Человек в моей голове

Анастасия Борисова, 2023

Жизнь юной школьницы Эшли Уайт переворачивается с ног на голову и повисает на волоске, когда она узнает о своем заболевании. Врачи разводят руками, ведь природа ее недуга неясна, а лечение лишь ухудшает состояние. Обратившись к гипнотерапевту, девушка узнает, что виной всему её прошлая жизнь, в которой она была советским шпионом, трагически погибшим в 1943 году.

Глава 7

— Серьёзно, Эш? У тебя в голове сидит русский дед?

Голос Марка в телефонной трубке прозвучал насмешливо.

— Да, Марк, когда ты об этом говоришь, это звучит, как комедия. А по факту у меня психиатрический диагноз. Знаешь, наверное тебе будет лучше держаться подальше от меня. Что толку от наших отношений, если мы просто не можем быть вместе? Не получается. И, кажется, это не лечится…

Последние слова я прошептала. Страшно было произносить их вслух. Страшно было осознавать вот это самое"навсегда". Ты со своей головой и всеми её тараканами — навсегда. Другой не будет. Не в этой жизни.

В эфире повисло тягостное молчание. Марк первым нарушил его:

— Я понимаю, почему ты это говоришь. Наверное на твоём месте я бы сказал то же самое. Не захотел бы тяготить таким грузом другого человека. Но про"не лечится"мы ничего точно не знаем. Я хочу остаться рядом хотя бы на правах твоего друга. Тебе будет нужна поддержка.

— Спасибо, Марк. Мне будет проще, если я буду знать, что ты живёшь без оглядки на меня и мои проблемы. Живи полной жизнью. Я рада иметь такого друга, как ты!

— Пока, Эшли. Увидимся в школе.

— До встречи!

Рука с телефоном безвольно опустилась на покрывало. Это было необходимо. Отчего же так погано на душе?

Бросить парня своей мечты по телефону. Не такого я для себя хотела…

Слезы душили, не находя выхода, я держала в себе всё, что накопилось за эти дни. Сжимала кулачки, сжимала зубы до скрежета, зажмурилась… Нет, этого потока было не удержать. Вой в подушку, сотрясающие рыдания, очистительный катарсис. Мне нужно было учиться жить в новой реальности, в которой я не могу позволить себе с кем-то сблизиться.

***

В кабинете мистера Пристли и миссис Вискерс царили тишина и согревающий уют. На привычном журнальном столике стоял штатив с камерой. Я с любопытством посмотрела на устройство, а потом вопросительно — на врача.

— Эшли, я хочу сделать запись сегодняшней беседы. Во-первых, это позволит как бы познакомить тебя с тем, кто живёт внутри тебя. Во-вторых, более внимательный просмотр беседы даст больше информации о том, как лечить тебя. Мы с мисс Вискерс будем обсуждать увиденное. Ты не против?

— Нет, не против. Должна же я увидеть этого… Деда? Кстати, вы же говорили, что он погиб довольно молодым, ему не было и тридцати… Почему дед?

— Мы не знаем точно. Это мы так его назвали. По взгляду, по голосу он будто старик. Но по возрасту, в котором он утверждает, что умер, он совсем молодой парень. Надеемся, сегодня мы прольем свет на эту ситуацию. Располагайся поудобнее, начнём.

Я села на мягкий и удобный диванчик и приготовилась немного вздремнуть.

Тик-так…, тик-так…, тик-так…

— Эшли, слушай мой голос. Когда я досчитаю до трех, ты погрузишься в транс. Ты сможешь снова увидеть лифт, который отвезёт нас на минус первый этаж.

Один… (тик-так), два… (тик-так), три… (тик-так).

— Вижу лифт.

— Входи в этот лифт. Эшли, лифт исправен?

— Да, лифт исправен.

— Нажимай кнопку минус первого этажа.

— Она сработала, едем.

Через пару мгновений она открыла глаза. Он открыл глаза.

