Два шпиля

Анатолий Анатольевич Новгородцев, 2018

Он родился рабом, она – принцессой. Всё изменится – и наоборот. И вновь… Они встретят свирепых гигантов и таинственных карликов, Морскую Деву и Призрачную Всадницу, будут сражаться в степи и на море, в замке и на гладиаторской арене, изведают ярость боя и боль ран, чудо любви и ужас тяжких потерь. Главное – не потерять себя. Потому, что рано или поздно они должны встретиться. Ведь не зря к ним с детства проявляют внимание сверхъестественные силы, не напрасно даны от рождения замечательные способности. И недаром обеим снится один и тот же сон о двух гигантских шпилях, между которыми им однажды суждено встать – и изменить мир…

Часть 4

Глава 1

Ночная степь была темна, лохмато-мягкая, как громадная шкура чёрного длинношерстного барана. Земля дышала теплом, пролитым солнцем за долгий день. Молодая луна легонько серебрила вяло колышущиеся под тихим дыханием ночи травяные валы; густые звёзды мерцали из глубины небес.

Юрты кочевников располагались концентрическими кругами, и боевые кони всех воинов привычно ночевали рядом. Табуны лошадей, коровьи стада и овечьи отары паслись в окрестностях под охраной сменных отрядов. В течении нескольких недель они выпасали в округе всю траву, и племя снималось для следующего перехода.

Дели достигла последнего круга, опоясывающего становище и состоящего из тяжёлых телег, на которых и под которыми спали, сменяясь, караульные воины. Вместе с ними стражу несли многочисленные собаки — но на Дели ни одна из них почему-то ни разу не залаяла с самого первого её появления в становище…

Тихо, как мышь, она проскользнула между вбитыми в землю под углом заостренными кольями, закрывающими промежуток между телегами, покинула становище и вскоре оказалась в одиночестве. Ночь сгустилась вокруг неё, отсекая привычные запахи — тлеющих углей, подгорелой каши, лошадиного пота и отдаляя знакомые звуки — фырканье и топтание лошадей, порыкивание собак и мужской храп. Стоя в темноте, Дели остро ощущала безбрежность окружающего её невидимого пространства, и сердце тяжко щемило от желания бежать, мчаться навстречу неведомому, лететь, обретая свободу.

Иллюзий по этому поводу она давно не питала. Бежать из кочевого рабства не удавалось практически никому. Уже с восходом солнца собаки увлекали за собой погоню, каждый всадник которой имел две, а то и три лошади на смену — это лишало шансов даже того, кому улыбнулась бы невероятная удача угнать лошадь, а уж пешего настигали ещё до обеда. Да и каковы шансы у одиночки, не знающего степи, даже если допустить, что его не обнаружат? Либо напорется на разъезд другого племени и сменит одно рабство на другое, либо попадётся безжалостным отступникам-волючам, люто ненавидимым всеми племенами степи, и погибнет страшной смертью. Да и так опасностей в степи хватает: жаркое солнце, злой ветер, внезапные смерчи и невероятно жестокие грозы, редко попадающиеся озёра и ручьи — всё играет против беглеца, не имеющего припасов и не защищённого от непогоды. А ещё — стремительные гепарды, лютые степные кошаки, скрывающиеся в кронах деревьев леопарды, дикие стада лошадей и степных быков со свирепыми самцами-вожаками… И волки. Волки — опаснее всего. Весной и в начале лета, конечно, их стаи немногочисленны и редки — поджарые рыже-серые хищники разбредаются парами и выводят потомство в лесистых балках и буераках. Пик свирепости припадает на осень-зиму, когда ночной мороз превращает остатки желтеющих трав в хрусткие колючки, а ветер гонит над землёй россыпи льдистого снега. Тогда пищи мало всем — и травоедам, и хищникам, а волки сбиваются в громадные стаи, вой которых холодными ночами леденит сердце даже в становище у костра, а уж одиночке в открытой степи…

Кочевникам защищаться от волков помогали собаки — издревле выведенная порода степных волкодавов, мощных, бурых, с густой шерстью и огромными клыками. Ещё в щенячьем возрасте им обрезали уши и хвост, чтобы не было возможности вцепиться одному волку и сковать движения, давая атаковать остальным. Каждый волкодав стоил в схватке двух, а то и трёх волков степи, не отличающихся массивным телосложением в отличии от своих лесных собратьев.

Дели знала, что бежать невозможно. Шесть лет, прожитых в рабстве, — достаточный срок для того, чтобы обдумать, всё более взросло и взвешенно. Бесполезно… Но сейчас ей заново начало казаться, что она способна решиться на безумно отчаянное бегство, и причиной этому стал недавний разговор.

