Больная

Анастасия Благодарова, 2023

Частная больница – последняя надежда маленьких пациентов, которым не поставили точного диагноза. На дворе девяностые. Кризис подкосил каждого, но деньги – ничто, если речь идёт о здоровье ребёнка.Первоклассные специалисты, инновационные методики, чистый воздух лесов Подмосковья. Мы – единственные и лучшие в своей сфере. Что до слухов, якобы некий дядя Миша крадёт детей и увозит в неизвестном направлении – всё фантазии! В конце концов, ребята к нам попадают разные, и с некоторыми работает психолог. Учитывайте это и не жалуйтесь, если ваше драгоценное чадо полезет открывать двери, что должны быть закрыты.

День 1

— Простудишься.

— Мам, жарко!

Женская ручка со свежим маникюром отпустила руль, потянулась к девочке на соседнем сидении. Тыльной стороной коснулась веснушчатого лба.

— Продует — этого не хватало.

— Да я вообще умру завтра.

— Ещё одно слово, и кто-то пойдёт пешком.

— Волки сожрут, чтоб не мучилась.

Вопреки озвученным обещаниям, машина не остановилась и даже не замедлила ход. Ленивая словесная перепалка потухла так же быстро, как и разожглась.

— Обувайся, почти приехали.

Помедлив, Вера опустила ноги. Кеды искала вслепую — смотрела в окно. Тёплый ветер с ароматом тополиной смолы и берёзовых листьев трепал пряди. В тандеме с ослепляющим солнцем заставлял щуриться. Факт, что в Московской области в принципе не осталось дикого зверья, не лишал надежды углядеть в придорожных зарослях лису или лося. Ведь это, похоже, самое грандиозное событие, которое могло случиться в ближайшее время.

«Ну как так-то?» — не унималась Вера — «Накрылась поездка… куда на сей раз? В Испанию, что ли?»

Оно вроде и хорошо. Не придётся знакомиться с очередным маминым ухажёром. Кроме того, что-то подсказывало Вере — если всё-таки госпитализируют, та её ждать не станет. Улетит к какому-нибудь Хулио. Только и надейся, что вовремя заберёт. Ведь, как сказал очкастый врач, до Москвы из чудесной больницы добраться можно на личном транспорте и никак иначе. К частникам даже «скорая» не ездит.

«Дела…»

Почему папу не смущают эти регулярные визиты в Европу? Сидит в своём Осло и о семье вспоминает по праздникам. Или полагает, что пригласить к себе на Родину, чтобы в итоге всю неделю проторчать на работе — достаточно? Да, Норвегию уже можно назвать его Родиной! В последнем телефонном разговоре за восьмое марта в его речи начал угадываться акцент. Не смог вспомнить слово «разбазаривать».

Клёны и вязы укрывали молодые сосёнки и хилые ели, но едва давали тени. Пекло, как вчера. Это единственное, что не изменилось за прошедшие сутки. Колики ослабли, и вместо чарта до аэропорта — мотание по лесу где-то под Березняками.

«Это хоть город?»

Раз Вера слышала о нём впервые, решила, что вряд ли. Столичные доктора не помогли. Что ей деревенские лекари? Это простодушные старушки принимают за правду слушок о какой-нибудь знахарке. Однако если верить наведённым справкам, больницу построили недавно, и в самом деле она принадлежит частным лицам. Слава о ней разлететься не успела, зато характеристика уже делает честь. В том числе причина необычного местоположения кроется не в дороговизне Московской земли, а в «живительной силе лесного воздуха», как хвастались в буклете.

«Буклет… А дальше что? Телевизионная реклама?»

Машина плавно вписалась в поворот. Парковка — узкая полоса для одного ряда вдоль высокой кованной ограды, как у Питерских дворцов. Одни иномарки. Представительный BMW среди них неожиданно затерялся. Вокруг — ни души.

Прихватив спортивную сумку и рюкзак, мама с дочкой направились к главным воротам, связанным с проезжей частью пяточком асфальта два на два. Воистину — дорога «в никуда». Пока Любовь Ильинична героически справлялась с тяжёлым багажом, Вера придирчиво осматривала новое место. И чем дальше — тем чуднее.

Подобно сюжету сказки Волкова, среди леса вырос самый настоящий больничный городок. Гостей встречал четырёхэтажный корпус, а за ним толпились другие. Раскинь руки — не обхватишь. Странностей добавляли детали — чистота наружных стен, уличные фонари, выстроившиеся вдоль пешеходной дорожки, ухоженные клумбы в душистом цвету. Под окнами зеленели постриженные кусты, и прямо сейчас двое в комбинезонах косили траву. Опрятное здание, возвышающееся над островом газона, являлось инородным телом для дремучего лесного пейзажа. В сравнении последний только довершал свой образ разнобойными птичьими кликами.

