Единственный шанс

Анатолий Полянский

Борьба с контрреволюционерами после недавно закончившейся Гражданской войны, битва за освобождение Севастополя от фашистов, схватка за остров Кунашир, поиск военных преступников в Советской зоне Германии – в разных событиях приходится участвовать героям опубликованных в этой книге произведений. Но все они стараются защитить родную страну, ибо так только и приходит победа, до которой удается дожить далеко не всем… Повести мастера отечественной остросюжетной литературы, удостоенного за свое творчество многих литературных премий.

Пока бьется сердце

Гвозди б делать из этих людей:

Крепче б не было в мире гвоздей.

Н. Тихонов

Над городом висел удушливый, пропахший пороховой гарью дым. В порту дымились склады и причальные строения. Багровые отблески пожарищ на Корабельной стороне зловеще освещали Графскую пристань. В улицах стоял смрад, круто замешанный на черных хлопьях все той же гари и бурой пыли разбитого кирпича.

Лежа в окопчике, Иван Дубинин вжимался в осклизлые и тем не менее спасительные скосы земли. В груди теснило от раскаленного воздуха. Разрывы снарядов и мин корежили мостовую, взламывали тротуары, сносили ограды вокруг старинных особняков. Бомбовые удары сотрясали набережную, сметая останки зданий, где засели фашисты. Все дрожало, падало, рушилось. И Ивану казалось, что сама земля стонет и корчится в этом аду, называемом уличным боем.

Дубинин воевал уже не первый год, но в такое пекло, пожалуй, еще не попадал. Немцы сопротивлялись с небывалым ожесточением, не сдавая без боя ни одной улицы, ни одного дома. Это было неистовство обреченных, ярость фанатиков.

Шел май сорок четвертого. Двое суток уже продолжался штурм Севастополя нашими войсками, последнего оплота фашистов в Крыму. Гитлеровцы продолжали держать почти половину города и никак не хотели отступать. Дубинин, конечно, не знал, что воюющая здесь 17-я немецкая армия получила приказ самого фюрера, гласивший: «…Чтобы все оборонялись в полном смысле этого слова; чтобы никто не отходил и удерживал каждую траншею, каждую воронку, каждый окоп». Выполняя распоряжение Гитлера, немцы дрались яростно. И Иван это чувствовал. Он был не новичком на фронте и видел, что отступать фашистам, собственно, некуда: позади море, а оно давно блокировано нашим флотом. Враг прижат к берегу, окружен со всех сторон. Но сдаваться не намерен, хотя кольцо вокруг него все сильнее сжимается. Еще вчера бои шли на Сапун-горе в Инкерманской долине, на рубежах, как считали немецкие генералы, неприступных. А сегодня сражения идут уже у Мраморной горы. Наши войска заняли Английское кладбище, вышли к Северной бухте…

От окопа к окопу прокатилась приглушенная команда «подготовиться к атаке!». Дубинин поправил на поясе гранаты, привычно перехватил автомат. Выглянув поверх бруствера, мысленно прикинул, куда бежать, где сподручнее залечь, откатиться в сторону и снова вскочить. Только с помощью таких маленьких солдатских хитростей можно уцелеть под тем бешеным огнем, который сразу же по нему откроют. Иван привык подниматься в атаку среди первых. Тут все решает быстрота и внезапность. Надо рвануться вперед, увлекая за собою других, упреждая врага.

Команда «вперед!» выхватила бойцов из окопа. Стреляя на ходу, они рванули через площадь, на которой негде было укрыться от хлещущих из окон противоположных домов автоматных очередей. Упал, будто споткнувшись о невидимо препятствие, один солдат, второй. Но ничто уже не могло остановить лавину атакующих, неотвратимо надвигающуюся на вражеские позиции.

Краем глаза Дубинин увидел, что его нагоняет группа бойцов. Среди касок мелькнула бескозырка. «Наверняка Костя, — подумал Иван. — Больше некому». И тут же узнал собранную фигуру друга.

Тот мчался напрямик, перемахивая воронки, взлетая на холмики битого кирпича. На исхудавшем красном лице горел азарт боя.

«Вот же отчаюга! — мелькнула мысль. — “Чепчик” нацепил и прет напролом!» Дубинин любил Костю Висовина, никогда не унывающего, смелого до бесшабашности парня, влюбленного в море. Вопреки самому строгому распоряжению старшины, тот не желал расставаться ни с «морской душой», как именовалась у него тельняшка, ни с бескозыркой — гордым символом принадлежности к флоту.

Бригаду морской пехоты всего полтора месяца назад влили в состав их стрелковой дивизии и сразу же, чтобы не отличались от остальных, переодели личный состав в штатное обмундирование. Приказ надеть каску Костя воспринял как покушение на остатки его принадлежности к «великому морскому братству» Но делать было нечего: черная форма демаскировала бойцов, делая удобной мишенью для врага.

Добежав до полуразрушенного многоэтажного здания, Дубинин прижался к стене. Дом этот представлял собою странное зрелище. Расколотый надвое прямым попаданием бомбы, он чудом не развалился и зиял в сторону площади глазницами обожженных окон. В одно из них на первом этаже Иван и швырнул гранату. Выждав момент, пока она взорвалась, прыгнул внутрь здания. В помещении стояла густая едкая пыль. Толовая гарь ударила в нос. Возле покореженного станкового пулемета лежали вповалку три человека в черных мундирах. Дубинин перешагнул через трупы и бросился наверх по изрешеченной лестнице, похожей на мост, висящий между перекрытиями этажей.

