо целиком: хмурые брови, одутловатое полное лицо и небольшие близко расположенные глаза — про таких женщин нельзя было сказать, что в юности они были красавицами, но приближающаяся старость им даже шла.

Мэтью с готовностью вскочил, спеша покинуть этот негостеприимный дом. Эта неприветливая женщина, темные стены и низкий потолок — все напоминало ему о каком-то подвале из фильмов ужасов, где его заперли без надежды снова увидеть солнце. Поэтому он стремглав бросился по темному коридору, забыв попрощаться, нахлобучил на голову шляпу на ходу и взлетел по лестнице в полном воодушевлении. Яркий дневной свет заставил его сердце трепетать от радости — вот уж не думал, что так соскучится по нему за пару часов!

Мистер Зонко уже стоял в дверях.

— О, Мэтью, отлично. Поедем в парк на прогулку, погода сегодня отличная, — радостно произнес он, а за его спиной насмехалось серое небо. — Представляешь, миссис Спелл ни разу не была в парке Сент-Джеймс! — он казался искренне удивленным, но после того, что Мэтью увидел в этом доме, тому это не казалось невероятным. Кажется, миссис Спелл действительно была не из местных.

— Да, удивительно, — отозвался он, протискиваясь мимо хозяина и подходя к лошади, которая уныло перебирала копытами на дорожке из гравия. — Что, устала ждать? — тихонько спросил ее он, гладя по морде и доставая кусочек сахара из кармана, который добыл на кухне. Искорка тут же слизнула его мягкими губами.

Он отвязал поводья от столбика и подвел кобылу к выходу. Мистер Зонко нетерпеливо покачивался на носках сапог, оглядываясь на темнеющий проем. Вскоре на улицу наконец вышла хозяйка дома, закутанная вся в черное, как и тогда в церкви. Ее голову вновь украшала шляпка с вуалью, которая закрывала глаза, не позволяя Мэтью полностью разглядеть ее лицо, но, когда он опустил взгляд ниже, слова приветствия для молодой вдовы застряли у него в горле. Он побелел как полотно и на миг забыл, как дышать, с силой сжав поводья в руке. Юноша глядел большими глазами на грудь женщины. Вернее, не на грудь, а на брошь, приколотую к черному платью в районе груди.

Это были небольшие серебряные часики в виде змеиной головы с двумя изумрудными глазами. И он точно знал, где уже видел эти глаза.

Глава 5. Змеиные глаза

Моя жизнь когда-то казалась мне чередой случайных событий, которые привели меня туда, где я в итоге оказался. А потом оказалось, что все это было не случайно. Если бы какой-то биограф захотел рассказать мою историю людям, она показалась бы им забавной сказкой, не так ли?

— Мэтью? Ты в порядке? — с некоторым беспокойством в голосе спросил Зонко, глядя на застывшего как истукан кучера.

— Он выглядит так, словно вместо меня увидел привидение, — рассмеялась миссис Спелл. У нее был на удивление приятный смех — переливчатый и заразительный, так резко контрастировавший с ее внешним высокомерным видом.

Зонко тоже улыбнулся через силу и хлопнул юношу по плечу, недовольно хмуря брови. Мэтью с трудом оторвал взгляд от броши и против воли покраснел. Он вел себя неподобающе.

— Доброе утро, миссис Спелл, — он тут же склонился в легком поклоне и открыл дверь фаэтона, продолжая украдкой рассматривая брошь. Зонко подал ей руку, помогая забраться, а затем залез сам. Мэтью захлопнул дверь, руки у него немного дрожали, когда он садился на свое место. — С-сент Джеймс парк? — переспросил он, стараясь справиться с собой, но против воли снова оглядываясь. Змеиные глаза притягивали его взгляд, словно магнит. Миссис Спелл проследила его взгляд, и ее губы, ведь лишь они остались ему видны сверху, растянулись в улыбке. Мэтью словно прошибло током. Она что-то знает!

Он хлестнул поводьями чуть сильнее, чем нужно, и Искорка взметнулась, резво поскакав в сторону парка, а молодой человек между тем старался подавить внутреннюю дрожь. Он узнал бы эту брошь из тысячи подобных, хотя никогда не видел ее прежде — ведь он знал каждую черточку на серебре, которое носил за пазухой. Его рука против воли полезла под сюртук, нащупывая подвеску. Это помогло ему немного успокоиться.

Пытаясь рассуждать здраво, он предположил, что она, вероятно, что-то знает об окнах или прыгает сама. Или ее муж. Его прошибло неожиданной догадкой — тот и не умер вовсе, а просто является путешественником во времени, а она его ждет здесь. А может, и не было никакого мужа никогда! По ней же видно, что она не британка. Или, быть может, он просто накручивает себя, и брошь попала к ней случайно? Брошь в виде часов с головой змеи идеально подходила к его подвеске, это было неоспоримым фактом. Она была как раз такого размера, чтобы заполнить внутреннюю пустоту уробороса.

Мысли юноши скакали, как и Искорка по мостовой. Он заставил себя успокоиться и пустить лошадь медленнее. Возможно, миссис Спелл и правда не подозревала, что за вещь у нее в руках. С другой стороны, сам Мэтью тоже не знал, что носил на шее: за столько лет он уверился, что уроборос открывает окна в другой мир, но, по правде сказать, откуда ему это было знать? Ведь прошло 8 лет, а у него так и не вышло. Может быть, это просто украшение, выпавшее у того мертвеца? Однако наличие броши заставило его веру укрепиться — не могут две такие похожие вещи существовать просто так. Если принять теорию, что миссис Спелл — тоже не из этого времени и тоже (возможно) застряла, так, стало быть, они могут помочь друг другу? Он невольно оглянулся, глядя на разговаривающую с мистером Зонко женщину. Та выглядела спокойной и нисколько не взволнованной неожиданным вниманием со стороны кучера.

Может, ему следует как бы невзначай показать ей свою подвеску? Мэтью тут же тряхнул головой: плохая мысль. Интуиция подсказывала ему, что ни в коем случае нельзя давать понять этой женщине, что он из другого времени. Даже если она тоже прыгун. Теперь, когда мистер Зонко ухаживает за леди, очевидно, он будет ее часто видеть, возможно, ему удастся осторожно расспросить ее о броши, чтобы она ничего не заподозрила. В конце концов, Мэтью был умелым лжецом.

Благодаря этим мыслям он почти полностью вернулся к прежнему спокойному состоянию и уже не торопясь доехал до ворот парка Сент-Джеймс — это был большой и очень красивый парк, один из тех, куда пускали простых обывателей прогуляться. Большое вытянутое озеро посередине тянулось через весь парк, похожее на блюдо, а старые ивы низко нависали над ним, любуясь собой в водной глади. Вода рябила от легкого ветерка, раскачивая кроны деревьев, и свети солнце яркими лучами, парк бы заиграл прекрасными красками. В хорошую погоду Сент-Джеймс был полон представительных джентльменов в высоких цилиндрах и чопорных дам в пышных платьях, которые прогуливались рука об руку вдоль берега озера.

Кучер спешился у ворот, подавая руку Зонко, а затем миссис Спелл. Мистер Зонко обвел рукой парк с гордостью, словно самостоятельно насадил все ивы и дубы, а затем предложил миссис Спелл свой локоть. Парочка неторопливо направилась по дорожке мимо озера.

Мэтью горестно вздохнул — вновь ему неизвестно, сколько времени ждать этих двоих, а у него после завтрака маковой росинки во рту не было, кроме чая, отдававшего недружелюбием. Он осмотрелся, затем «припарковал» Искорку по соседству с остальными лошадьми и направил свои стопы искать обед. Очень скоро юноша наткнулся на лавочки уличных торговцев, предлагающих всякую снедь, и приобрел себе рыбу с чипсами¹⁵, которая была очень популярной уличной закуской, а затем зашел в пивную за полпинты пива. Холодная жидкость приятно охлаждала его мысли, а горячая рыба помогала успокоить ворчащий желудок. Насытившись, он решил немного прогуляться у входа парка и посидеть на берегу озера — Зонко редко проводил время на воздухе, а потому в парках сам Мэтью бывал редко. Молодой человек устроился на молодой траве и прикрыл глаза, глядя, как движется по небу белая масса облаков. Посасывая потухшую трубку, он не заметил, как его сморил сон.

Проснулся он от того, что кто-то пихнул его ботинком в плечо, и тут же вскочил, словно ужаленный.

— Я заснул! — в ужасе воскликнул он, но тут же увидел, что толкнул его никто иной, как мистер Зонко.

— М-да, — подтвердил тот. Он выглядел недовольным, но видимо, настроение у него было хорошее, поэтому он махнул рукой, отпуская того подогнать коляску. Мэтью понял, что легко отделался, и решил не искушать судьбу дважды. Он пролетел мимо миссис Спелл, которая стояла чуть поодаль, глядя на водную гладь.

— Хорошо, что мы тебя сразу заметили, — сказал Зонко, когда они все сели в фаэтон и направились к чайному магазину, где они планировали выпить по чашке чая с пирожными, а затем отправиться ужинать.

— Извините, сэр, — повинился Мэтью. — Я совершенно не планировал засыпать.

Зонко открыл рот, явно собираясь сказать: «Еще бы ты планировал!» Но вовремя закрыл рот обратно — сегодня он был в компании дамы и не хотел терять лицо, собачась с прислугой. Эта прислуга и так позволяла себе спать в парке, какой позор! Мэтью в свою очередь с каким-то весельем подумал, что миссис Спелл решительно все равно — ее собственные слуги уж точно могли побороться за звание самых грубых и неотесанных во всем Лондоне.

Поэтому, несмотря на свои слова, он совершенно не чувствовал за собой никакой вины. Иногда ему, жителю XXI века, хотелось, чтобы Зонко поменялся с ним на день местами и сам торчал в коляске целый день без телефона, музыки и других развлечений, способных скрасить время, пока хозяин развлекается и свободен в своих перемещениях. В общем-то было совершенно неудивительно, почему все кучера столько пили и курили, а также имели страсть к картам — заниматься все равно было совершенно нечем. Но он быстро прогонял подобные мысли — мистер Зонко и так был слишком добрым хозяином, который ни разу не лишил его зарплаты и никогда не злился на него по-настоящему, а ведь поводов у него было много!

