Цена дружбы

Алия Амирханова, 2018

Главная героиня одержима стремлением сделать счастливой свою подругу и идёт к цели напролом, принося в жертву свою честь и не только, но вместо признательности она получила от неё: ненависть и злобу. Пути молодых женщин разошлись навсегда. Но так ли это на самом деле? Возможно ли перечеркнуть прошлое или оно словно щупальцы спрута повязывает нас, всё более запутывая в лабиринтах воспоминаний, вынуждая тем самым помнить о нём. Всё закрутилось: и прошлое, и настоящее. Как выжить в этой сложной ситуации, чтобы остаться человеком? Ответ на этот вопрос мы и найдём во второй части книги.

Глава 3

В один из дней группа, где учились девочки, осталась после занятий, чтобы избрать старосту. Мнение Любы и Кати никто не спрашивал, на собрании они сидели, составляя лишь кворум. Катя, обычно смелая и решительная, в институте почему-то терялась.

Старостой избрали красавицу Олю. Сокурсницы её считали таковой, хотя природные данные у неё были на много хуже, чем у Кати, но умение краситься и со вкусом подобранная одеждах делали её весьма привлекательной. Оля восприняла назначение, как давно решённый вопрос, и потому сразу стала командовать.

— Товарищи! — начала она. — Не расходимся, заполняем анкеты! Ректорат заводит на каждого досье, будет организована слежка, прослушка и другие шпионские штучки. Прошу отнестись ко всему без паники, с должным пониманием. Мы с вами теперь — собственность института, и он вправе поступать по-своему усмотрению. Бунтарей просят освободить помещения института.

Ольга упражнялась в ораторском искусстве, набирая очки перед группой. Раздав всем анкеты, вспомнила про Любу с Катей. К ним подошла в последнюю очередь и со словами:

— Дамы, — высокомерно вскинув голову, начала она. — Будьте так любезны, заполните эту, оскорбительную для ваших персон, бумагу, — и она, раскланявшись, положила перед девчонками анкеты.

Мальчишки ржали, как кони. И вдруг Катя ответила.

— Презренная! Ты как подаёшь прошение о твоём помиловании? Ноги целуй, ноги! Иначе тебя ждёт виселица!

Всё было сказано таким суровым, властным тоном, так правдоподобно Катя выставила вперёд ногу для поцелуя, что Ольга растерялась. Несколько минут в аудитории воцарилась гробовая тишина.

Первой очнулась Люба и стала хихикать. Опять заржали мальчишки. Но Ольге было явно не до смеха, похоже, она была оскорблена.

— Вольтер, «Королева Мария», — отчеканила Катя.

Резко развернувшись, Ольга отошла к подружкам. Они стали о чём-то шушукаться. А Катя и Люба тем временем заполнили анкеты и, положив их на парту перед Олей, вышли из аудитории. Лишь в коридоре, оглянувшись и убедившись, что они далеко отошли, Люба позволила себе сказать.

— Ну, ты, Катька, даёшь! Молодец! Здорово ты её!

— Да уж, она мне этого не простит!

— Ладно, не впервой, переживём.

С этого дня Ольга объявила войну Кате. Назавтра уже все в группе, похоже и на факультете, знали, что девчонки детдомовские. Катя постоянно ощущала на своей спине презрительные взгляды сокурсниц. До неё не раз доносились слова: “надо быть осторожней, все детдомовские не адекватные”, или “ну что вы хотите от девиц, чьи родители неизвестно кто — там, сброд всякий”. Девушку всё это больно ранило, но она не показывала вида, что к ним это как-то относится. Лишь подушка-подружка знала, как тяжело живётся девушке. В то же время, Катя не раз просила Любу не поддаваться на провокации.

— Мы не должны опускаться до скандала и дать им возможность от души поиздеваться над нами. Наше равнодушие — залог нашей победы, — говорила она.