— Ты выросла, девочка моя. — Сафа расчёсывала костяным гребнём длинные густые волосы дочери, и в темноте юрты сухо пощёлкивали голубоватые искорки. — Скоро у тебя начнутся женские крови. Это будет означать, что ты — взрослая. Ты знаешь, что это значит для рабыни…

Дели напряглась, закусив губу. О да, она это отлично знала. Слишком многие степняки — от безусых юнцов до зрелых воинов — в последнее время откровенно облизывались на её точёную фигурку, расцветающей женственности которой не могла скрыть даже грубая одежда.

— Тебе известны законы степняков. — продолжала Сафа; сдавленный голос выдавал внутреннее сопротивление, которое она преодолевала, ведя с дочерью этот разговор. — Рабы являются собственностью всего племени… и каждый улькулл имеет право использовать их по своему усмотрению, не нанося незаслуженного вреда. Но это правило общей собственности имеет исключения…

И это Дели знала очень хорошо. Вот уже четыре года её мать по ночам принимала лишь одного мужчину, старшего сына вождя племени. Ну, иногда, правда, он разрешал пользоваться ею своим друзьям…

Согласно древнему закону воины племени могут заявить право на единоличное владение породистой лошадью, дорогим оружием или красивой рабыней и с оружием в руках отстоять это право от желающих его оспорить. Никто не захотел драться с тенгиром, сыном тенга из-за рабыни, даже столь привлекательной, как Сафа. И она стала принадлежать лишь ему… это было, безусловно, лучше, чем раньше, когда к ней могли ходить все мужчины племени…

— Ты видела, через что мне пришлось пройти, прежде чем я стала принадлежать Терузу, — голос Сафы дрогнул, — и я не хочу, чтобы ты, ещё ребёнок, испытала подобное. Но я… не могу… не в моей власти тебя защитить, даже ценой жизни…

Дели почувствовала, как тяжёлые капли слёз падают ей на волосы, и замерла, сжавшись в комочек.

— На тебя обращает внимание сын Теруза, Кермез. — справившись с собой, продолжала мать. — Теруз скоро станет тенгом племени, и его сыновья займут видное положение. Послушайся моего совета, дочка: будь с Кермезом поласковее. Мир жесток, и, чтобы выжить, приходится многим поступаться и многим жертвовать. Надо быть умной и хитрой! Сделай так, чтобы Кермез не захотел тебя ни с кем делить. Это избавит тебя от многих страданий и унижений и… как знать… любой закон, независимо от его древности, может измениться. Возможно, ты ещё возвысишься в племени улькуллов.

Стоя под равнодушно взирающими на неё звёздами, Дели в который раз прокручивала в голове слова матери, и, как всегда, в душе теснили друг друга самые противоречивые чувства. Любовь к матери, жалость к ней за то, что ей пришлось пережить… невольная вина за то, что её, Дели использовали для давления на гордую Сафу… бесконечную признательность за неустанную заботу и постоянную поддержку. И — злость за то, что она сдалась, что покорно отдавалась вонючим скотам в мужском обличии, за то, что теперь советует ей, своей дочери, избежать участи общеплеменной подстилки ценой изображения любви и покорности пусть одному, но такому же ненавистному, как и все, мужчине-степняку. Осознание материнской правоты в том, что лучше принадлежать одному, чем многим, и что это — единственная возможность попытаться подняться по иерархической лестнице улькуллов. И — яростный протест против того, что она, дочь султана, правителя богатой цивилизованной страны, вынуждена теперь пресмыкаться перед юнцом-лошадником для того, чтобы хоть как-то возвыситься над остальными рабынями…

Внезапно Дели ощутила, как холод скользнул по позвоночнику; губы онемели и кончики пальцев на руках и ногах отозвались покалыванием. Она потрясённо смотрела, как трава под ногами берётся изморозью. Взгляд Дели пробежал по широкой, блестящей под луной морозной дорожке — и через дюжину шагов упёрся в копыта коня…

Дели узнала её сразу. Всадница. Существо из каракчаевских легенд, которые старушки рассказывают детям в юртах тёмными вечерами, заставляя плотнее кутаться в меховые одеяла.

Безволосый конь с белой, как молоко, кожей и гривой, плывущей клочьями рваного седого тумана, а вместо головы — голый череп с синими огнями, горящими в пустых глазницах. На нём — женщина, закутанная в чёрную накидку тяжёлого кружева, пышными складками спадающую по лошадиному крупу до самых копыт. Открыто лишь лицо — не старое и не молодое, не весёлое и не угрюмое, не спокойное и не мятежное… лицо, не принадлежащее этому миру с его понятиями о жизни и смерти, о добре и зле… лицо существа, стоящего выше всего этого.