Веру смущало другое. Это другое она подёргала для верности. Калитка легко поддалась — плавно открылась и закрылась. Заходи, кто хочешь. Гадюке или какому-нибудь бешенному полевому хомяку ничего не помешает пробраться на территорию. А за пределами безопасного салона автомобиля встреча со зверьём была уже не такой желанной.

«В лесу же водятся хомяки? Цапают — будь здоров!»

Перекидываясь парочкой бессмысленных фраз, как это бывает, мама и дочь вошли в здание. По наводке уборщицы отправились искать кабинет первичного приёма. Коридоры, крашеные эмалью цвета бриллиантовой зелени на пол стены, привели их к заветной двери. За всё время кроме садовников и тётеньки со шваброй им так никто и не встретился. Хотя для лета это закономерно. Тем более для больницы посреди леса. Зато никаких очередей!

Предупредив о своём визите тактичным стуком, мать и дочь вошли в кабинет. Любовь Ильинична замерла в проходе. Вера выглянула из-за её плеча. Угадав причину заминки, карикатурно закатила глаза, легонько ткнула маму в спину. Мол, шагай. И «Ассоль» поплыла. Фрегат с парусами, грудью вперёд. На причале, аки прекрасный капитан, её ждал врач средних лет. Смазливый, пышущий здоровьем. Он приветливо улыбнулся. Представить такого в городской поликлинике крайне сложно. Только если в женском «мыле».

Мама, хоть и падкая на красивых мужчин, головы обычно не теряет. Вот и сейчас не забыла, зачем приехала. Обменявшись с Филиппом Филипповичем Филиным любезностями, села напротив. Вера завалилась сразу на кушетку у стены. Медицинская мебель казалась здесь неуместной. Кабинет больше напоминал конуру адвоката: кожаный диван, фикус в горшке, «Шишкин» в рамке. Вместо бумажного моря на столе, с органайзером, утыканным не пишущими ручками — раскрытый рабочий журнал, две чашечки свежезаваренного чая, вазочка с розовыми «маковками» безе.

От вида еды Веру затошнило. Но это было только начало. Дальше — пальпация, неудобные вопросы. Уставшая от однотипности, в моменте Вера всё же не могла избавиться от убеждения в собственной мерзости. А эти медики ещё подробностей требуют. С профессиональным равнодушием навязывают чувство стыда.

— Ну, мне всё ясно. Коллеги, уверен, подтвердят.

Для торжества вселенской справедливости человек с такой внешностью должен быть обладателем прокуренной хрипотцы или визгливости. Но Бог наградил его сладким гипнотическим баритоном. Заслушиваясь речами, Любовь Ильинична даже пропустила мимо ушей новость, что её дочери похоже, наконец, поставили точный диагноз.

— Госпитализация, конечно, нужна.

— Всё плохо? — уточнила пациентка.

— Нет, Вера, нет, — успокоил Филин. Как по голове погладил. — Думаю, даже без операции обойдёмся. Но недельки две полежать придётся. Любовь Ильинична?

Губы женщины томно приоткрылись, да только слов она не нашла.

— Мы могли бы обсудить нюансы? Думаю, юной леди такие разговоры покажутся скучными.

Замявшись на мгновение, та поддержала:

— Да, Вер. Посиди в коридоре.

Удивлённая просьбой, Вера, зависнув на несколько секунд, нагнулась к дорожной сумке. Поволокла к выходу. Шорох трения имитировал белый шум в её голове. Мягко притворила за собой дверь, потупила в неё, порываясь распахнуть. Предполагала худшее. Боялась своей выходкой смутить маму, помешать их взрослым делам. Поэтому осталась дожидаться. Оккупировала скамейку напротив.

В кабинете было душно. Горько пахло мужским одеколоном и геранью. Пылинки крошечными светлячками парили в прожекторе июньского полудня. А здесь — блаженная прохлада. Точно шёлк, скользящий по плечам. Что отличает больницу от всяких других учреждений — стерильность. Строгая, даже сокровенная. Отдельный мир со своими идеальными законами, пресекающими все правила, какие напридумывали люди. Если хочется сбежать от самого себя, от жизни, как таковой, если хочется коснуться полубожественного, недосягаемого, такого простого, если Чистилище существует, то нет для этого иного более подходящего места.

Тишина растворяла мысли, как свежая вода — сахарный сироп. Жаль, покой был недолгим. Желудок кольнуло. Сперва слабо, как бы проверка на «раз-два», но с каждой минутой это чувство всё нарастало, нарастало. Вера, злобно рыкнув, обхватила живот руками. Согнулась, прижавшись лбом к коленям. Не та боль, чтобы кривляться. Скорее адаптивная реакция. Уже научилась прислушиваться к себе и предсказывать скорое будущее. В жар не бросает, озноба нет. Главное — не думать об этом. Не думать, что местоположение ближайшего туалета неизвестно. Что спросить не у кого. Раз сила убеждения сыграла с ней злую шутку. И одного, мягко говоря, неудачного эпизода хватило, чтобы заручиться самоконтролем на всю оставшуюся жизнь.

