Байки забытых дорог

Андрей Бондаренко, 2010

Этот роман был написан и – по самым разным причинам – положен «под сукно». Но очень быстро многие герои «Баек», а также сюжетные линии и конкретные события «перетекли» – совершенно незаметно для автора – в другие книги, которые, возможно, уже знакомы уважаемому читателю. Речь идет о таких романах, как «Седое золото», «Логово льва», «Серебряный бумеранг», «Славянское реалити-шоу», «Утренний хоббит», «Выстрел» и «Метель». Пришел черед «Баек». Текст изменен, переработан, дополнен, тщательно «причесан» и предлагается вашему вниманию.

Байка без номера, выполняющая функции Пролога

Январский нервный зуд

(Город Сёстринск, Восточная Сибирь, январь 2009 года)

Совершенно неожиданно начался сильнейший и острый зуд. Вернее, самая натуральная чесотка — противная, коварная и мерзкая. Чесалось всё: грудь, плечи, спина, сильнее всего — пальцы рук и голени ног…

Сперва Серый лишь слегка почёсывался, боясь разбудить соседа по гостиничному двухместному номеру. Но, как известно, аппетит приходит во время еды, а чем больше — с крепкого похмелья — пьёшь пива, тем сильнее тебя одолевает неистребимая жажда…. Так и здесь: с каждой минутой Сергей чесался всё отчаянней, настырней, яростней и громче…

Наконец, его сосед Иван Кузьмич Паршиков, спящий на узенькой койке у противоположной стены, проснулся и, демонстративно поворочавшись три-четыре минуты с боку на бок, недовольно заявил:

— Ты, Сергей Сергеевич, это…. Прекращай немедленно! Так тебя растак! Мне утром вставать в шесть часов, поеду в Пашинский лесхоз. Так что, совесть поимей, оглоед, дай выспаться старику…

Серый, вдев ступни ног в старенькие шлёпанцы, поднялся с постели, прошёл в ванную комнату (совмещённый санузел), включил свет и замер около зеркала, поражённый увиденным: вся его грудь, плечи, живот, руки и шея были покрыты мерзкими, ярко-красными прыщиками. Он медленно перевёл взгляд ниже, но и там наблюдалась та же картина: ноги — до самых ступней — были густо обсыпаны совершенно неаппетитной сыпью.

— Мать его растак! — от души высказался Серый. — Ну, надо же! Не было печали у гусара…

Он слегка взъерошил волосы на затылке и скорчил собственному отражению в зеркале непонимающую и задумчивую гримасу. Действительно, происхождение прыщей было трудно и плохо-объяснимым: Серый был мужчиной чистоплотным, да и венерическое происхождение этой дурацкой сыпи полностью отпадало, ибо он уже долгие годы являлся примерным семьянином.

«Может, это Ирка учудила — с кем-нибудь?», — возникла в голове неприятная мысль. — «А, что такого? Жена-то у тебя — женщина симпатичная и сексапильная, опять же, совсем ещё и нестарая. Ты же, родной, целыми неделями пропадаешь в командировках. Вот, она, ведомая плотской тоской, и сбегала на сторону — с какой-нибудь молоденькой и широкоплечей сволочью. А вместе с рогами тебе ещё и гадость эта, венерическая, досталась…. Что, такого быть не может? Уверен в супруге на все сто процентов?».

— Кузьмич! — отчаянно взвыл Серый. — Иди скорей сюда!

Иван Кузьмич, пожилой лысый дядечка, возглавлявший в корпорации «Бумажная река» департамент лесозаготовок, заглянул в ванную комнату уже через семь-восемь секунд и, сонно моргая реденькими ресницами, невесело усмехнулся:

— Эк, тебя разрисовало-то, Сергеич! Ничего, это дело поправимое. Сейчас я тебе дам мыло дегтярное, оно и полегчает, — скрылся за дверью, загремел отодвигаемыми стульями, вытаскивая из-под кровати старенький чемодан.

— Интересно, а имеется ли в этом Богом забытом и занюханном Сёстринске — приличный дерматолог? — неуверенно и озабоченно спросил Серый у собственного хмурого отражения.

