Джабл Дай. Гештальт-роман

Алиса Истомина

«Джабл Дай» – роман о забытых ощущениях, о детстве и взрослении. Внутренние изломы в процессе становления личности, которые ощущает разве что подсознание, не заметные ни одному человеку, вытаскивает наружу и оголяет эта книга.«Джабл Дай» о том, что мы не способны вспомнить. И этим он прекрасен. Книга содержит нецензурную брань.

«Умри за меня дважды и останься со мной»

© Алиса Истомина, 2023

ISBN 978-5-4498-5738-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Посвящается Ярославу Погребняку.

Отдельная бесконечная благодарность Киберструберу, что пришёл впервые ко мне во сне, нашёлся в реальности и навсегда разбудил.

Меня переносит в страну ежесекундных путешествий по вялознакомой материи, и дни пролетают как картинки. А я на фоне вечера стою на балконе, делаю глоток логичного кофе, смакуя сигаретный фильтр: «Сколько миллионов нас таких, поднимающих глаза на сочную зелень, выпустив дым, втягивающих влажную атмосферу и представляющих, что в эту секунду рядом с нами бьется еще чье-то сердце?»

Я стою на платформе и смотрю вглубь дороги. Противный вездесущий мелкий дождь, шум ветра в листьях деревьев напоминает гул приближающейся электрички. Куда отправится сегодня состав, какая табличка пронесется мимо?

Посмотри внимательно в мои глаза с засохшей тушью. Ты увидишь в них то, что я помню — несчётное количество перевоплощений, свои жизни и чувства. Я вижу их одной чёрной точкой в моём несуществующем вселенском отражении. Это всё, что я знаю. А помню лишь то, что я есть ощущение. Одинокое и единственно свободное в своём роде. Любые тупые загоны есть пучина вечного сна.

Мне пришлось пройти сквозь себя, прежде чем снова тебя найти».

Часть 1

1

Скит

— Иногда глаза говорят за слова, а иногда приходится осознавать всю бессмысленность и бесполезность сказанного. Суть закрыта от других людей полностью, поэтому чаще всего, я ни с кем не делюсь. Общение тогда не обременяет, — Кэсли сделала очередную затяжку. — Я стараюсь, я пытаюсь говорить со всеми на их языке, но у меня ничего не получается! Это можно назвать трагедией или драмой моей жизни, в которой я — главная актриса.

— Не думаю, что это игра. Я замечаю перемены в твоей мимике несколько раз в секунду. Я называю это твоей магией. Не думаю, что это игра, — Скит сидел на табурете спокойно, пытаясь легкими хлопками очистить серое пыльное пятно с плотных черных джинсов.

— Я люблю тебя, правда, по-настоящему, понимаешь? — Кэсли села перед Скитом и взялась руками за его колени, — Тишина. Ты слышишь? Она внутри нас и вокруг. Так вот в ней, сейчас и спряталось прощение, — она не отводила взгляда от Скита.

Переполненный блаженством, это был самый романтичный момент в её жизни. Кэсли захотела умереть сейчас же. Это мгновение — самое дорогое, всё с ней. И в эту секунду глаза говорили за слова.

На этот раз целое не распадалось на множество всплывающих картинок реальности, а собиралось воедино, создавая самое мощное слияние прошлого, настоящего и будущего в единственный момент — сейчас. И Кэсли захотелось расплакаться.

— Не нужно плакать, — Скит спокойно накрыл ладонью ее руку, — теперь мы навсегда вместе.

2

Герд

Какие мысли рождаются в голове тёмной фигуры, что направляется вглубь дворов, освещаемых тусклым жёлтым светом фонарей, легко постукивая каблучками? Отсутствие даже кошачьих душ в столь поздний час — всего лишь очередной повод укутаться сильнее в шерстяной платок. Тяжёлая сумка и желание попасть скорее в тепло — единственные спутники от поезда метро до заветной двери, которая где-то там по адресу 3-я Фрунзенская улица, дом такой-то.

Большая квартира, стиль «классика интеллигентной бабушки», которая теперь, глядя на жизнь единственного внука, не против и крепкое словцо пропустить. Я залипла в солидную книжную полку, уходящую в потолок.

Ощутимый поцелуй, дерзкий и плотный. Он прижался к моей щеке своей, показалось, прелой щетиной.

— Проходи сюда, я покажу тебе студию.

Студия — это предлог. Комната, сплошной бардак, разбросанные вещи, иногда странные и даже неожиданные, такие, как защитные поликарбонатные очки с жёлтыми линзами. Для работы в пыли и тумане. Видимость передо мной тоже стремится к нулю… Балконная дверь загорожена большим самодельным зеркалом, в углу наша съемочная площадка «типа того».

По коридору прошаркала бабушка, чьё присутствие на этой территории меня радовало.

