Лечение и профилактика деменции средствами антропософской медицины. Болезнь Паркинсона и рассеянный склероз

Альбрехт Варнинг, 2020

Данное издание является отредактированным переводом стенографической записи и аудиозаписи семинара Альбрехта Варнинга, состоявшегося в Москве 14-16 февраля 2020 г. в конференц-зале ООО «Лекарственные средства ВАЛА-Р». Мы постарались сохранить своеобразие речи автора и ощущение живого общения со слушателями. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Материалы учебного цикла «Введение в антропософскую медицину»

Москва, 14–16 февраля 2020 г.

РЕДАКЦИОННАЯ ГРУППА:

Байльман Р. А.

Генеральный директор ООО «Лекарственные средства ВАЛА-Р», к.б.н.: редакция лексики, фразеологии и терминологии антропософской медицины и фармации.

Маршалко Л. А.

Врач антропософской медицины, гомеопат, главный врач антропософского медицинского центра «ТЕРАПЕВТИКУМ»: медицинская редакция текста.

Иванов Е. Г.

Врач общей (семейной) практики: медицинская редакция текста и дизайн обложки.

Ельцова Т. Н.

Гомеопат, частнопрактикующий врач: стенография семинара.

Иткин Д. М.

Литературная редакция.

Данное издание является отредактированным переводом стенографической записи и аудиозаписи семинара Альбрехта Варнинга, состоявшегося в Москве 14–16 февраля 2020 г. в конференц-зале ООО «Лекарственные средства ВАЛА-Р». Мы постарались сохранить своеобразие речи автора и ощущение живого общения со слушателями.

© Варнинг А., текст, 2021

© «ПРОБЕЛ-2000», 2021

* * *

Введение

До 1984 года в своем становлении врача я все время задавал себе вопрос: «Для чего я это все делаю?» Я лечил пациента с артериальной гипертонией препаратами из группы блокаторов кальциевых каналов. Но ситуация все повторялась и повторялась. Артериальная гипертензия уменьшалась, и пациент сразу отменял себе препарат. И артериальное давление снова поднималось, препарат назначался опять, и артериальное давление снова снижалось, и пациент опять отменял себя препарат. У меня было ощущение, что я просто замазываю краской плесень на стенах, чтобы не видеть ее, но как только краска старела и отпадала, плесень снова становилась видна. Я не хотел, чтобы моя врачебная деятельность превращалась во что-то такое же бессмысленное.

Артериальная гипертензия — это, конечно, серьезное заболевание, но не настолько, как те болезни, о которых мы будем ещё говорить. Угрожают жизни только осложнения артериальной гипертонии. Что мы пытаемся изменить? Только те цифры на тонометре, которые пациент записывает в свой дневник, или же что-то в самом пациенте?

Однажды один из пациентов задал мне такой вопрос: «Что я должен изменить в себе, чтобы артериальная гипертония перестала меня беспокоить?» И я словно пробудился в своем понимании артериальной гипертонии. Для меня и для моего пациента, для нас обоих возник вопрос — на каком уровне человеческого бытия нужно что-то изменить, чтобы победить артериальную гипертонию.

У 80 % пациентов с заболеванием артериальной гипертонией болезнь называется эссенциальной, то есть, мы подтверждаем, что не понимаем, откуда она происходит. Тогда я стал задумываться над тем, что не знаю еще до конца, как устроен человек, так как не понимаю, на каком уровне происходят все эти процессы.

Мне пришлось поинтересоваться тем, как на эти же вопросы отвечает гомеопатия. Там есть целый ряд симптомов и большой ряд уровней, которые надо учесть при выборе препарата, и все это надо заучить почти наизусть. Но, по крайней мере, я увидел, что можно назначать препараты иначе и можно усиливать действие препаратов через их потенцирование.

Мне показалось это интересным и важным. Я представил себе как мы берем какое-то вещество, например блокатор кальциевых каналов или Аконит, и производим из него потенцированную субстанцию. Тогда я попытался понять это.

Взяв 20 мг вещества, я сначала как бы «расширял» его действие. Я пытался найти аналогию для своего понимания этого процесса. Мне представилось такое — я вижу перед собой оркестр в оркестровой яме, но это как бы замкнутый организм и если он начнет игру с какого-то общего аккорда, то я не смог бы в нем вычленить игру отдельных инструментов. Если представить себе, например, какую-нибудь симфонию Бетховена, то непонятно, как же он смог свести воедино все эти инструменты, чтобы получить именно такой единый аккорд. Каждый инструмент настолько встроен в общую динамику звучания, что мы не можем выделить его отдельный звук в общем звуке оркестра. Как-то я случайно услышал мелодию в исполнении только одной виолончели, но, тем не менее, по этому отрывку мелодии я сразу узнал пятую симфонию Бетховена. Мне стало ясно, что даже если я слышу лишь одну мелодию в исполнении всего одного инструмента, то во мне сразу же начинает звучать весь оркестр. Звучание даже одного инструмента вызывает в организме все те силы, которые вызывает звучание всего оркестра.