Откинулась назад. Очистила разум. Тактика матери истеричного ребёнка. Он орёт, катается по полу, а она не реагирует. Молча смотрит и ждёт, когда это прекратится. И «дитя» (которого не выбирают) визжать перестал. Теперь просто ныл.

Чуть не подпрыгнула, когда краем глаза заметила фигуру в конце коридора. И Вера бы тут же забыла про неё, если бы та дальше пошла по своим делам. Нет, неизвестный вышагивал, замирал. Чередовал шаркающую ходьбу с перебежками по направлению к ней. Непредсказуемость траектории злила. Вера принципиально не смотрела в его сторону. Но он, как и следовало ожидать, плюхнулся рядом. Как в той шутке про пустой автобус. Где смердящий забулдыга подсаживается к единственному пассажиру.

Но это был далеко не забулдыга. Смуглый паренёк лет двенадцати-тринадцати, может младше. Судя по домашним тапочкам — здешний обитатель. Ещё и бинтовая повязка вокруг головы. Одежда дешёвая, растянутая. Что этот бедолага забыл в платной клинике?

Больной нагло пялился на новенькую. Изучал, как какую-нибудь белку в городском парке, имеющую неосторожность показаться людям. Заглядывал в лицо. Вера могла бы простить местного дурачка, но тягу к добру подавил приступ недуга. Напряжённой, зацикленной на превозмогании, ей не сдержать агрессию.

Мальчишка раскрыл ладонь. Без намёка на просьбу, прожевал:

— Дай пять рублей.

Последняя капля терпения… К чёрту такие шутки! Одно лишь фундаментальное человеческое останавливало от порыва дать попрошайке… нет, не денег. По лбу! И ладно, что голова у него — слабое место.

— Отвали.

Он гадко ухмыльнулся, будто на такую реакцию и рассчитывал. Вера стёрла усмешку с его лица, оттолкнув протянутую руку:

— Пошёл отсюда, я сказала!

Повышенный тон, видимо, запустил в повреждённом мозгу какие-то механизмы. Надоеда вскочил, попятился. Она прожигала его взглядом, как бык красную тряпку. Когда парнишка уже на приличном расстоянии протирал стены, вроде отвела глаза. В тишине коридора прозвучало угрожающе тихое:

— Я тебя запомнил.

— Ты не понял?!

Руки непроизвольно сжались в кулаки. Но дурачок уже пустился в бега, испуганный открывающейся дверью.

— Чего кричишь? — спросила мама.

Отвечать не пришлось. Её отвлёк Филин, вышедший следом.

— Запомнили, как идти?

— Да, конечно. — Она едва ли не в рот ему смотрела.

— Хорошо. Мимо санпропускника, сразу, — доктор подарил ей улыбку. И второй тоже. — Вера, твой врач к тебе подойдёт. А до того располагайся.

Сунул руки в карманы халата и зашагал в ту сторону, куда убежал попрошайка. Любовь Ильинична грустно вздохнула. Им не по пути.

— Что ж… Всё хорошо? — мама осторожно взяла Веру за подбородок, провела большим пальцем по щеке. — Ты бледненькая.

Та отшатнулась. Хмуро заключила:

— Да. Нормально.

Любовь Ильинична не стала допытываться. Слишком хорошо знает свою дочь. Неразговорчивая, колючая, как ёжик — значит нездоровится. Всё равно помочь ей ничем не может. Малышка только и настаивает, чтоб в эти моменты её не трогали. Не вынуждали прикладывать дополнительные усилия для конструктивного диалога.

Лестницы и воздушные коридоры с оконной галереей привели их в соседний корпус, на третий этаж. Терапевтическое отделение оказалось длинным холлом с дверьми по обе стороны. Здесь было куда уютнее, чем в приёмном покое. Преобладал бежевый цвет, но главное — люди. Бегали детишки. Играли в догонялки с солнечными зайчиками. Лился смех. На фоне кто-то бубнил. Это медсестры что-то лениво обсуждали, перебирая шкафы. Их пост — в самом конце коридора. Там же — распутье, направо и налево, в операционный блок и служебные помещения.

Но Вере не туда. Одна из девушек в бирюзовой форме, переговорив с Любовью Ильиничной, пригласила новенькую в одну из палат. Вполне себе гостиничный номер. Дёшево, но практично. Высокие потолки, новые кровати, тумбочки. Даже платяной шкаф завезли, хотя кто-то уже испоганил его сдёрнутой наклейкой, в какую заворачивают жевательную резинку. Есть раковина. В углу бурчал пузатый холодильник. Шторы — персиковый шифон, а за окном сосны, медленно-медленно жарятся в пекле. Разве такое увидишь в городской больнице? Даже за деньги.