— Приготовишь мне ужин?

— Что ты хочешь? Я умею готовить только салаты.

— В морозилке паэлья с морепродуктами.

— На масле или воде?

— С тем, и с тем. Ты в курсе, что нужно знать, какая у тебя группа крови, прежде чем прекращать есть мясо?

— Почему?

— Например, у меня первая группа крови, мои предки были охотниками.

— Я хорошо себя чувствую, с детства его не ем.

— Кажется, у меня четвёртая.

— Редкая.

— Да? — Я подняла глаза.

— Ты с кем-нибудь встречаешься?

И каждый раз при первой же важной для нас встрече мы врём друг другу эту фразу:

— Нет, не хочу отношений. А ты?

— Нет, как расстался со своей, так и всё.

— Любишь?

— Да.

Герд трогательно опустил голову, с болью и безысходностью.

— Сколько тебе лет?

— 29.

— Мда, немало.

— Я старый, и я никому не нужен. Я сделал из неё нормальную тёлку, а она кинула меня ради какого-то восемнадцатилетнего перца. И, знаешь, когда я их увидел, я им так позавидовал, они были такие влюблённые.

Конечно, я соврала не только ему, каждый из моих близких знает, что я кое-кого жду. Он должен вот-вот приехать, мы постоянно на связи, но сейчас у него не получается. Это Скит, он стал почти сном, поэтому я стараюсь не предвосхищать этот момент и жить только настоящим.

3

Отец

На пороге меня встретил отец.

— Привет, как дела? Как полуночная фотосессия?

— Привет пап, — я чмокнула его в щёку, при этом автоматически моё подсознание выбросило несколько картинок вчерашнего вечера.

— Есть будешь?

— Нет, спасибо, позже.

Первым делом я сняла с себя всю вчерашнюю одежду и пошла в душ. Приятно мылиться и счищать всё после таких вот творческих встреч. А Скит? Что бы он на это сказал? Самое стремное в этой истории, что Герд мне действительно нравится. Мне хотелось бы увидеться с ним снова. Теперь остается только влюбиться. И вынести себе мозг, лучше всего бесствольным «Стражником». Для самообороны. От самой себя.

Нужно сегодня же позвонить Скиту, чтобы угомониться. А вот парень из Герда вышел бы неплохой. Меня всегда привлекали творческие люди, а он так круто поёт. И на гитаре играет… Стоп! Я умываюсь, и нет ничего приятнее, чем прикосновение воды к уставшей сухой коже. Сейчас нанесу лосьон и совсем забуду об этой ночи.

В остальном — обычное воскресенье, включаю компьютер, аля-улю, интернет, Вконтакте. Открываю свои аудиозаписи, делаю погромче и вываливаю на мягкий бежевый ковролин содержимое сумки, с которой я вчера ездила на третью Фрунзенскую улицу, дом такой-то, параллельно рассматривая в зеркале свою спину: нет ли там ссадин или следов бог знает от чего.

Внезапно Кэсли словно отрезвил толчок, но машина продолжила ехать, за окном переливались улицы. Папа и мама о чём-то болтали. Голова закружилась. Она закрыла глаза и пальцами надавила на веки. Сквозь фосфены она увидела незнакомую картинку, но потом ей показалось, что она давно запечатлена в сознании.

Сумерки. Вокруг заснеженные деревья, поляна с примятыми сугробами. Приятный мороз при отсутствии ветра. Чувства стали свежими и тотчас поплыли по всему телу, словно их вкололи как лекарство.

На своих губах я чувствую вкус твоих, они такие холодные и тёплые одновременно. На тебе вязаная шапка, она вся в снежинках. Над нами застыло мгновение, шевелятся только наши губы в улыбках. Я заглядываю в твои сияющие глаза, какой же ты красивый, Азар. Мой рыцарь с горячим сердцем, мальчик мой. Как же мне хочется без конца повторять твоё имя! И целовать тебя.

— Кэсли, как думаешь?

— Что? — Девушка не понимала, что именно она ответила на вопрос.

— Стоит нам поехать в кофейню? — Отец повернулся к ней, отвлекаясь от дороги…

Этот день Кэсли часто вспоминала, канун гибели её отца. Отчетливый момент жизни, когда теряешь одного из родителей. Похоже на потерю органа или конечности. Одна часть твоей души словно остаётся неприкрытой, туда подобно туману проникает пустота… В таком вакууме быстротечность времени туго доходит до людского понимания. И когда вдруг пустота заканчивается, оказывается, что человек до сих пор стоит на месте. Он возится, носится со своими переживаниями как болван: передвигает карты памяти из угла в угол, не понимая, что нужно всё отпустить. Цель времени — наносить свои краски, изменяя не суть, но поверхность и предназначение. А пустота продолжает превращаться во что-то совершенно невосполнимое, затверделое, мешающее.