Катя стала усиленно заниматься, понимая, что её пробелы в знаниях — на руку Ольге и её подружкам. В читальный зал девушка ходила как на занятия и зачастую оставалась там до закрытия. Под постоянным прессингом гранит науки постепенно стал разрушаться, и вскоре, превратившись в пыль, осел в голове девушки, и, как следствие, Катя стала отличницей. Она не забывала и о подруге, которая не была поклонницей учения, зато писала талантливые стихи. Катя отнесла несколько её стихотворений в редакцию университета. Стихи напечатали, но на последней странице в самом углу, где их можно было найти с большим трудом.

— Любка, не расстраивайся, я сейчас пойду и во всём разберусь, — Катя успокаивала, плачущую подругу. — Им не удастся загубить талант. Этого я им уж точно не позволю.

Катя побежала в студенческую редакцию. Постучав и не дождавшись ответа, она открыла дверь и вошла в небольшую по размерам комнату. Бросив: “Здрасьте”, — и, вновь не дождавшись ответа, Катя прошла к столу в углу. На столе лежала громадная стенгазета над которой склонились две девушки. Одна из них что-то писала, другая — рисовала.

— Девчонки, не подскажете, как мне найти редактора?

— Слепая, что ли? — не поднимая головы, бросила та, что рисовала.

— С чего это ты?! — огрызнулась Катя.

— А с того, что на двери сбоку табличка. Читай!

Катя бросила взгляд в сторону, и действительно: на стене висела табличка, указывающая кабинет редактора. Дверь была в тон обоев стены и совсем не бросалась в глаза.

— Боже мой, какая маскировка! От кого прячетесь? — бросила Катя, собираясь с духом, прежде чем постучать.

— От таких, как ты, — уже в спину Кати бросила всё та же девушка.

Постучав, но не дожидаясь ответа, Катя решительно открыла дверь.

— Можно войти, Сергей Петрович? — спросила она, заглянув в кабинет.

За большим столом, заваленным бумагами, сидел мужчина. Он показался Кате немолодым. Мужчина поднял голову и посмотрел на неё. Это был сам редактор их студенческой газеты. Обычно он не принимал посетителей после обеда, но, увидев Катю, не смог отказать. На ней была узкая юбка до колен, которая изящно подчёркивала красивую округлость юных бёдер, скромный чёрный свитер хоть и был свободным, но всё же не мог скрыть красивого разворота плеч девушки и высокой лебединой шеи. Ко всему прочему, Катя была стройная и высокая, красивое лицо обрамляли прямые каштановые волосы, струящиеся по плечам. Редактор прервал своё занятие и, облокотившись на спинку кресла, залюбовался девушкой. ” Судя по всему, она не знает, что красива, потому как использует методы дурнушки, проявляя чрезмерную серьёзность и напористость, свойственную последним”, — это первое, что пришло ему на ум. Катя, действительно, имела воинствующий вид, который проявлялся во всех её действиях: в том, как решительно она распахнула дверь кабинета, и в том, как не дождалась приглашения войти. Конечно же, подобное поведение не вязалось с хрупкостью девушки, но зато вызвало любопытство Сергея Петровича, и он вежливо ответил.

— Прошу вас, — и доброжелательная улыбка озарила его немолодое лицо.

Быстрым, решительным шагом Катя прошла к столу и положила перед редактором свежий выпуск студенческой газеты последней страницей вверх, как раз той, где были опубликованы фельетоны, анекдоты, и среди этой, как считала Катя — безделицы, и располагались стихи Любы.

— Это что за безобразие? — первое, что сказала Катя, нависая, как скала, над столом.

— Здравствуйте, — мягко улыбаясь, произнёс Сергей Петрович. — Прошу вас, садитесь! — и он указал девушке на стул рядом.

— Здрасьте, — ответила Катя, немного смущаясь от того, что слишком резко начала. Редактор был пожилым мужчиной и заслужил уважения, хотя бы к своему возрасту. Это было её убеждением, и она всегда старалась быть сдержанной и вежливой с пожилыми людьми. Сегодняшняя вспыльчивость была исключением.