— Здравствуй, док, — проскрипел собеседник, — смотрю мы сегодня звёзды телешоу? — он кивнул на камеру на столе.

— Здравствуйте, Анатолий. Спасибо, что согласились сегодня побеседовать с нами. Камера нужна для Эшли. Мы хотим ей вас показать.

— Интересно… — мужчина в теле девушки хрипло усмехнулся и махнул рукой, — ладно, дело ваше. Мы здесь, чтобы обсудить, как выкурить меня отсюда, так ведь?

— Зачем же так грубо… — врач немного стушевался

— Как есть. У вас не получится.

— Позвольте спросить, отчего же?

— Я на прошлой встрече уже говорил вам, что это не первая моя жизнь. Давайте продолжу с того момента, где закончил в прошлый раз. А вы уж сами решите, что дальше делать.

— Хорошо, Анатолий, слушаю вас.

Человек на диване прикрыл глаза, будто вспоминая в деталях всё, что с ним произошло.

— Итак, меня убили. Перед этим меня долго мучали. Я не знаю, сколько. Эти допросы казались бесконечными. На каждом из них оказывались, что у меня еще есть пара лишних зубов, не сломанных костей в конечностях. Ну а лежачего и скулящего можно было и по ребрам попинать. До хруста. Я не мог стоять, идти… Лежать я не мог тоже. Больно было дышать. От боли я не мог спать, даже ненадолго забыться. Это сводило с ума. Я бы, наверное, умер сам через некоторое время. Но им хотелось сделать это самим. Они получали садистское удовольствие от того, что в их власти была чужая жизнь. Они заставили меня стоять и смотреть в дуло офицерского пистолета. Совру, если скажу, что было не страшно. Даже тогда я хотел жить, я цеплялся за мою жизнь. Я не хотел умирать.

Затем была вспышка. Хлопок — резкая невыносимая боль и темнеет в глазах. А потом свет. И тело упало с меня, будто расстегнувшееся пальто: тяжело, не сразу. Я остался стоять, а тело упало. Упало вместе с моими страданиями. Все было кончено, казалось бы. А что дальше? Страх стал ещё сильнее. Это был оглушающийужас, оторопь. Я понял, что умер. И я увидел их. Тех, кто тоже умер здесь. Они смотрели на меня, но говорить мы не могли. Хотя смотрели неправильный термин. У души нет ни глаз, чтобы смотреть, ни ушей, чтобы слышать, ни рта, чтобы сказать. Это другой вид взаимодействия. Мы будто могли друг друга коснуться, не касаясь. Почувствовать без кожи. Это было похоже и на холод, и на тепло одновременно. Я понимал, что им страшно тоже. Но я не знал, кто они. Никакой связи с телом, лица или чего-то подобного. Просто мятущиеся духи. И я один из них. Но я не мог отойти от тела. Я не мог улететь, уйти — ничего не мог. Я просто парил над собственным трупом. Его унесли и бросили… Нет, не в морге. Просто во дворе, на кучу таких же трупов, которые ждали сожжения. Не стали бы фашистытратить землю и силы своих людей на братскую могилу для ничтожеств.

Около суток я провисел там, над мертвечиной. Нас было несколько, кого убили недавно. И нам ещё только предстояло узнать, что нас ждёт дальше.

А дальше было сожжение. Мёртвые тела и живые люди, которых должны были сжечь заживо. Они заходили в камеру к трупам, некоторые из которых судя по их состоянию должны были уже пованивать.

Их ужас и отчаяние я ощущал, как свои. И я не хотел этого видеть. Но не мог уйти. Я был привязан к своему мёртвому телу.

Потом началось сожжение…

Человек на диване передернулся всем телом.

— Я не чувствовал этого жара. Но видел, как они мучились. Как кричали и стучали в стены камеры, желая выбраться, как плакали и умоляли о пощаде, как проклинали своих мучителей и это место, как душераздирающе и с ужасом выли, ощущая эти адские муки… Они тоже хотели жить, но у них отняли это право.