4

9 месяцев спустя

— Боль и время делают нас сильнее. Теперь я вижу лишь маленькое чёрное пятно. Я отвернусь. Я устала бояться стука дождя в окно и солнечного света. Через три дня после похорон я подстригла волосы, коротко, почти как мальчик, понимаешь? Я хочу простить всех, только так я смогу освободить себе место для шага вперед, — Кэсли аккуратно забивала дурь в трубку.

— Понимаю, но ты говоришь о том, что это имеет какое-то значение. Ты пережила это, но тебе же никто не мешает жить дальше теперь, когда время уже прошло. Все же так делают, только ты отличаешься?

— Что значит отличаться! Я есть я! — Кэсли явно обескуражила фраза Ясона.

— Ты обычно так и делаешь, — он рассмеялся.

Ясон относился к тому типу людей, которые стараются спрятаться за «смехом не к месту». Надевает маску клоуна, общительного, считает своей обязанностью не допускать в разговоре молчания.

— Ты от армии своей никак не отойдёшь, что ли? В таком случае это глупость, там же совсем всё не по-настоящему, что ты её так всерьёз воспринимаешь? Забудь, проехали давно. Там да, принято быть одинаковыми, здесь всё совсем иначе, тут эволюция и глобализация. Наслаждайся!

— Не, я делаю в комнате ремонт, купил колонки и Guitarhero, на выходные — на дачу, жизнь прекрасна, — при этом он снова неискренне улыбнулся, пытаясь изобразить зевоту.

Дверь захлопнулась. Кэсли смотрела в потолок, отстраненная, пребывающая в тотальном безразличии. Она сидела в кресле, укутавшись в плед и затягивалась сигаретой. В подъезде щёлкнула входная дверь в дом.

Ясон оказался на улице, наедине с прохладным рассветом, он посмотрел на небо и задумался о чем-то.

— Как же душно в этой квартире, можно сойти с ума! И шторы нельзя открыть. — Азар сидел в кресле ровно, без изгибов, руки лежали у него на коленках, как у детей в детском саду. — Моё расширенное сознание просто офигевает.

Все рассмеялись. В квартире действительно было жарко. В окно пробивался свежий ветерок, но этого было недостаточно, чтобы как следует протянуть прокуренное помещение.

— Ладно, я пойду ложиться, спокойной ночи всем.

— Можно я с тобой? — Азар по-дурацки улыбнулся, скорчив физиономию.

— А женщина твоя что?

— Да я откуда знаю, она взяла бы меня за голову и треснула о свою коленку, а потом страстно поцеловала, обняла и начала плакать.

Кэсли рассмеялась.

— Ну, пойдём тогда, уже птицы петь начали и солнце встаёт, опять жарко будет.

Вит был спокойным и тихим, с закрытыми глазами в очках с корригирующими линзами. Одной рукой он подпирал голову, другая безвольно болталась. Ветер точно попадал в его волосы, иногда ему казалось, что воздух пропитан запахом духов, наверное, собирающейся на работу симпатичной соседки. И от этих мыслей он улыбался. Вит — самый адекватный постоялец этой квартиры.

Ребята её сняли у еврейки-пенсионерки. На вид лет шестьдесят; зимой она носила угги, а летом — лёгкие плетёные белые сапожки, в которых шастает вся Москва. Частенько ей приходилось не по одному разу звонить Виту и напоминать об оплате аренды. И каждый месяц эта история повторялась. Тётка имела здоровое чувство юмора, поэтому междоусобиц не развивалось.

Квартира начиналась большим светлым коридором с дыркой в стене, отделявшим зал от прихожей. Там же стоял большой сундук, на дне которого валялась мелочь; мы играли в покер на эти деньги. За белой стеной располагалась, вроде как, гостиная. В ней жил Вит. Это самая большая комната в квартире, в середине её стоял огромный белый рояль. Каждый из нас хоть раз, но играл на нём, да и всех тех, кто сюда когда-либо приходил, он задевал своим великолепием. Здесь же был телек, поэтому фильмы мы смотрели только тут и почти всегда вместе, за исключением Ясона, который не так давно разочаровался в наших киношных вкусах…

Когда Ясон подошёл к подъезду, уже окончательно рассвело. Он мечтал попасть в душ, чтобы смыть с себя проклятую липкую жару — свежий воздух по отношению к ней оказался бессильным.

Так прошёл очередной или внеочередной вечер понедельника.

Каждый звонок выносить становилось всё тяжелее. Кэсли постоянно находилась в ожидании. С минуты на минуту должен был появиться Скит, но это длилось так давно, что никто из её друзей, знакомых и близких не верил, что это когда-нибудь произойдёт. Скит давал невыполнимые обещания приехать. Общаясь с ним по мобильному, Кэсли всё чаще плакала, но потом, в один момент, она как будто оставила саму идею его приезда, продолжала двигаться вперёд, заниматься какими-то внезапно появившимися делами.