Из трёх спальных мест занятым оказалось только одно — у окна. Недолго думая, Вера бросила рюкзак на соседнее, такое же «козырное».

— Ну ладно, золотце. Через две недельки увидимся. Пока-пока! Отзванивайся обязательно.

— Ага.

Мама чмокнула в висок на прощание.

— Выздоравливай.

Помахав ручкой, она ушла. Пациентка развернулась к своей соседке. Может, классом помладше. Добрый знак. А то тут, как успела заметить, одна малышня водится. Вот до сих пор девчонка глаз не оторвала от своей книженции.

«Что это..? Шолохов?»

— Привет! Я Вера.

— А я читаю, — и демонстративно пошелестела страницей.

«Не больно-то и хотелось», — подумала Вера.

Улеглась, закинув руки за голову, потянулась. Разглядывание потолка быстро надоело. Раскладывание вещей по полкам развлекло, но ненадолго. Новенькая решила выполнить программу минимум. Хищно сощурив глаза, достала из сумки зелёное яблоко, с размаху стукнула им о тумбочку.

— Надеюсь, ты не храпишь?

Неожиданный резкий звук заставил книжного червя вздрогнуть.

— Тебе чего надо?

— Поболтать. Мы вроде как сокамерницы.

Та презрительно оглядела Веру с ног до головы.

— С тобой этот статус мне явно подходит.

— А ты прикольная. На! От сладкого добреют.

Фрукт упал на мятое покрывало. Бука подскочила, крепче вцепилась в томик Шолохова. От напускной дерзости не осталось и следа. Отчего-то перепуганная выходкой, девчонка вытаращилась на соседку, как олень на горящие фары.

— Не делай так никогда.

Вера аж сама оробела. На секунду.

— О-о-о. Буду звать тебя Шухер.

— Мне плевать, — Шухер отвернулась, чуть ли не ныряя в раскрытую книгу. Будто без её надзора все буквы разбегутся. Презент так и остался лежать нетронутый.

За щелчком замка в комнату ворвался чужой голос:

— Ну что, девочки, дружите?

Представившийся лечащим врачом со сложным именем, которое Вера не запомнила, ещё раз прослушал её живот стетоскопом, подавил под рёбрами до фейерверков в глазах, позадавал пару вопросов про наследственные болезни, да и ушёл. В общем смысле лечащий врач — персонаж интересный. Это она за свою недолгую жизнь уяснила наверняка. Нет в больнице другого такого человека, которого пациент видел бы реже. Зато он, если верить слухам, невидимой рукой направляет весь остальной персонал, чтоб тебя кололи, резали и кормили особым образом. И по итогу ему даже коробку конфет лично не вручишь. Потому что рабочий день его почему-то до обеда, а утром ищи — свищи.

До отбоя оставалось ещё куча времени. Всё равно пока не лечат. Да и вроде отпустило. Живот даже не урчит. Вера не теряла время зря. Обследовала обстановку. С местными обитателями не познакомилась. В самом деле, в терапевтическом отделении одни мелкие. По-хорошему, шататься по больнице, соваться на другие этажи не положено. Да и светиться в первый день не стоит. К тому же любую охоту до приключений отбила неприятная встреча. Заглянув за приоткрытую дверь, как оказалось, мальчишеской палаты, разведчица обнаружила своего нового знакомого с перебинтованной головой. Якобы спал, но, будто почувствовав на себе чужой взгляд, поднялся. Вера скрылась до того, как её могли заметить.

Вечер перед сном провела за любимым занятием. Достойный сюжет не пришёл — изобразила моменты минувшего дня. Рисование — хобби для усидчивых. Но так вышло, что отдушину Вера, вопреки бойкому нраву, по итогу нашла не в спорте, не в актёрской школе, а в изобразительном искусстве. Хотя её работы были ещё очень далеки от этого понятия, ничто не успокаивало нервы лучше, чем часик-другой наедине с альбомом. Гуашью, тушью и прочими своенравными материалами начинающая художница пренебрегала. Только наточенный карандаш мог в полной мере подчиниться её воле. Строго следовать движению руки. Если результат по неопытности исполнителя отличался от задумки, то не так значительно, как это могло случиться с той же капризной акварелью. С ней вообще как Бог на душу положит.

Кровать казалась жёсткой и узкой. Плед сбивался в пододеяльнике, скатывался комом. Засыпая, Вера думала о том, как почтовые голуби узнают, куда им лететь, о том, куда деваются призраки днём, и какие, наверное, были красивые паруса кораблей на фоне голубого неба, когда их шили из джинсы. Думала о чём угодно, только не о маме.