Плерома

Анатолий Белоусов, 2023

По жанру роман «Плерома» можно охарактеризовать как эзотерический боевик или мистический триллер. Захватывающий сюжет, интеллектуальные диалоги, тонкий юмор. Книга имеет структуру знаменитого «Криминального чтива» Квентина Тарантино, события в ней развиваются не линейно, а словно в калейдоскопе. Однако, заглянув в содержание, пытливый читатель без труда может раскрыть истинную структуру повествования и перечитать все произведение заново, уже расставляя главы в совершенно ином, правильном, порядке!В центре повествования оказываются два бандита из 90-х, которые выполняют некое задание своего босса, непрестанно при этом философствуя и дискутируя на самые разные темы (от бытовых, до возвышенных и метафизических). Главный герой пытается разобраться в себе: кто же он – винтик в огромном механизме социума или же, напротив, яркая и неповторимая личность, божественная индивидуальность, противостоящая тоталитарному общественному организму?..

Syzygia — 2

Снежок

В холодных небесах

Вишневым цветом притворился

Порхающий снежок…

Сэй — Сёнагон

Странные вещи…

Странные события…

Странные поступки…

Странные ощущения…

Странные или глупые? С одной стороны — моя глупость, а с другой — рука Провидения… Не знаю, не понимаю… А отчасти, наверное, и не хочу ни знать, ни понимать… Отдаюсь на волю событий-волн и просто скольжу по течению. А куда это течение вынесет — не знаю. Не имею ни малейшего представления… Все, что казалось ясным и правильным, теперь видится банальным. Истина ускользает, словно червяк. Да и есть ли она вообще, эта гребаная Истина, а если есть, то нужна ли мне?..

Он отвернулся от окна, неслышно, но от этого не менее решительно спустился на один лестничный пролет и снова принялся терзать кнопку звонка. Если в квартире действительно никого нет, это не имеет никакого значения. Все известные ему точки он уже обошел. Везде было пусто. А следовательно, отправится ли он сейчас домой или же будет стоять в темном вонючем подъезде и трезвонить до шести утра, не имеет никакого значения. Как говаривал классик: «Перед лицом вечности все едино!» «Думаю, перед ейной задницей — тоже. Да-а, вечность — это не пустой звук. Вечность, это когда вот так вот стоишь, весь на затраве, податься тебе больше некуда, а… А податься один хрен некуда!»

Юрий Алексеевич, оставив кнопку в покое, опустился на корточки и, привалившись к стене, прислушался. В квартире явно кто-то присутствовал. Тихонечко развернувшись к двери лицом, а ко всему остальному миру — задом, он припал правым глазом к замочной скважине. Ничего не высмотрел, но как будто чего-то услышал. Не меняя позы, три раза отрывисто стукнул.

— Макс, — зашипел он, облизывая грязный замок. — Макс, открывай. Это я…

Никаких признаков жизни.

«Ну и хер с ним, — подумал он с ненавистью. — Не хочет открывать, не надо. Все равно я отсюда никуда не уйду». Сию же минуту за дверью послышался явственный шорох и хорошо знакомый голос негромко осведомился:

— Кто «я»?

(…Йа-а?!.)

— Я, я! Плотник! — Юрий Алексеевич молниеносным движением распрямился, всем телом налегая на дверь. — Плотник, говорю. Плотник! Открывай скорее, не томи душу.

Некоторое время в квартире еще колебались, затем щелкнул замок и дверь приоткрылась. Не дожидаясь приглашения, Юрий Алексеевич ввалился внутрь.

— Чего тебе? — неприязненно спросил Макс.

— Бабу, да пожирнее! — огрызнулся Плотник. — Ты чего сразу не открыл? Целый час в подъезде мурыжил, как пидора какого…

— Нету ничего. — Макс развел руками. — Голяк на базе.

— Когда привезут?

— Не знаю, — довольно равнодушно, — может, утром. А может, ближе к обеду.

— Нет, нет, нет, — горячо запротестовал Юрий Алексеевич, — так дело не пойдет. Надо сейчас. Срочно!

— Да говорят тебе, нету! — Макс начинал выходить из себя. — Откуда я возьму, если нету?!

— Может, знаешь кого? Давай сбегаем по-быстрому.

— Не могу! — довольно жестко отрезал Макс. — Занят.

— Пару соток мне, сотку тебе, — сразу же раскрыл карты Плотник. — Собирайся скорее.

Препираться у него не было ни сил, ни желания.

— Ну-у…

— Ладно, не ломайся, — перебил он. — Быстрее сбегаем, быстрее обратно вернешься. Видишь, кумарит.

— Н-ну, ладно. — При таком раскладе ломаться Макс и не собирался. — Здесь погоди, я сейчас.

«Еще бы он начал ломаться, — подумал Юрий Алексеевич, довольно потирая руки. — Самому небось не сладко. А от халявной сотки кто откажется? Лично я таких птеродактилей не знаю». Он присел на корточки. Тело, окрыленное неожиданно возникшей надеждой, охватила легкая дрожь. «Сейчас, сейчас, сейчас, — приговаривал Юрий Алексеевич. — Сейчас найдем чего-нибудь…» Не в силах сидеть на одном месте, он встал и направился на кухню (куда, как ему показалось, слинял Макс). Тело требовало движения, тело пребывало на затраве и желало вмазаться. А с телом в такой ситуации разве поспоришь? Конечно нет. Тело в таких ситуациях всегда право. Тело знает, что ему надо, тело знает, куда ему надо, тело знает, как и где ему надо… И сколько при этом. А раз знает, не надо ему мешать.

Выскочив из темного коридора на освещенную кухню, Юрий Алексеевич на мгновение растерялся. Никакого Макса на кухне не было. Зато в наличии имелись две герлицы, расположившиеся на разостланном у батареи полосатом матрасе. Первой, невысокой, но хорошо сложенной, на вид было около двадцати. Второй, длинноволосой брюнетке в черных джинсах и белой блузке, далеко за двадцать. На вид, потому что в подобных местах малолетки могут выглядеть вполне зрелыми женщинами, а зрелые женщины… Впрочем, это неважно. Герлицы курили вонючий «Беломор», стряхивая пепел в стоявшую перед ними на полу кофейную чашечку.