— Что ты будешь пить?

— Не знаю, а ты?

— Шампанское?

— Пожалуй. У меня есть гашиш, немного.

— Отлично, у меня тоже. Фрукты? Семечки, чипсы?

— Давай, давай, я только за, фрукты и семечки — замечательно.

Кэсли и Герд продвинулись к кассе.

— Денег дать тебе?

— Давай, разделим бюджет тусовки.

Кэсли сняла кеды и прошла в комнату. Сегодня спокойную и чистую.

— Можем пару плёнок последних посмотреть на мониторе, чтобы оценить полностью.

— Только сначала я шампуня хлебну.

— Ну, конечно же. А я бы голову помыл. Какая майка у тебя! Мы её запомним.

Обычная женская маечка-распашонка на тонких лямках, чёрная, без рисунков. Мило смотрелась с узкими синими джинсами. В коридоре Кэсли забрала с книжной полки какую-то дурацкую шляпу с сердечками и надела её. Герд начал ее фотографировать, а потом подошёл и обнял, вдыхая запах волос.

— Не жалеешь, что дома остались? Могли бы с друзьями повисеть.

— Да вроде бы нет, дома с фильмами и едой мне нравится больше.

Они просматривали фото, практически после каждого снимка слышался звон бокалов, Герд радовался как ребёнок. Кэсли нравилось за ним наблюдать, он выглядел искренним. Возможны ли в такие моменты переходы из знакомых в друзей, из друзей в любимых, или это очередная сознательная выдумка?

Шампанское закончилось, гашиш тоже.

— Ну что, по банану? И умрём вместе?

— Ох, ну давай, я уже не могу есть, но раз ты настаиваешь.

Они легли смотреть фильм.

— Я снова напился и накурился, но я буду приставать.

Секса так толком и не получилось, Кэсли хотела спать, Герд в итоге плюхнулся на кровать рядом и тоже уснул.

Утро отрезвляло. По дороге прошатался первый троллейбус.

Кэсли почувствовала внезапную тягу к этому человеку. Очень высокому, такому нелепому, с огромным орлиным носом.

Герд работал редактором, любил фотографировать и играл в чумовой рок-группе. В общем, делал всё то, что ей так нравилось.

В машине они сидели тихо, без слов. Пробка.

— Они моют мосты и улицы, но только это всё бесполезно, когда кругом сплошная ненависть.

Они договорились снова встретиться.

— Вит, привет!

— Привет, Кэсли.

— Слушай, мне нужно немного, ты можешь мне подкинуть? Ты дома?

— Могу, но нужно встретиться и заехать к питерскому бомжу. И да, я дома.

— Я смогу быть на Университете через сорок минут. Встретимся там?

— Договорились.

Питерский бомж — это тридцатилетняя женщина, похожая на Пэппи Длинный чулок в самой отстойной её интерпретации. В квартире у неё никогда не открываются окна, поэтому находиться там невозможно. Кроме того, повсюду бардак. Не знаю, где она берёт гашиш, почти всегда он отвратительного качества. Тем не менее, когда совсем ничего нет, приходится обращаться к ней. Она постоянно чем-то занята, поэтому промежуток драгоценного времени от подъезда до заветной коробочки, а потом обратно, равен немалому количеству минут. Особенно, если ты уже договорилась встретиться с Гердом на Фрунзенской, а до метро ещё нужно добраться на транспорте. Мы с Витом притащились в её подъезд и ждали, пока она дожарит рыбу, затем она сказала, что ест и совсем скоро выйдет. Возле её двери дико воняло. Минут тридцать я выдумывала для Герда разные истории, чтобы он продолжал меня ждать.

Потом я тряслась в метро до заветной станции. Он стоял у платформы, мы мило поздоровались и поехали в центр сдавать какие-то его плёнки. Честно говоря, вся встреча вызывала у меня дикий дискомфорт, тем не менее, я не отметала мысли о том, что он мне нравится, и я не против остаться у него на ночь. Зазвонил его мобильный. Он долго о чём-то говорил, по-видимому, с девушкой.

— Понапьются.

–…

— Мне нужно ехать забрать подругу, она напилась.

— Окей.

— Ты же не обидишься?

— Ну что ты.

— Я посажу тебя в поезд.

Всю недолгую дорогу до метро мне хотелось расплакаться.