— Так что конкретно вас беспокоит? — продолжил редактор, беря в руки газету и мельком просматривая заголовки статей.

— Почему вот эти стихи напечатали в разделе анекдотов? — сдерживая эмоции, произнесла Катя.

Прошло несколько секунд, пока редактор прочитал стихи.

— И всё же мне не понятно ваше беспокойство, — он снял очки и вновь доброжелательно посмотрел на Катю.

Тут пришло время удивляться ей самой.

— Вы что, хотите сказать, что стихи бездарны и что у вас пишет каждый первый? — возмущённый взгляд Кати почти обжигал Сергея Петровича.

— Да, милая, да! И не тратьте на меня, старика, огонь страсти ваших прелестных глаз, — редактор тяжело вздохнул. — Если бы я был молод.… Но увы! Так на чём мы остановились?… Это, дорогая вы моя, литературный факультет, — редактор жестом указал на стены, — и здесь действительно пишет каждый первый. Таков профиль института, и ничего с этим не сделаешь. Более того, скажу я вам: пишут весьма талантливо, и это тоже правда. Что касается ваших стихов…

— Это стихи моей подруги, — Катя не желала перебивать, но всё же она поторопилась внести ясность, будучи весьма честной.

— Так вот, стихи вашей подруги, — продолжил редактор, — весьма посредственные, хотя не лишены юношеской свежести и оригинальности, что само по себе завораживает, но стиль слишком банален.

Катя во все глаза смотрела на редактора, ловя каждое его слово, и старалась понять смысл его витиеватых фраз, но ей это не удавалось, и весь её вид свидетельствовал об этом. Сергей Петрович заметил, что девушка не понимает его, и по-отечески стал разъяснять.

— Одно дело, дорогая моя, сказать: “Я помню чудное мгновенье: передо мной явилась ты…”. И совсем другое:” Фрося, с красным от мороза носом, показалась из-за угла”. Совсем разных девушек нарисует твоё воображение. Не правда ли?

Катя кивнула головой в знак согласия.

— Поэзия, в особенности любовная, не терпит реалий жизни. Совсем другими понятиями апеллирует она. Воздушными, восторженными, я бы даже сказал мистическими. Но твоя подруга не лишена литературных способностей. Было бы нечестно утверждать обратное. Ей надо развивать вкус.

— Вы говорите правильные вещи, хотя не соответствуете им. Разрешите, — Катя забрала газету из рук редактора и, открыв первую, титульную страницу, вновь вернула её редактору. — Прочтите! И это вы называете поэзией, располагая на первой странице?!

Похоже, редактора интересовала только фамилия автора, которая красовалась под стихотворением, потому как он быстро ответил.

— Это стихи дочки ректора института. Вполне сносно. Девочка стоит у истоков творчества.

— Да?! А это чьи стихи? — не унималась Катя, ткнув на ряд стихов. — Можете не отвечать. Дочери декана, заведующего кафедрой, и так далее. Катя возмущённо перечисляла высокопоставленные должности. Вдруг неожиданно она замолкла и тяжело вздохнула.

— Мы с подругой детдомовские, из глубинки. Значит, ей надеяться не на что? — Катя с надеждой посмотрела на редактора. Почему-то он показался ей добрым, и ей захотелось поделиться с ним сокровенным. Она не ошиблась: Сергей Петрович был из когорты старых порядочных людей, и он не мог не заметить отчаянного призыва девушки о помощи, потому доброжелательно ответил.