Они подъехали к небольшой уютной чайной в центре города. Это было прелестное заведение, созданное для того, чтобы дамы могли перемыть всем своим соседям косточки за чашечкой чая вдали от мужниных ушей. Мэтью эти заведения ненавидел — стоило ему увидеть выставленные на витрине пирожные, как перед глазами невольно вставало неприятное воспоминание из юности.

Тогда он ушел довольно далеко от дома Никсонов и попал в район получше, где был подобный чайный дом. Он, голодный и одетый в рванье мальчишка 14 лет, крепко сжимал в руках украденный кошелек и застыл перед витриной, глядя на прекрасные пирожные за стеклом и невольно сглатывая слюну. Ему до смерти хотелось зайти и купить одно такое и съесть его без того, чтобы с кем-то делиться или испытывать угрызения совести. Он почти чувствовал вкус крема из взбитых сливок и вишенки на вершине пирожного. Но кошелек, который он только то срезал у какой-то женщины, чьи руки были заняты коробками с покупками, был почти пуст, а значит он не мог потратить ничего на себя, поскольку холодало, а мистер Никсон снова запил, и у них дома не было ни дров, ни еды, да и этот пьяница снова будет орать на него, что он принес домой мало денег.

Пока он разглядывал пирожные, из чайной вышла продавщица в переднике, которая уперла руки в бока и с презрением уставилась на бродяжку сверху вниз.

— Проваливай отсюда, — грубо сказала она, — ты распугиваешь покупательниц.

— Я просто смотрел, — с обидой огрызнулся мальчик, — я и так собирался уходить.

Тогда он еще не был таким толстокожим, как сейчас, и его, нежного ребенка из XXI века, задевала подобная грубость от незнакомых взрослых. Но это был Лондон, полный оборванцев, с которыми никто не церемонился.

— Вот и катись! — посоветовала ему женщина, заходя обратно. Она придержала дверь, кинув на него еще один презрительный взгляд, и только когда он поплелся прочь, она захлопнула дверь.

С тех пор он не подходил к витринам чайных. И, конечно, никогда в них не был и не пробовал эти пирожные. Мэтью очнулся от воспоминаний и с грустью посмотрел на витрину — за ней была жизнь, доступная тем, кто никогда не работал и не имел для этого нужды. Эти женщины с тонкими пальцами изящно поднимали к губам чашки с чаем и смеялись, и витрина неожиданно показалась Мэтью непреодолимой преградой сословного разделения. А ведь всего сто лет спустя эти самые женщины, закатав рукава, будут трудиться в офисах и на заводах и требовать одинаковых прав с мужчинами. Но этих — этих никакие права не заботили, гораздо больше их умы занимали шляпки и сплетни.

— Мистер Смит? — неожиданно спросили его, потянув за рукав и вытянув его из омута мыслей. Он посмотрел вниз и увидел девочку, которая разносила заказы из чайной. В руках у нее была маленькая коробочка, которую она протянула молодому человеку, когда он утвердительно кивнул. — Вам просили передать, — она ткнула маленьким пальцем в стекло, за которым он увидел мистера Зонко и миссис Спелл. Вдова махнула рукой, полные губы под вуалью растянулись в улыбке, а потом она вновь повернулась к Зонко, словно ничего и не произошло. Ошарашенный Мэтью подрагивающими руками открыл коробочку — внутри на бумажной подставочке лежало прекрасное пирожное со взбитыми сливками и словно бы той же самой вишенкой, на которую он смотрел столько лет назад. Совершенно ошеломленный, он вновь уставился на витрину, но миссис Спелл больше не обращала на него внимания. Словно величайшее сокровище он аккуратно приподнял пирожное за бумажную салфетку и надкусил.

По правде сказать, пирожное было довольно средним на вкус — слишком сладким, и вишенка давно усохла (все-таки не сезон для вишни), а крем в итоге оказался весь у него на руках, но он почувствовал себя таким счастливым, каким не был уже давно, а потому не замечал ничего вокруг — ни шума улицы, ни вони от Темзы, ни свинцового низкого неба, — пока не облизал все пальцы, сидя высоко на колках фаэтона. Этот жест миссис Спелл был словно пальмовая ветвь мира, протянутая ему, и не мог не смягчить его сердце.

***

Они возвратились в особняк Зонко относительно рано — сумерки только опускались на Лондон, скрывая дневную грязь и прибивая к земле смрад улиц. Зонко хотел переодеться и ехать на прием к какой-то леди (их в Лондоне было столько, что даже имей кучер желание, он бы не смог запомнить), а по пути, конечно, забрать миссис Спелл.

Когда они подъехали к дому, Мэтью чувствовал себя так, словно это он тянул экипаж весь день, а не Искорка. Лошадь же проявляла изрядную меланхоличность, терпеливо дожидаясь, пока ее подведут к кормушке. Кучер поручил ее заботам мистера Страута, который мрачно посмотрел на него исподлобья, но промолчал — очевидно, он все еще мучился стыдом из-за произошедшего с Лиззи. Мэтью же, помчавшись на кухню что-нибудь перехватить перед приемом, напротив, только столкнувшись в коридоре с Эммой, вспомнил, что произошло вчера. С момента, как он увидел брошь на груди Спелл, ему казалось, что все, что было до этого, случилось так давно, поэтому он недоуменно застыл, когда девушка спросила:

— Ты помирился с Лиззи? — она, кажется, несла воду для мистера Зонко и застыла одной ногой на лестнице, а второй еще в коридоре.

— Н-нет, — после паузы сказал Мэтью. Разве они ссорились? Однако спустя пару мгновений он вспомнил: предложение, точно…

— Зонко будет еще полчаса собираться, Лиззи еще не поела, так что можешь присоединиться к ней на кухне. Когда я ей передала твои извинения, она даже почти улыбнулась! — девушка подмигнула ему, словно она придумала очень удачный выход из затруднительного положения. Мэтью почувствовал небольшое раздражение, но быстро осадил себя — Эмма хотела ему только добра. Откуда ей было знать, что между ними не простые разногласия, а что-то… странное происходило, что даже Мэтью не вполне понимал.

— Спасибо, — поблагодарил он служанку, направляясь на кухню. Честно говоря, он совершенно не был настроен на какой-либо разговор с Лиззи, поскольку сейчас все его мысли занимала брошь и то, как аккуратно узнать, откуда вдова ее взяла. Нужно было все тщательно продумать, потому что второго шанса у него может не быть, а ведь даже этого шанса он ждал 8 лет.

Лиззи сидела за столом в одиночестве, а на кухне что-то напевала себе под нос миссис Пирс.

Распорядок дня и обязанности прислуги в особняке Зонко были странными — не такими, как у других «нормальных» людей, впрочем, всех его обитателей это устраивало как нельзя лучше. Начать хотя бы с того, что у них не было камердинера — Зонко предпочитал умываться, одеваться и совершать все свои мужские дела самостоятельно без помощи слуг. Дворецкий мистер Колсби отвечал и за слуг, и за остальное хозяйство, взяв на себя функции и экономки, и дворецкого (Мэтью не исключал, что именно поэтому складка между его бровями была такой глубокой). На кухне безраздельно главенствовала миссис Пирс — бездетная вдова, она посвящала все свое время стряпне, хотя готовить ей много и не приходилось — в особняке редко бывали гости, потому что хозяина было вечно не застать. Еще в штате работали две служанки, которые читателю уже знакомы, но большая часть их обязанностей сводилась к попытке не дать дому погрязнуть в пыли и грязи и мелкой помощи мистеру Зонко с бумагами, водой и прочими просьбами, а также покупке продуктов и другим вещам по хозяйству. Словом, работа была «пыльная», но не такая трудная. Самым странным в Зонко было то, что имея всего одну лошадь, он держал и конюха, и кучера. Иметь свой выезд было очень дорого, а уж иметь при этом еще и конюха… Это показалось Мэтью невероятным еще когда он впервые нанимался на должность — наличие в доме вечно пьяного, угрюмого мистера Страута было попросту ненужным, но он настолько прочно сросся с особняком, что никакие его промахи и пьянство не позволяли Зонко рассчитать его. Очевидно же, что умей он управляться с коляской, услуги Мэтью Зонко бы не понадобились. Но кучер никогда не видел, чтобы Страут держал в руках поводья. Потому присутствие Страута оставалось неразгаданной загадкой, и Мэтью, выросший на триллерах и детективах, иногда представлял, что тот является тайным кузеном или внебрачным сыном отца Зонко, а потому его невозможно уволить…

Словом, в особняке Зонко у всех всегда были свои дела и небольшие тайны, но по сравнению с другими крупными домами, прислуги у молодого джентльмена было крайне мало, а его собственные привычки людям со стороны показались бы странными.

— Миссис Пирс, умоляю, скажите, что с обеда что-то осталось, ведь мне придется пережить сегодня еще прием у леди как-ее-там, — с горестным вздохом Мэтью опустился на стул напротив Лиззи, которая пила чай.

— Сколько раз ты сегодня ел? — не поверила в его страдания миссис Пирс. Он тут же состроил страдальческую мину.

— Всего лишь два, и один раз пил чай. У меня уже желудок прилип к позвоночнику, я чувствую такой упадок сил… К тому же, у меня растущий организм!

— Действительно, маловато для пяти вечера, — хмыкнула кухарка, оглядывая этого изголодавшегося, который демонстративно улегся на стол, изображая голодную смерть.

— Подогрею тебе супа, — сказала она, открывая крышку кастрюли.

— Вы святая, миссис Пирс! Я готов тут же на вас жениться, — простонал Мэтью, лежа животом на столе и поглядывая на Лиззи. На ту его спектакль не подействовал никак, но он явственно увидел, как дернулся кончик ее губ, пытаясь не изогнуться в улыбке.

— Прямо тут же? — в притворном восторге всплеснула руками кухарка.

— Ну, сегодня уже поздновато, так что вряд ли получится… — Мэтью почесал подбородок в задумчивости, лукаво глядя на Лиззи. Та отвернулась, сдерживая смех. — Но завтра первым же делом! Если только сегодня на приеме я не умру от голода…

— Я так и знала, что ты только языком горазд чесать, — миссис Пирс, улыбаясь, поставила перед ним тарелку супа. — Советую тебе орудовать ложкой побыстрее, потому что Зонко уже как десять минут назад потребовал воду и наверняка уже готов выезжать.