— За мной! — гаркнул он.

Откуда-то с потолка, сквозь рваный пролом, ударила короткая автоматная очередь, прострочившая каменные ступени у самых ног.

— Поберегись, Дубинин! — донесся до него голос лейтенанта Земкова. — Зря не рискуй! Гранатами выкуривай гадов!

Он был, конечно, прав. Боезапасов у них теперь хватало. Не то, что в сорок втором, когда считали каждый патрон…

Стремительную, туго перепоясанную широким командирским ремнем фигуру Земкова, ворвавшегося в здание одним из первых, можно было увидеть то там, то здесь. Дубинин не просто уважал лейтенанта. Он преклонялся перед ним. У Земкова был богатый фронтовой опыт. Он имел ранение, несколько боевых наград. Побывал во многих сражениях и на севере, и в центре, а теперь вот попал на 4-й Украинский фронт в бригаду морской пехоты, хотя был человеком сугубо сухопутным.

— Давай пулемет сюда, Соценко! — крикнул Земков нетерпеливо. — Да поживее поворачивайся!

Взводный поторапливал солдата не зря. Высоченный, квадратный Соценко проворством не отличался. Он и ходил неторопливо, и высказывался не спеша, что вовсе не означало, что солдат ленив, как казалось некоторым. Дубинин знал: Сашка Соценко трудяга. Просто, прежде чем что-либо сделать, он должен основательно подумать. Зато уж взявшись за дело, выполнит его честно и основательно. Его надежность очень импонировала Ивану. Он готов был с Сашкой идти в разведку, знал: не подведет.

Неуклюже вскидывая ноги, Стоценко тяжело протопал по лестнице, изловчившись, пристроился с ручным пулеметом в проеме перекрытия, отделявшего второй этаж. «Дегтярев» в его крупных руках казался маленьким, однако заговорил в «полный голос». Не снимая пальца со спускового крючка, Сашка выпалил весь диск. И на втором этаже все смолкло.

— Тихо, як на кладбище! — прогудел он довольно. — Айда, хлопцы, доверху!

— Ты где ж это пулемет раздобыл, Сашко? — удивился Дубинин.

— Подобрал по пути. Ребята, шо его держали, уси, як один, полегли. А такой гарной машине не гоже без дела оставатись. Ты шо, никак недоволен?

Дубинин устало присел рядом с Сашкой на корточки.

— Скажешь тоже: недоволен. В ножки готов тебе поклониться. Ты, может, десятку ребят жизнь спас. Хороший пулеметчик из тебя получился…

Бой постепенно затихал. Где-то справа еще раздавались выстрелы. Но и они потрескивали все реже и реже. А перед ними была тишина. Ясно было одно: немцев выбили из ближайших строений. Бригада почти в полном составе вышла к Северной бухте. Над морем догорал багряный закат, окрасив волны в ярко-красный цвет. Постепенно яркость их блекла, как бы иссякнув, и на подрагивающей водяной глади бухты, словно отблески бушующей на земле войны, оставались лишь ржавые разводья. С щемящим чувством утраты прошедшего огневого дня Дубинин наблюдал, как они медленно стекали за горизонт. В голове лениво клубились давние воспоминания. И горечь понесенных утрат теснила сердце…

Летом сорок первого, чтобы не оставаться под быстро наступающими немцами, они уходили на восток в такой же пылающий над украинской степью огненно-багряный закат. Иван нес на руках Любочку, свою младшую дочку. На спине тащил узел с детской одеждой. Шагавшая рядом жена Аня, обвешанная котомками, держала за руку Кольку, спотыкавшегося от усталости. Но младшой не жаловался, хотя частенько чуть ли не падал. Он только плотнее прижимался к матери и со страхом всматривался в полыхающие вдали пожарища. От этих взглядов у Ивана сжималось сердце.

Поначалу никто из уходящих на восток не знал, что впереди немцы. Они были уже отрезаны от своих. И им еще долго придется скитаться по тылам врага, прежде чем выйдут из кольца окружения. У Дубинина было лишь одно желание: поскорее выбраться из этой паршивой ситуации, как-то пристроить семью — и на фронт. Он — бывалый солдат. Срочную отслужил на Дальнем Востоке, причем неплохо. Сам командующий Особой Краснознаменной вручил ему в Хабаровске при увольнении грамоту за меткую стрельбу на армейских соревнованиях. Это уж потом, в тридцать восьмом, поехал он с семьей в Донбасс. Рассчитывал заработать немного деньжат детишкам на одежку да на поправку хозяйства и вернуться на родную Орловщину. Так и Аленушке обещал. А она смеялась еще: скоро, мол, сказка сказывается… По ее и вышло. До самой войны в Донбассе прожили. Уходили оттуда уже под бомбежками…

Дубинин так задумался, погруженный в воспоминания, что вздрогнул, когда его окликнул Висовин. Тот подсел рядом, обнял за плечи и спросил:

— Что зажурился, братишка?

— Радоваться вроде нечему.

— Ну, как же? Фрица все-таки долбанули. Разве це не повод? Я в нашей армейской газетке читал: немцам, чтобы захватить Севастополь, понадобилось двести пятьдесят суток. А мы за два дня почти все возвернули. Да я, ежели хочешь, хоть сейчас «Яблочко» врежу!

