Божья коровка. Книга 2

Анатолий Дроздов, 2023

Анатолий Фёдорович Дроздов – известный писатель-фантаст, работающий в разных жанрах. Представляем роман «Божья коровка», написанный в смешанном жанре «попаданчества» и альтернативной истории. Смерть ещё не конец. А для героя книги – это не просто начало новой жизни, но и возможность изменить жизнь другого человека, перевернув её полностью. Погибнув в наше время, герой оказывается в 1967 году, в Советском Союзе, в теле умственно отсталого юноши по имени Борис Коровка. Опекуны давно прибрали к рукам его имущество и полагающиеся от государства деньги, а сам парень не имеет никаких шансов на достойную жизнь. Однако теперь всё поменяется, ведь внутри него человек с умом, образованием, а главное, жизненным опытом и знанием истории. Борису чудесным образом отменяют диагноз, он идёт служить в элитные в ту пору погранвойска, а там, как знать, возможно, герою удастся изменить судьбу не только одного человека, но и целой страны. Во второй книге Коровка увольняется в запас, получив во время службы звание Героя Советского Союза. Вскоре он обретает известность как художник, музыкант, певец. Казалось бы, живи и наслаждайся, но знание о дальнейшей судьбе страны не даёт Борису покоя. Может ли песчинка постараться изменить ход истории, или лучше остаться в стороне и просто наблюдать за происходящим, обеспечив себе комфортные условия существования? Подробности – в книге.

2

Вадим был зол — да что там говорить, просто исходил дерьмом от ярости. Поход к девкам не удался, хотя Витька уверял в обратном.

— Телки молодые, глупые, нам легко дадут, — уверял приятеля. — Пэтэушницы — они распутные. Нужно только хорошенько угостить. Выпьем, потанцуем, а потом — по комнатам. Нам никто не помешает — предки на работе, дом в моем распоряжении. Жарь девок, сколько хочешь! — Витька хохотнул. — Раком, боком, стоя, лежа. В доме два дивана, и они по разным комнатам.

И Вадим купился. Гормональный шторм, терзавший его тело, требовал разрядки. Он спасался рукоблудием, и оно частично помогало, но хотелось, чтоб по-настоящему. Лечь на женское, горячее, оказаться внутри него, а затем неистово толкать туда-сюда, ощущая неземное наслаждение. О таком Вадим мечтал давно. В свои двадцать лет он ни разу не был с женщиной. Среди однокурсниц в вузе давалок не водилось, а найдись такая, ее бы мигом исключили. За моралью в вузе наблюдали строго — члены партии и комсомольцы, кураторы групп и коменданты общежитий. Девушки Вадиму глазки строили, конечно, только их интересовал законный брак. Он жених завидный — минчанин с квартирой и влиятельным отцом. Папа у Вадима — секретарь горкома партии. Пусть не первый, но начальник, и невестку не обидит. Выбьет ей распределение в столице, заодно пропишет на своих просторных метрах. И с квартирой молодым потом поможет.

Сам Вадим все это понимал, потому таких девчонок сторонился. Ему рано сочетаться с кем-то браком, и родители не согласятся. Мать ему однажды заявила:

— Приведешь к нам лярву из провинции — я тебя самого из дома выпишу. Отбывать распределение в деревне будешь — там учителя нужны. В Хойникском районе или в Малорите.^[10] Отцу скажу, чтобы так устроил — он мне не откажет.

Это было правдой, и Вадим поверил. Папа был начальником на работе, в доме заправляла мать. Должность у нее была невеликой — Кира Тимофеевна возглавляла детский сад, но зато она была минчанкой по рождению, а отец приехал в Минск учиться из деревни. Здесь окончил институт, здесь и встретил свою Киру. Она жила в частном доме, где ее родители и прописали будущего зятя, благо в частном секторе, в отличие от квартир, никаких ограничений не имелось. Это помогло отцу Вадима закрепиться в Минске. Кира настояла, чтобы муж оставил мысли об учительской карьере, занялся партийной, Константин супруге подчинился. В институте проявил себя активным комсомольцем и сумел пробиться в члены партии. Получив диплом, стал инструктором райкома комсомола, а со временем — его секретарем. Пусть не первым, но зато начальником. Там его заметили. Перспективного, активного коммуниста пригласили на партийную работу. Начинать пришлось опять инструктором, но Константина это не смутило — он попал в номенклатурную обойму. Из нее уже не выпадают — даже если провинишься. В худшем случае понизят, отправив в профсоюзы или на советскую работу — разумеется, начальником.