— Он, может быть, и быстро соберется, но вот миссис Спелл, как даме, понадобится времени побольше, — беспечно ответил Мэтью, зачерпывая ложкой щи и отправляя их в рот. — Уж я сегодня насмотрелся, как они воркуют. Сдается мне, в середине лета будем гулять на свадьбе.

— Вот же сплетник нашелся, похуже Эммы, — наконец подала голос Лиззи, чинно отпивая из своей чашки (юноше, правда, казалось, что чай там давно закончился, и она лишь притворяется, чтобы иметь повод посидеть на кухне подольше).

— Это у меня от голода мозги затуманились, — заверил ее Мэтью, уплетая суп. — Великолепно, миссис Пирс! Просто великолепно!

— Не подлизывайся, там все равно больше ничего не осталось, — бросила та через плечо. Молодой человек тут же скис, перестав с такой скоростью орудовать ложкой. Он искоса глянул на Лиззи и обнаружил, что она тоже на него смотрит.

— Что? — тут же сконфузилась та.

— Любуюсь тобой, конечно, — отозвался Мэтью, глядя как стремительно краснеют мочки ее ушей.

— Мне пора работать, — она вскочила с места, оставив чашку на столе, и вышла с кухни.

— Сдается мне, ты совершенно не разбираешься в девушках, — неожиданно нарушила наступившую тишину миссис Пирс. Она поставила перед ним только что испеченную булочку.

— Хотите дать совет? — юноша посмотрел на женщину поверх стола.

— Я предполагаю, что все твои шутки о свадьбах ее задевают и раздражают, — заметила она, усаживаясь на место девушки и оказываясь прямо напротив него.

— Почему? — спросил молодой человек с удивлением.

— Не торопись, а то подавишься, — между делом посоветовала та. — Потому что она уже давно вошла в брачный возраст, а ты между тем расхваливаешь какую-то вдову.

— Да кого я расхваливаю! Это же миссис Спелл, она… — он собрался сказать о том, как она ему не нравится, но невольно вспомнил пирожное, которым его сегодня угостили, и прикусил язык. — В общем, чушь все это. Тем более, за ней ухаживает мистер Зонко, при чем тут я?

— Девичье сердце ранимо, — сказала миссис Пирс, тяжело вздохнув, но не собираясь ничего объяснять глупому мальчику, сидящему перед ней.

— Неужто можно так долго злиться из-за таза с водой? — глупо спросил он. — Я же извинился.

— Ты идиот, — заключила миссис Пирс, поднимаясь и оправляя юбки. — Давай, выметайся. Хозяин уже заждался тебя.

— Есть, мэм, — Мэтью тряхнул головой, признавая, что в целом согласен с кухаркой. Затем поднялся, задвинул за собой стул и, поблагодарив за перекус, отправился наверх — узнать, скоро ли им выезжать.

Мистер Зонко уже был что называется при параде. Он даже надел золотые запонки и надушился, совершенно точно потратив на свой выход намного больше времени, чем обычно.

— Сэр, вы прекрасно выглядите, — отвесил ему с легким поклоном комплимент Мэтью.

— Спасибо. Через пять минут выезжаем, — кивнул тот, выправляя перед зеркалом воротник сорочки, чтобы лежал ровно. Он покрутился перед зеркалом и явно остался удовлетворен своим внешним видом.

— Хорошо, сэр, — Мэтью еще потоптался в гардеробной, думая, попросить ли его узнать про брошь — ведь Зонко это было явно сподручнее, но решил не привлекать лишнего внимания, к тому же, это было бы нарушением субординации. Лучше он все узнает самостоятельно, но главная проблема состояла в том, как же ему застать женщину в относительном одиночестве.

— Что-то еще? — Зонко приподнял одну бровь, из-за чего его вытянутое лицо стало еще длиннее. Наверное, ему бы пошли усы, которые бы скрыли массивный подбородок и сделали бы лицо не таким длинным. Однако, к сожалению, Зонко к некоторой болезненностью относился к своему внешнему виду, а потому не допускал советов по поводу внешности. Мэтью отрицательно покачал головой и под вопросительным взглядом хозяина покинул комнату.

Через некоторое время они уже мчались по улицам вечернего Лондона. В этот раз Зонко даже не упрекнул его за лихую езду, когда они остановились во дворике миссис Спелл, а напротив, выскочил со всей поспешностью, на которую был способен, чтобы ее встретить. Мужчина попытался улыбнуться Спелл сквозь свой позеленевший вид (побочный эффект от езды в коляске с Мэтью), а затем со всей галантностью препроводил даму в экипаж.

— Добрый вечер, мэм, — кучер приподнял шляпу, приветствуя Спелл. Одновременно острые глаза отметили, что хоть она и сменила наряд (в целом, одно черное уличное платье сменилось на другое черное, но уже бальное платье), брошь все еще была прикреплена на самом видном месте.

Та кивнула головой из-под привычной уже ему вуали, элегантно садясь в коляску. Мэтью задался вопросом, снимает ли она эту фиговину, когда спит, или так и ложится, чтобы никто, не дай бог, не увидел ее лица? Эта мысль, несмотря на свою забавность, не развеселила, а почему-то разозлила его. Молодой человек в раздражении отвернулся.

Наконец они тронулись. Уже достаточно стемнело, чтобы на главных улицах зажглись фонари. Они тусклым светом пытались разогнать туман, беспощадно опустившийся на город. В этом тумане коляска выглядела как призрак, а лошадь была похожа на сказочное чудовище, отбивающее копытами по мостовой. Мэтью очень нравилось ездить в туман — вся грязь, весь смрад и нищета скрывались за дымкой, и только иногда из нее неожиданно выскакивала безобразная согнутая фигура бездомного или лошадиная морда и круглое красное лицо кэбмэна, держащего поводья повозки. Здания по обе стороны от дороги тесно жались друг к другу и нависали над прохожими, неприветливо советуя поскорее вернуться домой. Мэтью заставил Искорку идти помедленнее, что, в целом, можно было объяснить беспокойством за безопасность на дороге, но на самом деле — нежеланием кучера достигать конечного пункта. Ведь все удовольствие от работы он получал только во время езды, все остальное — это бесконечные ожидания хозяина.

— Пр-рибыли, — сообщил Мэтью, заезжая в роскошный двор через гостеприимно открытые ворота. Дорожки здесь были усыпаны песком, а вдоль них высажены кусты, которые только-только зазеленились и стояли, радуя глаз свежестью весны.

— Прекрасно, — мистер Зонко посмотрел на часы и, дождавшись, когда Мэтью остановит фаэтон напротив входа, сошел на землю. — Прошу вас, — он галантно подал руку миссис Спелл.

Стоило им выйти, Мэтью привычно отъехал в сторону, где стояли все остальные кучера со своими экипажами. Сегодня, видимо, был большой бал, — он насчитал порядка двадцати экипажей. Юноша кивнул остальным кучерам, увидев несколько знакомых лиц, но те лишь кисло осклабились — еще бы, в прошлый раз он обчистил их подчистую. Он-то надеялся, что пройдет еще пару недель до следующей встречи, когда воспоминания о проигрыше несколько поблекнут, ведь сегодня ему здесь явно были не рады. Это означало, что никаких карт сегодня вечером не намечалось, и вперед его ждало лишь утомительное ожидание в одиночестве или праздном разговоре с другими кучерами, которые его не слишком привечали: он не пил, не курил самокрутки из ужаснейшего табака, которым был любимым у кучеров, да еще и мухлевал в карты. Одним словом, совершенно не вписывался.

Поэтому Мэтью решил даже не утруждать себя попыткой завязать разговор и предпочел проникнуть на задний двор поместья в сад, чтобы там посидеть в одиночестве и темноте, невидимый для остальных. Сегодня они приехали на бал к какому-то далекому родственнику королевской семьи, который любил жить праздно и красиво и часто устраивал балы и танцы. Его поместье стояло на огромной территории, окруженной большим парком с вековыми раскидистыми деревьями и даже небольшим зеленым лабиринтом. Крадясь мимо окон бального зала, он невольно заглянул внутрь из темноты, и его кольнула зависть: в красивых тяжелых платьях женщины болтали, прикрывая губы веерами, мужчины в сюртуках о чем-то жарко спорили, держа бокалы в руках, а по начищенному паркету изящно скользили пары. Вся эта сцена, освещенная по первому слову моды не газом, а электричеством, украшенная живыми цветами и каким-то блеском богатства, заставила его на мгновение забыть о собственной убогой жизни. Он, словно зачарованный, смотрел, как кружатся в танце молодые барышни, и невольно шагнул ближе к окну. Кто-то с той стороны подошел к тяжелым портьерам, и он очнулся, отпрянув во тьму. Юноша с тоской посмотрел на свои одежды — нет, они не были старыми и очень ветхими, но обладали плохим качеством и были довольно поношенными. На его ногах были старые сапоги с потрепанными голенищами и стоптанными пятками из-за того, что ему постоянно приходилось забираться на колки и спрыгивать.

Мэтью тряхнул головой, прогоняя наваждение. Ему это никогда не снилось и никогда не хотелось. Он не стремился к богатству и войти в элиту Лондона, но иллюзия света, когда он стоял во тьме, невольно заставила его вздрогнуть. Он продолжил свой путь. По крайней мере, он достаточно показал жизни, что лучше к ней приспособлен, а ведь он был даже не из этого времени! А эти люди — отними у них богатство, и они окажутся совершенно беспомощны перед суровой реальностью, ведь им никогда не приходилось драться за кусок хлеба и воровать кошельки. Когда-то они и сами были теми, у кого он был не прочь стащить пару шиллингов.

Он зашел в глубину сада, где его никто бы не смог увидеть из гостей и отругать за подобную вольность, улегся на траву и уставился в небо, попыхивая своей трубкой (последнее было несколько рискованно, но он надеялся, что сейчас еще слишком рано, чтобы гости отправились на свои прогулки по саду, ведь каждый знал, чем занимается пара молодых людей в саду, скрытые от глаз маменек). Достав одной рукой из-за пазухи подвеску, он провел пальцем по чешуйчатой поверхности, глядя на нее в тусклом свете ночи.