— Рано, Костя, — отмахнулся Дубинин, морщась.

Моряк затих. Знал, о чем печалится друг. Семья его в эвакуации бедствует. Да и вестей от нее давненько нет.

— Зюйд-вест подымается, — сменил он тему разговора. — К ночи закрутит так, что гарь сдует. Дышать станет легче.

— Хлипкий ветерок. Такой мразь не сдует.

— Ветерок! — фыркнул Висовин. — Много ты в этом понимаешь, Иван. Зря тебя в морскую пехоту определили.

— Ты, часом, не перепутал? Это тебя в пехоту шуранули.

— Пусть так, — согласился Костя. — Раз для дела потребовалось, я не возражаю. Но все равно мечта в сердце, как заноза, все равно во флот вернусь. Ты даже не представляешь, как охота под парусами походить.

Последние слова Кости прозвучали грустно. Ивану же была непонятна тоска друга по морю. Ему, крестьянскому сыну, море казалось зряшным пространством: ни хлеба тут не посеешь, ни травы не накосишь. Однако ко всякому пристрастию человека Дубинин относился с пониманием. Каждому свое. Иван, к примеру, больше всего лошадей любил. Сызмальства его тянуло к колхозной конюшне. Сперва бате там помогал, потом уже самостоятельно управлялся. А повзрослев, стал и вовсе конюхом. Хороши у них кобылы были в конюшне, с разумом. Все понимали. Одна, пугливая, постоянного ублажения требовала. Другая, слишком резвая, — сдерживания требовала, чтобы не баловала. Если трудяги, то коренниками в упряжке ходят. А которые с ленцой, тех не грех и кнутом огладить…

Уже совсем стемнело. Противоположный берег бухты ожил, то и дело стал озаряться причудливыми сполохами. Взлетая крутой дугой на изрядную высоту, ракеты, падая, лопались и рассыпались огненными брызгами, медленно оседающими на черную воду. Изредка непроглядную темноту пунктирами прорезали трассирующие пулеметные очереди. Стрельба шла неприцельная, очевидно, для острастки.

— Беспокоится фриц! — насмешливо заметил Висовин. — Дали мы ему перца, полундра на полубаке… Как полагаешь, Иван, возьмем завтра Севастополь или еще проваландаемся?

— Кто ж ето туточки в нашу победу не верует? — раздался хриплый басок, и из развалин вылез Соценко.

— Подслушиваешь? — шутливо набросился на него Висовин. Он любил неуклюжего добродушного хохла.

— Так я ж не нарошно, — начал оправдываться Соценко, принимавший любое слово всерьез. — Слышу, гутарят, вот и двинулся на голоса… — Он надрывно закашлялся, а когда успокоился, сказал: — Я до вас, хлопцы, дело маю.

Сашка простудился на Кинбурнской косе. Ему в разведке пришлось просидеть в холодной воде без малого два часа. Ждал, пока уйдут неизвестно откуда появившиеся фрицы. С тех пор его и бил кашель. Не помогала даже лишняя «наркомовская норма», которую друзья ему иногда отдавали, отрывая от себя. И Сашка чувствовал себя перед ними виноватым: никак не мог избавиться от хворобы.

— Докладывай, для чего нас искал? — требовательно спросил у него Висовин.

— Добрая ряда имеется. Командир добровольцев шукае. На той стороне бухты, як я вразумел, крепкая работенка предстоит. Фрицам на хвост можно хорошо насыпать. Ось я и подумал…

— Правильно подумал, — хлопнул Костя гиганта по плечу. — Мыслимо ли, чтобы без нас такое произошло. Верно, Иван?

Висовин спрашивал больше для порядка, потому как знал, что Дубинин никогда не откажется от такого серьезного дела. Всегда готов переть, как батько в пекло!

Дубинин отозвался не сразу. Друзья ждали от него решающего слова. А он не был балаболкой. И, прежде чем дать согласие в таком серьезном вопросе, привык обдумывать предстоящее дело.

— А кто назначен старшим команды? — поинтересовался он.

— Да наш взводный кличет добровольцев. Дело-то предстоит ответственное. Не каждому можно доверить.

— Ну, если Земков возглавляет операцию, все сомнения отпадают. Верю ему больше, чем себе, — твердо заявил Дубинин. — Где он сейчас?

— Туточки, в подвале. Там КП сделали.

— Тогда идем туда.

Ежеминутно спотыкаясь в кромешной темноте, трое солдат ощупью переползли через груды камней и спустились в подвал разрушенного дома. Узнав их, часовой, получивший приказ пропускать добровольцев, молча поднял пологую плащ-накидку, прикрывающую вход на командный пункт.

В подвале оказалось довольно светло. Мерцала коптилка, сооруженная ординарцем комбрига из снарядной гильзы. На импровизированном столе из снарядных ящиков была расстелена карта. Над ней склонились двое: лейтенант Земков и комбриг. Каску взводный снял и без головного убора показался Дубинину каким-то домашним.

— Понимаешь, Александр Федорович, — глухо говорил ему комбриг, — важно отвлечь врага на тридцать — сорок минут. А мы как раз основными силами ударим его с фронта.

— Задача понятна, товарищ майор, — раздумчиво отозвался Земков, всматриваясь в карту. — Все правильно, если получится… Вот только в одном я сомневаюсь. Удастся ли нам незаметно подобраться к берегу?