Этого, однако, с Григоровичем-старшим не случилось — он работал добросовестно. Скрупулезно выполнял порученное дело, был преданным начальству — не подсиживал его, не лез в интриги. Это оценили. Константин стал начальником отдела, а потом — и секретарем горкома партии, что сказалось на благосостоянии семьи. Из полуторки она перебралась в квартиру в центре Минска. Три большие комнаты, паркет, потолки в три метра высотой. Импортная мебель — ее Кира Тимофеевна выбирала лично. Денег у семьи имелось не сказать, чтоб много, но для номенклатуры многое доступно по весьма щадящим ценам — например, продукты. В специальном ателье шьют отличную одежду, и весьма недорого. Для партийного начальства фасоны однотипные — выделяться им нельзя, а вот их супруги могут не стесняться, чем заведующая детским садом активно пользовалась, пробуждая приступы зависти у подчиненных.

Вадим рос в довольстве. У него имелось то, о чем сверстники мечтали. Своя комната в квартире с телевизором и радиолой. Импортная обувь и одежда. Спортивный велосипед «Спутник», а в шестнадцать лет он получил в подарок мотороллер — не какой-то тульский или вятский, а чехословацкую «Чезету», на которой гордо рассекал по городу. К окончанию университета отец обещал подарить ему автомобиль — разумеется, если сын не доставит огорчений. И модель озвучил — «Москвич-412». Его только-только стали выпускать, и автомобиль-красавец с мощным двигателем был мечтой советских граждан. А еще в Тольятти строился завод, и с его конвейера в будущем году потекут в народ бывшие «фиаты» под советской маркой. Может быть, один из них достанется Вадиму. Потому он был примерным сыном и во всем слушался родителей.

Но гормоны в теле бушевали, и Вадим не мог с их зовом справиться. Рассказал об этом Витьке, и приятель предложил помочь:

— Ерунда, — сказал Вадиму. — Баб, готовых дать, полно. У меня таких знакомых много. Я организую.

И Вадим поверил. Витька был из сельских, жил в Зеленом Луге — умирающей деревне на окраине столицы. Город подступил к ней очень близко и грозил снести в ближайшем будущем. А в деревне, как считал Вадим, отношения девчонок и парней более свободны, чем у них в университете. Витька был его клевретом, как сказали бы когда-то. Эту роль себе он выбрал добровольно. Как прилип к Вадиму с первых дней учебы, так уже не отставал. Выполнял любое поручение, взялся и за это. Попросил лишь выдать денег на застолье, и Вадим не поскупился.

Он приехал на трамвае до конечной станции «Зеленый Луг». Прогулялся по типично сельской улице без единого клочка асфальта под переливы собачьего лая из каждого двора.

В избе у Витьки пахло кислым — солениями, наверно. Не важно. Главное — обещанные девушки там уже присутствовали и хлопали глазами, рассматривая студента.

Поначалу шло как должно. Не сказать, чтоб Вадима впечатлили сельские фемины. Невысокие и коротконогие девчонки выглядели простовато. Но зато молоденькие, с аппетитными выпуклостями спереди и сзади. Звали их Нина и Раиса. Познакомились, расселись за столом. Витька скоренько разлил спиртное по стаканам: девушкам — вино, а себе с Вадимом водку. Выпили и закусили, завели застольный разговор. Девушки казались недалекими — говорили, мешая русские и белорусские слова. Сообщили: учатся на швей. О приятелях они немного знали — Витька постарался, в их глазах читалось восхищение. Быть в кампании студентов, да еще университета… И Вадим решил, что дело на мази.

