Репрессированный ещё до зачатия

Анатолий Никифорович Санжаровский, 2023

Роман «Репрессированный еще до зачатия» рассказывает о трудной судьбе семьи автора. Его родители в тридцатые годы отказались вступать в колхоз. За это их объявили кулаками, раскулачили и, репрессировав, сослали на лесоработы на Север, под Кандалакшу. Незаконная репрессия продолжалась 62 года. Причём сам будущий писатель за компанию с родителями был репрессирован ещё за четыре года до рождения. Уже с семи лет зарабатывал на хлеб. Перенёс 62 года незаконной репрессии. Это, пожалуй, единственный в мире случай, когда человек был репрессирован за четыре года до рождения, и репрессия длилась 62 года. В советское время книги писателя А. Санжаровского не выходили.Несмотря на противозаконные преследования советской власти на протяжении долгих, почти всех её лет, герои не сломались, достойно вынесли все тяготы своей жизни по Правде.

Перед дипломом

На преддипломный отпуск я приехал к маме в Нижнедевицк.

Я подсел к ней на койке в кухоньке. Мама ещё лежала.

— Ма! У Вас вон на окошке стоит цветок. Как его зовут?

— Кто звёздочкой, а кто дурочкой.

— Почему?

— А цветёт он всё время. Дурочки всегда цветут!

— Ма… Раньше я не замечал, что лежите Вы как-то странновато. Ноги не выше ль головы? Сидя лежите?

— Да почти…

— И чего так?

— Да сетка забастувала подо мной. Обленилась вся… Провисла чуть не до полу.

— Это исправимо.

В сарае я нашёл моток проволоки, схватил койку с боков. Сетка уже не так сильно провисала.

— А лучше и не треба, — сказала мама. — По науке в самый раз.

— Это ещё какая наука?

— У меня заниженное давление. И врачица подсоветовала на ночь шо-нэбудь класть под ноги, шоб они булы каплюшку повыше головы. Сетка раньче меня сообразила, провисла и ничо не трэба кидать под ноги.

— Гм… А Вы помните, как я в первом классе учил Вас грамоте?

— Я щэ трошки поучилась бы…

— Так будем учиться?

— Буду. Читать я хочу… Писать тебе письма сама хочу…

— Ну, — подал я ей газету, — почитайте заголовки покрупней.

Мама засмеялась и в испуге сжалась. Глянула ещё раз на газету, зарделась и отвернулась.

— Ну чего же Вы?

— Буквы я прочитаю… А как сложить их в слово? Не получается…Чудное слово у меня выходить и сказать стыдно. Було б мало буквив, я б сложила… А так… Они у меня не укладываются вместе…

— В одно слово?

— Ну да…

— Уложим! Вот пойду куплю букварь и будем учиться!

Я сбегал вниз, в центр села. В книжный магазин.

Букварей не было.

В грусти возвращаюсь.

И вижу: два чумазика барбарисничают у нас.

В кухоньке на столе наше сало, их четвертинка.

Мама старательно подживляет аликов:

— Йижьте сало! Шо ж вы даже не попробовали?

Питухи оказались вежливыми. Пригласили меня выпить с ними.

— Мне врачи не велят! — холодно буркнул я и прошёл в другую комнатку.

Политруки^[57] тут же и убрались.

— Ма! Это что за пиянисты были?

— Та я откуда знаю? Прости люды… Шли мимо, стучат в окно: «Не найдётся ли пустого стаканчика?» Я и кажу: «Та шо ж вы навстоячки да на улице? Заходьте у хату».

— Молодцы!

— Та хай выпьють! Шо мне стола жалко? Сала подала…

— Доброта хороша. Да не к алкашам!.. Ну да ладно. Проехали… Забыли… В книжном нет букварей. Но учиться мы всё равно будем!

— Будэмо, — подтвердила мама. — Читать я люблю. Як две-три буквы — учитаю слово. А як нацеплялась их цила шайка — я сразу и не скажу слово. Если перечитаю по одной буквушке… Цэ довго…

— Словом, надо учиться. Когда начнём?

— Тилько не зараз. Зараз холодно. И я ничо не запомню. Та и зараз некогда. Вот посадим картошку… Будэ тепло… Вот тоди и засядэмо мы с Толенькой за учёбищу… Та я, сынок, и сама занимаюсь. Я тоби зараз покажу, шо я за зиму написала…

Из ящичка в столе она достала измятый листок и подала мне:

— Сама писала. Безо всякой чужой всепомощи. Особо я люблю писать слово часнок…

Чеснок — шесть ног…

25 марта 1966.

Примечания

57

Политрук — пьяница.