Избранное-2019. II Всероссийский литературный конкурс о животных «РяДом»

Анастасия Затонская

Более 300 стихов и рассказов о животных, серьезные работы и юмор, рассказы из жизни волонтеров и стихи для детей – обширная коллекция историй со всех уголков нашей страны, которые происходят рядом с нами! Книга содержит нецензурную брань.

Марат Валеев. «Серко»

Вижу иногда, как мимо нашего дома по тротуару верхом на лошади, негромко цокающей подковами, проезжает молоденькая наездница, лет, наверное, пятнадцати-шестнадцати. По тому, как она держится в седле, видно, что они давно уже единое целое — эта девчонка и пегая лошадка с вплетенными в гриву легкомысленными бантиками.

Откуда и зачем здесь лошадь, среди тесно, впритык стоящих друг к дружке десятиэтажных панельных и кирпичных домов, с закатанными в асфальт и бетон дворами? Могу только догадываться, что живет лошадка в каком-нибудь гараже, приспособленном под конюшню. А используется для катания горожан за небольшую плату — недалеко от нашего дома есть площадь, вот там лошадка, видимо, и трудится.

Вообще более трудолюбивой скотинки, чем лошадь, на земле нет. Вон даже в каменных джунглях ей дело нашлось. А в деревне на ней держалось (да кое-где и сегодня держится) если не все, то многое. И работать на лошадях сельские дети приучались с еще более раннего возраста, чем упомянутая мной девчонка. Что и понятно — лошадь не трактор, специального обучения не требует.

Я не могу наверняка сказать, когда впервые взял в руки бразды управления лошадью. Но рано, очень рано. А если быть точнее, то уже где-то лет в десять-двенадцать, когда отец счел возможным доверить мне это ответственное дело.

У отца моего определенной специальности не было, и потому он трудился на разных работах. Помню, что был он и сеяльщиком, и молотобойцем, кузнецом. Меня эта его, несомненно, полезная для общества трудовая деятельность никоим образом не касалась. И я рос себе потихоньку, бегал со своими сверстниками на рыбалку на Иртыш, купаться в теплых пойменных озерах.

Но к тому времени, когда отец ушел работать гуртоправом (а проще — коровьим пастухом), я уже заметно подрос, учился в местной восьмилетке, и он решил, что хватит мне без толку топтать пыльные сельские улицы и торчать с удочкой на берегу реки. Настала пора помогать и ему.

В принципе, все было правильно. Нас у родителей было уже трое сыновей, из коих я был старшим, и чтобы прокормить всех, обуть-одеть, отец с матерью тянули жилы не только в совхозе (там платили тогда очень мало), но и на собственном подворье.

Бате выделили лошадь, верхом на которой он пас совхозных коров. Эта же лошадь запрягалась им в телегу или сани при необходимости что-нибудь перевезти. И чаще — не по работе, а дома, на что руководство отделения смотрело сквозь пальцы. Если бы у тружеников села отобрали этот «бонус», трудно сказать, кто бы остался работать в совхозе с его вшивыми зарплатами в начале 60-х годов.

Отец сначала брал меня с собой в поездки за водой на Иртыш, за дровами в пойменные леса, а потом уже стал доверять и самому совершать эти поездки. Я, в свою очередь, брал с собой подросшего среднего братишку. И мы лихо гоняли в громыхающей телеге или в визжащих полозьями по снегу санях по сельским улицам и проселочным дорогам.

Кого-то, может быть, смутило бы такое незаурядное зрелище: едущий в несусветную жару на телеге пацан с озабоченным видом зачем-то ковыряется хворостиной у лошади меж ног. И лошадь, а если быть точнее, жеребец, воспринимает это спокойно, и на его обычно бесстрастной морде как бы даже можно прочитать выражение благодарности. Еще бы — таким образом я сковыриваю и смахиваю палкой впившихся в конскую мошонку оводов и слепней.