— Да уж, постараться придется. Ведь в чем тут фокус? Перебравшись через бухту, вы окажитесь у разбитого железнодорожного вагона в тылу у немцев, — продолжал комбриг. — И сможете отвлечь их. Но скрытность… скрытность вам просто необходима. Почему и посылаю небольшую десантную группу. Надо одной шлюпкой ограничиться. Рано утром туман. Вот им и надо воспользоваться.

— Что ж, попробуем.

— Да уж, постарайтесь, лейтенант. Надо! Ой, как надо! Главное, чтобы вы там шуму побольше наделали!

Комбриг выпрямился. Он давно заметил вошедших бойцов, но умышленно не реагировал на их появление, хотя и догадывался, с какой целью они пришли. Это были отчаянные ребята, не раз проверенные в деле. Им-то и предстояло выполнить его замысел в предстоящем бою.

— Вы ко мне? — спросил комбриг с хитроватой улыбкой.

— Так точно, товарищ майор! — ответил за всех Дубинин. — Есть просьба! Прикомандируйте нас к товарищу лейтенанту для выполнения задания. О котором вы только что говорили!

— Что скажете, Александр Федорович? — повернулся комбриг к Земкову. — Годятся добровольцы?

— Вполне, товарищ майор. Соценко Александр — сапер и по совместительству пулеметчик. Висовин Константин — бывший моряк, из тех, что немцы зовут черными дьяволами. Дубинин Иван — опытнейший боец, прошедший с нами уже больше года. Еще выразили желание наши разведчики Романов и Сидоренко. Да вы их знаете. Не раз посылали в тыл врага.

— Добро, — согласился комбриг и с благодарностью посмотрел на солдат. — Спасибо, добровольцы! Очень на вас надеюсь!..

Сборы были недолгими. Продовольственный НЗ подготовили минимальный, зато вооружились, как говорится, «до зубов». Каждый загрузил по два вещмешка боеприпасов, взял не одну связку гранат. Не забыли и ножи. Да еще несколько ящиков боеприпасов забросали в объемную шлюпку, — та даже присела. До начала операции оставалось два часа. Земков приказал употребить их для отдыха. Силы им очень понадобятся. Спать устроились тут же, в подвале. И вскоре все уснули. На фронте солдаты привыкают использовать каждую минуту для отдыха.

Было еще темно, когда Земков разбудил бойцов. Быстро собрались и спустились к воде. Соценко было собрался сесть за весла, но Висовин быстренько отстранил его.

— Я же чуток посильнее тебя, — недовольно возразил Александр, глядя на друга сверху вниз.

— Ты уж не сердись, братишка, — возразил моряк, отбирая весла, — тут не сила нужна, а сноровка. Я когда-то на шлюпочных гонках призы брал.

Ночь постепенно редела. В светлевшем небе медленно растворялись звезды. Ракеты над берегом вспыхивали все реже и реже. В поплывшем над морем темно-сизом тумане стихали пулеметные очереди, уступая место методичным артиллерийским и минометным разрывам. Несмотря на свежевший ветерок, удушливый запах гари продолжал сверлить горло, отчего даже чайки, извечные жители севастопольских бухт, исчезли неизвестно куда.

Сидевшие на корме разведчики о чем-то тихо переговаривались между собой. Романов и Сидоренко уже второй год воевали вместе. Бывали в тяжелых переделках и очень дорожили друг другом. Оба были рослыми, плечистыми и чем-то походили друг на друга. Только один был круглолиц, и льняные кудри у него выбивались из-под сдвинутой на затылок каски; другой же выглядел худощавее, и волосы, стриженные «под горшок», выглядели более темными.

— Тише вы, шептуны! — сердито прошипел на них Весовин. — На воде каждый звук далеко разносится.

Разведчики послушно замолчали. Они, конечно, понимали, как важна сейчас звуковая маскировка. Они и заговорили потому, что было невтерпеж выносить томительное напряженное ожидание. До вражеского берега было уже недалеко.

Дубинин напряженно всматривался в еще невидимую, но уже мысленно ощущаемую землю. Гарь, стоящая над ней, напоминала ему отступление сорок первого года. По сторонам тогда дымились села, хлеба на полях. Горела сама земля. На колонну беженцев то и дело налетали воющие морами фашистские «стервятники». сжигая машины и расстреливая в упор женщин и детей. Пахло смрадным дымом и бедой. Иван, пока жив, не сможет этого забыть…

Висовин продолжал грести, сильными натренированными движениями рук вгоняя весла в воду. Старая объемистая рыбацкая посудина, хоть и шла довольно ходко, но была заметно перегружена. Это тормозило ее ход. Однако она все-таки могла достичь цели незамеченной, если бы не предательский туман: он начал редеть. В белесой предрассветной густоте, мигая, постепенно растворялись звезды. На востоке обозначалась светлая полоска зари. Всего несколько минут назад молочная пелена стояла сплошной стеной. Теперь же поверхность воды просматривали уже метров на пятьдесят.

Земков, сидя на носу шлюпки, с тревогой смотрел вперед. Неужели не удастся скрытно причалить к берегу? Если их засекут раньше, под угрозу будет поставлен вся операция! Скуластое лицо взводного все более мрачнело. Глубоко посаженные глаза недобро щурились. Взводный в своей профессии был виртуоз. Земков, как никто другой, умел чувствовать надвигающуюся опасность. Человек хладнокровный, он всегда действовал расчетливо и решительно, но никак не безрассудно. Зря никогда не рисковал. Знал: малейшая неточность — и все!.. Разведчик, как и сапер, ошибается только раз. Он часто повторял эту присказку.