— Что же мне делать… — задумчиво протянул он, вглядываясь в зеленые глаза змеи, которые сейчас казались черными. Впервые за восемь лет у него был шанс — настоящий шанс! — разобраться, что здесь происходит и вернуться домой, но ему приходилось играть по правилам XIX века. Он не мог просто подойти к вдове и попросить рассказать про брошь, потому что это было против правил приличий. Он не мог купить у нее украшение или заставить признаться, откуда она у нее, потому что, опять-таки, это было против правил приличий! Он не мог даже остаться с ней наедине, потому что это было самое грубое нарушение правил приличий. К тому же, он не какой-то джентльмен, который навещает знакомую даму за чашечкой чая в гостиной, нет, он обычная прислуга, которая должна смотреть в пол и делать то, что ей велено. Впрочем, навещать знакомых дам было тоже против правил (хотя Зонко это, например, не слишком смущало, правда, здесь скорее следовало спросить, что вообще его смущало). В пуританской Англии было столько правил, что у Мэтью порой шла кругом голове. Можно даже сказать, что ему повезло вырасти в Ист-Энде — простому люду не приходилось переживать о том, что у кого-то сползла перчатка на руке и обнажила кожу, не приходилось фальшиво улыбаться на колкости и обсуждать чью-то целомудренность из-за того, что этого человека заметили с человеком другого пола и — о боже — они не связаны браком!

Мэтью пожевал кончик трубки, выпустил в воздух кольцо дыма и решил немного подремать. Эти балы порой длились четыре-пять часов, плюс ужин и время на разговорчики. Он пожалел, что не захватил с собой какую-нибудь книгу — так он мог бы погрузиться в историю и провести время с пользой, совершенствуя свой английский. Особенно ему полюбились произведения Диккенса, которые как раз находились на пике популярности и как нельзя лучше описывали его жизнь в Ист-Энде.

Прошло часа полтора, когда он услышал шорох недалеко от себя и мигом проснулся. Кто-то, хихикая и держа подол платья, пробежал мимо него. Ага, значит, влюбленные парочки начали сбегать от бдительных мамаш, заигравшихся в карты в комнате отдыха. Пора и ему уходить отсюда, пока его никто не заметил — обеим сторонам будет неловко, а Мэтью был всецело на стороне парочек в этой неравной битве с пуританскими нравами.

Он поднялся с земли, отряхнул одежду, засунул трубку в карман и отправился самыми темными дорожками обратно к главному входу. Неожиданно он замер, не веря своим глазам. На балконе, задумчиво крутя в руках бокал, стояла миссис Спелл. Она оглянулась на освещенную танцевальную залу, кому-то кивнула и снова отвернулась, без всякого выражения глядя в темный сад.

Мэтью подкрался, вставая под самым балконом и поднимая голову — тот был невысоким, как раз там, где была его макушка, заканчивался ряд колонн и стоял одинокий бокал, поставленный миссис Спелл.

— Миссис Спелл, — тихо позвал он, стараясь не напугать женщину. Но та ожидаемо вздрогнула и посмотрела вниз, разглядев в темноте юношу. Он приподнял шляпу, приветствуя вдову.

— А, ты… кучер? — на ее лице мелькнуло узнавание. — Что ты здесь делаешь? — спросила вдова, забирая бокал с перекладины и глядя на него сверху вниз. С этого ракурса он наконец-то мог видеть все ее лицо целиком, до того скрытое вуалью. У нее оказались потрясающие глаза — светло-голубые, словно лед, такого прозрачного цвета, что казались слепыми. Эти глаза, кончик которых изгибался наверх, как и бровей, придавали ей вид лисицы и совершенно не подходили остальному лицу — полные губы темного-вишневого цвета, которые так часто изгибались в усмешке, небольшой нос и острый подбородок словно достались лицу от какой-то европейской красавицы. А глаза — глаза от лисы, хитрой и насмешливой. И сейчас они еще сильнее сузились, глядя на него.

— Ходил тут, бродил, — сказал он заранее заготовленный ответ. — Я уже собирался уходить, прошу вас, не сообщайте прислуге, — он лучезарно и очень фальшиво улыбнулся, умело выставляя напоказ миловидность своего лица. Его взгляд переметнулся с лица вдовы на брошь, и он невольно замер, вопреки своим словам. Возможно, судьба сама подбрасывает ему шанс?

— Я не скажу, — кивнула та и отвернулась, потеряв к нему интерес.

— Миссис Спелл… — осторожно начал Мэтью, и она снова уставилась на него, — разрешите задать вам один вопрос? — неизвестно отчего, но ему стало не по себе под этим взглядом.

— Вопрос? — спросила дама, вертя в руках бокал на тонкой ножке. Ее лицо казалось совершенно равнодушным, но губы изогнулись в букву «о».

— Откуда у вас эта брошь? — спросил он, неотрывно глядя в лисьи глаза. — И, если она не представляет для вас большой ценности, не сочтете ли вы за большую грубость, если я спрошу, могу ли я ее выкупить?

— Представляет, — ее ледяной тон словно окатил его холодной водой. — Это семейная реликвия, подарок покойного мужа. Я не в силах с ней расстаться.

— Понятно, я еще раз приношу свои извинения за эту вольность, — Мэтью отвесил поклон, поджимая губы.

— Ничего, вы же не знали, — великодушно махнула Спелл.

— А вы не знаете, откуда она у вашего мужа? — снова спросил молодой человек, придавая своему лицу самое доброжелательное выражение, на которое он был способен.

— Не знаю, — после некоторой паузы ответила она. Она глядела на него свысока, и в ее взгляде читалось отчетливое чувство превосходства, кончики ее губ приподнялись вверх в насмешке. Это заставило подняться небывалой волне гнева в душе Мэтью. Он снова поклонился, сдерживая себя из последних сил, и пошел прочь, сжимая кулаки от ярости, клокотавшей в нем. Откуда столько надменности?! Хитрая лисица! Совершенно точно, что она попросту не захотела ему говорить ничего, поскольку он ничего для нее не значит. И, конечно, ее можно понять, но то, чего Мэтью не выносил больше всего, так это подобного высокомерия. Он замер, вновь оказываясь перед окном, за которым веселились сливки английского общества. Значит, другого выхода у него не было — брошь оставалось только украсть.

Глава 6. Вот она — наших душ глубина

Больше всего в своей жизни я жалею о трех вещах: о том, что не слушал советы, не сдержал данное обещание и о своей неудачной попытке изменить чужую судьбу.

Как и ожидалось, бал закончился около двух ночи, и Мэтью пришлось подсаживать выпившего чуть больше своей дозы (в один бокал) мистера Зонко в экипаж. Его хозяин всегда напивался очень быстро, но никогда, конечно, этого не признавал.

— Мы должны… ик!.. сопроводить… миссис Спелл… — тот сопротивлялся, не давая запихнуть себя в коляску и размахивая цилиндром.

— Она уже уехала вместе с другой леди, которая любезно предложила довезти ее, раз они живут в одной стороне, — напомнил тому Мэтью, вновь усаживая мужчину на место. Тот наконец сдался, положил цилиндр и перестал им воинственно взмахивать. — Тем более, джентльмену подвозить даму столь поздно… — напомнил он забывшемуся Зонко.

— Д-да ты прав, — вновь икнул тот, — хорошо, эт-то очень хорошо. Тогда домой.

— Не хотите продолжить гулянку? — хмыкнул молодой человек.

— П-продолжить что? Ик!.. — спросил Зонко, вцепившись в поручень, который Мэтью, выполняя свое обещание, прикрутил к боковой стенке фаэтона. — Может, поедем помедленнее? — умоляюще спросил он.

— О, разумеется, сэр, — успокаивающе отозвался тот, трогая с места.

К этому времени Мэтью уже давно успокоился и даже выпил немного виски, предложенного другими кучерами для разогрева организма (но в действительности, в качестве лекарства от скуки — у всех были свои благовидные предлоги для пьянства). Теперь в его голове было светло и даже немного весело, потому он пустил Искорку вскачь, а та была только рада после долгого простоя. Разогнавшись, он оглянулся на Зонко и, увидев, что тот позеленел, немного сбавил скорость, жалея хозяина. Он вообще считал, что Роберту Зонко следует передвигаться только пешком с его морской болезнью от любого вида транспорта. Не верилось, что когда-то этот человек переплыл Атлантику и вернулся в Лондон, привезя с собой множество диковинных безделушек. Должно быть, его рвало весь путь туда и обратно.

Эта мысль рассмешила Мэтью, и он слегка пьяно рассмеялся, разрывая ночную тишину.

— Что смешного? — тут же спросил Зонко, сдерживающий рвотные позывы.

— Вспомнил отличную шутку, сэр! — тут же отозвался кучер. — «В их обществе я бы умер от скуки, если бы там не было меня»¹⁶.

— Ох, как ты прав, — вздохнул, хмыкнув, Зонко. Он даже немного порозовел, перестав изображать мертвеца. Мэтью оглянулся по сторонам. Плотный туман мешал ему ехать быстрее, поэтому он снизил скорость до минимума и внимательно смотрел, чтобы не сшибить какого-нибудь прохожего или не наехать на другой экипаж.

— Все эти Джонсы, Эллиоты и Уильямсы — такие скучные люди! Они обсуждают заседания парламента, сорта табака и чья гончая быстрее. Единственное, что доставляет удовольствие в этих вечерах — это возможность потанцевать с дамой, да и то мы, джентльмены, можем танцевать с одной и той же дамой только два танца за бал, а затем перейти к следующей, словно мы на рынке выбираем рыбу! — в сердцах воскликнул Зонко, ударяя по краю коляски. Мэтью, пожалуй, за это его больше всего и любил — несмотря на свой статус, он не кичился высокомерием и мог сказать кучеру что-то подобное совершенно открыто. Он был словно белая ворона в этом море знати. — А дамы? Они глядят точно фурии, готовые разорвать за любую оплошность честную женщину! А ведь она даже не замужем, она совершенно независима, так почему бы не позволить ей танцевать, с кем она хочет? Достаточно уже того, что она обязана носить траур по умершему мужу два и более года, — каким-то невероятным образом тема вновь съехала к миссис Спелл. — Они так скучны и так однообразны, а она… она — другая, — Зонко вновь откинулся на сиденье, глядя в сторону.