Мы спустились в подземку, Герд что-то пробормотал мне на прощание. Поезда всё не было, время позднее. Я ждала его как никогда, чувствуя, что вот-вот польются слёзы. Герд стоял рядом. Наконец я села в вагон, а он всё стоял и смотрел на меня. Когда двери захлопнулись, я улыбнулась и показала ему фак, на что он рассмеялся. Как только я и весь грохочущий состав скрылись в тоннеле, слёзы всё-таки вырвались наружу и всю дорогу никак не хотели прекращаться. Ко всему прочему, пришло смс от Скита, он просил перезвонить. Лучшего момента и быть не может.

5

Азар

Кэсли шла по выкроенному квадрату, заселённому людьми и домами. Дорога вела к шоссе, параллельно которому за бетонными высокими стенами находилось железнодорожное полотно. Она размышляла о силе воли — о ее наличии у себя. И ей казалось, что ощутить силу воли возможно только ее проявляя. Такой вот парадокс. Способна ли она на столь длительное ожидание? Сколько еще она будет ждать Скита? Она начала вспоминать их знакомство, ей тогда было тринадцать. Это был отдых в Тунисе с родителями. Изнуряющая жара, просоленные волосы и дерзкий загар. Она обращала несколько раз внимание на симпатичного блондина, который тоже был с семьей. Лет ему оказалось немного больше, чем ей. И говорил он только на английском. Глаза у него были блестящими, как льдинки на солнце. Белокурые локоны он все время смахивал с лица.

Очень красивая Кэсли, хоть и ещё с несуразной фигурой — и ослепленный Скит влюбился. Полторы недели они провели вместе, а родители любовались их чистыми взаимоотношениями. Отец Кэсли радовался живой практике английского.

Скит любил дотрагиваться щекой до ее щеки. И гладить руки губами. Все самое нежное происходило между ними.

Когда Кэсли открыла глаза, она стояла перед зеркалом.

— Что происходит? — Кэсли не могла понять, где она. Никакой осознанности.

Телефон разрывался незнакомой мелодией. На проводе что-то невнятно, без перерыва говорила какая-то девушка. Кэсли тут же повесила трубку и продолжила собираться на работу. Она трудилась в парке аттракционов, в комнате страха. Ей приходилось наряжаться в куклу-убийцу и пугать посетителей. При этом она издавала злой вопль, который через звуковую трубочку с фильтром давал жутковатый рёв, а иногда смех. Посетители визжали.

Звонок снова повторился.

— Кэсли, может, выпьем вина и поговорим как женщины, о женщинах?

— Вы, собственно, кто?

— Это Катя, уверена, Азар говорил тебе про меня.

— Катя, я поняла, ничего не получится.

— То есть ты не отрицаешь, что между вами что-то было, да?

Кэсли повесила трубку.

— Какая зануда, господи! — Девушка отправилась на кухню, засыпала в трубку немного травки и присела на пол.

Катя — бывшая Азара, от которой он еле съехал. Катя хотела его вернуть. С Кэсли у Азара были более сложные отношения, например, такие:

— Кэсли! — Он стучал кулаком в дверь.

— Проваливай! Я сплю, — Кэсли перевернула страницу книги, не поднимая глаз на дверь, Азар продолжал стучать.

— Я лягу под дверью и буду спать тут, на полу!.. Слышишь меня? Впусти! Я просто лягу рядом и буду спать, Кэсли. Ну, Кэсли!

Она резко поднялась и открыла дверь:

— Азар, уйди, проспись, я говорю тебе — нет.

— Кэсли. Я люблю тебя. Я ухожу, хорошо, мне хорошо, — он уполз.

Не прошло и десяти минут.

— Кэсли, впусти меня! Я почистил зубы и ноги помыл, ну, пожалуйста!

Она предпочла промолчать, и Азар разочарованно отправился в свою постель.

Как-то Кэсли придумала Азару фамилию Алкоголиков, на что он возмутился, сказал, что так его мама называет папашу. А про Катю Азар говорит: «Она мне нравилась. Когда ей было лет семнадцать, теперь она в угрях».

К двадцати одному году Катя превратилась в лысую агрессивную феминистку, с широкими дырками в ушах. Таких сожительниц надо закрывать в лечебнице, при первых же проявлениях явных обострений.

Когда он едет к ней, покупает бутылку чего-нибудь, на что хватает денег, а Катя варит суп или печет блины.

В последнее время она стала часто звонить на квартиру, что надоедало Кэсли, касаясь её практически напрямую. Хотя она по-прежнему ждала возвращения в свою жизнь только одного человека. Азар для неё был всего лишь мегаполисным Фигаро. Ему, в свою очередь, казалось, что Кэсли совершенно не создана для любви. И, наверное, где-то в недрах себя ненавидел Скита.

6

Конец. Начало

После работы Кэсли ждало возвращение к дипломной.

На кухне никого не было, все отсиживались по комнатам.