Когда все перекусили, Витька перебрал пластинки и поставил танцевальную мелодию — медленную, разумеется. Пригласил Раису, а Нину, незаметно подмигнув, предложил приятелю. Вадиму было все равно: не жениться ведь на девке. В танце он прижался к Нине потеснее, ощутив, как пробуждается желание. И она не возражала, наперев на кавалера мягкой грудью. Так и танцевали. Вдохновленный обещающим началом, Витька предложил всем снова выпить, и компания расселась за столом, где прикончила вино и водку. У Вадима зашумело в голове. Положив ладонь на бедро девчонки под подолом сарафана, он стал гладить бархатную кожу. Нина словно не заметила. Он повел рукою выше и коснулся ткани трусиков. Никакого возражения. Вадима охватило вожделение, член в штанах напрягся, затвердев до состояния кости. Он поднял глаза на Витьку. Тот мгновенно все просек.

— Мне Раисой нужно пошептаться, — подмигнул приятель и поднялся. — Вы тут не скучайте. Раечка, идем!

Когда оба скрылись за дверями, Вадим облапил Нину и неловко чмокнул ее в губы. Девушка ответила, и с минуту они жарко целовались. А затем он встал и сдернул ее стула.

— Ну, идем! — потащил ее к дивану.

— Не пойду! — Нина стала вырываться. — Не хочу.

— Что ты из себя строишь? — прохрипел Вадим. Вожделение затмило ему разум. — Быстро! — он схватил ее за руку.

— Помогите! — закричала вдруг девчонка.

На ее истошный вопль из соседней комнаты выскочили Витька и Раиса. Сарафан последней находился в беспорядке, и она его поспешно поправляла.

— Вы чаго тут лямантуете? — начала Раиса.

— Причапився, — Нина указала на Вадима. — Больно так схапив. Синяки, наверно, будуть, — потрясла она вырванной у него рукой.

— Што ж вы гэтак? — укорила Рая. — Витя мне казав: вы культурные студенты. Девушек не треба обижать. Сорам^[11] вам!

На Вадима накатило. То, чего он так желал, похоже, не случилось, продолжения, скорей всего, не будет. Да еще какая-то деревня будет его упрекать?

— Будешь мне мораль читать? — он шагнул к Раисе и отвесил ей пощечину. — Мокрощелка пэтэушная!

Девушка негромко вскрикнула, а затем, схватив подругу за руку, потащила ее к двери. У порога обернулась.

— Участковому пожалуюсь! — заявила со злостью в голосе. — Ён саставе протокол, и цябе посадят на 15 суток. Будешь улицы мести!

Дверь захлопнулась.

— Надо уходить, — подошел к Вадиму Витька. — Райка — девка вредная, участковому, как обещала, настучит. Будут неприятности. Зря ты ее бил.

— А чего она меня учить морали вздумала? — окрысился Вадим. — А вторая целку стала строить. До трусов долез — и слова не сказала. Целовалась, обжималась, а когда повел к дивану, начала вырываться. Я ей что — игрушка? Продинамила, зараза.

— Ты признался ей любви? — поинтересовался Витька. — Сообщил, что поразила прямо в сердце?

— Нет, — сказал Вадим и удивился. Говорить такое пэтэушнице?

— Без признания никто не даст, — просветил приятель. — Девкам нужно это слышать — от такого они просто тают. Вот тогда снимай с нее трусы.

— Я не думал…

— Ладно, — Витька вдруг засуетился. — Я сейчас немного приберу, после провожу тебя до остановки. Покури пока на улице.

Справился он быстро. Вскоре оба зашагали по деревне и свернули в переулок. Тот привел к нахоженной тропинке сквозь кусты. В отдалении маячили панельные дома. Двум студентам предстояло пересечь пустырь, выбраться на улицу Седых — ну, а там и остановка рядом.

— Участковому, когда придет, про тебя не расскажу, — утешал дорогой Витька. — Сообщу, что познакомились случайно — пили пиво за одним столом в стекляшке. Ты представился Вадимом, но не факт, что имя настоящее. А фамилии не знаю вовсе. Где искать и как? Он побурчит и отцепится. Мне-то что предъявит? Райку я не бил. Девка вредная, конечно, но на парня из своей деревни бочку зря катить не будет. Ей потом прохода не дадут.