Потом они стали затихать. И падать один за другим. Как пальто. А души, несчастные души, оставались и молча наблюдали за тем, как догорает в прах их земная жизнь…

Мистер Пристли ошарашенно молчал, глядя на собеседника. Он так и не открывал глаз, смотря картинки своей жуткой истории.

Анатолий продолжил.

— Несколько дней я ещё оставался в той камере. Видел ещё несколько сожжений. Старался не слушать. Нас там уже было много. Затем пепел все таки вынесли на улицу. И это мучение прекратилось. Связь с пеплом ослабевала, и скоро я уже мог отойти от него, полетать, посмотреть на мир с высоты полёта птицы… Но покинуть окончательно то место я не мог. Будто за штаны обратно тянуло, пружинило. Я хотел повидать Анну, узнать, что с ней, жива ли она… Но не мог. А потом меня засосало.

— Как понять — засосало?

— Как воду шприцем. Я не могу объяснить. Хлопок, потянуло, чуть не разорвало, а потом я в другом месте. Вот я здесь, а вот я… Там. На том свете стало быть.

— И что там было?

— Там были все. Знаете, наверное буддисты одни из первых примерно догадались, что же нас ждёт в жизни загробной. В современных терминах учёные бы это назвали общим информационным полем. И каждая душа — часть его. Когда меня засосало, я оказался… Как бы так сказать… На своём месте. И я знал всех, кто там был. Я мог будто бы потянуться духом к другой душе, и понять, кто это, знал ли я его, хорошим он был или нет… Не всю жизнь, только впечатления от земного опыта. Там я обнаружил двоих старших братьев. Как я понял, они тоже погибли на войне, немногим раньше меня. Они тоже меня узнали.

Я искал. Искал среди них Анну. Её не было там. Это вселяло надежду, что она жива.

Потом я стал понимать, что это за место. Это информационное поле затирало прошлые жизни тех, кто туда попал. Их опыт, знания уходили в базу… В общий коллективный разум? Как это назвать? Каждая душа понемногу, делясь с другими опытом своей жизни, по крупице растворяла память о ней. Очищалась. Отпускала прошлое. Готовилась к новому рождению.

Я не смог очиститься. Нет, не так. Я не хотел очищаться!!! Я хотел вернуться к моей Анне. Узнать, что с ней стало. Боже, как же я её любил… Эта любовь и ярость от несправедливой смерти не дали мне забыть мою жизнь. Я держался за неё всеми силами, не давал этой матрице меня поглотить!

А потом пришло время снова родиться.

— И вы помните, как это было?

— Я помню всё. Ошибочно полагать, что для памяти нужен лишь мозг. Он, конечно, нужен, и если мозг повредить — память нарушится. Но душа помнит все. Опыт записывается не в мозг. Так что когда умрёте, вспомните меня ещё. Будете стоять над своим"упавшим пальто"весьма растерянным и думать:"И это всё?!". И это будет всё.

Я не знал, сколько времени я провисел, как икринка в брюхе у рыбы, но пришла пора, и меня отделили. Новая жизнь должна была стать подарком, избавлением. Тем, кто мучился при смерти, давали новую, счастливую жизнь. Даровали здоровье, любовь, полную семью… Конечно, это было подарком лишь для тех, кто очистился, кто был готов снова воплотиться. Сейчас я понимаю, что не был готов.

Странно было осознавать, но чувства были, будто я снова прохожу через шприц, но только теперь в обратном направлении. И меня сжало. В маааааленькую точку. Ровно в момент слияния гамет моих новых мамы и папы. И стало тесно, темно и непонятно.

Так можете и передать всем, кто делает аборты: душа у зародыша есть уже в момент зачатия. Но органов чувств ещё нет.

Чувства и ощущения стали приходить позднее. Сколько времени прошло? Не знаю, в животеу Миранды не было ни часов, ни календаря. Сначала я ощутил тепло. Потом к нему добавился слух. И я стал ощущать приглушённые шумы и бульканья, сердце моей новой мамы… Я не помнил этого с моей другой мамой, которая осталась в России, ждать меня с войны. Это был будто новый опыт. Будоражило, пугало и радовало одновременно.