«Как глупо пытаться уснуть самой длинной ночью, прохладной, с тяжёлым розовым небом, местами в лунных облаках. И не поток мыслей и слов направляет меня за письменный стол, а недостающее сияние этой ночью твоих глаз. Есть ли смысл стараться укладывать себя спать, насильно сжимая веки, когда жду грозы, чтобы прятаться от неё с тобой под одеяло. Но вдалеке я слышу гул машин…

Кто лопнет первым из нас? Господа боги, сколько же я не записала за все эти дни, только потому, что не могу пережёвывать и выносить на бумагу, ведь ничего не задерживается внутри ни на секунду. Моя эмоциональность превращается в немощность, усиливаясь с каждым днём.

Что есть любовь, когда тебе двадцать один? Когда всё, что я способна услышать, — это вопль раскалывающейся бутылки в одиноком несчастном московском дворе. Единственный сопутствующий запах — стройка. Испытанное за эти дни — тошнота от чрезмерного курения, с которым я, казалось, навсегда завязала. Что это? Диалектика моего я?..

А потом нас всех выворачивает по очереди от жары и разбитых любовей, от сплава горячего асфальта и металла, вони бирюзовой краски, размазанной по стенам подъезда таджиками-трудягами.

Поиски музы оглядками назад, в коридорную тьму… Не наберётся и на эссе. Все клише ни на дзен не передадут гадкости ощущений запора как физического, так и творческого. Единственное существо в моей жизни, которое невозможно напугать моими выкрутасами, это кот, преданный друг, нюхает и лижет мои пальцы, когда я ставлю их на маленькие белые клавиши прямо сейчас. На компьютере, впопыхах отнесённом на кухню, дабы с удобством закурить. Скоро сядет батарея, что неизбежно будет означать только одно — немедленно придётся возвращаться в свою кровать, где мне составят компанию мои медведи и онемевший телефон.

Мне нужно сдавать работу. В чём же ещё себя ограничить, если я и так недоразвитая. Мой учитель зарылся в моих записках и синопсисе уже на неделю точно и молчит. За это время концепция переменилась в корне, и работа пишется заново с тем же результатом. Никакой идеи и общности.

Первая часть якобы закончена, на часах 01:30 — самое время подкурить следующую и расставить свои собственные точки. Такие правила — вся ответственность на нас самих. Это как бросить никотин или перестать есть мясо.

Что важнее: ты со своими шагами в бесконечность или же мои планы на тебя? Всё превратилось в совместные созерцания, которые пугают как минимум посягательством на одиночество и свободу.

Вечная любовь способна на всё, может развалить все замыслы. В первую неделю вновь возникших всплесков нежности я перестала писать и погрузилась в какое-то вяло-депрессивное состояние. В таких случаях я всегда делала и делаю только одно — создаю себе апогей, чтобы перетащить, по крайней мере, ситуацию в новую стадию, будь то безразличие или же сухая тоска. Причём вторая гораздо продуктивнее. Апогей вылился в самодельную истерику. Перечитав все твои милые послания, я снесла их. Самовольно отобрала у себя абсолютно всё, что я так люблю! И вот я села за клавиатуру. Пошёл как по маслу список литературы и посмотрелся научный фильм, хотя это и не отменило того факта, что думать меньше о тебе я всё-таки не стала.

02:00 и во мне воцарился покой и чёткое осознание, что я выдохнула, успокоилась, никаких сердечных помех. Нельзя сказать, что чувства утихли, но глобальный отдых от Интернета и московских передвижений меня перевернул.

Я представляю, что наблюдаю за накатывающимися на камни волнами с высокой скалы: сплошная рябь. Пронизывающий холодный ветер обдувает меня со всех сторон, волосы постоянно ударяются о лицо так, что становится больно и колко. Я бы стояла там долго-долго, рассматривая каждую водяную ниточку: как одна впадает в другую, потом ещё в одну. Как они переплетаются между собой, создавая нечто колоссальное, большое. Единство и созидание. Вот, пожалуй, верный выход из любых ситуаций, которые невозможно порой распутать. Зачем тянуть из целого части, выдёргивать безжалостно наживую то, что нам даже не принадлежит, когда можно ещё крепче всё это связать. Если оно дорого для сердца».

Утром Кэсли предстояло заехать в университет. По пути назад она встретила Герда. Присели выпить кофе. Общение было очень легким и приятным. Он рассказал о своей новой девушке, младше на десять лет, красивой. Слушая это, Кэсли ничего не почувствовала, чему оказалась очень рада.

Волна воодушевления накрыла её с такой силой, что захотелось сделать что-то особенное, совершить подвиг. В её случае это означало отправиться домой как можно скорее.

В метро она достала свой дневник:

«Я спустилась в серое метро, прекрасное настроение провалилось в подземелье, а ведь там наверху лето. Люблю летние дожди, когда тяжёлые прозрачные капли падают и вдребезги разбиваются об асфальт на десятки, сотни, тысячи. И всё это происходит так быстро! Дождь стеной. Стена из дождя, разрозненного, но такая цельная».