— Что поделаешь, дорогая, такова правда жизни. Облегчает жизнь блат или наличие богатых родителей. У вас нет ни того, ни другого. Трудно вам придётся в жизни, но сдаваться не надо. Твоей подруге надо читать побольше, чтобы сформировать свой особый стиль. Читать Пушкина, Лермонтова, Байрона. И побольше писать. Обещаю, в следующий раз я помещу её стихи на первой странице, но… только это мало что изменит, — теперь уже тяжело вздохнул сам редактор. — Единственное, что могу посоветовать твоей подруге: начать писать прозу. Авось повезёт, по её пьесе поставят спектакль или кино снимут, — Сергей Петрович ещё что-то хотел добавить, но в кабинет заглянула та самая девушка, которая нагрубила Кате, и напомнила редактору, что через десять минут совещание у ректора. Сергей Петрович стал прощаться:

— Увы, милая! Рад был бы помочь…

Выходила Катя от редактора расстроенная. То, что в институте стихи пишет каждый первый, стало откровением для неё. Она искренне считала, что писать стихи — это редкий божий дар, и ему вовсе не надо учиться. Стихи идут из души, и ими нельзя управлять. И потом, она страстно желала, чтобы её подруга стала знаменитой, богатой и утёрла нос всем тем, кто презирает детдомовских. “Ничего”, — успокоила себя Катя. “Надо заниматься — значит, будет заниматься. Люба должна стать знаменитой, и она будет ею, чтобы мне это ни стоило”. По дороге домой она зашла в библиотеку и взяла томик стихов Байрона в переводе Пастернака. Катя была решительно настроена на борьбу, но, когда она вернулась, Любы в комнате не было. На столе её ждала записка:” Пошла погулять”. Сердце Кати учащённо забилось в предчувствии чего-то нехорошего. Уже несколько дней Любу обхаживал старшекурсник Степан, который был известен в институте, как “мажористый мальчик”, недавно вернувшийся из Франции, куда его отправляли на учёбу родители, и который, попав там в какую-то заварушку, был экстренно переведён в качестве наказания в их институт. Вначале он пытался ухаживать за Катей, но, получив отпор, принялся за Любу. “Зря я ей не рассказала, как он ко мне клеился. Она, дурочка, подумает, что он в неё по-настоящему влюбился. Бедная, такая ещё доверчивая: людям всем верит, а всё от того, что любви жаждет, которой обделена с рождения”. У Кати на глаза навернулись слёзы, но она взяла себя в руки и, усевшись с ногами в кресло, открыла томик Байрона.

Люба пришла домой поздно.

— Ты где была? — Катя не спала, — дожидаясь подругу, успела и позаниматься, и приготовить обед на завтра.

— Твоё какое дело? — огрызнулась Люба. Она была явно не в духе.

— Не хочешь говорить — не надо. Есть будешь?

— Сыта, — Люба, раздевшись, легла на свою кровать.

Катя тоже не стала задерживаться и легла. О разговоре с редактором она решила рассказать подруге завтра, когда та будет в состоянии здраво мыслить. Но Любе явно не спалось. Она ворочалась, а затем и вовсе встала, чтобы попить воды. Уже в кровати она вдруг неожиданно спросила:

— Ты спишь?

Катя понимала, что время позднее, а завтра рано вставать, но волнение подруги её беспокоило, и она ответила.

— Нет.

— Кать, почему он так со мной?

— Кто?

— Степан. Он меня пригласил на вечеринку.

— Куда?

— Не переживай, не к себе домой. У одной его знакомой был день рождения. Поначалу всё было хорошо, мы вместе танцевали, он при всех меня обнимал… Потом пришла эта, — Люба замолчала и Катя услышала посапывание, что означало — Люба плачет.

— И что? — Катя задала вопрос, чтобы отвлечь подругу.

— Он на неё переключился. Представляешь, как будто не со мной пришёл! Меня вообще перестал замечать. Просто открыто игнорировал, словно я пустое место. Я как идиотка там сидела. Никто со мной не разговаривает, никто танцевать не приглашает, даже за стол не позвали.

— И ты сидела и всё это молча сносила? — от возмущения Катя села на кровати.

— Нет, конечно. Я ушла.

— Ну, слава Богу! Догадалась все же! А почему тогда так долго?