Вновь появился сосед по гостиничному номеру (по случаю пришествия мирового финансового кризиса, корпорация начала экономить на всём подряд, даже руководителям достаточно высокого звена пришлось позабыть об одноместных номерах класса люкс), протянул на вытянутой ладони прямоугольный чёрно-коричневый брусок и пояснил:

— Вот, Сергеич, залезай под душ и намыливайся тщательно, мыла не жалея. Дёготь, он здорово убивает всякие микробы, раздражения смягчает кожные. Давай, пользуйся, не сомневаясь…

— Кузьмич, а для чего тебе — дегтярное мыло? — спросил Серый, недоверчиво обнюхивая подозрительный чёрно-коричневый брусок. — И, вообще, где такое продают в наше развитое и навороченное время?

— В деревеньках дальних продают, — охотно пояснил Паршиков. — Это старинные запасы, которые остались, наверное, ещё с советских времён. А мне оно очень помогает от перхоти…

— От перхоти? — недоверчиво хмыкнул Серый. — Ты же лысый у нас!

— Перхоть, она и на лысине селится, разрешения не спрашивая. Ты, Сергеевич, мойся. А я пока чайник поставлю, заварю кофейка, у дежурной разживусь коньяком, если, конечно же, повезёт…

Дегтярное мыло оказалось продуктом волшебным: острый зуд значимо притупился, а противные прыщи побледнели, прямо на глазах превратившись из ярко-красных в нежно-розовые. Минут через двенадцать-пятнадцать Серый вылез из душевой кабинки, тщательно обтёрся и, завернувшись в махровое гостиничное полотенце, прошёл в комнату.

Паршиков — выпить совсем, даже, и не дурак, был бы повод — времени даром не терял. На хлипком прямоугольном столике уже была аккуратно расстелена газета, поверх которой красовался блестящий алюминиевый чайник. Рядом с чайником обнаружилась банка с растворимым кофе, две эмалированные кружки, тарелка с крупно нарезанными кусками краковской колбасы и ещё одна тарелка — с ломтями чёрного хлеба. Чуть в стороне расположились два гранёных стакана и пузатая бутылка с греческим (местная подделка, скорее всего) коньяком.

— Давай, Сергеевич, присаживайся! — радушно предложил Кузьмич, торопливо разливая коньяк по стаканам и громко сглатывая слюну. — Выпить тебе надо — в обязательном порядке. Коньяк, он нервы очень хорошо успокаивает…

— Причём здесь — нервы? — непонимающе поморщился Серый, беря в ладонь трёхгранный стакан, до половины наполненный тёмно-бурой жидкостью, остро попахивающей давлеными клопами.

Паршиков только торопливо махнул рукой, мол: — «Потом объясню!», и коротко предложил:

— Ну, вздрогнули!

Коньяк, очевидно, делала местная сибирская ключница, разбавляя на глаз питьевой спирт обычной колодезной водой и добавляя в получившийся напиток жжёную ванильную карамель и растворимый кофе.

— Гадость-то какая! — передёрнулся Серый, ставя пустой стакан на краюшек стола, и, закурив сигарету, вопросительно посмотрел на соседа по гостиничному номеру:

— Что ты имел в виду, Кузьмич, когда говорил про нервы?

— То самое и имел! Эта сыпь твоя, она выступила — в гости не ходи — на нервной почве…

— Да, ну! Хватит заливать-то!

— Баранки ярмарочные гну! Я в этом, Сергеич, разбираюсь…. Когда в девяносто пятом (или в девяносто шестом?) рухнула пирамида МММ, я тоже весь покрылся гнойными прыщами. Причём, точно такими же, как у тебя. Ведь, все мои деньги были вложены в этого долбаного Мавроди. Да, как мальчишку тогда обвели вокруг пальца, две недели проходил с этой сыпью, чешась нещадно…. И супруга моя, Марья Ивановна, как-то, года через три после МММ, тоже близко познакомилась с нервными прыщиками. Дело было так. Разводиться я с ней надумал. Взбрело, понимаешь, в голову старую, что разлюбила она меня…. С чего взбрело-то? Хрен его знает! Практически на ровном месте…. Ага, значит, надумал. А тут, как раз, меня инфарктом шандарахнуло. Сильно так, по-взрослому. Думал, что уже всё, кранты полные. Тогда-то моя Марья сильно испугалась, и от этих переживаний вся покрылась ярко-красной сыпью…. Я, понятное дело, оклемался. И, мало того, что оклемался, так и разводиться раздумал. А, зачем, спрашивается? Раз жена так переживает за меня, значит, естественно, любит…

Серый набулькал в стаканы ещё грамм по сто двадцать коньячного напитка и приветливо кивнул собеседнику:

— Ну, за здоровье крепкое и за нервы железобетонные!