Тишина стояла такая, что Дели отчётливо слышала шум своей крови в висках. Она хорошо помнила, что говорили о Всаднице легенды. Всякий, кого она поманит за собой, берётся рукой за её стремя и следует за ней в неземные дали. Никто из ушедших не возвращался, и лишь очень немногие могли похвастаться тем, что видели Всадницу, но она их не позвала.

И не было ни одного очевидца, с которым Всадница бы говорила.

— Ты смятена и напугана, — зазвучал голос, чистый, как морозный ветер под хрустальной луной, — ты думаешь, почему на твою долю выпали все эти испытания. Но они, девочка, только начинаются — и от тебя зависит, как они отразятся на тебе и твоей судьбе. Внутри тебя есть нечто, способное возвысить и освободить… или растоптать и низвергнуть в прах. И от того, как ты распорядишься собой, зависит далеко не только твоя судьба.

Всадница подняла руку — но жестом не зовущим, а, скорее, приветственным. Дохнул ветер, взметнул длинные кисти на оборке накидки, взвихрил туманные космы вокруг скалящего зубы черепа. Неземная гостья развернула своего призрачного скакуна, он двинулся ровным могучим шагом — и растаял в ночи. И взлетел к звёздам тоскливый вой волка-одиночки на далёких пологих холмах…

Сзади раздалось вопросительно-тревожное ворчание, и Дели повернулась, сбрасывая оцепенение. Холод исчез. Из темноты выступил громадный волкодав, неторопливо подошёл, ткнулся в ладони влажным, чутким носом, толкнулся в грудь широким лбом. Задрал мохнатую башку, заглядывая в глаза: чего ты, глупая, так далеко от становища одна? Эх ты, зверюга…

Дели запустила пальцы в густющую шерсть. Пальцы наткнулись на ошейник с торчащими стальными шипами, защищающий горло от вражьей хватки. Пёс вздохнул. Верный, надёжный… не то, что люди…

Месяц назад, перекочёвывая на это становище, разведчики потревожили кубло змееполоза — редкой, исчезающей уже в степи рептилии. Гад вскинулся, словно в кустарнике взметнулся вихрь. Могучий хвост, разом валящий с копыт коня, и голова, тараном выбивающая всадника из седла и дух из груди. А ещё — острейшие зубы в три ряда и яд, вызывающий почти мгновенный паралич, а затем в девяти случаях из десяти останавливающий сердце.

И тяжко пришлось бы передовому отряду — из дюжины всадников половина вмиг оказалась на земле, некоторые с бьющимися в ужасе лошадьми — но подоспели верные стражи и помощники псы, заметались мохнатыми молниями, и сумели-таки, вцепившись в твёрдую, как панцирь, чешую пригвоздить к земле змеящиеся кольца. А там и воины опомнились, схватились за короткие копья-дротики, пучками торчащие у сёдел, утыкивая ими бревнообразное тело. Подскакала подмога, спешилась — и мечи да топоры довершили дело…

Дели вздохнула, опустила руку. Лохматый-лохматый… От того, что грозит мне, не помогут твои грозные вершковые клыки…

— Ну, идём, что ли? — проворчала девочка и зашагала к становищу, размышляя — не пригрезилась ли ей встреча с Тёмной Всадницей? Пёс трусил рядом, вслушиваясь в ночь, касаясь плеча мохнатым загривком.

Благополучно миновав часовых, Дели вскоре была у своей юрты. Отодвинула тяжёлый полог, переступив через толстую колючую верёвку — защиту от змей и ядовитых пауков (весьма сомнительную, кстати говоря!), и вскоре уже свернулась в комочек под одеялом.

И, едва заснув, увидела странный, невероятно чёткий и красочный сон. Словно она издалека и как бы с высоты глядит на окружённую остроскалой стеной долину с густой травой, из середины которой устремились к небу два гигантских каменных шпиля. В обе стороны от цепляющих верхушками облака исполинов вытянулись овалы голой земли, убитой с одной стороны морозом, а с другой — жаром. А посередине — как раз место, чтобы стать человеку. Например, ей, Дели — и коснуться руками попирающих небо столбов…

Глава 2

Дели с облегчением опустила на землю объёмистый кожаный бурдюк, коренастая степнячка подхватила его и с помощью напарницы подняла над краем огромного котла, установленного на железной треноге над готовым к розжигу очагом. Дожидаясь, пока булькающая вода переместится из одной посудины в другую, Дели повернулась, наблюдая, как несколько «молодых всадников», уже готовящихся к посвящению, упражняются с мечами.