Я отчётливо помню, как мама ходила делать УЗИ. Я убегал из-под датчика. Оболочка, которая покрывала моё будущее новое тело, это ещё не кожа. Она очень чувствительная. И ультразвук ощущался, будто тебя царапают пищащей палочкой. Или кошачьим коготком. Чем-то маленьким и острым, будто и больно, и щекотно одновременно. Неприятное ощущение. Я чувствовалего потом ещё пару раз, но было терпимее.

В животе мне становилось теснее. Я ждал. За время, которое я провел ТАМ, я научился ждать.

Рождаться было ещё неприятнее, чем УЗИ. Снова будто проталкивают через шприц, но теперь ты не вода, а ягодка из компота. И одна лишь мысль — хоть бы меня там не сплющило насовсем.

Так началась моя жизнь в теле Эшли. Я пытался радоваться, правда. Я пытался быть не требовательным — меньше кричать, меньше беспокоить маму. Я бы и на горшок сразу пошёл, только тело было ещё совсем маленьким и непослушным. А вокруг взрослые казались настоящими гигантами. Я ещё не понимал их языка, но видел их лица и слышал интонацию голоса. Они любили меня, были рады мне. И они не знали, кто я такой.

Ночами я все таки иногда кричал. Мне снилась война, эти отголоски прошлого. Правда, Анна мне снилась тоже.

Когда я смог ходить, это было просто чудо. Я помнил, что такое стоять на перебитых ногах, и новые, здоровые ноги были счастьем. Я так на них бегал, мама боялась, что я расшибусь… Такое чувство, что задышал после долгого ныряния, и никак не мог надышаться.

Я честно попытался начать жизнь с чистого листа. Учился всему заново. Сложным было привыкнуть к грудному вскармливанию, когда инстинкты маленького тельца подсказывают, что надо, а память взрослого мужчины выдает рвотный позыв от одной только мысли об этом. Но голод — не тётка, пришлось подстраиваться.

Дед у меня был классный, с ним было интересно. Если подумать, он был почти мой ровесник…

Но жизнь усложняло то, что родился я девчонкой. В душе парень, снаружи"пирог", милые кудряшки, платьица…

Я не смог. С каждым днем становилось всё труднее, я будто бы не был собой. Я помнил Анну. Я помнил родной язык. Я хотел поговорить об этом хоть с кем-нибудь, рассказать, кто я. Но я не мог, мне бы не поверили. Мне было отчаянно скучно общаться с детьми. О чем я мог поговорить с ними? Я, фронтовик и советский шпион?

Тогда я принял решение разделиться.

— Как это — разделиться?

Мистер Пристли задал вопрос, но потом понял, что ответ ему уже известен…

— Да, док, вижу, что догадался. Я отделил от себя всё лучшее, что мог: жизнелюбие, любознательность, активность… Собрал все крупицы доброты и любви в душе. Всё, что помогло бы ей стать отдельной личностью. Я создал Эшли, оторвав её от целого себя. А все то, что помешало бы ей жить, я забрал с собой в"подземку". Да, я просто спрятался в глубине подсознания. Потому что груз прошлой жизни не даст мне жить спокойно и счастливо. Но без меня у Эшли есть шанс.

— Вы говорите о ней, как отец о своём ребенке.

— Да, это почти так. С той лишь разницей, что мы с нею — одно целое. И я, старый эгоист, проживший и увидевший чересчур много, теперь не даю ей жить…

— Не даёте…

Мужчины молчали. Анатолий поднял глаза, полные слез, на врача и спросил.

— Док, ты веришь мне? Мне важно, чтобы ты мне верил! — голос стал пронзительным, — Мне некому больше рассказать это! Ты один в целом мире способен мне помочь!

Мистер Пристли посмотрел на камеру, а затем на своего гостя.