— Сдается мне, сэр, не сочтите за грубость, но она вам сильно нравится, — усмехнулся Мэтью, пытаясь сохранить этот благодушный нрав, хотя в груди его вновь подняла голову холодная ярость.

— Ты слишком много болтаешь, — осадил его Зонко, — но я тебе скажу честно: она не такая как остальные.

— Да, должно быть, вы правы, — Мэтью одной рукой почесал подбородок, соглашаясь с Зонко — ни одна женщина за 8 лет в Англии так не раздражала и не будоражила его мысли, как миссис Спелл. Она внушала ему и страх, и желание скрыться от нее подальше, и омерзение, и вместе с тем, когда бы она ни находилась рядом, эта женщина притягивала его взгляд, словно магнит. Она была одновременно похожа и на лису, и на змею, которую носила приколотой на груди.

— Прибыли, сэр, — спустя некоторое время он спрыгнул с колок и помог хозяину выйти, передавая его в руки заботливого мистера Колсби, который уже дожидался их с лампой около главного входа.

— Мистер Смит… — хотел ему что-то сказать дворецкий, но не успел — Мэтью уже направил Искорку во внутренний двор, спеша забраться в кровать и забыть этот день, как страшный сон. Но его мечтам было не суждено сбыться: в конюшне его встретил мистер Страут, держащий в руке фонарь.

— Как здорово, что сегодня вы решили меня дождаться, — съязвил Мэтью, слезая на землю.

— Нет, я… — на лице у конюха было какое-то сложное выражение, он пожевал губы, а затем произнес. — Тебя ждет мисс Никсон в комнате.

Мэтью тут же сообразил, отчего мужчина дожидается его в конюшне: тому было явно неловко находиться в одном помещении с девушкой, которая отвергла его.

— Лиззи? Зачем? — удивился Мэтью, разминая затекшие мышцы. — Ведь уже так поздно.

— Я не… Она сама тебе скажет, — огрызнулся тот, ставя фонарь на землю и принимаясь за свою работу. Его спина выглядела напряженной. Мэтью пожал пробрало любопытство, и он заторопился в комнату. Стоило ему открыть дверь, как он услышал возглас «Мэтью!» На него налетела заплаканная девушка, пряча лицо у него на груди. Судя по всему, она долго ждала его — свеча на тумбочке у кровати, с которой она пришла, почти догорела. Спрятав лицо у юноши на груди, Лиззи разрыдалась, не сдерживаясь, и, очевидно, что уже не в первый раз за сегодня.

У Мэтью похолодела спина. Он взял девушку за плечи и слегка отодвинул от себя:

— Лиззи, что случилось? — он с тревогой уставился в ее лицо, опухшее и красное от слез.

— Мэри… Мэри!.. — она не смогла выдавить из себя что-то большее и снова зашлась рыданиями, обвивая его руками. Молодой человек почувствовал, что у него от беспокойства сводит желудок, но он не мог поторопить ее. Ему оставалось только неловко обнимать ее и поглаживать по спине. Теперь он понял, почему Страут выглядел обрадованным его приходом. Конюх совершенно не переносил женских слез и тут же терялся, стоило его увидеть плачущую женщину. Впрочем, Мэтью сам тоже не знал, что ему делать.

— Что с Мэри? — спросил он, заглядывая ей в лицо. — Она заболела? Объясни толком.

— Мэри… Она мертва! — стоило ей произнести эти слова, как она снова зашлась в рыданиях, прижимаясь к нему всем своим худощавым телом. — Она мертва, Мэтью! Она у-у-убита-а! — провыла Лиззи в район его ключицы.

Мэтью оторопел, его ладони, поглаживающие ее спину, замерли. Убита? Мэри? Это казалось невозможным принять. Мэри всегда была самой бойкой из них, и она точно умела за себя постоять. У него в голове появилась сотня вопросов, но он не решался пока задавать их, молча дожидаясь, пока Лиззи успокоится. Неизвестно, сколько времени она прождала его здесь — одна в темноте переживая свое горе, чтобы наконец увидеть его и смочь вылить все свои слезы. Они так и стояли около дверей, обнявшись, пока девушка наконец, шмыгая носом, сама не расцепила объятья.

Он зажег свет, подвел ее к кровати и усадил, заключая ее ладони в свои — руки девушки подрагивали. Все его переживания этого дня теперь казались несущественными по сравнению со слипшимися от слез мокрыми ресницами девушки. От слез ее лицо перекосилось, покраснело, глаза опухли и налились кровью, но он почему-то почувствовал к ней такую нежность, что, протянув руку, аккуратно вытер дорожки слез тыльной стороной ладони.

— Расскажи мне нормально, пожалуйста, — попросил он, протягивая ей платок, который нашел в кармане. Девушка шумно высморкалась, не заботясь о своем внешнем виде сейчас нисколько, а затем подняла на него глаза, которые сейчас показались ему еще красивее, чем обычно.

— Приходил к-констебль, — ее голос скакнул, она прочистила горло и только затем продолжила, — ее нашли еще вчера… в Уайтчепеле, но опознать смогли только сегодня — ее сожитель заявил о пропаже… Констебль сказал, что она… она была убита с особым зверством — убийца перерезал ей горло, а затем… — она перешла на вой, — а зате-ем разрезал живот и… и… изнас… изна…

— Я понял, не продолжай, — он мягко обнял ее за плечи, привлекая к себе. Лиззи вновь разрыдалась, не в силах взять себя в руки.

Мэтью краем глаза увидел, что дверь отворилась, в помещение заглянул мистер Страут, который, наткнувшись на эту сцену перед ним, тут же переменился в лице и тихонько закрыл дверь с той стороны.

После этого его мысли пустились вскачь — Мэри? Что за зверский убийца? Ведь Мэри была обычной проституткой, за что вообще ее можно было убить? Его грудь словно сдавили клещами, но он не мог привыкнуть к мысли, что Мэри больше нет. Он никогда не был близок со старшей из детей Никсонов, но она была ему старшей сестрой и всегда работала на благо семьи. Лиззи рассказывала ему, что до того, как Мэри в 14 лет вышла на улицы, у них иногда не хватало денег даже на хлеб, потому что мистер Никсон пропивал все деньги, а благодаря Мэри, которая всю выручку отдавала матери в обход отца, они смогли выжить. Когда у них появился лишний рот — Мэтью — именно работа Мэри помогла прокормить и его, а не дать всей семье умереть с голоду, поскольку в ту голодную зиму, когда он появился, у миссис Никсон было очень мало заказов на шитье. Словом, хотя между ними никогда не существовало дружбы как таковой, она всегда вела себя как его старшая сестра. Мэри была довольно взбалмошной, часто агрессивной и могла даже поколотить братьев, но умела проявлять гибкость, нравиться мужчинам и тем самым получала довольно стабильный заработок. Иногда она относилась к Мэтью из ряда вон плохо, считая нахлебником, но иногда она была очень мила с ним и даже научила его курить трубку и некоторым другим жизненно важным вещам в Ист-Энде. Мэри в глубине души обладала хорошим сердцем, но она пошла в мать в неумении выражать свои чувства. Дети понимают скрытые чувства лучше взрослых, а потому он никогда ее не винил ни в чем.

У юноши сдавило горло. Мэтью крепче обнял Лиззи, почему-то вспомнив, как она презрительно корчила губы в насмешке и называла его «цыганенком», но терпеливо разъясняла смысл слов, которые были ему, как иностранцу, непонятны. Мэри говорила на отчетливом кокни, который вводил мальчика в ступор, и она всегда сначала смеялась над ним, но затем переводила. Его уличный говор на улицах Ист-Энда — ведь он пошел от нее. Мэтью ощутил горечь во рту, вспомнив подобную мелочь, и с трудом сглотнул, касаясь подбородком макушки Лиззи.

Наконец она затихла и отстранилась, сжимая его ладони в своих так крепко, как утопающие цепляются за спасательный круг.

— Мама… мама уже знает, нам нужно… нам нужно отправиться к ней сегодня! Нет… — она задумалась, пытаясь мыслить разумно, — конечно, лучше завтра с утра. Попроси у мистера Зонко отгул, я уверена, что он не откажет.

— Да, конечно, — пустым голосом согласился Мэтью, погрузившись в воспоминания. Ему почему-то стало невыносимо тошно от перспективы идти завтра в Ист-Энд и проходить это снова: слезы, горе «его» семьи, опустошение и невозможность что-либо изменить. В такие моменты он становился совершенно бесполезен — он был просто куклой, не человеком, он ничем не мог помочь дорогим ему людям и лишь бестолково смотрел на их страдания — он шел туда, куда ему говорили, делал то, что нужно, пока однажды, спустя некоторое время и его не догоняла потеря, но он уже оставался один, так как другие смогли двигаться дальше.

— А убийца? — он встрепенулся, глядя на девушку и невольно протягивая руку, чтобы убрать ей за ухо выбившуюся прядь.

— Его не нашли, — глухо произнесла Лиззи. Она выглядела совсем раскисшей. Всегда твердая и спокойная, пережившая смерть отца без единой слезинки и немного поплакавшая после смерти младшего брата, сейчас она дала себе волю, потому что знала — завтра перед матерью ей снова придется быть «стойкой», ведь матери будет хуже. Она и страшилась, и хотела скорее броситься в материнские объятья, но знала, что обеим станет от этого больнее. На ее глазах, только что подсохших от слез, вновь появились слезинки.

— Лиззи, пойдем на кухню. У миссис Пирс, наверняка, есть какой-нибудь отличный напиток от душевных страданий, — мягко произнес Мэтью после паузы, вглядываясь в ее лицо.

— Да, — она глядела сквозь него равнодушным взглядом, — да, ты прав. Да…

Но она не сделала попытки встать. Ему пришлось взять ее под локоть, чтобы заставить куда-то идти. Лиззи шла, еле перебирая ногами, совершенно потерянная, словно выплакав все, она разом опустела и теперь все, что удерживало ее, была ладонь Мэтью, держащая ее под локоть. Он помог ей спуститься по ступеням и усадил на стул на кухне. Вся прислуга уже знала о горе, настигнувшем семейство Никсон. Миссис Пирс в ночной рубашке и халате, хлопотала у плиты, когда они зашли.