В тумане обозначились причалы. Можно было, напрягшись, рассмотреть полуразрушенные портовые строения.

— Приготовить оружие! — тихо скомандовал лейтенант. Всем своим существом он чувствовал приближение беды. И это ощущение его оправдалось. Внезапно резкая пулеметная очередь вспенила воду позади шлюпки.

— Заметили, сволочи! — сквозь зубы процедил Висовин. — Теперь держись, братва!

Следующая очередь полоснула по воде слева.

— Ложись! — крикнул Земков.

Скрываться теперь не имело смысла. Деревянные борта их посудины были ненадежным укрытием. Но не давать же фашистам стрелять по каждому в отдельности. Все, кроме сидевшего на корме Кости, упали на дно шлюпки. Только Романов замешкался. И это стоило ему жизни. Пуля ударила солдату в висок. И он, захрипев, повалился на спину. Теперь их осталось пятеро…

Земков зло выругался. Мелькнула мысль: «А имеет ли смысл теперь высаживаться?» Немцы переполошились и сделают все, чтобы не допустить десантников к берегу, в тыл их расположения. Но и назад пути не было: догонят пули и снаряды, расстреляют гады на плаву. Да и не могут они повернуть вспять. Приказ должен быть выполнен! Бригада же должна вскоре пойти вперед. И на них, десантников, надеются, что они отвлекут врага на себя…

— Нажми, Костя! — крикнул Земков и, чуть приподнявшись над бортом, дал длинную автоматную очередь.

— Понял, командир! — азартно воскликнул Висовин. — Помирать, так с музыкой! Полундра не подведет!..

Он остался на виду один в центре смертельной свистопляски. А кругом визжали пули, и каждая могла в любой момент ужалить насмерть. Но Костя не дрогнул. Он сбросил каску и, выхватив из-за пазухи бескозырку, нахлобучил ее на голову. Продолжая одержимо работать веслами, срывающимся голосом запел: «Наверх вы, товарищи, все по местам…»

Море кипело. Воду вспарывали пулеметные очереди, вздымали султанами взрывы снарядов. Костя же, как бы бросая вызов этому аду, продолжал хрипло выкрикивать слова песни и отчаянно махать веслами… И далеко над морем разносились слова этой песни о стойкости и мужестве русских моряков, идущих на гибель во имя долга перед Родиной…

Пробитая пулями в нескольких местах посудина медленно погружалась в воду. Но до суши было уже недалеко. Не прошло и нескольких минут, как нос шлюпки ткнулся в прибрежные камни. Земков первым прыгнул из баркаса. За ним последовал Дубинин и все остальные. Вздымая кучу брызг, они побежали к сухому месту. Навстречу Земкову выскочили два рослых гитлеровца. Одного он свалил ударом приклада. Другого скосила очередь, выпущенная Дубининым из автомата. Рядом громко ойкнул Сидоренко. Иван еле успел подхватить грузно оседавшее тело разведчика.

— Сейчас перевяжу, друг! — крикнул Дубинин, опуская солдата на песок. — Я быстро!..

— Охолонь! — прохрипел тот. — Нет нужды!.. Прощевайте, хлопцы! Бейте гадов!..

Он не договорил, захрипел и умолк навек.

— Иван, не отставай! — услышал Дубинин голос Кости. — К насыпи давай!.. Живее!..

Он склонил голову над павшим разведчиком. Даже похоронить некогда, мелькнула мысль. Но отставать от своих было нельзя. И он побежал вслед за другими к насыпи.

Земков окинул взглядом трех залегших бойцов, усмехнулся.

— Ну, гарнизон, занимай круговую оборону! Еще повоюем!..

Ошеломленные дерзостью десантников, так внезапно оказавшихся у них в тылу, немцы, видно, растерялись. На какое-то короткое время их огонь стих. И группа смельчаков воспользовалась этой паузой. Оставив для прикрытия Висовина с ручным пулеметом, остальные вернулись к полузатопленному баркаса за боеприпасами. Нагрузились так, что обратно бежали, согнувшись под тяжестью груза на плечах. Соценко взвалил на плечо два вещмешка с гранатами.

— Ну, теперь покажем фрицам кузькину мать! — не удержался от реплики Висовин.

Вернувшись к насыпи, Земков приказал Соценко следить за тылом.

— Чтобы ни одна гадина оттуда не просочилась! — сказал он. — А мы втроем будем фронт держать. Я в центре, Дубинин справа, Висовин слева. Фланги тоже на их совести.

Висовин устроился в воронке между рельсами. Дубинин забрался в сброшенную с насыпи разрушенную цистерну. Земков обосновался за грудой покореженной арматуры, лежащей чуток поодаль. Понимая, что на одном месте каждому долго не усидеть, Земков распорядился, чтобы солдаты сразу же выбрали себе запасные позиции.

Тишина стояла недолго. Вскоре земля задрожала от разрывов снарядов и мин. Утро уже вступало в свою силу. Отчетливо стали видны окрестные развалины. Красавец Севастополь, спускавшийся когда-то к морю живописными террасами, лежал теперь в грудах вспученой земли и камней.

— Поднялись, едрена кошка! — воскликнул Висовин, первым заметивший выползших фашистов.

