Кариатиды

Алиса Ханцис (2024)

Зоя — пугливая, романтичная и хрупкая. Она в одиночку воспитывает дочь, тайком любуется искусством Возрождения в альбомах и мечтает встретить настоящую любовь. Её дочь Яся — совсем другая. Она занимается наукой, не любит демонстрировать чувства и мечтает исследовать оползни. Её мечта сбудется, и она уедет из родного подмосковного городка на другой конец света, в Тасманию, но любовь к матери будет крепко связывать её с домом — как струна держит воздушного змея. Изящный, сдержанный и лиричный роман Алисы Ханцис рассказывает о нитях, которые протягиваются между нами через океаны, и о тех, кто готов нести на своих плечах целые миры — свои и чужие.

6

Я выскочила из метро — и будто всплыла из придонных глубин к поверхности озера, залитого тонким слоем маслянистого солнца. Для начала октября было сказочно тепло, и громоздившиеся над вокзальным шпилем облака казались скорее майскими, холерически-взрывными. Сухой воздух пахнул поездами, женский голос из динамика расслаивался эхом — необъятное пространство под крышей было пусто, люди держались лишь одной, нижней плоскости, толпились на ней и толкались, и в этом была какая-то досадная неэффективность.

Ленька опоздал всего на десять минут — я даже не успела рассердиться. Этим летом мы не виделись, и теперь я сразу заметила в нем перемены. Вместо футболки и джинсов — цивильная рубашка, брюки со стрелками; в руках — чудовищно безвкусная барсетка «под змею». Он по-прежнему выглядел щупловатым, но уверенная, слегка расхлябанная походка демонстрировала, что с ним считаются и, быть может, где-то даже уважают.

— Задолбали электрички, — сказал он с чувством, когда мы сели в вагон. — Квартиру хочу снять, чтобы не мотаться каждый день. Думал, общагу дадут в этом году, так фиг…

— Богатенький. Родители небось спонсируют?

— Да не, я на работу устроился. Еще в августе. Там фирма одна, сигнализации ставит. — Он подмигнул. — Платят нормально. Я ж головастый.

— По вечерам работаешь?

— Да всяко…

— А учеба как же?

Ленька сделал неопределенный жест — мол, да уж как-нибудь.

— Зря… Далеко еще до диплома.

— Ой, Славка, ты как маленькая. Кто на четвертом курсе на пары ходит?

Вагон быстро заполнялся: одни ехали домой с работы, другие — на дачу, пожинать плоды. А Ленька, значит, не дождался, пока созреют ягоды, и кинулся рвать их зелеными.

— А ты чего поговорить-то хотела?

— Мне твоя помощь нужна, головастик. Ты змеев еще не разучился делать?

— Каких змеев?

— Обычных. Которые летают.

— А. — Ленька засмеялся. — В детство потянуло?

Я достала из сумки тетрадь, заложенную вырезкой из американского журнала. Краснощекий парень с фотографии держал на вытянутых руках модель планера, к которой снизу была прикреплена миниатюрная камера-мыльница.

— И где тут змеи?

— В статье, — терпеливо сказала я. — Тут написано, что для съемки с воздуха можно использовать любой портативный аппарат, необязательно планер. Можно со змея или с воздушного шара.

— А что, с кукурузников вам уже съемки не делают?

— Делают, но я хочу попробовать сама. Надо только придумать, как камеру к змею прикрутить.

Двери вагона с шипением захлопнулись, и платформа за окном пришла в движение. Ленька нехотя морщил лоб, рассматривая журнальную фотографию.

— Да никак не прикрутишь…. Трепыхаться же будет. Змей тебе не планер.

— А ты пошевели мозгой. — Я раскрыла тетрадь и вынула из сумки карандаш. — Если жестко зафиксировать, ничего не будет трепыхаться.