Лучше бы Витька промолчал. Злость, притихшая немного, вспыхнула внутри Вадима с новой силой. Подогретая стаканом водки, она требовала выхода, и повод вдруг нашелся.

Миновав кусты, студенты вышли на пустырь. С правой стороны тропинки на расстеленном на травке покрывале загорал какой-то парень. Он уже, похоже, собирался уходить. Надев рубашку, он застегивал пуговицы на манжетах. На газетке перед ним лежали порезанные колбаса и хлеб. Рядом на траве стоял транзисторный приемник, из динамика которого лилась музыка. И Вадим узнал мелодию, под которую он с Ниной танцевал.

На глаза как будто накатила пелена. Подбежав поближе, он с размаху засадил ботинком по приемнику. Брызнула пластмасса, и транзистор замолчал.

— Ты чего творишь? — незнакомый парень подскочил и встал напротив. — Голова больная?

— Счас узнаешь! — осклабился Вадим и ударил его кулаком.

К его удивлению, удар пришелся мимо. А затем под ложечку как будто засадили гирей. Задохнувшись, он согнулся и рухнул на траву. Сзади что-то закричали, а потом вдруг рядом оказался Витька. Он хрипел, держась руками за живот. В отдалении раздалась трель свистка. Наконец, Вадим немного продышался и, кашляя, поднялся на ноги. То, что он увидел, вмиг прогнало хмель из головы.

Его с Витькой окружили люди: двое мужиков с красными повязками на рукавах, третий — в милицейской форме. На его погонах — маленькие звездочки, старший лейтенант. Позади мужчин маячили Раиса с Ниной. На Вадима все смотрели хмуро. Парень, сбивший его с ног, торопливо одевался.

— Что тут было? — спросил милиционер, когда тот закончил.

— Да вот этот… — кивнул парень на Вадима. — Подскочил и пнул ногой приемник. Расхерачил его в хлам. Когда сделал замечание, с кулаками на меня полез. Вот пришлось немного успокоить. Заодно и его дружка. Тоже бить меня пытался.

— Видел, — закивал милиционер. — Как раз вышли из кустов. Этот? — повернулся он к Раисе.

— Он, — сказала пэтэушница. — Бил меня и Нинку лапал.

— Ясно, — старший лейтенант кивнул дружинникам. — Взять обоих. Отведем в опорный пункт, там составим протокол.

— У меня отец… — пытался возразить Вадим, но старший лейтенант не дал закончить.

— Помолчи! — уронил строго. — В пункте скажешь, когда спросят. Вы, товарищ, — повернулся к парню, на которого Вадим напал, — соберите, что осталось от приемника, и возьмите все с собой. Будет как вещественное доказательство.

— Дядя Коля, — внезапно подал голос Витька. — Что нам будет?

— А статья, Витек, — хмыкнул старший лейтенант. — Двести первая^[12], часть первая. Или же вторая — как суд решит…

* * *

Не успел Пинчук переступить порог отдела внутренних дел, как его окликнул дежурный:

— Товарищ капитан! Начальник велел передать: как появитесь, немедленно к нему.

— Шимко? — уточнил инспектор дознания.

— Он, — подтвердил дежурный.

Пожав плечами, капитан направился к лестнице. Поднимаясь по ступеням, напряженно размышлял. Для чего начальник отдела внутренних дел приказал ему явиться, да еще с раннего утра? Никаких особых провинностей за собой Пинчук не числил. Есть проблемы со сроками по паре заявлений, но это ерунда — до конца недели разберется. В остальном все хорошо — ну, насколько это может быть у милиционера на хлопотной и невысокой должности. Тогда, спрашивается, зачем?

Так и не придя к какому-либо выводу, Пинчук вошел в приемную начальника отдела и поздоровался с секретаршей.

— У себя? — спросил у немолодой женщины.

— Да, — кивнула секретарша. — Заходите. Родион Степанович велел, чтобы сразу.

Вновь пожав плечами, капитан открыл обитую дерматином дверь и вошел в просторный кабинет.

— Здравия желаю, товарищ подполковник! — выпалил с порога. — Вызывали?