— До взвода автоматчиков, — отметил Земков. — Что-то немчура не раскошелилась!

— Подпустим поближе? — спросил Дубинин. — Чтоб уж наверняка…

— Разговорчики! — остановил его Земков. — Действуем, как всегда: бьем в упор. Огонь по моей команде!

Не встречая сопротивления, гитлеровцы осмелели. Они встали в полный рост и побежали, быстро приближаясь к десантникам. Пулемет и три автомата ударили разом. Фашистов будто смело огненной метлой. Цепь залегла. И тут густо посыпались гранаты. Немцы, не выдержав, начали отползать.

— Не понравилось! — злорадно засмеялся Костя.

— Сейчас соберутся с силами и снова полезут, — резюмировал Дубинин. — Смотреть в оба! Мы им, как кость в горле… Скоро наши с фронта начнут.

Он оказался прав. Минут через пятнадцать гитлеровцы снова двинулись вперед, причем с трех сторон. Десантники встретили их гранатами. Взрывы перекрыли стук автоматов и крики пораженных осколками немцев. Но слева гитлеровцам удалось все-таки обойти десантников, и они бросились в открытую атаку. Вражеская цепь подкатилась к воронке, где засел Соценко. Он поднялся во весь свой могучий рост и с криком «Бей гадов!» ринулся на врага. Одного из фрицев свалил ударом приклада, другому воткнул нож в живот, — они упали. Но солдата облепили уже со всех сторон. Видно, хотели взять живым. Соценко зашатался и упал.

— Сашка! — отчаянно крикнул Дубинин.

Какая-то неведомая сила оторвала его от земли и бросила вперед. В тот же миг рядом оказался Висовин.

— Полундра! — рявкнул он, опуская приклад автомата на голову склонившегося над лежащим Соценко немца.

Завязалась рукопашная. К месту схватки подоспел Земков. Он в упор полоснул очередью по гитлеровцам. Трое сразу упали. Вторая очередь свалила еще трех. Теперь уж вдогонку побежавшим фашистам стучали три автомата.

Снова наступило короткое затишье. Это была для десантников еще одна удача, оттянувшая время следующей вражеской атаки.

Дубинин, воспользовавшись образовавшейся паузой, бросился к Соценко.

— Те жив, Сашко? — взволнованно спросил он, приподнимая друга за плечи. — Отвечай быстро!

— Болит! — застонал тот. — Туточки — справа… — И он закрыл глаза.

Разорвав гимнастерку Соценко, Дубинин вздрогнул. Правая сторона груди друга была дважды проколота ножом и залита кровью. Из легких с хрипом вырывался воздух. Внутри что-то булькало. Сашко был явно не жилец…

— Потерпи малость! — пробормотал Иван и начал перевязывать раны. — Сейчас мы тебя надежно укроем. А потом в медсанбат…

— Не будет этого, Ваня, — простонал Соценко. — Ты меня не прячь, а оттащи в сторонку и пулемет заряди!..

— Тебе ж нельзя! — воскликнул Дубинин, растерянно глядя на лейтенанта. Тот еле приметно пожал плечами. Ничего, мол, не поделаешь, брат!

— Ты время-то не тяни, Ваня! Прошу! Как друга! — настойчиво протянул Соценко.

Не подчиниться было нельзя. Иван вместе с Висовиным осторожно перекатили Соценко в воронке, устроили его поудобнее, зарядили его пулемет, рядом положили запасной снаряженный диск.

— Вот так-то лучше, — прошептал удовлетворенный Соценко. — Это и называется — до последнего вздоха… Идите, хлопцы… За меня не бойтесь…

Фашисты поняли, что в лоб десантников не взять. Они видели, что тех немного, но сдаваться они не намерены, а отступать некуда: за спиной — море. Немцы изменили тактику, и пошли в атаку тремя группами. Пулемет Стоценко сразу же открыл огонь. Короткими очередями он решетил ряды гитлеровцев. И они решили его уничтожить. Первая мина разорвалась возле окопа, но две последующих накрыли цель. Дубинин увидел, что Стоценко неподвижно лежит на боку, скорчившись. Руки его по-прежнему крепко сжимали приклад «дегтярева». Висовин тоже понял, что друг их мертв, и молча снял бескозырку. В глазах его стояли слезы. Он смахнул их грязной ладонью и подумал, что Соценко все же сумел постоять за себя.

А бой продолжался. Немцы залегли, стреляя из автоматов. Затем снова рванулись вперед. Через минуту они оказались возле позиции Земкова. Сразу четверо их бросились на лейтенанта, решив, очевидно, захватить его в плен. Земсков успел отскочить и швырнуть гранату. Все устремившиеся к нему фрицы были убиты. Но и сам взводный был ранен, упал. Больше он уже не поднялся…

— Ах, гады! — остервенело рявкнул Висовин. Увидев, как погиб лейтенант, он рванулся вперед. Остановить моряка уже было невозможно. Он сшиб двух гитлеровцев, пропорол живот ножом третьему. Но на него уже кинулись несколько дюжих немцев. Дубинин увидел, как моряк выхватил из кармана гранату Ф-1 и рванул из нее чеку. Взрыв потряс бухту. Все, кто окружал Висовина, упали. Но и от него самого мало что осталось. Залитое кровью изувеченное тело рухнуло на землю.