— Вот, дорогая, — она поставила перед девушкой горячее молоко с щедрой порцией рома. — Выпей.

Мэтью чуть пододвинул кружку к Лиззи, и та обхватила ее дрожащими пальцами, заплаканными глазами уставившись на молоко.

— И тебе, мой милый, — кухарка поставила чистый ром и перед ним, памятуя, что и он вырос вместе с Лиззи. Мэтью с благодарностью посмотрел на нее и залпом опустошил стакан. Обжигающая жидкость пошла вниз по пищеводу, отогревая его сердце ото льда, что сковало его, стоило ему услышать новости.

Послышался шум, и на кухню ворвалась Эмма — растрепанная и заспанная, раскрасневшаяся от бега.

— Я!.. — она увидела двоих, сидящих в тишине, и снизила голос. — Мистер Зонко передал, что он дает вам отгул на завтра. Мистер Колсби уже спросил у него. И если мы… мы чем-то можем помочь, — глаза у нее тоже были красными — девушка, очевидно, уже выплакала все глаза.

— Спасибо, — хриплым голосом произнесла Лиззи, крепче держа в руках чашку и делая глоток. Перед столькими людьми она тут же собралась, демонстрируя свою железную выдержку. Она всегда так делала, и Мэтью, почувствовавший, как она напряглась, положил ей руку на спину, успокаивающе поглаживая. Девушка изо всех сил хотела казаться сильной, но ей это было сейчас не по зубам. Она уткнулась руками в ладони и глухо разрыдалась. В глазах Эммы тут же появились слезы — она была из тех, кто не выносит чужих слез только по той причине, что начинает рыдать сам. Однако миссис Пирс, которая лучше понимала скорбь Лиззи, выпроводила служанку и сама отправилась прочь, пожелав им лучше идти спать и не терзать себя. А затем, с состраданием глянув на двоих детей, отправилась к себе в небольшую комнату в конце коридора.

Вскоре Лиззи затихла. Она отпила глоток молока и выпрямилась.

— Да, миссис Пирс права, — уже окрепшим голосом сказала она. — Нам нужно выспаться, завтра… — ее храбрый голос сорвался, — много дел, — уже тише закончила она.

— Я провожу тебя, — мягко сказал Мэтью. Почему-то смотреть на чужое горе было легче, чем думать о своем. Это заставляло отвлекаться на заботу о другом человеке и не концентрироваться на своей боли. Чужую боль он мог обнять, погладить, успокоить, а как справиться со своей? Он чувствовал, что не может плакать — ни одна слезинка не выкатилась из его глаз, и он, оглушенный этим бессилием, смотрел, как убивается Лиззи. Не кажется ли он бесчувственным? Но Лиззи, казалось, была благодарна ему за это.

Провожая Лиззи до комнаты — та жила на чердаке вместе с Эммой, он мягко придерживал ее за локоть, и та, обычно гордая, не вырывалась, а позволяла себя вести. У комнаты он замер, не думая, что будет прилично заходить — все-таки Лиззи жила не одна, поэтому отпустил ее руку.

— Мэтью, я… — хрипло и тихо разорвала тишину девушка, поднимая на него заплаканные глаза. — Спасибо тебе.

— Прости, что я вернулся так поздно, и тебе пришлось прождать меня, — с раскаянием сказал он, сжимая кулаки от злости на себя. Он корил себя за то, что опоздал и заставил ее провести несколько часов в молчаливом горе.

— Нет, ты… все хорошо… — голос у Лиззи сорвался, и она неожиданно подалась вперед, запечатлев влажный поцелуй у него на щеке и тут же отстраняясь. — До завтра, — сказала она, пряча мокрые глаза, и зашла в комнату.

— Постарайся поспать, — сказал напоследок Мэтью, и затем дверь тихо закрылась, оставляя его одного в коридоре. Он со смятением в сердце приложил руку в щеке, где мокрый соленый поцелуй. Что это было?.. Почему…

Словно ему по голове ударили обухом — он не помнил, как спустился и вернулся в свою комнату у конюшни. Мистер Страут уже растянулся на кровати, но не спал, явно дожидаясь его. Он прожигал его взглядом, пока оглушенный всем произошедшим Мэтью умывался, раздевался и ложился в постель. И только когда он погасил лампу, тот приподнялся на локте и, подслеповато щурясь в темноте, уставился на молодого человека.

— Как… как она? — спросил он, глядя туда, где, по его мнению, была голова Мэтью

Тот лежал, смотря в потолок и не сразу понял, что ему задали вопрос.

— С ней все будет хорошо, — коротко отозвался он, не зная, что еще добавить. Честно говоря, он и сам не знал, как Лиззи. Он никогда не видел, чтобы она так рыдала, и был удивлен и испуган. Ему казалось, что Мэри на том свете тоже бы немало удивилась, узнав, какие слезы проливает по ней сестра — они никогда не были близки, хоть и являлись родными сестрами. Ее горе, впрочем, было неудивительным, но поражало то, что девушка, всегда казавшаяся юноше непрошибаемой и спокойной, ждала его здесь, в мужской комнате, в одиночестве, что она плакала у него на плече, и что она… поцеловала его в благодарность.

— Хорошо, что… у нее есть ты, — сказал Страут, а после отвернулся к стене, сам не зная, зачем он это произнес. Мэтью же отлично его понял — мужчину сжигала ревность и тоска потому, что не он, а другой мужчина имеет право утешать женщину, которая ему нравится. Он не знал, насколько глубока симпатия конюха к Лиззи, но эти его слова говорили о том, что в нем, в этом жалком пьянице, есть толика благородства истинного мужчины, того, кто может поблагодарить соперника за то, что тот рядом. Соперника? Эта мысль неожиданно поразила Мэтью. Неужто мистер Страут воспринимает юношу как соперника?

Он перевернулся на бок, обдумывая эту мысль. Он представил, что бы почувствовал он сам, если бы на его глазах Лиззи утешал мистер Страут, если бы это его руки обнимали плачущую девушку, если бы… Он почувствовал, что в нем просыпается ярость. Он заворочался, сам не понимая, что это значит. С чего ему злиться? Впрочем, это все было сейчас не важно — главной сейчас была Мэри. Она никогда не бывала на первом месте нигде в своей жизни, и вот смерть подарила ей звездный час. И почему на долю одной семьи выдалось столько страданий?

Смерть была частым спутником людей XIX века. Смерть таилась за каждым углом, в каждом стакане воды и под каждым камнем. Смерть просыпалась вместе с людьми, шла с ними на работу, заглядывала им в лица, пока они продирались сквозь туман ранним утром, и ночью сторожила их тени, когда они возвращались по узким улицам домой. Смерть была добрым соседом каждого англичанина, она же была и лучшим другом их королевы!

Мэтью же смерть пугала. Он не был рожден в это время, и не привык к соседству со смертью, никогда он не видел ее отпечаток в каждом лице и не боролся за свою жалкую жизнь, пока не попал в XIX век. До сих пор было свежо воспоминание о том, как он впервые заглянул в лицо смерти — это случилось спустя некоторое время после того, как он попал сюда. Кажется, их с Майклом тогда вдвоем отправили рано утром в воскресенье на рынок за продуктами, поскольку Майклу было лишь 10 лет, а Мэтью плохо знал английский. Вдвоем же они отлично справлялись. Они шли по зимним заснеженным улицам, каждый неся по свертку, и мальчик, кажется, спрашивал у другого про какие-то слова в английском. Им было весело и радостно — сегодня все было не так, как обычно, из-за похода на рынок, и радовала мысль, что сегодня они будут есть рыбу, которую удалось удачно сторговать. В это утро светило солнце, что само по себе было редкостью, и настроение у обоих мальчиков было отличным. Между ними редко возникало такое взаимопонимание. Мэтью впервые показался неплохим этот мир.

Уже почти около дома они неожиданно увидели какого-то бездомного, который, пошатываясь, стоял, наклонившись, и что-то рассматривал в снегу. Любопытство взяло верх, и мальчики тоже подошли, чтобы посмотреть, что этот человек разглядывает — и невольно отшатнулись. На земле, занесенный снегом, лежал мертвый. Его глаза были широко раскрыты, и на них, не тая, падали снежинки, так и застывая, словно причудливые ледяные слезы. Мэтью уставился в эти глаза, которые смотрели прямо на него и не видели. Майкл потянул его за рукав прочь, пробормотав что-то про проклятых пьянчуг, которые часто замерзают зимними ночами насмерть, а никто их не ищет и не ждет. Они заторопились прочь, а Мэтью все казалось, что тяжелый взгляд мертвеца следит за ним, как бы говоря: «Я видел это. Ты тоже увидишь когда-нибудь». После этого его еще некоторое время посещали кошмары, в которых холодная скрюченная рука хватала его за плечо и тянула за собой в снежную бурю, а он просыпался в поту, продолжая чувствовать смертельный холод, проникающий до самых костей.

Это невеселое воспоминание перешло в беспокойный сон, но наполнен он был не замерзшими трупами, а Лиззи — Лиззи в слезах, Лиззи, убегающая от него по лестнице вверх, Лиззи, шлепающая его по руке и с гневом смотрящая прямо в его душу. А потом ее прекрасные зеленые глаза превращались в изумруды, лицо менялось, теряло человеческие черты, и его проглатывала серебряная змея.

Глава 7. Погребальной грусти внемля

Сердце плачет, екает; всадник скачет дорогою.

Между холмов, между равнин, между домов, среди могил.

Ты меня встреть, ты продержись. Быстрая смерть, долгая жизнь <…>

Смерти много, жизнь одна.

— А. Вдовин

Мэтью проснулся очень рано и прислушался, не открывая глаза. Весь дом еще спал, не было слышно ни шороха, ни скрипа, только звонко пела птица за окном, равнодушная к страданиям человека. Несколько минут он оцепенело лежал, слушая ее трель и вспоминая, что произошло вчера, затем резко сел на кровати, протирая глаза. Печаль тут же, словно готовилась заранее, свинцовым одеялом опустилась на его плечи, заставляя сгорбиться. Он свесил ноги с кровати и оглянулся на храпящего на животе мистера Страута, но мгновенно потерял к нему интерес.