Помолчав ещё немного, он ответил:

— Анатолий, вы выдали сейчас столько информации… Которую нельзя проверить. Вы говорите убедительно, и я верю, что вы в это верите. Но с точки зрения врача я должен подвергнуть сомнению ваши слова. Слишком… сказочно. Да и для Эшли вы не основная личность, а её альтер-эго… Сомнительно, чтобы у вас был такой жизненный опыт. Я не говорю, что не верю. Я говорю, что не знаю теперь, во что верить в принципе…

Человек на диване скривился и отвернулся, будто от пощёчины.

— Да… И на что я надеялся… Знаешь док, я сейчас пойду, пожалуй, обратно. А ты подумай вот о чем. Первое: если верить вашим умным книжкам, то альтер-эго появляется зачастую как защитный механизм, чтобы защитить своего носителя от разных невзгод. От ругани в семье, от насильников и побоев, от мерзкой жизни… У Эшли хорошая семья. Её не обижали никогда. Родители в ней души не чают. Она умна, хороша собой, в школе дела в порядке… Тогда зачем ей я, а, док?! Я не могу её защитить. Я только мешаю. Я лишний здесь. Как так вышло, м? Второе: Анна Нойманн, городок Мёльн. 1943 год. Там мы виделись в последний раз. Там мы жили с её родителями после свадьбы. Проверь, что ты теряешь? А потом расскажи мне то, что выяснишь. Не провожай, выход сам найду.

И тело собеседника обмякло на диване.

— Эшли, ты здесь?

— Да

— Пора возвращаться. Нажимай кнопку второго этажа.

***

Доктор Пристли остановил воспроизведение и дал нам с матерью переварить увиденное и услышанное.

Мы обе сидели, будто оглушенные, не зная, что сказать.

Первой тишину прервала я.

— Он и правда похож на старого деда. Даже мимика… Будто не моя, другой человек. Теперь понятно, почему старик. Умер молодым, но прожил полторы жизни… Это ужасно, что ему пришлось пережить… Даже после смерти. Я верю ему. Это на самом деле все объясняет.

— Дочь, отпусти романтизм, пожалуйста, — мама раздражённо скривилась, — давай смотреть на факты, которые мы можем обосновать в научном ключе. Во-первых, фильмы о войне ты смотрела, книги о войне ты читала. Твоей второй личности было, где набрать сведений на такую историю. Во-вторых, не всегда альтер-эго появляется для защиты. В-третьих, терапия в таких случаях часто помогает держать это под контролем. Ну или хотя бы так, чтобы та личность, которая на поверхности, не была буйной.

— Мама, он не выходит на поверхность сам. И он не буйный. И… Он — это я.

Я произнесла это медленно, будто пробуя слова на вкус: “Он — это я. Мы одно.”

Мистер Пристли молча смотрел, не зная, какую сторону принять.

Немного посомневавшись, он ответил.

— Дамы, у меня есть предложение. Нужно навести справки об этой Анне Нойманн и о Гюнтере Штокки. Давайте будем открыты новому. Однажды электричество тоже считали колдовством, а теперь это наука. Мы не можем говорить, что что-то неправда, только потому, что наука пока этого не доказала. Наука слепа почти повсеместно. Учёные лбами бьются в твердь, но не приблизились к тайне происхождения человека или феномена души ни на миллиметр. Во имя непредвзятости суждений и во имя истины, мы должны проверить информацию об Анне Нойманн. И далее действовать уже по ситуации.

— Да, пожалуй вы правы, — ответила мама. — Я задействую свои каналы. Буду держать вас в курсе.

— Я тоже со своей стороны попробую навести справки. Чувствую некоторую ответственность перед этим человеком. Он верит, что я могу ему помочь. Так должен же я хотя бы попытаться!

Я осталась безучастной. Я верила ему. Мне не нужны были подтверждения его словам, потому что я чувствовала, чувствовала сердцем и общей на двоих душой, что Анатолий говорил правду. Только как с этой правдой дальше жить?