— У меня денег не было, пешком три квартала шла. Шла и всю дорогу плакала. Кать, ну чем я не такая? Почему меня все бросают?

— И слава Богу, что они тебя бросают. Любка, когда же ты прекратишь влюбляться во всякие брюки?! Пойми, дурочка: не всякий, кто на тебя посмотрит, серьёзно увлечён тобой, и ты ему нравишься. Смотрят от нечего делать, от своей испорченности, влекомые инстинктом в конце концов. К любви это не имеет никакого отношения. Ты должна знать себе цену, иметь женскую гордость!

— Мне цена — ноль! Маленькая, страшненькая… Знаешь, как меня в школе называли? “Подружка первой красавицы школы”. Первая красавица — это ты. Как я тебе завидовала!

— Не говори глупости! За тобой полшколы мальчишек бегали.

— Конечно. Сперва они за тобой ухлёстывали, но ты же у нас гордая — всем отказывала. Я их после тебя подбирала, — Люба зло бросала слова, словно камни, стараясь не промахнуться. — За это я тебя так ненавидела, хотела прямо убить или покалечить!

— Не говори глупости. Я тебе не верю, — голос Кати был мягок и спокоен, что ещё больше раздражало Любу.

— Наивная дура! Ты меня плохо знаешь: если сейчас не перестанешь, я точно тебя убью, — Люба для большей убедительности схватила вазу со стола и замахнулась на Катю.

Та аж оторопела, не зная, как реагировать, но говорить всё же перестала и для страховки, чуть погодя, встала с кровати и вышла в туалет. Катя не обиделась на Любу, стараясь понять её. “Что сказать, в довольно унизительную ситуацию она сегодня попала. И я ещё тут со своими нравоучениями. Нет, чтоб поддержать, как-то успокоить! Бедная девочка”, — жалея Любу и стыдясь своего поведения, Катя, немного погодя, вернулась в комнату. Ваза стояла на столе, Люба, свернувшись калачиком, лежала на кровати.

— Прости меня! — это первое, что сказала Катя, войдя в комнату и садясь на свою кровать.

— Это ты меня прости! — уже совсем другим тоном ответила Люба.

— Не знаешь ты себе цену, дурёха. У тебя есть главное — талант, а красота — это самый скоропортящийся капитал. Да, да! Не смотри так удивлённо на меня. Знаешь, что мне сказал редактор? Он сказал, что стихи твои замечательные. Тебе только нужно немного подучиться.

— Опять учиться! Не хочу! Ты только и делаешь, что заставляешь меня учиться. Надоело! — с раздражением бросила Люба.

Катя, стараясь смягчить ситуацию, быстро добавила.

— Учиться — это значит больше читать стихи известных поэтов. У тебя вкус разовьётся, слог улучшится.

— А говоришь — понравились! Вон сколько замечаний. Ничего ты, Катька, в жизни не понимаешь. Главное для женщины — удачно выйти замуж. За богатого.

— Нужна ты богатому, как козе баян. Женщина, к твоему сведению, имеют тенденцию стариться. А богатому только молодая нужна, так что он своих жён чуть ли не каждый год меняет. Самое главное для нас — стать независимыми, чтобы тобой интересовались, а не ты ими. А для этого надо профессию обрести, квартиру купить, тогда и счастье на горизонте забрезжит.

— Насчёт квартиры ты права. Свою иметь — это хорошо. Но она сколько стоит! — Люба тяжело вздохнула.

— Станешь известной, по телевизору начнут показывать — разбогатеешь.…

Подруги сидели, каждая — на своей кровати, и разговаривали. На дворе стояло начало лета. Шторы на окне были раздвинуты, и луна, до этого прятавшаяся за тучи, вышла и теперь, словно третья подружка, любопытно заглядывала в окно. Она бросала светлые блики на разговаривавших, и, словно в благодарность за разрешение слушать, красиво освещала тонкие, точёные черты лиц девушек и изящные изгибы их стройных тел, которые просматривались через ночные рубашки.