Одевшись, он тихо покинул помещение и посмотрел на кусочек неба, щурясь от солнца. Словно в насмешку, это был прекрасный ясный день, какие в Лондоне выдавались не так часто. Понимая, что его сегодня ждет, он с отвращением поднес руку к глазам, закрывая их от солнца, затем достал трубку и закурил. Он стоял во дворике, широко расставив ноги и высматривая разбудившую его птицу. Юноша никуда не спешил, зная, что весь день будет полон боли и суматохи, но пока — пока он мог насладиться тишиной.

Скрипнула дверь, и на крыльцо вышла миссис Пирс с ведром в руке, выливая его около крыльца. Она заметила молодого человека, который, закинув голову, задумчиво курил трубку. Кухарка не стала его окликать, однако плеск воды заставил молодого человека встрепенуться, и он тут же послал женщине вымученную улыбку.

— Доброе утро, миссис Пирс.

— А ты сегодня рано, — заметила та, отмечая следы измождения на его лице. По ее собственному мнению, этот мальчишка совершенно не умел ни скрывать тревогу, ни позаботиться о самом себе. За всей его бравадой и шутками миссис Пирс видела неуверенного в себе ребенка, который сейчас понятия не имел, как ему пережить сегодняшний день.

— Что-то не спалось, — он придал своему лицу добродушное выражение, откинул вьющиеся волосы со лба, приведя их в еще более жуткий беспорядок.

— Пойдем, поможешь мне, — решила кухарка, открывая дверь и заходя в дом. По себе она знала, что лучшее лекарство от душевной боли — это работа. Чем больше у тебя работы, чем сильнее ты устаешь, тем меньше у тебя времени и сил на скорбь, и тогда даже ночью ты способен спокойно спать. Это лекарство она «принимала» и сама, когда умерли ее муж и маленький сын от холеры.

Мэтью безропотно направился за ней, вытряхая табак на землю и убирая трубку за пазуху. Через некоторое время он уже чистил и нарезал яблоки, пока миссис Пирс замешивала тесто. Женщина поглядывала на него из-за плеча и отмечала, что работа не прогоняла его задумчивость, поэтому она смело водрузила перед ним корзину картошки.

— Чисти, — сказала она, забирая у него яблоки.

— Миссис Пирс, мне кажется, вы питаете сегодня ко мне особую ненависть! — воскликнул юноша, с ужасом глядя на картофель.

Та рассмеялась, утирая пот со лба рукой, испачканной в муке. Лицо Мэтью тоже несколько просветлело, он и вправду отвлекся от угнетающих его мыслей и даже несколько расслабился. Правда, это совершенно не помогло ему морально подготовиться к встрече с Лиззи, которая уже вскоре спустилась вниз, когда миссис Пирс только поставила шарлотку запекаться.

— Доброе утро, дорогая, — сказала она, увидев девушку.

— Утро, — бесцветно произнесла та. Лиззи выглядела так, словно не спала вовсе — ее глаза была красными, опухшими. Она кивнула Мэтью, и тот неловко искривил губы в ответ.

— Кофе? — спросила миссис Пирс.

— Мне да, — тут же отозвался молодой человек.

— Сам себе нальешь, — осадил его появившийся на кухне мистер Колсби. Он был полностью одет и гладко выбрит. Мэтью невольно почесал свой подбородок, к которому не притрагивался уже три дня. От дворецкого не укрылось это действие, и он уставился на кучера, который выглядел не самым опрятным образом. Однако, уже открыв рот, чтобы что-то сказать, он решил проявить сегодня невероятный такт, бросив взгляд на поникшую Лиззи, и промолчал.

— Доброе утро, мистер Колсби, — сказала девушка, поднимая на него глаза.

Дворецкий был совершенно непроницаемым и очень скрытным человеком. Никто в особняке не знал ничего о его прошлом и понятия не имел, была ли у него семья. Эмма предполагала, что он никогда не был женат и детей у него нет, но поскольку она много чего предполагала, никто не принимал ее слова за абсолютную истину. Однако за все годы, что Мэтью провел в особняке, он никогда не видел никого из родни Колсби и не слышал о них никаких разговоров, потому в принципе все сходились в мысли, что это правда. Поэтому было бы сложно представить, что дворецкий знал, как обращаться с горюющими людьми. Посидев немного на своем месте, Колсби наскоро выпил чашку кофе и, не дожидаясь завтрака, ретировался, объяснив это тем, что у него много дел.

Впрочем, Лиззи была ему явно благодарна за отсутствие вопросов. Мэтью знал, как та не любит чужую жалость, а потому лично он старался вести себя как обычно, но, когда все его шутки улетели в молоко, он неловко замолк. А с появлением на кухне заплаканной Эммы атмосфера и вовсе стала похожей на поминки.

— Ладно, отправляемся, — он вскочил с места, запихивая в себя остатки пирога. Лиззи согласно кивнула, оправила платье и поблагодарила миссис Пирс за завтрак.

Они негласно решили взять кэб, чтобы не идти пешком, потому что, казалось, даже солнце причиняет Лиззи почти физическую боль. Когда они садились, из дверей выскочила Эмма с корзинкой и впихнула ее в руки Мэтью.

— Это от миссис Пирс для миссис Никсон, — пробормотала она и метнулась обратно в дом. Кэб отъехал, и Мэтью заглянул под салфетку — там была половина шарлотки.

— Миссис Пирс — очень внимательная женщина, — заметил он. Лиззи безучастно кивнула. Молодой человек решил ее не трогать, и остаток пути они провели в молчании, оба глядя по сторонам, но не друг на друга. Оба словно настраивали себя на нужный лад — Лиззи по мере приближения к родному дому словно выпрямлялась, в спине проявлялась твердость, а в лице некоторая сухость и равнодушие, а Мэтью тем временем силился убрать с лица глупое растерянное выражение, которое появлялось у него всякий раз, когда он не знал, что ему делать.

— Прибыли, — сообщил кэбмэн. Они выбрали, расплатились и подошли к дому Никсонов.

— Я… — неожиданно сказала Лиззи, но Мэтью понял ее без слов и крепко сжал ее ладонь.

— Тебе не обязательно быть самой сильной. Я буду рядом, — сказал он ласково. Она удивленно посмотрела на него, задержав взгляд на несколько секунд дольше, чем того требовали приличия, а затем сжала его ладонь в ответ и тут же высвободила руку. Ее плечи расправились еще сильнее, но из них исчезла напряженность. Она сделала последний шаг вперед, постучав по двери.

***

Следующие несколько дней пролетели словно их и не было, хотя, возможно, этого бы Мэтью и хотелось. К счастью, а может быть, напротив, к сожалению, мистер Зонко дал им обоим по неделе отгула, во время которой они занимались устройством похорон, разговорами с полицией и другими делами, которые всегда возникают, когда случается такое горе. Мэтью вновь пришлось взять на себя руководящую роль, потому что Майкл оказался к этому совершенно неспособен — в первое утро после смерти Мэри он видел его первый и последний раз, и уже тогда тот был пьян вдрызг. Все последующие дни он где-то пропадал и не возвращался домой до самих похорон. Да и на них он умудрился чуть не свалиться к соседнюю могилу и был оттащен самим Мэтью.

Поэтому все заботы поначалу легли на плечи троих оставшихся людей: миссис Никсон (но по причине смерти второго ребенка она совершенно не могла соображать и соответственно решать что-либо, она лишь заливалась слезами и выла всякий раз, когда речь заходила о похоронах, а потому ее было решено освободить от хлопот и дать вволю погоревать), Лиззи (поскольку ей пришлось утешать мать, которую нельзя было оставить одну, она тоже быстро выбыла из этого списка) и Мэтью. Так вот и получилось, что всеми приготовлениями занимался юноша. Мэри не была очень общительной, а потому подруг у нее было мало, да и те также работали на улицах. Они приходили к Никсонам выразить свои соболезнования, и их лица, не скрытые ночной тьмой, при свете дня казались особенно усталыми и жалкими. Мужчина, с которым жила Мэри, и вовсе пропал без вести: полиция долгое время не могла найти его после освидетельствования и потому подозрения сначала пали на него. Однако через неделю он объявился в каком-то кабаке, а его алиби подтвердило, что он не мог этого сделать. Миссис Никсон хотела с ним встретиться, но Мэтью посчитал, что это лишь пошатнет и так не слишком стабильное ментальное здоровье бедной женщины, а потому отговорил ее.

Похороны прошли 1 апреля. «Какая насмешка», — думал весь день Мэтью. Эти похороны, которые пришлось полностью оплатить ему, да еще и дать взятку священнику, поскольку проституток не полагалось хоронить на церковном кладбище, казались ему какими-то ненастоящими и гротескными. Словно они разыгрывают спектакль, и после окончания главная актриса выйдет к публике за аплодисментами. Немногочисленные подруги Мэри — проститутки — выли белугами, прижимая платки к носам, Лиззи, тихо ронявшая слезы, миссис Никсон, подурневшая и постаревшая за эту неделю, Майкл, который опирался на соседнее надгробие и непрерывно икал во время речи пастора, и он, Мэтью, русский приемыш. Фарс, трагикомедия! Но занавес все не опускался, и гроб в могиле притягивал взгляд, словно магнит. Мэри жила, словно жизнь была одной большой шуткой и ее всегда можно было переиграть в следующем акте, и хоронили ее в день дурака. Эти мысли заставили горло Мэтью болезненно сжаться. Лиззи тихонько взяла его за руку и молча смотрела, как гроб с ее единственной сестрой опускают в глубокую яму.

Вдалеке, на границе кладбища Мэтью заметил констебля, который равнодушно наблюдал за ними. Его лицо было словно вылеплено грубыми руками из глины — вот нос, вот узкие глаза, вот мазок-подбородок. Их глаза встретились, но констебль не отвел взгляд, и не выдержав, отвернулся Мэтью. В чем его интерес здесь? Он оглянулся — Майкл ронял слезы прямо на чужое надгробие, а за полами сюртука у него что-то тихонько позвякивало о камень. Проститутки рыдали навзрыд — с соплями, красными лицами и размазыванием обильной косметики по лицу. Пудра на их белых лицах потекла, оставляя комичные дорожки на щеках. Казалось, что они стараются перерыдать друг друга, показать, кто горюет больше, но вместе с тем им не хватало актерского мастерства. Миссис Никсон стояла молча, оглушенная горем. Она больше не могла лить слезы, и теперь ее глаза лишь как завороженные следили, как опускается лопата в грунт и с глухим стуком роняет землю на дерево. Стук. Стук. Стук.