— Привет! — Юрий Алексеевич осмотрелся и, не найдя ни табуретки, ни стула, опустился прямо на пол. — Как дела?

— Нормально, — ни капельки не удивившись, ответила та, что казалась моложе. — Сигаретки человеческой не найдется? А то надоело эту гадость смолить.

Она затушила окурок в чашечке, недовольно передернув при этом плечиками. Порывшись по карманам, Юрий Алексеевич отыскал пачку «Салема», протянул девушке.

— Благодарю, — ответила та, выцарапывая из пачки сразу две сигареты, себе и подружке.

— Макс где? — спросил Юрий Алексеевич.

Девчонки синхронно пожали плечами.

— А разве не он тебе открыл? — удивилась длинноволосая.

— Он, — кивнул Юрий Алексеевич, — я так думаю…

— Чего тогда спрашиваешь? Раз открыл, значит, здесь где-нибудь. Куда ему деться?

— Резонно, — согласился Плотник.

Подумал и добавил:

— А чего это вы тут сидите такие пришибленные?

Спросил так, без всякого умысла. Просто, чтобы не молчать.

— Слушай, братишка, — ухватилась за его реплику первая, — у тебя ничего с собой нету? Ну, может, полсоточки или четверть?

В глазах ее сверкнул алчный огонек.

— Света, перестань, — повернулась к подруге черноволосая. — Не видишь, мужик сам мается. Чего ты ко всем лезешь?

— Нет, девчонки, пусто, — покаялся Юрий Алексеевич с тоской в голосе. — Сейчас с Максом сбегаем, может, чего и надыбаем. Потерпите чуток.

Маленькая капризно скривила губки и отвернулась.

Юрий Алексеевич понимающе хмыкнул. «Кумарит девок ничуть не меньше моего. Это хорошо. Это очень хорошо! Раз так, значит, и Макса кумарит, значит, не зря я под дверью торчал. Когда Макса кумарит, он откуда хочешь"говна"достанет. Весь город перевернет, всех на уши поставит, а"говно"найдет. На то он и Макс…» Тело его снова забил озноб.

Он рывком поднялся с пола, подошел к раковине и открыл кран. Пропитанная хлоркой вода показалась ему прохладным «Нарзаном». В сознание вдруг вклинился неизвестно почему появившийся образ. Такая же точно кухня, такой же матрас на полу. Рядом с матрасом — настольная лампа без абажура, а в дальнем углу — гора пустых бутылок. Черт его знает, откуда этот образ возник. Может, это был отголосок буйной юности, а может, воспоминание и не столь отдаленное. В любом случае от него веяло теплом и уютом.

Юрий Алексеевич напился и вернулся на место.

— Сильно колбасит? — поинтересовалась длинноволосая.

В ее вопросе не было ни сочувствия, ни интереса. Что-то третье.

— Не очень, — соврал Юрий Алексеевич.

— А ты потом возвращайся сюда, — предложила девушка, тихонько пихнув продолжавшую дуться подружку. — Если, конечно, чего найдете. Макс один, а нас, как видишь, двое…

Она заговорщицки подмигнула.

— Не исключено, — ответил (…но маловероятно…) Плотник. — Вы только сами смотрите не потеряйтесь. А то я приду, а вас не будет. Не с Максом же мне тогда на этом матрасе кувыркаться.

Девчонки захихикали.

— А что, — вставила маленькая, — Макс у нас очень даже ничего.

— Не спорю, — вздохнул Юрий Алексеевич, — только вряд ли у нас с ним что-нибудь получится.

Перед глазами снова встала картинка. Ночь, лавочка, пустынный двор. Вокруг ни души. Снег. Жирные влажные хлопья медленно опускались из мутной выси, производя при этом едва заметный, но все же отчетливо воспринимаемый звук. Что-то среднее между шипением и шуршанием. В доме напротив горело окно, и свет длинной желтой полосой ложился на заснеженный тротуар. Откуда-то (может, из этого окна, а может, и нет), доносились звуки музыки. Вторая соната Шопена. Все это — и музыка, и черные деревья, и снег было пропитано какой-то неведомой тоской. Тоской по чему-то далекому и невозвратимому. Чему-то хорошему…

«Вот черт! — Юрий Алексеевич мотнул головой, и видение исчезло. — Опять начинается. Что-то сегодня кумар какой-то не в меру лютый. Давненько такого не было». Он потер пальцами виски, затем достал пачку и закурил. Девицы тут же потребовали у него еще по одной сигарете. Пришлось выдать, хотя у самого оставалось хрен да маленько.

— И давно ты? — поинтересовалась длинноволосая.

— Что давно? — не понял Юрий Алексеевич.

— Ну, давно на снежок подсел?^[5]

От неожиданности у него закружилась голова. Потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что между его видением и тем, о чем говорила девушка, не было никакой связи. «Вот, блин, басня! — подумал он, переводя дыхание. — Нервишки пошаливают. Шаля-ат нервишки…»

— Не очень. И почему сразу «подсел»? Я что, похож на наркомана?

— А я что, не похожа на Мону Лизу? — с вызовом спросила длинноволосая.

— Нет, — ответил Юрий Алексеевич, — не похожа.

В душе закипало раздражение. Свет в кухне начал казаться липким и желтым. Словно из-под потолка струился непрекращающийся ливень, состоявший из тысячи маслянистых желтых капелек. Раздражение клокотало и пенилось, перерастая в тотальную, всеобъемлющую ненависть. Ну где это сраный Макс ползает? Сколько можно вошкаться! Переодел штаны, накинул рубаху, и делов-то. Ушел, словно под лед!..

Юрий Алексеевич взглянул на часы. Двенадцать минут третьего. Ну вот, дотянули. Куда сейчас? Ксюха банчит до часу. После часа не откроет, хоть ты тресни. Та еще стервь… К дяде Мише после двух тоже не сунешься. Мигом рога пообшибает. У Надюхи… Тут он осознал, что перебирает в уме те точки, по которым сегодня совершил уже не один рейд. Везде было пусто. Раздавив окурок в чашке, Плотник вздохнул. Волна раздражения как будто отхлынула. Мир снова приобретал присущую ему упорядоченность.