Сию секунду внутри Кэсли затрепетала бездонная дыра, в которую она без оглядки готова была провалиться. Как и раньше, с последующими мучительными попытками выбраться.

Каждый раз с ней это происходило. И если не получалось самостоятельно, она искала того, кто помог бы ей сделать это. Только каждый доброволец становился жертвой, которую Кэсли тянула за собой в пучину, напрочь забыв о том, что выбираться вообще нужно. И каждый вычёркивал Кэсли из жизни, унося ноги. Она в итоге оставалась одна. Без надежды спастись. Все мысли её опять отдавались Скиту.

Вдруг у Кэсли закружилась голова, стало тяжело дышать и, кажется, она потеряла сознание.

— Вы мешаете нам смотреть журнал! Вы что, не видите? — Кэсли открыла глаза и сквозь звон в ушах увидела толстую тётку, которая возмущалась, что девушка слегка задела рукой её внука. Слабость была во всём теле, сразу убрать руку не получалось, она оказалась слишком тяжёлой. Сквозь сильную головную боль, мешавшую концентрировать взгляд, Кэсли увидела, как мальчишка специально задел её ногу своей.

— Ваш внук испачкал мой тапок, я отодвинулась уже в сторону, я же не могу шарахаться по всему вагону, — слабым голосом пробормотала она. — Мне плохо, вы не видите? Я не могу уйти лишь потому, что у него шило в жопе, — Кэсли не понимала, сказала она это вслух или нет, голова продолжала кружиться. В какой-то момент ей показалось, что она видит, как вагон рябит, словно на ней были 3d очки, всё шаталось и то растворялось, то собиралось снова, какой-то энергетический поток, в который девушка случайно попала.

–… верно? Я вас спрашиваю, гражданка! — Из-под больших очков на неё в упор смотрели совершенно ничего не понимающие глаза. Кажется, Кэсли становилось легче.

— Тупица, — сказала она. Единственным желанием было придавить уроду ногу, но она продолжила разговор:

— В начале вагона едут три сомнительные личности, по всей видимости, и с вероятностью 99% уроженцы Дагестана. Сложно начать жизнь, когда она уже закончилась, принимая психотропные антидепрессанты, быть лояльным к маленькому ублюдку, верно? А, гражданка?

–… — Смотрит из-под очков.

Теперь Кэсли захотелось врезать и тётке за то, что она без ведомых на то причин его любит и не знает таких слов как маниакально-депрессивный психоз, параноидальная шизофрения, неврастения и абстиненция. Кэсли продолжила писать:

«Стою в стороне, отошла к дверям, маленький гад продолжает болтать ногами. Мне хочется уметь высасывать энергию, чтобы они начинали кашлять от жуткой головной боли. Куда смотрит милиция — полвагона подозрительных лиц! С огромными сумками, чёрными спортивными. Что в них? Наверное, что-то, рядом с чем, лучше не бросать горящие окурки… Этот ребёнок, он ещё и такой жирный, наверное, жрёт мясо и чувствует себя деятельным, охотником! Скоро ему исполнится лет двенадцать. К счастью, это не моя история».

Станция «Парк культуры», переход на кольцевую линию. Уважаемые пассажиры, при выходе из поезда не забывайте свои… сообщайте… Кэсли делала переход.

На следующее утро станции «Парк культуры» и «Лубянка» взорвали. В утренний час пик.

Часть 2

1

2031 год. Город М

Центральная улица уже давно изменила свой прежний вид — помпезность словно покрылась пылью. Дома были серыми, их крыши сливались с небом. Расстояния уже не казались большими, некоторым прохожим хотелось их сузить ещё, пусть и мысленно, но намеренно проникнуться тесным городским уютом. Пройдя две трети уличного пространства, можно было наткнуться на здание, где раньше был известный клуб. Сейчас он был полуразрушен, а по субботам к нему подъезжала машина — цистерна, с надписью H2O. Из кабины выходили два человека в белых халатах. Один из них прикручивал шланг к «бочке».

Появление машины собирало очередь из уставших бродяг и больных, в общем, несчастных, брошенных и уже никому не нужных людей. В руках они держали бидоны, пластиковые и стеклянные бутылки, банки из-под консервированной ерунды. Чистая вода в этих краях давно стала дефицитом.

Масса тряпья. Тела, которые сложно назвать человеческими. Толпа медленно продвигалась вперёд, как будто на ногах у людей свинцовые пластины. Они не говорили ни слова, не бросали ни взгляда куда-либо, кроме пустоты далеко впереди их виденья, гораздо дальше этого мира, самое пустое место Вселенной.

