Лето

Алла Горбунова, 2022

Алла Горбунова родилась в 1985 году в Ленинграде. Окончила философский факультет СПбГУ. Поэт, автор нескольких книг прозы – «Вещи и ущи», «Конец света, моя любовь», «Другая материя». Её стихи и проза переведены на многие иностранные языки. Лауреат премий «НОС», «Дебют» и премии Андрея Белого. Новую книгу Горбуновой формально можно отнести к жанру дневниковой прозы. Это до предела обнажённый, обжигающий, насыщенный текст. «Лето» соткано из философских размышлений и мистических озарений, тончайших описаний природы и быта и полных глубокой нежности наблюдений за взрослением ребёнка. Содержит нецензурную брань

2. Другое «быть»

Пока мы были в Ольгино, на моей любимой даче на 67 км Приозерского направления мой дядя Алексей вырубил мою любимую яблоню и сирень, чтобы сделать площадку для строительного мусора, который ему отдал сосед. Мусор остался от сноса соседской половины дома, и Алексей уговорил соседа, чтобы тот отдал этот мусор ему. Алексей сказал маме, что этот мусор у нас на участке навсегда, на годы, и что нам это нужно, что мы не сможем жить без этого мусора. Он вырубил яблоню «белый налив», вырубил сирень, которую так любил дедушка, только чтобы у него был этот мусор. Мы могли бы нанять машину и вывезти мусор, мы могли бы купить для него машину хороших дров, но увы…

Дачный дом как будто превратился в объект сна. Жизнь как во сне — в наполовину снесённом доме. Половину дома снесли и превратили в кучу мусора: битых кирпичей, досок с ржавыми гвоздями. Раньше дом стоял целый, а теперь его половина в виде кучи мусора лежит рядом с оставшейся половиной. Полу-дом, полу — куча мусора. И это мой дом детства, центр моей психической карты. Дом, где в окна светит солнце, а под окнами — цветы, шмели, радость. И рядом бабушка с дедушкой. Наше всегда. Моему дяде Алексею нужны остатки снесённой части дома, россыпь обломков, битый кирпич, отсыревшие доски. Он говорит, без этого мы не сможем жить. Он ходит на помойку и приносит новый мусор, кидает в эту кучу. В этой куче происходит что-то странное, метафизическое. Она что-то порождает. Из неё что-то можно построить. Какой-то хаотичный странный объект. Дядя не говорит, что он будет с ней делать, что он будет из неё строить, просто говорит, что это нужно. Эта куча — таинственный разбросанный конструктор. Дядя что-то построит, может быть что-то страшное, но не говорит, что именно. Может, он будет использовать остатки вечного дома моего детства для каких-то других объектов. Это будет превращать эти объекты во что-то другое, будет придавать им качества той стороны. Разрушенная половина дома детства — это клипа, мёртвая оболочка, шелуха от дома детства, его обратное отражение, перевёртыш, мёртвая память. Её надо сохранять рядом с оставшейся половиной. Это имеет ритуальный смысл. Она открывает врата в анти-мир, углубляется в него. Когда живая и мёртвая половины находятся рядом — образуется такое особое место. Врата. Портал. Прорыв туда. Или оттуда. Путь одновременно в вечность и анти-вечность. Путь на тёмную дачу. Эти доски и битые кирпичи — это воронка, дыра. Из них можно построить тёмного двойника дачи, тёмное отражение. Оттуда, из этой дыры, будет проникать какое-то жутковатое запредельное. Дядя это чувствует, ходит на помойку с тележкой, добавляет детали чужих разрушенных миров, чужой памяти, совершенствует свой замысел.

Это не просто участок. Это Эдем. Эдем смертен. В нём осыпаются листья, вянут цветы, умирают звери и люди. На даче поэзия лежит вокруг — её нужно только подбирать. Валяется себе — в диком виде и отборная. Рядом с ржавыми гвоздями и битыми кирпичами теперь её место.

Перед самым сном, когда я лежала в десяти одеялах и вдыхала запах сельского дома, старых отсыревших матрасов, подушек и топящейся печки, я захотела иного бытия, иного присутствия. Иногда я уже думала об этом: каково это — другое «быть», когда само «быть» будет значить другое? Я знаю какую-то пульсирующую точку «быть», которая кажется неизменной. Как именно и кем именно быть — может изменяться, но эта пульсирующая точка «быть», если и она может меняться? Если «быть» — это однажды будет по-другому? В самом своём существе — «быть» по-другому? Наверное, это значит уже не быть человеком. Для этого нужны новое небо и новая земля. Может быть, это «быть» Абсолюта или душ умерших, живущих в слиянии с Абсолютом. Мы можем себе представить разные способы бытия, очень друг на друга непохожие, но это не способ бытия, это само бытие, и оно другое. Его не представить. Для него нужно другое тело и другая психика. Я тку себе это тело из тонкой материи, тку себе душу, как нательную рубаху, — ту душу, которая сможет быть по-другому, в ином присутствии.