Одна из девиц, та, что помладше, встала и вышла в коридор, обдав при этом Юрия Алексеевича запахом синтетической лаванды. «Симпатная птаха, — хмыкнул он про себя. — Вот только дизайн у нее как-то… не очень. Ее бы к хорошему парикмахеру сводить да в порядочное ателье…»

— Света, — крикнула ей вдогонку длинноволосая, — мне тоже захвати парочку. Ладно?

Ответа не последовало. Но, судя по поведению длинноволосой, его и не требовалось.

— Звать-то тебя как? — обратилась она к Юрию Алексеевичу. — Ну, имя у тебя есть?

— Плотник, — ответил он.

— Почему Плотник? — удивилась девушка.

— Псевдоним у меня такой был, в журналистскую бытность.

— Так ты журналист?! — То ли с восхищением, то ли издеваясь, воскликнула длинноволосая. — Круто! А фамилия твоя?.. Ну… я имею в виду настоящая. Если не секрет.

— Не секрет. Фамилия пролетарская. Шилов.

— Шлыков?

— Шилов. Слушаешь чем?

— Только не надо грубить, — обиделась девушка и тут же с достоинством добавила: — Я Аня.

— Очень приятно, — с кислым видом ответил Юрий Алексеевич.

Бессмысленное сидение на кухне начинало его тяготить. Тело требовало движения, тело жаждало приключений.

— Ладно, — продолжила допрос длинноволосая Аня, — раньше ты кропал статейки. А сейчас чем занимаешься?

— Делами, — вяло пробормотал Юрий Алексеевич, — серьезными делами. За которые огребаю нехилые бабки.

Зачем он буровил весь это вздор, он и сам толком не знал. Наверное, просто чтобы не молчать. Молчаливого сидения на чужой кухне его тело просто не вынесло бы. Вернулась Светлана, неся в кулачке горсть папирос. Она положила курево на подоконник и подсела к подруге. Девушки закурили.

— Не много ли смолите? — поинтересовался Плотник.

— А тебе-то что? — неприязненно ответила маленькая.

— Да ничего. Пожелтеете просто раньше времени.

При слове «пожелтеете» кухня снова наполнилась неприятным маслянистым свечением.

— Тебе-то что! — повторила Светлана, но уже с утвердительной ноткой.

(…через плечо!..)

— Ничего, — вздохнул Плотник.

По спине пробежал холодок. По коже разлился неприятный зуд, ладони вспотели. «Опять начинается, — подумал он с ужасом. — Да где же этот гад шляется? Чего он там делает, дрочит, что ли?!.»

— Пошли. — На пороге стоял Макс. — Дозвониться я ни до кого не дозвонился, попробуем так. Только сразу предупреждаю, гарантировать я ничего не гарантирую. Сейчас не день.

— Пошли! — вскочил Плотник.

Повторять ему дважды не было необходимости.

После душной квартиры улица показалась именно тем местом, куда души праведников попадают после смерти. На некоторое время Юрий Алексеевич даже забыл о том, что ему нужно куда-то бежать. (Сраженное свежестью ночи, об этом, похоже, забыло и его «затравленное» тело.) Пока Макс размышлял, в какую сторону им будет лучше всего двинуть, Плотник стоял на широких ступенях подъезда, с остервенением втягивая в себя дурманящий весенний воздух, и то таращился в усыпанное звездами небо, то переводил взгляд на шелестящие листвой гигантские тополя.

«Я люблю Тебя, Господи! — мысленно повторял он, зажмуриваясь от удовольствия. — То, что Ты создал, грандиозно и непостижимо. И то, как вид Твоего творения может отражаться в человеческой душе, еще более грандиозно и еще сильнее окутано тайной. Я преклоняюсь перед Тобой, я несказанно благодарен Тебе за одно то, что Ты подарил мне жизнь. Только ради этого момента, ради вида этих тополей и этого неба уже стоило жить и стоило страдать. Я люблю Тебя!.. Я!..» На этом его внутренний монолог оборвался, так как душа поднялась до уровней, где нет ни мысли, ни слов, ни чувств в их обыденном, земном понимании. Есть лишь всеобъемлющий восторг, есть радость единения со всем сущим…

— Айда, заглянем сначала к Сивухе.

Воспарившая было душа Юрия Алексеевича вернулась обратно в тело, подобно молнии, рассекающей толстый древесный ствол до самого основания.

— У Сивухи если и нет ничего, — продолжал рассуждать Макс, — он, по крайней мере, подскажет, к кому можно обратиться.

Юрий Алексеевич поморщился:

— Бабок у тебя сколько?

— Не боись, на три сотки хватит, — ответил Плотник.

Он посмотрел на Макса с сожалением и жалостью.

— Далеко до этой твоей Сивухи?

— До этого, — поправил Макс.

— Ну, до этого. Далеко?

— Нет. — Макс уверенно шагнул в темноту. — Решение принято, цель обозначена. Теперь главное двигаться.

Тело Юрия Алексеевича, повинуясь призыву двигаться, устремилось за Максом. Они обогнули дом, пересекли соседний дворик и выскочили на проспект. Макс шел уверенно. В данную минуту для него действительно не было ничего более важного, чем принятое решение и обозначенная цель. Для тела Юрия Алексеевича тоже, а вот для его души… Душа его, похоже, вернулась не полностью.

«Интересно, — размышлял он, — мешает ли счастливому течению жизни склонность к"излишним мудрствованиям", как это утверждают некоторые, или же, наоборот, мышление и есть счастье?.. Хм, отрицательно сказывается лишь так называемое бытовое, конкретное мышление. Абстрактное же, напротив, оказывает самое позитивное воздействие на человека. Почему? Да потому, что первое сопряжено с переживанием отрицательных эмоций, ибо излишне акцентирует внимание на личных проблемах индивида, тогда как второе радует, ибо уводит от этих мелочных проблем к созерцанию величайших тайн мироздания… Хм, или… "свеча из жиров заменяла мне солнце"^[6]?..»