Когда-то, в 1984 году, в саду фирмы WALA я увидел цветущую арнику. В этот момент я представил себе целый оркестр. Я попробовал эту арнику мысленно как бы распространять вширь, разделять ее на части и узнавать те силы, какие были соединены в этом оркестре, — арнике. Это был для меня ключевой момент. Именно тогда я понял, что должен стимулировать в человеке те силы, которые смогут в нем что-то изменить.

В том же году у меня появилась пациентка с метастазирующим раком молочной железы. Она рассказала мне, что прошла первый курс химиотерапии, но следующий курс оказался под угрозой срыва из-за агранулоцитоза. То есть, не было никакой возможности продолжать лечение. Я стоял перед ней совершенно беспомощным. Пациентка сказала мне, что слышала про омелу. В то время у меня не было никакого опыта работы с этим препаратом. Женщина попросила меня все же попробовать начать ее лечить.

Я позвонил коллегам — Рите Леруа и Кристине Штумф. Они мне посоветовали препарат омелы с яблони, лучше 20 мг. Мы начали лечение препаратом Iscador M, а я все звонил и звонил своим коллегам, узнавая все новое и новое для себя. Лейкоциты поднялись. И когда мой шеф по работе вернулся из отпуска, то был удивлен нашими результатами. Это сделал препарат из омелы.

После этого случая я решил посвятить свою жизнь антропософской медицине, так как в ней я видел возможность давать пациентам советы, чтобы они сами менялись, а не надеялись только лишь на лекарственный препарат.

Мне пришлось пройти обучение основам этой медицины. Для меня эта ситуация была неким Рубиконом, как говорят в Вальдорфской педагогике.

Первое, что я понял в антропософской медицине — мы не можем бороться против какой-то болезни. Не получается противопоставить пациента его болезни, так как болезнь всегда умнее пациента и, тем более, врача.

У нас есть различные учебники с описанием огромного количества различных заболеваний. А где же в этих учебниках речь о человеке?

Когда мы говорим о деменции или о болезни Паркинсона, то где же здесь пациент?

Это вызвало тогда во мне новые размышления.

У пациента есть болезнь. А можно сказать и так: у болезни есть пациент.

Пациент и его Болезнь принадлежат друг другу. Каждая Болезнь проявляется в каждом Пациенте совершенно особым образом, сообразно именно этому Пациенту.

И вот возникает состояние, когда болезнь вводит пациента в некое недомогание.

Этот термин в немецком языке, когда мы расспрашиваем пациента о проявлениях его болезни, звучит так: «Что вас тяготит?». На русском языке это соответствует понятию «недомогание».

Перед нами, например, полный сил восьмилетний мальчик, с удовольствием играющий в футбол. Но когда он заболевает, то приходит домой и жалуется, что у него нет сил и нет аппетита; он садится и уже ничего не делает. В своей духовной сфере этот мальчик подавлен. Он как бы потерял радость и свободу своих движений.

В своей работе я прежде всего выясняю у пациента, что его тяготит и что его подавляет?

Врач сначала расспрашивает больного о его самочувствии, как его дела. Сегодня же, при контакте пациента и врача, ситуация совершенно иная: «Доктор, у меня рассеянный склероз, вот эти препараты я принимаю, вот выписка после последней госпитализации».

А я говорю, что не хочу знать о тех представлениях, которые другие врачи сформировали по отношению к пациенту. Я хочу услышать — как он себя чувствует. Когда я все это расспрашиваю, когда начинаю понимать, что тяготит этого пациента, когда начинаю понимать что-же он чувствует, только тогда я начинаю видеть, как эта болезнь укоренилась именно в этом пациенте.

Таким образом я узнаю нечто и о самой болезни.

Я вижу перед собой, с одной стороны, пациента, охваченного болезнью, а с другой стороны вижу тот способ, которым болезнь проявляет себя в этом пациенте. И так я начинаю видеть некое триединство. Тогда мне становиться понятно, как сильно болезнь проявляется в этом пациенте, и как пациент может жить с этой болезнью.

И вот тут возникает главный вопрос: что же произошло, в результате чего пациент и болезнь стали сосуществовать друг с другом. Я могу оказать воздействие на степень интенсивности проявления этой болезни, и так же могу оказать воздействие на пациента для понимания им своей болезни.

Попытаюсь ли я сразу решительно вмешаться в сложившуюся ситуацию или же попытаюсь сначала прочувствовать и понять причину, по которой эти два элемента — человек и его болезнь — соединились, и что можно предполагать в дальнейшем их сосуществовании. В острой ситуации один подход, а в неострой — другой.