— Проходи, Пинчук! — кивнул начальник, поднимаясь из-за письменного стола, украшенного целой батареей телефонов — обычного, внутренней связи и прямого с УВД. Обогнув его, он вышел к подчиненному и пожал ему руку, чем привел того в недоумение. — Присаживайся, капитан. Разговор есть непростой.

Подполковник устроился за столом совещаний, примыкавшим к начальственному, заняв место как бы равное с капитаном. Тем самым подчеркнул: мы сейчас с тобой — коллеги, которым нужно решить сложную проблему сообща.

— Ознакомься.

Дознаватель взял из рук шефа несколько листков под скрепкой и погрузился в чтение. Спустя несколько минут удивленно глянул начальника.

— Участковый мог представить дело как мелкое хулиганство. Этому Григоровичу выписали бы сутки или даже штраф, смотря какое настроение у судьи.

— Но потерпевший написал в заявлении «прошу возбудить уголовное дело», — кивнул Шимко. — Так заявление и зарегистрировано.

— Григорович… — протянул Пинчук. — Знакомая фамилия.

— Сын секретаря столичного горкома, — подтвердил Шимко. — Мне вчера оттуда позвонили, а потом и сам отец приехал. Спать как раз ложился… — он вздохнул. — С ним отправились в отдел, где и отдал ему сына. Заодно второго выпустил, чтобы тот не обижался и болтать не начал. Константин Сергеевич просил меня тихонько все прикрыть. Понимаешь?

— Засада, — догадался капитан. — Для начала участковый пусть перепишет протокол — вот и все дела. Откажу в возбуждении уголовного дела. Спишем на административку.

— Упрямится, — сморщился начальник. — Говорил я с ним. И понять его, конечно, можно: неприятностей боится. Есть свидетели и потерпевший, тот пожаловаться может. Ведь приемник, что ему сломали, стоит 80 рублей. Повторю: меня просили, чтоб без шума. Так что и административки для задержанных нельзя. Потому что судья, выписав штраф, обязан отправить в вуз телегу. Григорович-младший учится в университете.

Из которого его не исключат из-за горкомовского папаши, прикинул капитан. Но телега из суда все равно доставит неприятности. Шимко решил заработать благодарность партийного секретаря, избавив от хлопот вчистую.

— Побывай у этого Коровки, побеседуй с ним душевно, — продолжал подполковник. — Григорович обещал купить ему другой транзистор. Готов хоть импортный «Грундиг» из комиссионного приобрести. Взамен пусть парень напишет заявление, что претензий к фигурантам не имеет — погорячился, мол, и просит их не привлекать.

— А девчонка? — капитан ткнул пальцем в протокол. — Та, которую ударил Григорович?

— С нею проще, — ответил подполковник. — Выпивала с фигурантами, обжимались, наверное. Пригрозить, что сообщим об этом в ПТУ, и она заткнется.

— Прокурорские не придерутся? — спросил Пинчук. — Когда будут отказной проверять?

— Будь спокоен, — хмыкнул подполковник. — С горкомом воевать не станут.

— Хорошо, — кивнул Пинчук.

— И еще: об этом не болтай, — подполковник помолчал. — Сделаешь, как надо — не забуду. Ты просил, чтоб дали комнату в семейном общежитии? С этим трудно, но тебе пойдем навстречу. Как уладишь дело, можешь заселяться.

— Спасибо! — капитан поднялся.

— Работай! — подполковник размашисто поставил визу на протоколе: «тов. Пинчук, к рассмотрению».

В кабинет, который дознаватель делил с напарником, уехавшим в отпуск, Пинчук только заглянул, чтобы позвонить заявителю. У того имелся телефон, да еще он оказался дома. Обещал дождаться Пинчука. Замечательно! Он напишет под диктовку заявление, а второе капитан возьмет у потерпевшей. Пригрозит, что сообщит о недостойном поведении в училище, и девчонка не откажет. Можно справиться за день. И тогда Пинчук получит то, о чем мечтал — комнату в семейном общежитии. За нее надо платить копейки по сравнению со съемной, где он обретается сейчас. Да и Ленка плешь проела: хочет завести детей. С этим у него проблема: семьям с маленьким ребенком комнаты в столице не сдают. Никому не нужно, чтоб его будили ночью плачем и чтоб ванную завесили пеленками…