Юрий Алексеевич вздохнул.

— Слушай, Макс, — обратился он к своему спутнику, деловито вышагивающему по темной стороне тротуара, — а ты о чем-нибудь, кроме «обозначенной цели», когда-нибудь думаешь? Ну так, хотя бы изредка.

— Чего? — Макс удивленно обернулся. — У тебя что, Плотник, совсем, что ли, мозги сводит?

— Да ты не впадай в обиженку. Я же просто спросил.

— О чем таком ты вообще жужжишь? Я как-то с трудом врубаюсь.

— Ну, не все же время ты под кайфом ходишь. Я слышал, ты работал на телевидении, потом в каком-то компьютерном салоне…

— Это было давно и не в вашем вонючем городе! — ответил Макс зло.

— Все равно! Значит, котелок-то у тебя варит. Значит, ты не какой-то там сторчавшийся дебил с восьмиклассным образованием.

— Знаешь что, Плотник, — ответил Макс, уже более миролюбиво, — ты, наверное, считаешь себя самым умным и важным. Каким-то неординарным явлением во Вселенной или даже гением. Ты случайно не гений?

Макс попытался изобразить живой интерес.

— Может, и гений, — ответил Юрий Алексеевич, с видом простачка пожимая плечами, — откуда я знаю?

Ссориться с Максом ему не хотелось.

— Был у меня один приятель, — многозначительно вытаращивая глаза, начал Макс, — который долгое время жил двойной жизнью. Такой своеобразный человек-загадка. Одни из его друзей и знакомых отзывались о нем как о серьезном, положительном во всех отношениях человеке. Другие считали его пьяницей и подлецом, готовым на самую гнусную пакость. И все это искренне!

— Ну и что? — спросил сбитый с толку Плотник.

— Понимаешь, свою двойную жизнь он вел сознательно. Целенаправленно вырабатывал для себя два диаметрально противоположных имиджа. Из него мог бы получиться идеальный актер! Когда он возвращался с какой-нибудь выставки или презентации, то снимал дорогой костюм, напяливал на себя грязные обноски и спешил в расположенную за углом пивнушку. Причем только вообрази, какими осторожностью и ловкостью надо обладать, чтобы не попасться в этих лохмотьях на глаза тем, кто часом раньше видел его в смокинге. И наоборот.

— И зачем же ему это было нужно? — осторожно поинтересовался Юрий Алексеевич.

— Не знаю, — пожал плечами Макс. — Лично мне он сказал, что занимается сталкингом. Только это чушь. Я отлично знаю его и прекрасно врубаюсь в то, что такое сталкинг. Он говорил неправду.

Юрий Алексеевич промолчал.

— Нельзя относиться к людям так, как относишься ты, — изрек Макс после продолжительной паузы.

— И как же я к ним отношусь?

— Херово относишься, свысока. Говоря коротко, ты считаешь, что все остальные стоят на одну или даже несколько ступенек ниже тебя. Все вокруг в говне, а ты — в белом фраке. Взять хоть девчонок, с которыми ты базарил у меня на кухне, пока я висел на телефоне.

— И что же это за девчонки такие особенные? — ядовито прошипел Юрий Алексеевич. — Одна Антонина Нежданова, а вторая Софья Ковалевская, что ли? Или, может быть…

— Ты напрасно иронизируешь, — спокойно ответил Макс. — В Глахов они приехали не так давно, поэтому и тусуются у меня. Между прочим, обе окончили институт, и думаю, в скором времени все у них наладится.

— Так что же они, такие хорошие, ведут себя как последние бляди, да еще и торчат (…снежок…) на этом дерьме?!

Юрий Алексеевич расходился все больше и больше.

— Так, — усмехнулся Макс, — судьба обожает подобные шутки. У Светки безответная любовь, а Анька… Анька еще та штучка.

— Может быть, — хмуро ответил Юрий Алексеевич.

Раздражение его неожиданно пропало. В том, о чем говорил Макс, была и доля истины. Он действительно смотрел на других свысока. Большинство людей, с которыми он общался, бесили его своей тупостью и… как бы это сказать? Приземленностью, что ли? Отсутствием стремления к чему-то высшему, к каким-то духовным идеалам. У всех на первый план выходило одно: карьера, деньги, погоня за удовольствиями и комфортом. Ну разве может все это не раздражать? Разве можно филистеров и обывателей ставить в один ряд с художниками, поэтами, философами? Хотя если разобраться… «А сам-то я многим ли лучше? — подумал он. — Такой же обыватель, такой же служитель Мамоны. Да еще и торчок в придачу».

— Скажи, Макс, тебе не кажется странным, что вот мы, два, по сути дела, законченных наркомана, прущихся посреди ночи через весь город за дозой, рассуждаем о каких-то высших материях? О чем-то таком, о чем рассуждали, скажем, Платонов или Достоевский?.. Какой-то бардак получается. Спорим о том, существуют добрые и злые люди или же каждый из них хорош по-своему. Пытаемся понять, все ли равны перед Богом или один человек имеет превосходство над другим… А через час вмажемся, и на все это нам станет глубоко наплевать. Как-то не вяжется одно с другим.

— Почему не вяжется? В жизни все взаимосвязано. Особенно у нас, — добавил он, щерясь. — Я вот еще когда учился в универе, переводил один английский топик. Там какой-то мужик, иностранец, путешествует по России. Едет он, значит, на паровозе и все описывает. Какая у нас природа, как у нас пьют… Все это, конечно, чушь, но был там один интересный момент. Этот любознательный дядька с искренним недоумением рассказывает о религиозной беседе, которая состоялась у него в поезде с атеистом и диск-жокеем. Понимаешь, для него это полный абсурд, нонсенс, русская экзотика, наконец! А вот для нас в этом нет ничего необычного. Ну атеист, ну диджей. Что с того? Разве они не люди? Разве они не могут порассуждать о религии?!. — Он ухмыльнулся. — В России духовное и земное, низменное и возвышенное присутствуют в каждом человеке без исключения. Эти противоположности настолько переплелись в любом из нас, что не будь чего-то одного, автоматически не станет и другого. Мы просто растворимся, перейдем в небытие. И потому о возвышенном у нас рассуждают все кому не лень. Чему же ты удивляешься? — Он помолчал, а затем добавил: — Впрочем, все это справедливо не только в отношении России. Тот англичанин из поезда — просто дурак. Вернее, дурак тот, кто составлял топик.

