Оберег от нечистой силы

Алёна Цветкова (2024)

Думала ли Василиса, что один звонок, на который она даже не ответила, может так сильно изменить ее жизнь?И теперь вместо любимой, уютной квартиры — глухой, зимний лес. Вместо налаженного бизнеса — пустое место. Вместо привычной жизни — другой мир со странными обычаями.И, как всегда, у нее есть два пути: смириться и погибнуть в нищете, либо взять себя в руки и идти вперед. К трону княжескому…

Глава 5

Встала я злая. Не выспалась же. Но это оказалось мне на руку. Все, кто попадался мне на глаза, старались мгновенно слинять, словно чувствовали, что у меня в душе готовится к извержению огромный вулкан.

— Итак, граждане бомжики, — я, стоя в дверях кухни, хмуро обвела желающих пожрать, — завтрака сегодня не будет.

На мгновение все застыли, ошарашенные моим известием. За спиной недоуменно пискнула Белава. Я даже удивилась, что она так может. Я-то думала, она сейчас будет орать. Бабка Паша открыла рот, чтобы что-то сказать, но закрыла, так и не решившись. А вот какая-то дура не догадалась, что лучше молчать:

— Да, что вы ее снова слушаете! Да, кто она такая! Сама граждана бомжика! — тетка, обмотанная грязными тряпками так, что торчал только один нос, визгливо орала. Все остальные пока осторожничали, но на многих лицах я прочитала согласие с её словами. — Еду нам храм дает, а не эта, — она презрительно скривилась, — купчиха!

Три шага, толпа расступилась, пропуская меня к кричащей бабе. Я ее даже пальцем трогать не стала, только посмотрела снизувверх, выпуская всю свою ярость, все свое недовольство идиотской ситуацией с попадаловом в темные времена.

И бабка замолчала… отступила на шаг и заткнулась.

А я обвела свирепым взглядом толпу, неосознанно сделавшую шаг назад. Слажено, как единый организм.

— Еще у кого-то есть возражения?! Нет?! Вот и отлично. Итак, граждане бомжики, я вчера сказала, что за еду вы будете наводить чистоту в работном доме и на кухне? Сказала. Поэтому сейчас мне нужно десять человек, которые весь день будут чистить и мыть там, где я укажу. Эти люди получат и завтрак, и ужин. Кто желает?

Как я и предполагала, на работы никто не вызвался. Я усмехнулась:

— Баб Паш, назначь дежурных.

— Кого? — недоуменно отозвалась бабка.

— Дежурных, — повторила я, — тех, кто будет чистить и мыть. Их должно быть столько, сколько у тебя пальцев на двух руках.

Бабка понимающе кивнула и, загибая пальцы, назвала десяток имен.

— Белава, выдай им завтрак, — распорядилась я, и довольная десятка прошмыгнула мне за спину, вытаскивая на ходу миски. Здесь у каждого была своя посудина для еды.

— А мы? — прогудел Хром. Тот самый, что пытался выступать вчера.

— А вы сейчас будете мыть кирки и спальни, как вчера, — я улыбнулась. Как обычно, ярость быстро улеглась, и мое настроение стало почти умиротворенным, — а потом завтрак.

— Так вчерась же мыли?! — открыл рот Хром, но на него тут же зашикали. А моя злость приподняла голову и посмотрела на стушевавшегося бомжика. — Ну, надо, так надо… на свежей соломе спать-то приятнее…

Когда кирки выволокли на улицу, я позвала всех и показала, какими они должны получиться в итоге. Вчера-то в темноте мыли, и, хотя они явно стали чище, до идеала было слишком далеко. Так что будут драить, пока не отмоют. Заодно и руки станут чище. Перед едой.

Мы только начали отмывать спальни, как из храма выбежал встревоженный святоша. А за ним семенила та самая бомжиха, что возмущалась моим самоуправством, и что-то говорила прямо на бегу. Настучала уже, гадина.

Все жители работного дома застыли с тряпками и скребками в руках, глядя на приближающуюся процессию.

Я вышла вперед. Что же… я все затеяла, мне и отвечать. Да и про банный день узнать надо, и сменную, вернее, хоть какую-нибудь одежду бомжикам необходимо выбить. А то толку мыться-то и обратно в тряпье вонючее одеваться. Ненавижу вонь.