Прижимая к груди дерматиновую папку, куда он спрятал стопочку бумаг по заявлению Коровки, капитан смотрел на проплывавшие за окном трамвая городские виды. Почему начальник доверился ему? Ответ нашелся почти что сразу: большинство офицеров райотдела — минчане. Кто живет с родителями, кто-то — и в своей квартире. А Пинчук перевелся в Минск из области, потому и мыкается по чужим углам. Оставалось получить квартиру в городе, но такое от начальника зависит. Вот проявит себя с лучшей стороны, а потом Шимко поручит что-то вновь. В их службе нередко возникают щекотливые вопросы. Если проблему не задавить на корню, возбуждается уголовное дело. Копия постановления о возбуждении идет прокурору. Расследование ведут следователи. Конечно, и они при необходимости могут черного бычка отмыть добела, но это уже будет их заслуга, не Шимко.

Если капитан решит вопрос, то начальник не обидит. Так пробиться можно высоко. Поддержка из горкома партии значит много. Услугу не забудут. Шимко со временем переведут в городское УВД, и он потащит Пинчука наверх. Или на более теплое место. Например — в дознание ГАИ. Там каждый второй материал щекотливый…

С такими мыслями капитан доехал до конечной остановки. Нужный ему дом оказался почти что рядом. Сверившись с табличкой над подъездом, капитан поднялся на второй этаж и позвонил в дверной звонок…

Спустя час он вышел из квартиры. Хлопнув дверью, Пинчук с трудом сдержался, чтобы в сердцах не послать по матушке Коровку. Или же на скотобойню, но постеснялся старушки, медленно поднимавшейся ему навстречу.

По пути на площадь Якуба Коласа, где располагался РОВД, Пинчук лихорадочно просчитывал варианты. Вот упрямый же гаденыш! Из-за него перспектива получения комнаты в семейном общежитии отодвинулась далеко. Или в никогда.

Что же делать? В принципе, есть вариант. Рискованный и сложный. Но чем черт не шутит?

Дальнейшее теперь зависело от решения Шимко. Кровь из носу нужно убедить. Шанс, который вдруг представился, упускать нельзя — вновь такой нескоро подвернется.

Подполковник был занят, пришлось немного подождать в приемной. Когда из кабинета вышли разгоряченные накачкой начальники угрозыска и ОБХСС, Пинчук скользнул в открывшуюся дверь. Шимко курил за письменным столом, пуская дым перед собой.

— Это ты… — сказал, заметив подчиненного. — Чего пришел?

— Есть разговор, товарищ подполковник, — по порученному вами делу.

— Присядь! — начальник указал на стул у приставного столика.

Пинчук последовал приказу. Папку положил перед собой.

— Говори!

— Был у потерпевшего. Заявление писать не хочет — отказался наотрез. Более того, угрожает жалобой в ЦК КПСС. Говорит: найду на вас управу, если вздумаете отмазать негодяев.

— Вот как? — Шимко вмял сигарету в пепельницу. — Что ты предлагаешь, капитан?

— Да закроем подлеца — и все дела.

— По какой статье?

— Той же двести первой, за хулиганку. Я поговорю со студентами. Сидеть они не захотят, поэтому покажут то, что нужно. Шли мирно к остановке, а этот в общественном месте разлегся на покрывале голым, распивал спиртное, ругался матом. Колбаска у него была нарезанной? Значит, ножик тоже был. Музыка у него орала, мешая отдыху советских граждан, проживающих в деревне.

— Общественное место? Там пустырь!

— Тропа есть, люди ходят, — Пинчук нисколько не смутился. — Ребята сделали ему замечание, он в ответ набросился на них с кулаками. Ударил каждого по паре раз. За нож схватился. Студенты в драку не полезли, убежали, а затем явились к нам и написали заявления. Негодяя мы нашли и привлекли к ответственности.

— Считаешь, что получится?