— По-моему, ты начинаешь смотреть на людей свысока, — пошутил Плотник.

— Ладно, — рассмеялся Макс, — пришли. Давай бабки и жди меня здесь. Поднимусь до Сивухи, и, если у него ничего нет, двинем дальше.

Юрий Алексеевич передал деньги, и Макс нырнул в подъезд. Железная дверь захлопнулась за ним с отвратительным металлическим лязгом. Оставшись один, Плотник присел на стоявшую у подъезда скамеечку, закурил сигаретку и пригорюнился. Как-то не так у него все сегодня получалось.

С Даосом опять чуть не разругались. Вмазываться поначалу вообще не хотел, зачем-то поплелся по точкам, а как обломался пару раз, так и подсел на затраву. Это, как обычно, если чего-то не можешь достать, появляется дикое желание раздобыть нужную вещь во что бы то ни стало. Тело, оно ведь тупое. Сгусток органики. Что с него взять, кроме анализов? И те плохие. Возжелало ширнуться, вот и носись теперь по всему городу, как угорелый. Он вздохнул, стряхнул с сигареты пепел и посмотрел на часы. Без двадцати четыре, однако. Вон уже и светает.

Из подвального окошка соседнего дома выползли две тени. Постояли, прижавшись к стенке, осмотрелись и пошуршали куда-то через дорогу. Когда они проходили мимо, то попали в световое пятно, отбрасываемое уличным фонарем, и Юрий Алексеевич заметил, что на скрюченных спинах у них лежало что-то тяжелое. «Интересно, интересно, — подумал он, — чего это ребятишки такое тащат? Сперли, наверное, чего-нибудь. Но почему вылезли из подвала? Что в вонючем подвале можно спереть?..» Прошмыгнув, ночные воришки растворились во тьме. Юрий Алексеевич вздохнул. «А может, и не сперли. — Он поплевал на окурок и бросил его под лавку. — Почему я должен думать о людях плохо?.. Макс прав, это натуральное свинство. Или даже не свинство, а отражение собственной ничтожности…»

Как всегда, стоило о нем только подумать, и Макс появлялся тут как тут. Клацнул дверной замок, раздраженно взвизгнули петли, и дверь подъезда отошла в сторону. Макс стоял перед Юрием Алексеевичем, возникнув, словно чертенок из табакерки. Выражение лица у него было довольно кислое.

— Ну как? — спросил Плотник, отлично понимая, что «никак».

— Никак, — ответил Макс. — И с героином облом, и с наводкой. Валяется, сволочь, удолбанный в драбадан. Ни бе ни ме.

— Что будем делать? — поинтересовался Юрий Алексеевич, с удивлением отмечая, что ему абсолютно до лампочки, есть у Макса какие-либо соображения или нету.

— Что делать, что делать… — проворчал Макс, почесывая подбородок. — Пошли дальше. Что еще нам остается делать?

— А может… — Юрий Алексеевич замялся. — Нет, раз уж начали дело, надо его закончить. Пошли!

Макс язвительно хмыкнул.

— Куда потопаем? — спросил Плотник.

— Туда. — Макс ткнул пальцем в направлении продуктового магазина, куда несколькими минутами раньше ушуршали загадочные личности с тяжелыми мешками на спинах. — Добежим до Базисной, там целых три точки. Может, хоть на одной чего-нибудь осталось.

Когда они проходили мимо магазина, Юрий Алексеевич заметил двоих парней, валявшихся на траве. «Те самые, — подумал он. — Притомились, бедненькие. Перли что-то на самом деле тяжелое. Ну и ладно. Мое какое дело?..» Он высморкался в траву, повернулся к Максу:

— Как думаешь, — Юрий Алексеевич запустил руку в задний карман брюк, — может, дунем слегонца, чтоб не так тяжело бегать было?

— Дунем? — Макс остановился. — А у тебя есть?

— Ну-у… на косячок натрясу. Вчера с Даосом раскуривались. Маленько осталось.

— Так что ж ты молчал? С этого и надо было начинать!

Они присели на лавочку. Юрий Алексеевич достал свернутую в пакетик бумажку, аккуратно развернул ее, стараясь не рассыпать содержимое.

— Давай, давай, давай, — забормотал Макс, забирая у него пакетик, — я сам. А то еще рассыплешь…

Не выпуская пакетика из левой руки, правой он достал из кармана рубахи папиросу, дунул в нее, выстреливая табачное содержимое и уцепившись зубами за кончик картонного мундштука, потянул бумажную гильзу к себе. Оторвал лишнее, затем придал папиросине нужную форму. На то, чтобы забить косяк, ему понадобилось не больше двух вдохов. Пустой пакетик полетел под лавку.

— Ну вот, — изрек Макс, закручивая папиросный кончик, — совсем другое дело.

— Ловко у тебя получается, — отозвался Плотник. — Прямо как пылесос.

— А то! — Макс щелкнул зажигалкой. — Опыт — сын ошибок трудных… Покури с мое, не так научишься.

Он глубоко затянулся и передал папиросу Юрию Алексеевичу. Трава была высший сорт. Он сам покупал ее еще во вторник, а уж в траве-то Юрий Алексеевич толк знал. По большому счету, из всей наркоты это было единственное, что его еще чему-то учило. Все остальное давно превратилось в болезненное, утратившее свой первоначальный смысл пристрастие.

Дым наполнял легкие, приятно обжигая горло. Тело тут же отозвалось бурей самых положительных переживаний. От горла к ногам, а затем по спине и к затылку пробежал легкий холодок. В мозгу что-то зашевелилось. Серый в предрассветных сумерках, кустарник напротив начал восприниматься пульсирующими вспышками. Неожиданный подарок перед настоящей дозой тело восприняло если и не с радостью, то весьма благосклонно. Трава была то что надо!