Это у Серко (а дальше речь пойдет только о нем) самая нежная часть организма, кровососы причиняют ему нестерпимую боль. Конь крайне раздражен и гневно фыркает, пытает сам сбить их своим длинным и густым, как метла, хвостом или достать копытом, но у него это плохо получается. Хвост то и дело со свистом пролетает рядом с моим лицом, а копыто бьет в передок телеги. Серко может взбеситься и понести, поэтому я и сковыриваю вампиров прямо по ходу езды.

Вспоминается также, как я однажды чуть не угодил под конские копыта. Это случилось уже в ту пору, когда отец доверял мне заменить его на пастбище на пару-тройку часов, когда он приезжал домой пообедать и немного отдохнуть.

Не сказать, чтобы я с большим удовольствием шел ему навстречу, потому что, откровенно говоря, и лошади побаивался (вы когда-нибудь видели вблизи это, без сомнения, красивое, но очень сильное, исключительно мускулистое животное с тяжелыми копытами на мощных ногах и двух-трехсантиметровыми зубами, прячущимися за бархатными губами?), и ковбоем быть совсем не хотел.

И я еще не забыл, как в прошлом году отца отвозили в районную больницу, зашивать большую рваную рану на предплечье. Это он повздорил с Серко, когда тот вдруг заупрямился во время запрягания его в телегу и не хотел пятиться назад, хотя никогда ранее с этим проблем не было

Отец взял и с досады треснул ему кулаком по морде. А Серко обиделся, и недолго думая, ухватил его своими зубищами, как собака, за руку, и еще помотал башкой… Рёву было тогда, ругани на весь двор! Батя пару недель потом отдыхал по больничному листу.

А когда снова вышел на работу, то хотел отказаться от Серко. И уже попросил было у конюха дяди Тимоши подобрать ему другого коня. Но когда Серко увидел отца, то подошел к краю загона у конюшни и радостно заржал, скаля те самые зубищи, которыми совсем недавно так здорово покусал его. Он явно приглашал хозяина помириться с ним и возобновить трудовые отношения. И батя растрогался и сказал дяде Тимоше, что никого другого ему не надо.

Ну, так вот, когда отец приехал пообедать домой на том самом Серко и попросил меня подменить его на пару часов (я знал, где обычно пасется табун, всего километрах в трех от деревни), я вздохнул и поплелся во двор.

Серко стоял в тени раскидистого клена, привязанный к изгороди палисадника, и лениво отмахивался хвостом от вездесущих паутов. Открыв входную калитку, я отвязал Серко и вскарабкался в седло, вставил ноги в стремена, заранее подвязанные отцом повыше, потому что росточком я пока еще не вышел. И, сказав: «Н-но!», тронул бока коня пятками, и мы поехали со двора.

И хотя мал-то я был мал, но по селу должен был проехаться как заправский всадник — если на галопом, то хотя бы рысью. Вдруг меня увидит объект моих тайных воздыханий, одноклассница-красавица Любочка? Так пусть увидит осанистым и бравым, мчащимся во весь опор.

Я уже знал, как надо вести себя в седле при том или ином аллюре: при езде рысью, чтобы не отбить себе попу, особенно худую мальчишескую, надо, уловив ритм бега лошади и, привставая на стременах, слегка отрываться от седла и вновь опускаться в него, и все будет «тип-топ».

А при галопе, напротив, угнездиться в седле плотно, держась одной руку за луку, и тогда будешь чувствовать себя как на мягко вздымающейся и опускающейся волне. В общем, как-то вот так мне это запомнилось (с тех-то пор я в седло больше и не садился).

Я пристукнул стременами по бокам Серко, понуждая его ускорить ленивый шаг, и он перешел на рысь. И я, гордо не смотря по сторонам, поскакал по главной сельской улице, распугивая кур и оставляя за спиной облачка пыли, вздымаемой копытами жеребца.

Но далеко не уехал — седло вместе со мной вдруг сначала медленно, а потом все быстрей стало крениться набок, и я, ничего не понимающий, с застрявшим в глотке криком ужаса, внезапно очутился под брюхом у Серко, вместе с провернувшимся седлом.