Как однажды мы узнали, что дважды два четыре — это только частный случай, или что физика Ньютона — только частный случай, так же и наше «быть» может оказаться частным случаем, а есть другое, расширенное «быть». Мы не можем себе это представить. Это тупик для мышления, удар палкой по голове. Мы и наше «быть» так до сих пор и не смогли толком понять. Лучше всех удалось Хайдеггеру, он описывал наше «быть» со всеми этими структурами Dasein, экстазисами времени, заботой, ужасом и всем таким. Он успел описать темпоральность Dasein, но это для него был подготовительный этап, чтобы перейти к собственному времени бытия. Вот этого он не смог сделать. А я тут с каким-то другим «быть», к которому и подойти пока нет никакой возможности. Другое «быть» — это из тех идей, которые приходят в голову, когда лежишь на поле и смотришь на звёзды. Вначале ты думаешь, есть ли инопланетяне, негуманоидные формы жизни, населён ли космос, а от этого недалеко уже и до вопроса: а есть ли другое «быть», в принципе не такое, как у нас? Вдруг наше «быть» — это только частный случай? Вдруг «быть» — это может быть по-другому на ядерном уровне?

Я всегда обращаюсь со всем, что для меня важно, на ядерном уровне. У вещей есть ядра, мантия, кора — вещи повторяют строение Земли. В поэзии тоже есть ядра, мантия, кора. Есть «ядерные» поэтические переживания, своего рода поэтические ядра, которые можно выявить у разных поэтов. Как то, например, переживание прихода осени или переживание неостановимого хода времени. Поэтические ядра объединяют (и разъединяют) поэтов гораздо больше, чем приёмы. Их совпадение-несовпадение также определяет отношение читателя к поэзии («я понимаю, зачем это» / «я не понимаю, зачем это»). Распределение ядер похоже на карту звёздного неба. Бывают поэты, у которых множество мелких ядер, и те, у кого несколько довлеющих. Вероятно, есть моноядерные поэты, как и стихи, целиком основанные на приёмах и лишённые поэтических ядер вовсе.

Кстати, если «быть» будет по-другому, «иметь смысл» тоже будет по-другому. Вещи не просто изменят свой смысл, а сам смысл как возможность радикально изменится. Есть два полюса времени для начала речи: время, когда ещё ничего не сказано, и время, когда уже всё сказано. Первое из этих времён люди любят, а по поводу второго сокрушаются. Наше время в глазах многих — это именно то время, когда уже всё сказано. Но какая, в сущности, прекрасная эпоха, когда уже всё сказано! Тут-то наконец и можно перейти к главному — необходимости искать новые основания для того, чтобы говорить. Теперь «иметь смысл» должно значить уже нечто другое, чем прежде. Больше нет задачи «сказать всё» или найти ещё что-то до сих пор не сказанное и сказать его. Задача — найти новые основания для смысла, а не добавить ещё один новый смысл.

Я — случайная ошибка. Меня могло бы не быть. То, что я люблю, состоит из какой-то антиматерии, небытия. Из другой материи. И даже встречи материи мира с этой антиматерией почти не происходит, они плохо видят друг друга. Происходит нечто, абсолютно меня переворачивающее, а мир остаётся прежним — не меняется расклад общественных амбиций, репутаций, символических и прочих капиталов, господствующих дискурсивных практик и пр. Это как Бог, который мог бы быть, а мог бы и не быть — на дела в мире это как-то особо не влияет. И тем, кто это небытие несёт, свойственно не столько влиять на поле и переделывать это поле под себя, оставлять следы, его перегруппировывать, реформировать, а, скорее, им свойственно от логики этого поля убегать, ускользать, не быть пойманным никакими проявлениями системы, миром, языком, чем угодно. Мне часто кажется, что самое важное происходит именно на полях книги жизни, что там происходит что-то живое, странное и невидимое, от всего ускользающее и незаконное. Может быть, потом оно попадёт в невод времени, любви и признания и будет записано большими буквами на заглавной странице книги жизни, может — исчезнет навсегда, и всё останется прежним.