Голубые Ленькины глаза были по-прежнему благодушно-ленивыми, а поза расслабленной. Казалось, он уже настроился на свою будущую сытую жизнь: прибыльная работа, не требующая таланта, практичные и доступные цели — машина, квартира. Разве не с ним мы изобретали ракетные двигатели и разбирали на части все механизмы, что попадались под руку? Поезд катил все дальше, а я крутила свои схемы и так и этак, поминутно толкая Леньку в плечо. «Смотри, можно сделать жесткую рамку, чтоб фиксировалась на разный угол наклона». Я должна его растормошить, выбить из него это сонное довольство. Но он только вяло скользил взглядом по тетради: «Ну попробуй так, если хочешь», — словно не знал, что из инструментов у нас дома есть только молоток.

— Что-то не верится мне, что тебя в фирму взяли, — сказала я. — Ну неважно. Спроси отца, даст он мне в своей мастерской поработать?

— Да там всё паутиной заросло, — пробурчал Ленька. — Ладно, забегай. Я в субботу вечером дома буду.

Войдя в квартиру, я тут же уловила непривычный запах, густой и приторный до тошноты. В большой комнате играла восточная музыка, а на кухне натужно сипел чайник, кипящий, судя по всему, давно.

— А я чуть не заснула, — смущенно сказала мама, приподнявшись с подушки. Ноги ее были закутаны старым шерстяным одеялом. — Так успокаивает…

На тумбочке у дивана стояла пустая кружка из-под чая, а рядом — брошюрка по гаданиям Таро. Я сделала музыку потише и открыла форточку. Источник запаха был в шкафу: там, на полке, курилась тонкая коричневая палочка.

— Ты что, с работы отпросилась?

— Да что-то плоховато стало после обеда. Голова…

Я тронула мамин лоб — он был лишь немного теплым со сна. Но выглядела она и впрямь неважно: кожа была бледной, под глазами залегли тени.

— А ты еще палку эту зажгла. Давай я выкину.

— Не надо, хороший запах. И для энергетики полезно…

Я вздохнула. Книжки на маминой тумбочке менялись каждую неделю: хиромантия, тайна имени, толкование снов. К счастью, охладевала она так же быстро, как загоралась.

— Ты бы все-таки сходила к врачу. Слишком часто у тебя голова болит, это плохой сигнал.

— Ох, Ясь, опять ты за свое. — Она поморщилась. — У нас просто душно в подвале.

— Ты ж недавно в отпуске была, так же мучилась.

— Не так, — сказала она упрямо, как ребенок. — Что ты меня гонишь вечно к этим мясникам?

— Мама! Ну не все же врачи такие. Один раз ошиблись, ну и что теперь…

Диван скрипнул: она приподнялась на локте и смерила меня едким взглядом.

— «Ну и что»?! Я чуть не умерла из-за них, и ты говоришь «ну и что»?

Я села рядом и притянула к себе ее растрепанную голову. Мне хотелось сейчас подумать о чем-нибудь другом; о том, как завтра утром я прыгну в прохладную воду бассейна, которая сверху кажется голубой; о том, как снова буду делать змея. Но мамино темя, сладко пахнущее импортным шампунем, рождало во мне какой-то болезненный стыд за эти мысли. Чувство было неуклюжим, угловатым, оно тыкало под ребра, и я не знала, как мне устроиться, чтобы его не замечать. Иногда, лежа в постели, я представляла, что меня посылают в далекую экспедицию, куда-нибудь на Камчатку. Я буду измерять движения земной коры, исследовать поствулканические деформации, делать прогнозы землетрясений. А вечерами приходить в свой гостиничный номер и просто читать. В такие моменты мне становилось очень хорошо, но лишь на мгновение: откуда ни возьмись выползал холодный чешуйчатый стыд и жалил, отрезвляя. Видение рассеивалось, всё снова было как всегда.

— Я пойду ужин готовить. Ты отдыхай. Принести тебе чаю?