Молодой парень разливал воду в протягиваемую ему тару беспристрастно, не поднимая глаз, но даже если бы вам удалось в них заглянуть, вы вряд ли увидели бы в них сочувствие. На лице у него была повязка.

В дряхлую шапку на земле упало несколько монет, и сидящая за ней женщина вздрогнула. Она дремала. Рассвет давно миновал, а судя по догорающему метрах в пяти-шести костру, который уже бросили «соседи», времени было не меньше семи утра. Женщина попыталась неторопливо подняться, но у неё ничего не вышло, она снова приземлилась на зелёную подстилку из потёртого бархата.

Сверху коричневой флисовой куртки, на несколько размеров больше нужного, была надета стёганая жилетка, из внутреннего кармана которой женщина достала маленький пакетик и аккуратную трубку, выглядевшую как драгоценность. Она бережно забила в неё щепотку табака. Опустив трубку на землю, она начала рыться во всех карманах, ей мешали длинные рукава, которые постоянно спадали на пальцы. Наконец, спички нашлись, и она снова потянулась к трубке. Женщине пришлось немного привстать, и край рукава, вернувшийся на запястье, оголил молодые тонкие белые пальцы. На одном из них блестело золотое кольцо с сапфиром.

Она поднесла трубку ко рту и крепко втянула горький дым, глядя в мутное небо, пытаясь увидеть в нём хоть какую-то идею. В этом случае ей удалось бы создать в своей голове несколько впечатлений, которых у Кэсли не было уже много лет. Она жила лишь на рефлексах: память превратилась в запаянную консервную банку, прежний полёт мысли остановился. Глядя перед собой, Кэсли совмещала в дуальном взгляде сразу несколько измерений, а человеческие эмоции стали ей чужды. Иногда она видела картинку из прошлого, слабое мимолётное изображение, по сути пустое, потому что растянуть маленькую светящуюся точку своего сознания во что-то полноценное ей так и не удавалось.

Она смотрела в небо с горящей трубкой в зубах.

2

Перемены

Под шелушившимся зданием Управления собралась толпа в яркой одежде. У кого-то на голове пестрел розовый ирокез, у кого-то две дьявольские дуги-косички, выкрашенные в сине-зелёный цвет, другие привлекали обилием железа в губах, щеках, носу, слышался хохот. Было их человек тридцать. В сторонке от стаи, но, несомненно, своя, стояла девушка Кора. Прямые рыжие волосы до линии лопаток, сегодня не собранные в хвост. Мягкие, но негустые, с ароматом манго, который при дуновении ветра попадал в воздушный поток и доносился до каждого в толпе. За шторой волос в мочках её ушей блестели красные металлические пластины.

Кора любила молчать, показывая свои ответы большими серыми глазами. Эта привычка не относилась разве что к её брату Скиту, с которым они то и дело ссорились.

Она не была вожаком и за идеи никакие не выступала. Сюда Кора пришла поддержать своего парня Бору. Он-то и был вожаком.

***

На северном склоне стоял особняк. Он не был гордым, не был средневековым, не был пустым и важным тоже не был. В нём жила нормальная семья, редкая в сегодняшние времена. Папа-чиновник, мама-парикмахер, Скит-сын и Кора-дочь.

Родительское утро давно началось. Отец лакомился хрустящим хлебом с малиновым джемом. Выглядел он уставшим и пил второй стакан апельсинового сока, пытаясь проснуться. Сказать по правде, этот сок ему осточертел, он мечтал о кофе, но жена каждый раз повторяла тот же питьевой рецепт.

Родители разошлись по работам, Скит открыл ящик с бельём, достал банное полотенце и отправился в душ. В доме кричал телефон.

Скит тщательно мылил голову шампунем. Вот ноги наступили на мягкий коврик, он протёр полотенцем глаза и застыл перед зеркалом: маленькие белые прыщики на лице, небольшие, но гнойные. Скит принялся их выдавливать, смазывая красные ранки маслом чайного дерева из стеклянного пузырька. Затем взял расчёску, разделил волосы на макушке на две половины, зачесал на правую сторону чёлку и потянулся за феном, на его руке большая татуировка с надписью на латыни, сложно разобрать.

Когда Скит вышел из ванной комнаты, телефон снова зазвонил.

— Алё, — он произносил это слово всегда по-особенному мягко.

— Скит, где тебя носит? Я уже целую вечность названиваю.

— Клара, это ты что ли?

— Мне что прям сейчас взять и обидеться?!

— Ну, обижайся.

— Родители ушли уже? Мы же договаривались.

— Клара, я из душа только вышел минуту назад.

— Ну, может, ты уже передумал!

— Приезжай, их не будет до семи часов.

— Ладно, я уже выхожу, через час приеду.

Конец ознакомительного фрагмента.