Время остановилось, замерло в неподвижности. Дубинин остался один. Удары сердца, короткие и гулкие, казалось, отсчитывают последние минуты жизни. Сколько их, этих мгновений осталось? На этот вопрос Иван не мог ответить.

— Рус-с, сдавайся! — крикнули немцы. Ошеломленные таким ожесточенным сопротивлением столь малочисленной группы десантников, они уже боялись приблизиться к Дубинину.

Вместо ответа Иван дал очередь из автомата и отскочил назад, к пульмановскому вагону, лежащему на боку у самой воды. Волны лениво лизали его проржавевшие колеса. Внутри было сумрачно и сыро. В крыше, повернутой к насыпи, зияло несколько больших пробоин. Сквозь них была видна насыпь как на ладони. Обзор был отличный. Сквозь выбитые окна можно запросто бросать гранаты. Позиция хорошая. Вот только отходить уже некуда.

Мысли Ивана вдруг почему-то перескочили на прошлое. Картины оттуда замелькали одна за другой. Они были короткими и настолько четкими, будто проходили перед глазами.

…Родной колхоз. Хаты, утопающие в садах. Из дворов пьяняще тянет запахом дыма и свжеиспеченного хлеба… Каково-то там сейчас, после освобождения?.. Тогда их колхоз считался лучшим в районе. Только лошадей больше сотни имелось…

…Кинбурнская коса. Ледяная крупа, секущая лицо. Злющий ветер с моря. Картечь хлещет в упор. Они бежали ей навстречу. Многие падали, чтобы уже больше не подняться. Уцелеть не надеялись, но и страха не было. Всей своей жизнью и самой смертью утверждали они право на бессмертие… Именно тогда после боя получил Иван свою первую медаль «За отвагу»…

…А сколько было потом сражений. И каких! В бою под Нижнекумском немцы бросили на позицию взвода пять танков. Четыре из них удалось подбить на подходе. Пятый же прорвался к самым окопам. Разрывом снаряда их взводный лейтенант Кулдышев был ранен в левую руку, но покинуть позицию наотрез отказался. Наскоро перебинтовав руку, он продолжал командовать. Фашистский танк между тем быстро приближался. На окопы взвода стремительно надвигалась черная громадина. Еще минута — и всем будет конец. И тогда Кулдышев, схватив правой рукой связку гранат, бросился под танк…

Лихорадочные картины из прошлого были прерваны появлением гитлеровцев на насыпи. Они выскочили слева. Дубинин дал по ним короткую очередь. Немцы залегли. Некоторое время не решались приблизиться к пульману. Иван, получив короткую передышку, быстренько проверил свой боезапас. У него оставалось два автоматных диска и четыре гранаты Боеприпасы следовало экономить. И он начал стрелять коротенькими очередями.

— Рус-с, сдавайся! — снова услышал Иван. — Капут или жить!

Он разозлился. Ну, сколько они будут орать! Дубинин засек, откуда доносился гнусный голос, перебежал на другую сторону вагона и швырнул в то место гранату. Послышался взрыв и болезненные крики. «Получайте гады!» — злорадно подумал он.

Гитлеровцы с упорством маньяков снова полезли вперед. И опять автоматные очереди, все более короткие, преградили им путь. Дубинин вставил в автомат последний диск. С досадой поглядел на оставшиеся две «лимонки». Их он берег на крайний случай. «Ну вот и пришел твой последний час, Иван!» — подумал обреченно.

Море ласково плескалось у берега. И было оно, как глаза у Аннушки, синее-синее. Трудно ей будет одной детишек растить! Старший конюх Иван Дубинин уже не вернется в родное село…

Снаружи послышались шаги, осторожные, крадущиеся. Дубинин насторожился. Нельзя ни в коем случае дать гитлеровцам захватить его врасплох! Он должен последнюю гранату бросить в немцев. Чтобы подороже продать свою жизнь!

Наступившая вдруг непонятная тишина насторожила Ивана. Он выглянул из вагона. Никого! Бросился в другой конец вагона и вдруг увидел своих. Они бежали цепочкой вдоль берега. Внезапное «ура» разорвало воздух.

На глаза Ивана невольно навернулись слезы. Неужели?.. Не верится! Но глаза не обманывали — солдаты уже приближались к вагону. Иван выскочил из своего убежища и устремился к своим. Сердце его было готово выпрыгнуть из груди. Он бежал, широко раскинув руки, задыхаясь от радости. Обнимал одного солдата, другого…

— Дубинин, ты?! — раздался удивленно-восторженный возглас.

Рядом стоял комбриг. Иван вскинул руку к каске.

— Ваше задание выполнено, товарищ…

Майор не дал окончить, крепко обнял.

— Жив! Ну и молодчага же ты!

Их окружили солдаты. Радостно тискали Дубинина, что-то говорили…

— А где остальные? — тихо спросил комбриг.

Все вокруг сразу замолкли, словно предчувствуя роковой ответ. И Иван, чувствуя настроение окружающих, тихо произнес:

— Нету их…

Тишина стала оглушительной. Все хорошо понимали, что здесь произошло и как помогли им эти павшие ребята…

— По местам! — прервал это горестное молчание голос комбрига. И все сразу пришло в движение. — Отдадим почесть погибшим, изгнав фрицев из Севастополя!