Утром в субботу солнце еще светило, хотя стало ветрено; а после обеда зарядил дождь и пустился заштриховывать бабье лето — увлеченно, как школьник, чиркающий карандашом в тетрадке наблюдений за природой. Был белый квадратик, стал черный. Не успел подсохнуть мой зонт, распяленный в прихожей, как пришло время собираться снова. Я проверила, выключен ли газ, чмокнула маму, сидевшую перед телевизором, и вышла во двор. Окна глухо желтели сквозь пелену влажных сумерек, бледный асфальтовый круг под фонарем был усеян кожистыми листьями. Ленька жил совсем рядом, в одной из девятиэтажек, однако в последние годы мы редко встречались. Как-то раз, на первом курсе, я подошла к нему во дворе. Он сидел на качелях рядом с высокой блондинкой; траурные вьюнки на ее ажурных чулках оплетали длинные, изящно скрещенные ноги, теряясь в темноте джинсового мини, едва прикрывающего бедра. Все те пять минут, что я разговаривала с Ленькой, болотные глаза блондинки сверлили меня взглядом, в котором было, пожалуй, всё: и гнев, и страх, и презрение. Теперь, встречая Леньку на улице, я делала вид, что не замечаю его.

Я позвонила в домофон — его поставили недавно, в детстве мы бегали друг к другу без всяких замков и кодов. Поднялась пешком на третий этаж, чтобы не ждать лифта. Знакомая дверь была теперь спрятана под грозно-серой, неприступной с виду броней. А вот звонок, как и прежде, переливался птичьей трелью, и в квартире уютно пахло пирогами.

— Ух ты, как видоизменилась! — Дядя Володя заулыбался и крикнул в сторону кухни: — Глянь, Ир, какая мадама! Встретил бы — не узнал.

— Да ладно вам, — отмахнулась я, стаскивая ботинки. — Не сто лет ведь прошло.

Я хотела отказаться от чая, но меня усадили за стол чуть ли не насильно и завалили вопросами — об учебе, об отце. В маленьком городе ничего не утаишь.

— Не женскую профессию ты себе выбрала. — Ленькина мама всегда выражалась прямо, и эта ее манера жила в согласии с коренастым телом и простоватым, деревенским лицом. — Но если душа просит, что ж теперь. Главное — людям пользу приносить. А ты отлынивать не будешь, я тебя знаю.

— Ну ладно, мать. — Дядя Володя хлопнул по столу ладонью. — Пойдем мы.

Он отпер кладовку — чулан, как называла ее вся семья: непропорционально просторный для малогабаритной двушки, с деревянными полками, сделанными отцом любовно, на совесть, с верстаком и хорошей лампой на пантографе. В детстве мы мечтали залезть в чулан сами, когда дома никого нет, но без присмотра трогать инструменты строго-настрого запрещалось.

— Показывай, Славка, что ты хотела сделать.

Я протянула ему журнальную страницу и свой тетрадный листок. Объяснила идею. Дядя Володя слушал внимательно, глядя то на меня, то на схемы. Потом забормотал: «Так-так…» — стал шарить ладонью по полке, словно припоминая, где что лежит. Ленька не врал: хоть паутины я не заметила, но спертый воздух чулана и пыль праздности — не железная стружка, не сыпучая деревянная труха — говорили о том, что мастерской давно не пользовались. Кем бы Ленька ни был в своей фирме, работу на дом он явно не брал.

— А змей камеру выдержит? — спросил дядя Володя с сомнением. — У тебя какая?

— Я мыльницу хочу купить. Я уже знаю, какую надо. Полкило будет, не больше.

— Ну, а как с болтанкой? Надо ж уравновесить как-то… Погоди, если мы крестовину такую сделаем поверх…

Я заглядывала ему через плечо: карандаш уже метался по моему листку, вычерчивая новую схему. Да, это будет правильно. Рамку подвесить за стропы в верхнюю часть леера. А змей нужен большой, ну да это не сложно. Господи, сколько лет назад мы сделали последнего — классе в пятом, кажется? Он был огромный, по плечо мне, и отлично управлялся как на слабом ветру, так и при десяти метрах в секунду. Такой змей поднимет мыльницу как пушинку.

— А на кнопку как будешь нажимать? — вмешался Ленька. Все это время он стоял в стороне, прислонившись к дверному косяку. — Гномиков посадишь?

— Там режим есть специальный. Камера сама может снимать, с нужным интервалом.

— Жалко. А то можно было бы радиоуправление придумать…

Он подошел к нам — вразвалочку, но глаза уже горели — то ли интересом, то ли просто ревностью. В узком проеме чулана стало тесно, и не верилось, что когда-то мы без труда помещались тут втроем.