Юрий Алексеевич, передав папиросу Максу, некоторое время удерживал дым внутри себя, а затем потихоньку, тоненькой струйкой выпустил его наружу. Не успевшие внедриться в кровь канабиноловые молекулы растворились в весеннем воздухе. «Пускай и природа оттянется, — подумал он с благоговением. — У нее берем, ей и вернуть должны…»

— Да-а-а… — протянул Макс, — воистину понтовая дурь.

Они добили косяк, встали и продолжили движение к цели. Теперь это движение воспринималось совершенно иначе. Не было прежней озабоченности, не было (…снежок…) фанатической одержимости «достать и вмазаться». Они просто шли к цели, шли навстречу рассвету, а увенчается их миссия успехом или нет, стало не так существенно. Из чего-то внешнего и отстраненного окружающий мир превратился в нечто благостное, наделенное личностными качествами.

— Знал я одного человека, — заговорил Макс, — который попал в аварию и ослеп…

Его слова беспрепятственно доходили до сознания Юрия Алексеевича, но в самом сознании обретали какой-то иной, не присущий им изначально оттенок.

— Так вот, поначалу случившееся напрочь выбило его из колеи. Обычный жизненный уклад, работа, все то, чем и ради чего он жил, все пошло прахом. Он уже совсем было отчаялся, запил, но неожиданно понял, что нет на свете такого зла, которое нельзя обратить себе во благо. Так устроена жизнь. Любая неприятность обязательно несет в себе крупицу чего-то положительного. Казалось бы, что может быть положительного в том, что человек ослеп? А вот поди ж ты!

Макс выдержал эффектную паузу. Подразумевалось, что Юрий Алексеевич должен задать вопрос, но, поскольку вопроса не последовало, Макс продолжил:

— Еще до аварии этот мужик увлекался оккультизмом. Эзотерика, магия… всё такое. Знал массу интереснейших практик, до приведения которых в жизнь все как-то не доходили руки. И вот теперь момент настал. Он начал интенсивно заниматься и уже через два с половиной года настолько развил свои эфирное и астральное тела, что мог видеть, не прибегая к помощи физического зрения. Только вообрази себе, слепец, который читает газеты и смотрит телевизор!

Макс рассмеялся, очевидно, ожидая со стороны слушателя какую-то бурную реакцию на свой рассказ.

— Слушай, — спокойно поинтересовался Плотник, — а много ты их еще знаешь?

— Кого «их»? — опешил Макс.

— Ну, всех этих необычных людей. Сталкеров с двойной личностью, слепых ясновидящих…

— Какая разница, — отмахнулся Макс. — Не хочешь верить, не надо. В конце концов, совсем неважно, рассказываю я правду или сочиняю…

— Притчи, — язвительно вставил Плотник.

— Или сочиняю занимательные истории. Все это могло происходить в действительности, а значит, правда. Главное, чтобы собеседник понял, что именно я ему хотел сказать.

— Я понял, понял, — успокоил его Юрий Алексеевич, — ты не переживай. Все нормально.

— А я и не переживаю, — вздохнул Макс. И, подумав, добавил: — Может быть, я и есть тот самый слепой мужик. Откуда ты знаешь?..

* * *

На Базисной их снова ждало разочарование. Две из трех точек были пустыми, а третья и того хуже — закрылась. Банчившую там вот уже почти три месяца тетю Нину взяли-таки наконец за жабры.

— А у нее бы точно что-нибудь было, — сокрушался Макс. — Не героин, так хоть «винтом» подмогла бы.

— Да на хрен мне твой «винт», — обозлился Плотник, — даром этой параши не надо!

— Дурачок, «винт» это самое то! — промурлыкал Макс. — Героин затупляет, а с «винта» так начинает переть, что о-го-го!.. — Он выразительно потряс в воздухе кулаком. — Я, если хочешь знать, благодаря «винту» обрел такую ясность, которую никакая другая шняга в жизни не даст! Можешь мне верить, я в этом бизнесе давно кручусь.

— Что ты мне впариваешь?! — взвился Плотник. — Я на «винте» почти полгода торчал. Под конец нормальный дозняк за полтора кубика перевалил, понял?!

— А вот это зря. С «винтиком» нужно ласково, больше кубика ни-ни. Поднимешь планку, назад уже не вернешься. А будешь ставиться полторашкой или двушкой, вообще долго не протянешь. Эх ты, дурында. Всему вас учить надо.

— Не в этом дело, — отмахнулся Юрий Алексеевич.

Он вытряс из пачки последнюю сигарету, поморщился и, скомкав пустую пачку, швырнул ее на асфальт.

— А в чем? — наезжал на него Макс. — В чем, если не в этом?!

— Заряд кончился, — ответил Плотник, делая глубокие затяжки, — исчерпал себя «винт». Полностью исчерпал.

— Что значит исчерпал?

— А то и значит. Все, что было можно, он мне дал. Большему я у него научиться все равно не смог бы. Крепче подсел бы на эту заразу, угробил бы вконец здоровье, а научиться, так ничему бы новому и не научился. Ясно теперь?

Некоторое время Макс задумчиво молчал. Похоже, слова Плотника произвели на него определенный эффект. Он даже причмокнул губами и помотал башкой. Не ожидал, мол, от тебя такого, не ожидал.

— Сильно сказано, — признался он. — Если честно, то я думал, что круче меня в этой области никто не шарит.

— Ага, все в говне, а ты в белом фраке, — напомнил Юрий Алексеевич недавний разговор.

— Ладно, расслабься, — улыбнулся Макс. — Ты лучше скажи, что имел в виду под этим «научил».

Несколько секунд Юрий Алексеевич собирался с мыслями, решая, говорить или не говорить.

— Лично меня «винт» научил безмолвию, — произнес он, решившись. — Я научился оставаться спокойным в любой ситуации, что бы ни происходило. Однажды я застрял в аэропорту. Был туман, и вылет задерживали. Сначала на час. Потом еще на час. Потом на два часа… В общем, я проторчал в аэропорту трое суток. Трудно передать словами, что эти трое суток для меня значили. Я метался по павильону, я выскакивал на улицу, мною овладевала такая ярость, что, дай мне кто-нибудь повод и я наверняка мог бы убить человека. Больше всего в сложившейся ситуации раздражало собственное бессилие. Вылет откладывали снова и снова, как долго это продлится — никто не знал, но самое досадное, я ничего не мог с этим поделать!