— Что тут сложного? — пожал плечами лейтенант. — Две очных ставки — и на Володарского^[13]. Голый в общественном месте — исключительный цинизм. В драку он полез в ответ на попытку граждан пресечь противоправные действия — особая дерзость. Вторая часть. Дела по двести первой расследовать несложно, следователь подмахнет — и в суд. А там злодей пусть говорит, что хочет. Да кто ж ему поверит, когда есть потерпевшие, к тому же не бомжи, а советские студенты? Статья до пяти лет, получит парочку как минимум. И пускай оттуда пишет жалобы. Зэки этим постоянно развлекаются — жизнь на зоне скучная.

— Протокол? — напомнил подполковник.

— Бумаги сделаю новые. Хлопну регистрационный штамп с тем же номером и датой.

— Суд… — задумчиво сказал Шимко. — Григорович попросил без шума.

— Его сын пойдет свидетелем, шума не случится. Более того, его похвалят. Комсомолец проявил принципиальность и пресек противоправные действия. Суд состоится при пустом зале. Коровка — сирота, родственников не имеет. Пришел из армии, на работу не устроился, готовится к поступлению в консерваторию.

— Музыкант?

— Играет на гитаре, — Пинчук махнул рукой. — На стене висела. В колонии ему это пригодится, — он улыбнулся. — Там поощряют самодеятельность.

— Хорошо, — кивнул начальник. — Занимайся.

— Но с одним условием, товарищ подполковник.

— Каким?

— Фигурант живет один в квартире. У него полуторка. У вас ведь есть связи в исполкоме? Как получит срок, пускай Коровку выпишут. Его государство другой жилплощадью обеспечит — на зоне. Я хочу, чтоб квартиру осужденного отдали мне.

— А не жирно будет, капитан? — сморщился Шимко. — Да отдельное жилье ждут лет десять! Ты здесь сколько служишь?

— Что ж… — Пинчук встал и отодвинул папку. — Придется возбуждать уголовное дело в отношении Григоровича.

Это было наглостью, что Пинчук прекрасно понимал. Рисковал, но был уверен, что никто другой в райотделе на такое не подпишется. Одно дело — отмазать от тюрьмы, а другое — состряпать обвинение. За такое живенько впаяют треху в плечи как с куста. Ну, а он… Кто не рискует, тот не пьет шампанского. Квартира того стоит.

— Успокойся, капитан, — сбавил обороты подполковник. — Ты должен понимать: вопрос жилья в отделе очень острый. Дашь тебе квартиру — обидишь очень многих. Станут жалобы писать.

— Так выделение проходит через исполком, — напомнил Пинчук, примостившись вновь на стуле. — Вы напишете туда письмо, о котором посторонним знать не обязательно. Ходатайство. А коллегам я скажу, что квартиру получил через жену.

— Хм! Пожалуй, можно, — согласился Шимко. — Вот что, позвоню я Григоровичу. Мы послушаем, чего он скажет.

Начальник райотдела снял трубку с аппарата…

Спустя пять минут Пинчук вышел из приемной, счастливо улыбаясь. Получилось! Григорович согласился. Капитан его прекрасно понимал. Никому не хочется, чтобы сын сидел в тюрьме. Исключили бы из комсомола, а затем — и из университета.

Конечно, секретарь горкома проблему бы решил — через прокуратуру или суд. Все же не убийство и не изнасилование. Так — мелкая шалость. Но политическая окраска налицо, и нельзя, чтобы Григорович, занимающий столь ответственную должность в горкоме, был замаран тем, что не уследил за единственным сыном. Партию нельзя компрометировать!

Только в этом случае ни Шимко, ни Пинчук не дождутся благодарности.

Ну, а так обстоятельства складывались лучшим образом. Скоро можно будет подбирать шторы для своей квартиры. Ленка это дело очень любит. Холостяцкая берлога глупого Коровки превратится в их уютное семейное гнездышко.

А ее пока еще хозяин сам же виноват — нужно было подписать бумагу. Пусть теперь пеняет на себя…

Примечания

10

Райцентры на границе Беларуси. Глухомань.

11

Сорам — стыд. «Стыдно вам!»

12

201-я статья Уголовного Кодекса БССР 1960 года — хулиганство.

13

То есть в следственный изолятор.