Святоша тоже не дурак, прямиком ко мне направился, сверкая глазками. Красивые они у него все же, черные, как самая темная ночь.

— Что здесь происходит? — Спросил он, от негодования забыв свое извечное «дитя мое».

— ПХД, — хмуро ответила я, чувствуя непреодолимое желание треснуть бабу-ябеду по ее бестолковой голове. Или хотя бы сказать ей, что она непроходимая дура.

— ПХД? — переспросил святоша, — Что это такое?

— Парково-хозяйственный день, — расшифровала я аббревиатуру, — уборка прилегающей территории.

— Уборка? снова переспросил святоша и оглядел двор и бомжиков с тряпками, которые замерли с надеждой смотрели на избавителя, — но почему ты не даешь людям еду?

— Потому что эти люди тупые и ленивые, — злилась я сильнее, — и, получив еду, сразу разбегутся по помойкам. И заставить их убираться можно только до завтрака, а не после.

— Но так нельзя! Господь Бог против такого! Каждый человек имеет право жить так, как хочет! — святоша был полон праведного гнева. А вот меня его слова рассмешили.

— Сказал святоша, — фыркнула я, — который каждый вечер запирает несчастных женщин в ящики.

— Что? — не понял меня святоша, — Белава, немедленно выдай всем завтрак.

Народ тут же встрепенулся и, бросив кирки посреди двора, потянулся к кухне.

— А кирки вы сами заносить будете? — мне было смешно. До горечи. Хотелось затопать и заорать, что меня достал этот идиотский мир, что я хочу обратно. Если бы я умела плакать, то разрыдалась бы и повисла на святоше, требуя утешения. Но первый и последний раз я ревела в тринадцать лет, у Ирки.

— Белава, подожди, — святоша задумался. Посмотрел вокруг, на наполовину чистые кирки, на меня, на бомжиков. Я видела, как в его голове мечется только что снизошедшее на него понимание, если бомжикам прямо сейчас дать завтрак, то они даже не подумают о том, чтобы занести кирки в спальни. Или вынести оттуда ведра с водой. Они просто уйдут на паперть, бросив все как есть. — Пусть закончат уборку, потом дашь им еду.

— Святоша, — ахнула ябеда, — но как же так?! Это же против воли Божьей!

— Ну, что ты, — улыбнулась я и поддержала тетку за локоток. Со стороны смотрелось вполне невинно, но я сжала пальцы так, что она зашипела, — тебя же никто не заставляет. Не хочешь мыть кирку, можешь просто уйти, — я мило улыбалась, — без завтрака.

— Я Божий человек! — вскинула эта идиотка голову, гордясь собой.

— Верена, — вздохнул святоша, — мы здесь все Божьи дети. И ты, и Василиса, и я. И я тоже имею право жить так, как хочу. А я хочу жить тихо, мирно и без скандалов. Поэтому сначала наведите здесь порядок, а потом получите завтрак. Если же кого это не устраивает, то я при храме никого не держу, можете идти на все четыре стороны.

Тетка онемела, да и все бомжики тоже. А святоша повернулся ко мне:

— Василиса, пойдем со мной, дитя мое. У меня к тебе будет небольшая просьба.

Он медленно пошел к храму. А я, обернувшись к своим бомжикам, гаркнула:

— Чего замерли?! Живее за работу, а то каша остынет!

И с удовольствием отметила, как, повздыхав и попрятав миски, грязнули продолжили отмывать кирки. Что же… раз пошла такая пьянка, надо прямо сейчас выпросить у святоши одежду и банный день.

— Святоша, — догнала я священника, — сегодня мы наведем чистоту в спальнях, но сами люди очень грязные, и не мылись с самого лета. Мы должны организовать им банный день.

— Еще один День? — фыркнул святоша, и я только заметила, что он хихикает себе под нос, — и сколько же у тебя еще таких Дней?

— А сколько дней в неделе?

— Семь, — произнес святоша и расхохотался. Он понял мою мысль. — Василиса, ты слишком неугомонная. Даже не знаю, на беду или на удачу привел Господь тебя в мой храм. Но, кажется, я понимаю родственников твоего умершего мужа.

— Святоша, — я пропустила мимо ушей этот сомнительный комплимент, — раз уж Господь Бог велит всем жить так, как они хотят, то может вы не будете запирать меня в кирку против моей воли?