Улькуллы, как и прочие степняки-каракчаи, были прирождёнными наездниками. Новорождённого мальчика, приложив к материнской груди, тут же клали на шею коня. Сидеть на лошади, держась ручонками за гриву, дети учились одновременно с обучением ходить. И воевали степняки верхом. Каждый воин имел при себе кривой меч с широкой елманью, топор, несколько кинжалов и ножей, а также плеть-камчу. К седлу спереди по обе стороны торочились небольшой, но мощный, усиленный рогом лук и колчан со стрелами, а сзади — пучок дротиков, свёрнутый кольцами аркан и боло — три железных шара, соединённых ременными верёвками, которое и метали в цель, и использовали в качестве кистеня. Воинская одежда степняков состояла из свалянного из войлока и прошитого косой клеткой жилета-тегиляя и круглого кожаного шлема, с которого на шею и спину спускались плетённые из конского волоса шнуры. Авторитетные мужи имели стальные шлемы и панцири из твёрдой кожи, иногда — ламинары из горизонтальных кожаных пластин, усиленных железом, бронзой или медью.

Верхом степняки воевали превосходно. Противостоять среди степи их быстрой коннице, посылающей тучи стрел, мечущей лавины дротиков, то накатывающейся в мечевой атаке, то стремительно отлетающей, то бегущей, то внезапно бросающейся в контратаку, то бьющей тараном в лоб, то оплетающей сетью сложно было даже обученным и дисциплинированным армиям цивилизованных государств.

Но это вовсе не значило, что пеший степняк не представлял угрозы. Разумеется, каракчаи не могли уделять воинским занятиям столько же времени, как солдаты регулярных армий. Мужчине-степняку приходилось обучаться множеству самых разных бытовых обязанностей кочевого скотовода — а затем изо дня в день их выполнять… Но умение воевать и сражаться тоже было неотъемлемым условием выживания, потому находилось время и для совершенствования пешей рубки, которая очень отличается от рубки конной. В верховой схватке всё решают один-два удара, сила которых увеличивается за счёт скорости и массы лошади, а затем всадников разъединяет кипение боя. В пешем поединке больше места хитрым ухваткам, расчёту, маневру.

И сейчас внук тенга племени Кермез как раз демонстрировал, как выстоять на мечах одному против троих. Кривые скимитары каракчаев имели завышенный центр тяжести и обладали значительной мощью рубящего удара; виртуозное владение ими требовало значительной тренированности пальцев и сухожилий кисти и предплечья. Невысокий, но обладающий широкими плечами и узкой талией Кермез, без сомнения, имел крепкую руку. Вертясь волчком на полусогнутых ногах, он широким взмахом отогнал одного противника, резким ударом по клинку заставил на миг потерять контроль над оружием второго — и, вырвавшись из окружения, насел на третьего; обменялся быстрыми ударами — и прижал клинок к щеке попавшегося на финт противника.

— Силён… — крякнул тот и отступил, опустив оружие. Двое других расходились по сторонам, примеряясь к ловкому Кермезу — но тот вдруг остановил их, решительно подняв ладонь. Его взгляд впился в стоящую у очага Дели, и глаза их встретились. Дели замерла, чувствуя, как гулко заколотилось сердце. Бросив меч в ножны, Кермез направился к ней. Многие степняки от рождения имели кривые ноги, большинство остальных приобретали эту кривизну, каждый день по много часов обхватывая лошадиные бока; ноги сына вождя, однако, были мускулистыми, но стройными, и походка его напоминала хищное скольжение пятнистого леопарда среди высоких трав… Он остановился так близко, что Дели ощутила тёрпкий запах пота и разогретого мужского тела — юный степняк упражнялся обнажённым по пояс. Мускулы перекатывались под гладкой кожей. Дели не могла отвести взгляд от широкоскулого, отливающего бронзой лица, полных, но твёрдых губ под линией юношеских усов и пронзительно-чёрных узких глаз, ощущая себя птенцом перед змеёй.

— Я слышал, — медленно проговорил Кермез, скользя по рабыне взглядом, — что ты уже можешь быть женщиной.