Он глубоко затянулся и щелчком выстрелил окурок в сторону.

— А какое отношение… — начал было Макс.

— Погоди! — остановил его Плотник. — Если в подобной ситуации я окажусь снова, я просто сяду и буду спокойно ждать. Час, сутки, неделю… неважно! «Винт» научил меня терпению.

— И всё-о? — разочарованно протянул Макс.

— Конечно нет. Это так, одна вещь из множества, которым я у него научился. Сюда же можно отнести умение наблюдать и видеть. Замечать в вещах и явлениях то, чего раньше не замечал. Сюда можно отнести умение преодолевать страх неизбежного. Но самое главное, он помог мне научиться останавливать поток мыслей. Это самое большое мое достижение. Теперь я могу выключать мысль по собственной воле. Раз!.. И непрестанно текущий в голове разговор с самим собой прекратился. Исчезает мысль, исчезают слова… Сознание становится чистым.

— Сильно! — чуть ли не с восхищением повторил Макс. — У меня отношения с «винтом» гораздо более тривиальные.

— Ну вот, — вздохнул Плотник, — а потом все кончилось. Все свои «винтовые» состояния я мог вызывать без перевитина. Нового ничего не происходило, а доза стала увеличиваться. Тогда я понял, что «винт» дал мне все что мог. Больше он меня не интересует. Хочешь вмазаться, могу спонсировать. А сам не буду.

— Так, так, так, — Макс пришел в какое-то экзальтированное состояние, — ну, а какие взаимоотношения у тебя с Травой?

Предложение Юрия Алексеевича о том, чтобы вмазаться «винтом», он пропустил мимо ушей.

— Трава учит меня расщеплять Мир на плоскости и линии, — сообщил Плотник. — Благодаря траве я открываю для себя множество «параллельных» миров. Помнишь, как в рассказе у Хлюпова?

Он наморщил лоб, вспоминая.

— «…Взять, к примеру, вот эту улицу. На первый взгляд, ничего особенного, улица как улица. Но это только на первый взгляд. Стоит присмотреться внимательно, и тогда начнешь замечать, как… Грязный и унылый мир бродяг прекрасно сосуществует здесь, бок о бок с миром уличных торговцев или сверкающим миром"новых русских". Разочарование, боль, предательство могут невероятнейшим образом накладываться на радость, веселье или восторженное чувство первой любви. А мир глазами ребенка. А мир человека, открывшего для себя прелесть алкогольного опьянения, а мир профессионального киллера… И все это — одна и та же улица; одни и те же предметы; одно и то же пространство в одном и том же временном измерении!..» Я специально выучил этот кусок наизусть.

— Не читал, — признался Макс и добавил: — Хотя с Хлюповым был знаком лично.

Он захихикал.

— Что, серьезно? — оживился Юрий Алексеевич.

— Серьезно. Уж от чего, а от травки этот хмырь никогда не отказывался. Ладно, — Макс возбужденно почесал подбородок, — а что с героином? Чему Он тебя учит?

— Он? — переспросил Юрий Алексеевич. — Не знаю… Пока ничему.

— Как так? — удивился Макс.

— А вот так. Ну… может, когда засыпаешь на передозе, учишься контролировать встающие перед глазами картинки. Хотя…

— Это как с мака! — ввернул Макс.

— В общем, ничему (…снежок…) этот гребаный героин не учит!

— А чего ж ты тогда торчишь-то?

— Вот бы знать, — ответил Плотник и досадливо сплюнул себе под ноги.

Когда совсем рассвело, они вернулись к дому Макса, сделав по городу довольно значительный крюк. Героина так и не достали. Похоже, в городе начинался мертвый сезон. Случается такое время от времени. То ли поставка порошка задерживается, то ли еще что, но белого «говна» в эти периоды могут достать только избранные. И пока не начнется оживление, простому смертному лучше не рыпаться. Хочешь, на маке перекантовывайся, а не хочешь — переламывайся на димедроле или «релашке». Лучшего тебе, один хрен, не светит.

«Впрочем, — подумал Юрий Алексеевич, — может быть, наш сегодняшний облом ничего такого еще и не значит. Ну не достали, ну обломались, что с того? Ночью достать вообще дело сложное. Вот если и завтра (вернее, уже сегодня) нигде ничего не будет, тогда да. Тогда, как говорится, тушите свет…»

Тело отреагировало на подобный прогноз весьма болезненно. По спине снова пробежал холодок, а на лбу выступили капельки пота. Во рту пересохло, и на душе от всего этого стало так тоскливо, что… Ну, словом, тоскливее некуда.

— Что, — участливо поинтересовался Макс, — мандражит?

Они сидели на бетонных ступенях Максова подъезда. Юрий Алексеевич повернулся к нему, чтобы ответить на издевательскую реплику, но с удивлением обнаружил, что Макс и не думает издеваться. Глаза его излучали неподдельное сочувствие.

— Мандражит не то слово, — отозвался Плотник. — Что-то совсем я в последнее время расклеился. Никогда такого раньше не было.

— Все когда-то происходит впервые.

— Да пошел ты! — вспыхнул было Плотник, но сделал над собой усилие и спокойно добавил: — Ладно, давай прощаться.

Он поднялся на ноги.

— Извини, что зря оторвал тебя от твоих девочек на целую ночь. Думал, у нас что-нибудь выгорит.

— Постой, — сказал Макс, не обращая внимания на протянутую ему руку, — присядь еще на пару минут. Все равно тебе теперь спешить некуда.

Юрий Алексеевич равнодушно опустился на место.

— Что еще? — пробормотал он, позевывая.

— У тебя баян с собой?

— Баян?! — подскочил Плотник. — С собой, а что?

Озноб и апатия слетели с него, как железная крышечка с бутылки «кока-колы». Тело, почувствовавшее, куда дует ветер, но еще окончательно не поверившее в такую удачу, затрепетало в припадке вожделенного ожидания.