Наступление продолжилось. Атакующие все дальше уходили от берега. Бой шел уже на западной окраине города. Но фашисты, понимая свою обреченность, яростно сопротивлялись. При повороте улицы взвод, в который вернулся Дубинин, был вынужден залечь. Пулеметный огонь был настолько плотен, — головы поднять невозможно.

— Вот чешут, сволочи! — зло произнес седоусый сержант, заменивший погибшего лейтенанта Земкова. — Сховались в подвале и чешут нас с фланга.

Они лежали в кювете, а по булыжной мостовой резко щелкали пули, с визгом отскакивая от камней. Кустарник вдоль тротуара был скошен начисто. Иван осторожно выглянул из своего ненадежного укрытия. Так и есть: стреляли из каменного дома на углу. Понятно, что пока пулемет они не заткнут, взвод вперед не продвинется.

— Может, задами попробовать подобраться? — неуверенно предложил он.

Сержант с сомнением качает головой.

— Трудно. Да и долго. Время поджимает!

— Тогда вот что, — сказал Дубинин, — ты тут фрицев отвлеки, а я все-таки с дальнего конца попробую подобраться.

Он чувствует, что должен непременно что-либо сделать. Не может оставаться в бездействии опытный боец.

— Ладно, — недовольно махнул рукой сержант. Он не очень-то верил в затею Дубинина, но иного выхода не видел. — Только будь осторожен. Сигнал подашь. С собой, может, кого возьмешь?

Но Иван его уже не слышал. Впрочем, он бы все равно не согласился рисковать еще кем-то. Да и сподручнее как-то одному. Фрицы не заметят.

Перебегая из двора в двор, прячась за развалины, Дубинин вскоре достиг конца улицы. Теперь дом, откуда из подвалов строчили пулеметы, оказался перед ним. Если чуток подальше подобраться, можно подползти с тыльной стороны…

Он вытащил из кармана гранату и швырнул ее через дорогу. Это сигнал сержанту — открыть огонь. Со стороны позиции взвода сразу же началась бешеная стрельба.

«Молодцы хлопцы, — подумал Иван. — Под таким прикрытием даже новичок проскочит». Вскочив, он стремглав понесся вперед. Только бы успеть! Из двух амбразур бьет пламя. Дубинин выхватил гранаты и одну за другой послал их туда. Разрывов почему-то не услышал. Все вокруг вдруг потускнело, закрылось пеленой дыма. А еще — боль в правом боку…

Подбежали бойцы взвода. Что-то кричат, тормошат за плечи… Дубинин на минуту пришел в себя.

— Поднимите, братишки, — прошептал он.

Почувствовал сразу несколько рук. Все плыло перед глазами — силы оставляли его. Но он поднял голову. Смотрел на Севастополь — город, который отныне навечно будет в мраморе хранить его имя…

А до Великой Победы оставался ровно год.

Все дальше и дальше в прошлое уходит война. Но не меркнут подвиги, совершенные солдатами на полях сражений. Наоборот, они приобретают все большее значение, становятся более величественными. Память о погибших бережно хранится в сердцах живущих на земле.

Мне довелось побывать в части, где служил и пал смертью храбрых Герой Советского Союза гвардии рядовой Иван Дубинин. Подвиг его, как и многих других бойцов Великой Отечественной войны, вдохновляет нынешних солдат на беззаветное служение Родине. У них они учатся мужеству, стойкости, великой преданности своему Отечеству и родному народу.

В комнате Боевой славы части создан специальный уголок, посвященный памяти Дубинина. Здесь висит его портрет, описание совершенного им подвига. Рядом — картина, запечатлевшая Героя и его друзей во время боев в Севастополе, как ее представлял талантливый самодеятельный художник рядовой Алексей Кобцев, служивший в этом полку. Тут же — выписка из приказа министра обороны о зачислении Героя Советского Союза Ивана Дубинина навечно в списки части. На стенде — личные вещи погибшего, присланные женой героя, и ее скорбное письмо, обращенное к однополчанам мужа, полное веры в будущее. Его нельзя читать без боли.

«Дорогие воины! Родные сыны мои! — пишет Анна Андреевна Дубинина. — Вы представить себе не можете, как глубоко взволновало меня сообщение о том, что мой муж Герой Советского Союза Иван Владимирович Дубинин навечно зачислен в ваш боевой строй… Отныне он будет всегда незримо шагать с вами, делить все ваши печали и радости, поднимать на новые успехи. Так же, как подымает он своих односельчан на самоотверженный труд. Земляки Ивана Владимировича помнят о нем, ставят в пример молодежи. Потому что вся жизнь его и даже сама смерть — замечательный образец служения Отечеству, родному народу. Так пусть же никогда не тускнеет в сердцах наших образ отважного сына земли Русской».

Вечер опускается на землю. С гор сползает прохладная ночная темнота, в которой тонут все звуки. Тишина наступает в казарме, когда звучит команда «смирно!». Строй роты замирает. Звучит старшинский бас:

— Слушай вечернюю поверку!.. Герой Советского Союза рядовой Дубинин!

— Пал смертью храбрых в бою за свободу и независимость нашей Родины, — чеканит правофланговый сержант.

В эту торжественную минуту каждый стоящий в шеренге солдат как бы подводит итоги прошедшего дня. Все они сделали еще один небольшой шаг к высотам боевого мастерства. И вместе с однополчанами бежал в атаку, поражал мишени, преодолевал полосу препятствий гвардии рядовой Иван Дубинин! Он всегда в их делах и помыслах. Потому что навечно в строю.