Дели показалось, что её сердце споткнулось. У неё действительно уже были первые крови, и, конечно, утаить это, живя в общей юрте, было невозможно…

— Через две полные луны я пройду посвящение, — Кермез облизнул губы, и Дели дёрнулась, как от удара, — и смогу, согласно закону, заявлять права на лошадей и женщин. Выбранная мной рабыня будет принадлежать только мне. Ты, разумеется, ещё неопытна в ублажении мужчин… Но ты мне нравишься, и я хочу сделать тебя своей. Уверен — старейшины и авторитетные мужи мне не откажут из уважения к деду и отцу, а если найдутся желающие соперничать за тебя с оружием — я их и сам усмирю…

Кровь шумела у Дели в ушах. Вот и случилось то, о чём предупреждала её мать — любящая, мудрая, терпеливая… столько ради неё пережившая… желающая ей, конечно же, добра… Случилось.

— Сегодня вечером я приду. — Кермез шагнул ещё ближе, практически в упор, его дыхание опаляло Дели, как порывы злого горячего ветра — саннаны, за сутки убивающего травы целой долины. — Приготовься. Расспроси у матери и взрослых рабынь, как сделать приятно воину, чтобы я не разочаровался в тебе.

Он по-волчьи ухмыльнулся и, резко отвернувшись, пошёл к друзьям.

— Эй! — окликнула Дели одна из стряпух. — Чего стоишь, как припнутая? Ещё воды неси!..

Глава 3

Красное солнце легло на подёрнутые сизым туманом вершины далёких пологих холмов. После ужина становище утихало, готовясь ко сну. Дели лежала, поджав ноги, устроив голову на коленях матери. Сафа непрерывно гладила волосы и спину дочери, губы неслышно шептали что-то — и не понять, что именно: молитву за дочь или проклятия… кому? По щекам матери непрерывно и беззвучно катились слёзы, но глаза Дели весь вечер оставались сухими. В её груди что-то медленно запекалось, покрываясь грубой колючей коркой, словно забытый в угасающих углях кусок мяса. Она неотрывно смотрела на отгороженный занавеской угол юрты, устланный шкурами.

Тяжёлый полог отодвинулся, и вместе с вечерней прохладой в юрту вошёл Кермез. Немного постоял, привыкая к густому полумраку — огромную юрту освещал сейчас лишь один светильник. Его взгляд остановился на Дели, она медленно села.

— Ну-ка, выйдите все! — приказал внук вождя. — Девочка ещё не была с мужчиной, и наверняка будет стесняться…

Пальцы Сафы впились дочери в плечо. Она пыталась что-то сказать, но губы не слушались, а Дели не повернулась, чтобы взглянуть матери в глаза. С похожим на всхлип вздохом Сафа поднялась и вышла из юрты вместе с другими рабынями. Большинство уходили молча, опустив головы, некоторые одобряюще улыбались, но находились и отпускающие злорадные, сальные шутки.

Юрта опустела. Кермез не спеша приблизился, остановился, широко расставив ноги. Дели не поднимала головы и не видела его лица, лишь смотрела, как чуть подрагивают мышцы живота, открытого расстёгнутой безрукавкой, надетой на голое тело.

Но ведь это действительно судьба? Какой у неё выход? Разве, в самом деле, не лучше принадлежать одному мужчине, к тому же занимающему видное положение в племени, чем всем желающим? Да и Кермез вовсе не дурен собой, наверняка, многие девушки были бы только рады…

Кермез сбросил с плеч безрукавку, расстегнул и уронил тяжёлый пояс с мечом и кинжалом.

— Встань. — произнёс он. Дели медленно поднялась и оказалась прямо перед ним, почти соприкасаясь, напряжённая, как струна, с опущенными руками. Наконец она подняла голову и взглянула в огоньки светильника, пляшущие в чёрных глазах Кермеза, врождённым женским чутьём чувствуя поднимающееся в нём желание.

Голова матери, двигающаяся над бёдрами очередного степняка… Грубые руки, мнущие груди, впивающиеся в волосы…

— Я не буду твоей, Кермез. — как бы со стороны услышала она собственный голос. — Лучше уходи.

Кермез издал короткий смешок. Его руки легли на талию девочки, сильные пальцы сомкнулись на пояснице, скользнули вниз, вминаясь в ягодицы сквозь тонкие шаровары.

— Решила поиграть? — хрипло проговорил он; дыхание его стало тяжёлым. — Хочешь побрыкаться? Что ж, так даже интереснее…

Гири-Сейкал рычит и дёргается над безвольным телом матери…

Дели резко отступила, вывернувшись из объятий. Кермез шагнул следом, поймал её за запястье — и Дели вскинула другую руку… а в руке оказался хищно изогнутый нож-засапожник, который она, вставая, извлекла из-за голенища Кермеза. Степняк охнул, отшатнувшись назад, схватился руками за лицо — и вдруг взревел, как забиваемый бык, которому нанесли неверный удар.

Конец ознакомительного фрагмента.