— Целых три, — ответил Плотник, судорожно выковыривая из кармана шприцы в шуршащих целлофановых упаковках, — двушки. Иглы импортные. Острые и не забиваются. У меня дома таких целая сумка лежит. Специально запасся, как попробовал. А в аптеках сейчас…

— Да помолчи ты! — рыкнул Макс, останавливая льющийся на него поток словесного поноса. — Есть у меня одна соточка. Берег на черный день, но…

Юрий Алексеевич слушал его, затаив дыхание.

— В общем, сиди здесь. Я сейчас до хаты поднимусь, а заодно и воды вынесу.

— А-а… ставиться-то на улице, что ли, будем?

— У меня сейчас Анька со Светкой! — раздраженно напомнил Макс. — Обидятся девчонки, чего их зря затравливать.

— Ладно, ладно. Понял. Только давай скорее.

— Скорее… — передразнил Макс, удаляясь в полумрак подъезда. — Что бы ты вообще без меня делал?

— Пропал бы, — искренне признался Плотник.

«Ну Макс, ну сукин сын! — подумал он, когда остался один. — Это ж надо, всю ночь на затраве бегали, а у него, оказывается, целая сотка лежала. Вот засранец. Вот уж воистину засранец!» Тело его охватила дрожь. Тело пришло в такое возбуждение, что Юрий Алексеевич даже испугался. Сколько раз он переживал подобное возбуждение, когда после долгих поисков находишь наконец то, что надо, но никогда это возбуждение не овладевало им с такой силой.

— Черт! — вслух выругался он, тщетно силясь унять ненавистную дрожь.

— А при чем здесь нечистый? — раздался за его спиной голос.

Макс присел на ступеньку рядом с Плотником, словно фокусник, извлек из воздуха маленький бумажный квадратик и, поставив пенициллинку с водой на бетон у своих ног, приказал:

— Давай телеги.

— Ты что, — удивился Юрий Алексеевич, — прямо здесь собрался?!. Может, хотя бы в сторонку отойдем?

— Да кому ты тут, на хрен, нужен, в пять-то утра? — спокойно отозвался Макс. — Давай, давай. Не тяни резину.

Юрий Алексеевич передал шприцы, дико озираясь при этом по сторонам.

— Не верти башкой, — проворчал Макс, выколупывая машинку из целлофана. — Все уже к нам настолько привыкли, что всем на нас давно насрать… Тем более в пять утра…

Он выдернул из шприца поршень, зажал его в зубах и осторожно засыпал в машинку белый кристаллический порошок. Долго стряхивал с бумаги микроскопические пылинки, затем вогнал поршень на место, облизал бумажку и только после этого бросил ее на землю. Макс, держа шприц на уровне глаз, пощелкал по нему пальцем, после чего аккуратно поднял стоявшую у его ног склянку и, сняв с иглы пластмассовый колпачок (опять же зубами), набрал в шприц два миллилитра воды. Надел колпачок, снял иголку. Отдал ее Плотнику, а сам принялся что было сил трясти шприц, предварительно заткнув иголочное отверстие большим пальцем.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

5

…давно на снежок подсел?.. — очевидно, речь идет о героине.

Героин: — «…производное морфина, белый кристаллический порошок горького вкуса. Применяется как болеутоляющее, при кашле».

(Энциклопедический словарь, М., 1953 г.)

Из выступления А. Тагеса, (Тагес цитирует фрагмент из Jacqves Brosse «La Magie Des Plantes», Albin Michel, Paris, 1990): «…В 1803 году французскому химику Дерсону действием щелочи на опий удалось выделить новый алкалоид, который из-за своих специфических свойств впоследствии получает название"морфий"(по имени греческого бога сновидений Морфея). Как затем стало известно, частое употребления морфия вызывает болезненное пристрастие к препарату. В последние годы XIX века морфинизм получает на Западе широкое распространение. Именно в это время химикам удалось синтезировать дериват морфия, медицинские свойства которого были еще более сильными. Данное вещество назвали"героином"(очевидно, в виду имелось очень активное — героическое — действие наркотика). Далее было обнаружено, что предлагаемый морфинистам героин избавлял их от порочного пристрастия к морфию. Однако момент триумфа оказался кратковременным. Все, чего удалось достигнуть, сводилось к замене одной формы наркомании другой, гораздо более тяжелой… Героин, и в этом самая очевидная причина успеха его опустошительного воздействия, очень хорошо соответствует скрытым, но непреодолимым, завуалированным внешним оформлением потребностям индивида, рожденного нашим обществом: беспредельная алчность, любовь к сильным ощущениям, неустрашимая и в конечном счете удовлетворяемая жажда уничтожения…»

(г. Саис, бар «Бульдог». 13 августа 1993 г.)

6

…«свеча из жиров заменяла мне солнце»… — строка из песни:

Я жил, окруженный коробкой из бревен,

И мерил пространство шагами спокойно

Иль просто лежал в состоянии сонном,

Изрядно приближенном к анабиозу.

Был чужд моему микроклимату ветер,

Свеча из жиров заменяла мне солнце,

При свете которой чертил на полу я

Ущербные образы гаснущих мыслей.

Я так бы и сгинул, пропал бы безвестно,

Во мху и пыли растворился б однажды,

Но кто-то готовил судьбу мне иную,

Негаданно вдруг ниспослав озаренье.

Сквозь толстые стены я видел деревья,

Бредущие мерно куда-то налево,

Они опирались о землю корнями,

Без прочих усилий держась вертикально.

Знамение это, решил я лениво,

Реальностей мира призывы к подъему.

Тотчас ощутил безотчетную силу

И жажду великих деяний почуял.

И дрогнули стены, посыпалась известь,

Жилище мое развалилось со стоном…

И, взявши большую лопату под мышку,

Я вдаль устремился по сопкам зеленым.

(НОМ, альбом «Супердиск». 1992 г., песня «Верлибры».)

Что Юрий Алексеевич подразумевал, вклинив данную фразу в контекст своей мысленной конструкции, никому, кроме него самого, не известно.