Ноги мои застряли в стременах, и потому я не вывалился из седла, а остался висеть вниз головой, между двумя парами конских копыт, во время скачки почти встречающихся между собой. А сейчас, в месте их встречи, болталась моя голова, и копыта эти должны были по ней непременно настучать. А если жеребец еще и напугается и понесет галопом, то мне точно будет хана.

Но умница Серко, как только почуял неладное, тут же встал как вкопанный посреди улицы. И подбежавшие ко мне мужики (уже не помню, кто это был), высвободили мои ноги из стремян и выволокли меня из-под конского брюха.

Оказалось, что отец, когда приехал домой, на несколько дырок ослабил подпругу (широкий такой кожаный ремень, фиксирующий седло), чтобы дать передохнуть коню, и забыл сказать мне об этом.

Седло сразу не поползло набок, когда я в него взбирался, только из-за моего небольшого веса. Ну, а во время скачки ослабленная подпруга съехала по брюху коня назад, вот тогда-то седло и провернулось вместе со мной по оси, и я повис вниз головой. Как хорошо, что Любочки в этот момент рядом не оказалось, и она не увидела моего позора!

А я тогда, подтянув при помощи тех же мужиков подпругу (там нужна немалая физическая сила, которой у меня тогда еще не было), снова взобрался на покорно дожидающегося меня Серко, и мы с ним продолжили путь к месту выпаса коров.

Я практически и не управлял жеребцом — он сам знал, куда ему скакать. И уже на месте, в знак благодарности за свое спасение от увечья или чего похуже, я скормил Серко всю прихваченную с собой и посыпанную сахаром горбушку хлеба — обычный пацанский «бутерброд» в деревне в те годы.

Потом Серко исчез, а вместо него у отца появилась другая лошадь — Карька. Я тогда спросил отца:

— А где же наш Серко?

Отец немного замялся, потом сказал, что Серко заболел и его отправили в ветлечебницу, в райцентр. И как же я горько плакал, когда узнал правду, выболтанную мне нашим пьяным ветеринаром.

— На колбасу отправили. Но… ногу он сломал, ик!… — почти добродушно ответил мне небритый и воняющий перегаром и креозотом (в нем купали овец после стрижки) дядя Витя на мой вопрос — когда Серко вернут обратно из ветлечебницы.

Конечно, я тогда был уже тогда не настолько маленьким, чтобы не знать предназначения всех животных, разводимых как в нашем отделении совхоза, так и у себя во дворах трудолюбивыми моими односельчанами.

Но Серко-то был не глупой коровой или жирной свиньей, чтобы просто так вот отправить его на заклание, лишь потому, что он сломал ногу, на полном ходу угодив ею в сусличью норку.

Ведь он же был трудяга и очень сообразительный, и отношения к себе заслуживал совсем иного, чем прочие животины (которых, впрочем, мне тоже всех и всегда было жалко). Ведь можно же было его вылечить и вернуть домой!

Все это я со слезами на глазах выпалил в лицо пьяному нашему ветеринару, сидящему на бревне под стеной конюшни с папиросой в зубах рядом с конюхом дядей Тимошей.

Дядя Тимоша конфузливо отводил глаза в сторону, а ветеринар разозлился и, выплюнув измочаленный окурок, сказал мне сиплым своим голосом:

— Иди-ка ты отсюдова, сопляк, если ничего не понимаешь в нашем деле…

Нет, я все понимал, но жалость к Серко продолжала душить меня еще долго, и отец, видя это, несколько дней ходил с виноватым видом. Хотя, оказывается, он и сам чудом не пострадал в тот день, когда в степи упал вместе с оступившимся Серко на землю.

Потом он, оставив тоскливо ржавшего и время от времени пытавшегося встать на ноги Серко, ушел в деревню за помощью. Хотя, что это была за помощь — мне наш вечно пьяный ветеринар уже разъяснил в доступной ему форме.

Вот что я вспомнил, провожая взглядом удаляющуюся по городскому тротуару неожиданную пару — цокающего копытами коня и ладно сидящую в седле молоденькую девушку. Ну, удачи вам, ребята! И смотрите, пожалуйста, под ноги…