— Разумеется, — тут же отозвался святоша, — буду. Кирка не прихоть, а забота о вашей безопасности. Вы уже сами столкнулись с одержимостью, дитя мое, и, думаю, вам не хочется пройти через Уд снова.

— Ну, почему же, — усмехнулась я, — мне даже понравилось. И я совсем не прочь полежать под вами еще раз.

— Кхм-кхм, — закашлялся святоша. А я пожалела, что иду сзади и не могу увидеть его лицо. — Дитя мое, я хотел поговорить с тобой о другом. Твое желание устроить жизнь обитателей работного дома похвально, хотя и неожиданно. Очень мало людей в нашем мире готовы посвятить себя бескорыстному служению другим.

А я кивала головой, соглашаясь со словами священника, хотя, когда я затевала эту уборку, меньше всего думала о других. Прежде всего, мне хотелось устроить нормальные условия жизни для себя. И жить в помойке мне совсем не нравится. Но не говорить же это святоше? Пусть думает, что я такая хорошая. Может быть быстрее пойдет мне на встречу.

— И я хотел тебя попросить присматривать за работным домом и его обитателями постоянно. У меня, к сожалению, не хватает на это времени, а люди нуждаются в заботе. Только воздержись, дитя мое, от подобных условий. Божий человек должен получать кусок хлеба и ночлег в любом храме просто так.

— Святоша, — мысленно я скривилась. Вот идиот, неудивительно, что бомжики так обленились. Но виду не показала, — я совершенно с вами согласна. И как только мы наведем чистоту в спальнях и кухне, так и будет… хлеб и ночлег они будут получать просто так, без всяких условий. Но вот за остальное им придется потрудиться.

— За остальное? — Удивился святоша, — За какое, остальное?

— За чистую одежду, за баню, за новую посуду, — загибала я пальцы, а потом сжала оба кулака, — и за многое другое.

— Но, дитя мое, мы ничего этого не даем людям.

— Будем давать! — я решительно взмахнула рукой, — святоша, людей надо помыть и переодеть. Вы посмотрите, какие они грязные и в чем они ходят. Как пустить таких грязнуль в чистые спальни? Они же мгновенно сведут все наши усилия по уборке на нет. И придется снова заставлять их мыть и чистить, — вздохнула я сокрушенно.

Святоша расхохотался. Он смеялся, запрокинув лицо вверх, и теперь выглядел совсем мальчишкой. И я вдруг поняла, что вся его строгость и серьезность напускная, а на самом деле он вот такой, как сейчас: веселый, смешливый… просто научился прятать все это в глубине своей души.

— Ох, Василиса, — вытер он слезы, — но где же я возьму одежду? У нас в храме нет мирской одежды.

— Купим, — улыбнулась я, пожимая плечами, — мы же должны заботиться о Божьих людях. И им нужна одежда.

— Это будет недешево.

— Это будет по-божески… Святоша, мы должны это сделать. А бомжики потом отработают.

— Почему ты называешь их бомжики? — святоша тепло улыбался, — это оскорбительное слово?

— Нет, что вы! Бомж — это человек Без Определенного Места Жительства, — выделила я интонацией первые буквы нужных слов.

— ПХД, бомжики… интересный у тебя был отец. Сразу видно, из купеческих, столько непривычных слов…

Я неопределенно пожала плечами. Что он, вообще, к моему отцу прицепился?! Этого негодяя я лет с десяти, когда перестала верить, что он вернется, ненавижу всеми фибрами души. За то, что бросил нас с мамой, за то, что не было в моем детстве походов, рыбалки и просто надежных отцовский объятий.

А этот заладил, как попугай, «твой отец», «твой отец»… и ведь не скажешь, что его не было, что мы жили с мамой вдвоем, не поймут. Кто же тогда нас тогда в кирку запирал, будь она неладна.

— Дитя мое, ты сходи сегодня в лавку, приценись, поторгуйся, — фыркнул святоша, представив, как повезет тому, в чью лавку я заявлюсь, — будет у бомжиков новая одежда. Думаю, храму по карману такие расходы.

— И банный день?! — Встрепенулась я.

— И банный день, — согласился он.

Обговорив со святошей все детали, я вернулась во двор работного дома. Мои бомжики уже закончили скоблить кирки и приступочки в спальнях. Я проследила, чтобы старую солому тщательно вымели, вчера это делали спустя рукава, а свежую постелили обильно, не жалея.

А потом мы все пошли завтракать.