— Прощай, скин¹⁷, — тихонько сказала Лиззи, стоящая рядом с ним, и Мэтью крепко сжал ее за ладонь, которая слегка подрагивала.

— Прощай, Мэри, — сказал он сам, глядя, как исчезает гроб под слоем земли.

Ему неожиданно вспомнилось, совсем не к месту, как она задорно смеялась, когда решила научить его целоваться.

«Ты ведь такой глупый, наверняка, никогда не целовался! В твоем возрасте это позор, у нас в Ист-Энде любой ребенок поопытнее тебя. Давай я тебя научу, ну же, иди сюда, цыганенок, не бойся. Я тебя не съем, ха-ха-ха! Ближе, рот чуть-чуть приоткрой, наклонись, вот так… Ну я так знала: совсем не умеешь целоваться!»

Мэтью поднял подбородок вверх, чтобы не потекли предательские слезы.

Стук. Стук. Стук.

***

— Кажется, в Уайтчепеле нашли еще одну девушку. Ее закололи 39 ударами.

— Да что ты говоришь? Не может быть, Боже спаси. Вот чудовище!

— Говорят, она была проституткой, подозревают одного из ее клиентов…

— Какое же животное может сотворить такое…

Было начало августа — самая прекрасная пора, когда в утренних газетах разнеслась весть о том, что на лестничном пролете в бедном районе найдена убитой женщина.

В особняке Зонко о новости узнали, когда мистер Колсби отложил утреннюю газету с громким недовольным вздохом. Это означало, что новости Лондона либо совершенно обескуражили его, либо привели к негодование. Обычно это случалось, если на бирже падали акции или… происходило какое-то громкое скандальное дело, о котором все будут судачить еще недели две. Дворецкий скандалов не любил, поэтому он обычно тут же откладывал газету, допивал свою чашку и уходил, поторапливая остальных.

После того, как он уходил, о новости быстро узнавала остальная прислуга — они хватали оставленную газету, и если новость была достойная, то ее бурно обсуждали за еще одной чашкой чая, пока вниз вновь не спускался уже порядком раздраженный Колсби и не разгонял всех по своим местам.

В этот раз, стоило мужчине отложить газету и покинуть кухню, как Мэтью тут же протянул к ней руку и подтянул к себе.

— Ваши ставки, что так раздражило нашего дражайшего мистера Колсби сегодня? — ухмыльнулся он, разворачивая страницы.

— Биржевые акции упали! — сделала попытку миссис Пирс, убирая тарелки.

— Я думаю, что какая-нибудь леди оказалась замешана в романтическом скандале, — мечтательно протянула Эмма, уставившись в потолок.

— Тебе бы только что-нибудь неприличное, — одернула ее Лиззи, при этом бросив суровый взгляд на Мэтью.

— Сейчас посмотрим, — сказал тот, не заметив ее взгляд, поскольку целиком погрузился в чтение. Однако узнав суть, он с таким же недовольным вздохом, как и Колсби, отложил газету.

— Ну говори же! — нетерпеливо поторопила его Эмма.

— Нет, я… — он кинул странный взгляд на Лиззи, — я опаздываю, мистер Зонко наверняка опять спустит с меня три шкуры, — он опрокинул в себя остатки чая и вскочил с места, сжимая газету в руках с твердым намерением унести тайну с собой. — До скорого!

— Эй! — крикнула ему вслед служанка. — Хотя бы газету оставь! Миссис Пирс!

Та стояла у выхода с кухни и ловко выхватила газету у Мэтью. Тот вскрикнул, но поскольку он действительно опаздывал, ему оставалось только чертыхнуться и выбежать из столовой.

— Сейчас узнаем, — сказала кухарка, разворачивая газету. — Убийство в Уайтчепеле, — коротко отозвалась она спустя некоторое время. — Судя по всему, убийцу еще не нашли. Но по всем признакам… — тут она так же, как и Мэтью, бросила взгляд на Лиззи, — …это убийство очень похоже на смерть твоей сестры, вероятно, поэтому мальчик не захотел говорить.

— Ясно, — сухо отозвалась девушка, разом напрягаясь. — Эмма, нам пора за работу, — она поднялась с места и привычным движением расправила несуществующие складки на платье.

— Да, конечно, — было видно, что второй служанке очень неловко из-за того, что она настаивала и невольно разбередила только начавшую заживать рану в сердце Лиззи. Но ничего уже поделать было нельзя… Она со вздохом поторопилась за мисс Никсон.

В это время Мэтью уже вывел коляску к главному входу, дожидаясь мистера Зонко. Теперь тот не дожидался послеобеденного времени, чтобы ехать к миссис Спелл, и заявлялся к ней с самого утра на правах близкого друга, благо, дел в парламенте у него с приходом лета было немного. Мэтью смотрел на спину Искорки и невольно думал о новости, которую только что узнал. Второе убийство? Нет, Лондон совсем не был тихим и безопасным городком, но что-то его настораживало во всем этом.

Со смерти Мэри минуло три месяца, и за это время много чего произошло: весна закончилась, уступив свое время лету, и в Лондоне был разгар светского сезона, а значит весь город оживился. Их же собственная жизнь мало чем отличалась от прошлого, разве что Зонко и миссис Спелл, кажется (по заверениям Эммы), становились все ближе, и сам джентльмен не пропускал ни одного бала и званного обеда, чего с ним прежде не случалось. Никто уже не сомневался, что они вскоре обручатся и поженятся, а потому Мэтью приходилось видеть ее каждый день. Не то чтобы ему это сильно нравилось, но, в конце концов, у него не было права высказывать свое недовольство. Поэтому каждый раз при виде вдовы он принимал малость напыщенный, но равнодушный вид и безуспешно старался не обращать на нее внимания. После того бала ни он, ни вдова больше не говорили друг другу ничего, кроме кратких приветствий, и, конечно же, не обсуждали брошь, однако надежда и алчные взгляды юноши, которые тот бросал на украшение, бывшее любимым у Спелл, никуда не делись.

Ради Лиззи и мысли, что сейчас он ей нужен как никогда, Мэтью сначала на время отложил идею выкрасть часики, рассудив, что раз уж вдова не планировала никуда уезжать, торопиться ему некуда. Однако неделя отсрочки превратилась в две, затем в месяц, и постепенно брошь превратилась в навязчивую идею, преследовавшую его даже по ночам. В этих смутных снах изумрудные змеиные глаза сводили его с ума, они превращались в лисий взгляд из-под вуали, который прожигал его до самого нутра и заставлял испытывать животный ужас перед хищником. Не понимая, что с ним происходит, Мэтью потерял сон и покой, стал более нервным и задумчивым, что заметили все в особняке. Часть его души стремилась вернуться обратно в XXI век — эта мысль была с ним восемь лет, она стала ему настолько родной и уютной, что невозможно было отказаться от нее. А вторая половина его души хотела остаться в Лондоне, она же придумывала бесконечные отговорки не сообщать Лиззи о поездке в Россию. Иногда эта дурная половина, привыкшая к комфортной и беззаботной жизни, шептала ему, что никакого дома у него никогда и не было, что все это привиделось ему, а сам он — цыганский босяк, брошенный родителями в детстве в Ист-Энде. Это поднимало волну ужаса внутри молодого человека и заставляло просыпаться в холодном поту жаркими летними ночами. Проходило время, и он жил как будто в ожидании чего-то: впрочем, вся его жизнь теперь казалась юноше «залом ожидания», где кто-то однажды его забыл в детстве, и теперь ему нужно найти дядю с громкоговорителем, чтобы тот объявил, что потерялся мальчик, чтобы кто-то — родной и близкий — взял его за руку и отвел на свое место

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Здесь и далее фразы, сказанные на русском языке, будут отмечаться курсивом.

2

Матвей изучал английский в школе со второго класса, но не слишком любил им заниматься, поэтому его английский очень, ну просто чудовищно плох. Да и что вы хотите от мальчика в 13 лет, который никогда бы в жизни не подумал, что он ему внезапно понадобится?

3

С этого момента все герои говорят на английском, а курсивом выделены слова на другом языке. Чаще всего на русском и чаще всего от главного героя, которому лень вспоминать нужное слово или по какой-то другой причине.

4

Стоит сразу уточнить, что скорее это был экипаж модели Виктория, но Мэтью просто величал экипаж то коляской, то фаэтоном, да и не стремился сильно разбираться в этом всем.

5

За столько лет Матвей в совершенстве овладел английским, но, когда ему не хочется ничего понимать, он начинает говорить на ломанном языке, делая вид, что ничего и не слышит.

6

В силу привычки далее я буду называть его именно Мэтью, поскольку под этим именем я с ним познакомился, и так всем нам будет легче.

7

Чо май, Чо сун и Сай ча — техники джедаев из «Звездных войн».

8

Penny dreadfuls — популярная английская литература в жанре ужасов, из-за своей дешевизны (в один пенни), называлась «грошовой» или «бульварном». Самыми известными персонажами подобных историй были Суини Тодд, Дик Терпин и Вампир Варни.

9

Если вам интересно, вы можете взглянуть на нее — это Церковь Святого Климента Датского.

10

Женщины (польск.).

11

Тьфу (польск.).

12

Речь идет об Акте о поправках к уголовному законодательству от 1885 года, повышающем возраст согласия и, соответственно, возраст девушек для легального занятия проституцией до 16 лет.

13

Ты хороший человек (идиш).

14

Спелл с английского буквально означает «чары, колдовство».

15

На самом деле Мэтью называл это блюдо «рыба с картошкой фри» на русский манер, но поскольку никто в Англии XIX века не подозревал о том, что такое картошка фри, то автор будет указывать это блюдо по-английски — fish-and-chips.

16

Цитата Александра Дюма-сына.

17

«Сестра» на диалекте кокни.