Паршиков, занюхав очередную коньячную порцию рукавом пижамной курточки, отчаянно помотал головой и, посмотрев Серому прямо в глаза, негромко спросил:

— Что, Сергей Сергеевич, небось, с утра с шефом разговаривал по душам?

— Ну, говорил, — неопределённо передёрнул плечами Серый. — Что с того?

— Да, ничего, в сущности…. Сокращают? Или — по соглашению сторон?

— По соглашению, будь оно неладно! — Серый отвёл глаза в сторону. — Только, Кузьмич, я-то совершенно не нервничал, даже не расстроился ни капли. И, вдруг, прыщи эти…. Ничего не понимаю!

— Значит, тебе только так показалось, что не расстроился! — объяснил мудрый и всезнающий начальник департамента лесозаготовок. — А организм, то есть, сознание твоё, тут же и отреагировало. Знать, это увольнение, всё же, болезненно для тебя, братец мой! Сколько ты годиков трудился-то в корпорации?

— Лет шестнадцать, наверное, — грустно вздохнул Серый. — С годичным перерывом, правда…

— А, это когда ты отъезжал в иммиграцию…. Кажется, в Швейцарию?

— В Австрию, — уточнил Серый.

— Какая разница? — искренне не понял Кузьмич, наполняя до самых краёв гранёные стаканы. — Европа, она и есть — Европа…. Ладно, сейчас жахнем — сугубо в качестве снотворного — и по койкам. Ты, Сергеич, с утра снова душ прими — с мылом дегтярным. Когда у тебя самолёт? В пять вечера? Ладно, родному Питеру передавай привет…. Ну, чтоб кризис этот финансовый закончился побыстрее!

Серый лежал на кровати, завернувшись с головой в одеяло, и — сквозь вязкую дрёму — ещё раз прокручивал в голове утренние события…

Шеф, Михаил Николаевич Яковлюк, для своих — просто — Мишель, владелец крупного пакета акций холдинга (корпорации, компании, треста, группы — тут, уж, как кому нравится) «Бумажная река», прибыл в Сёстринск в семь часов утра, первым питерским рейсом. Медленно и вальяжно спустившись по самолётному трапу, Мишель небрежно протянул Серому вялую ладошку для рукопожатия и, недобро прищурившись правым глазом, ворчливо велел:

— Ну, докладывай, Серж, как дела! Что у нас с планом, плывёт?

— Плывёт, Михаил Николаевич, плывёт, родимый! Дай Бог, процентов шестьдесят пять дадим от намеченного, и то — вряд ли…

Корпорация «Бумажная река», как легко догадаться по названию, занималась производством бумаги и картона. Мировой финансовый кризис сильно подкосил компанию: спрос на картон и очень многие виды бумаг регулярно снижался, причём, очень неприятными темпами. Только продажи туалетной бумаги, не смотря ни на что, продолжали гордо и планомерно расти…

На производственной планёрке, где присутствовало более двадцати руководителей самого разного уровня, Мишель, обычно въедливый и требовательный, вёл себя на удивление аморфно: доклады начальников цехов выслушивал в пол-уха и, недовольно хмурясь, рассеянно перебирал разные бумажки. А в самом конце совещания он поднялся из-за стола и, отодвинув назад стул, объявил — неприятным и строгим голосом:

— Уважаемые господа, прошу вашего полного внимания! На Совете директоров принято неприятное, но совершенно оправданное — в условиях наступившего финансового кризиса — решение: необходимо произвести ряд мероприятий, направленных на оптимизацию численного состава работников корпорации. Это касается и всех наших дочерних предприятий, — расстегнул пухлый кожаный портфель, лежащий перед ним на столе, извлёк из него пачку бумаг средней толщины, демонстративно поднял вверх и многозначительно встряхнул: — Вот, это — планы по сокращению для каждого структурного подразделения комбината и для каждой нашей «дочки». Персоналии определите сами. Даю вам на выполнение — трое суток. Прошу принимать решения, основываясь сугубо на целесообразности, забыв о былых заслугах и личных отношениях…. Есть такое хорошее понятие, как «критичность». Если, после увольнения конкретного сотрудника может возникнуть — для производственного процесса — критическая ситуация, то такого сотрудника нельзя сокращать ни в коем случае. «Критичность» — вот, ваш главный и единственный аргумент, при принятии персональных решений! Центральный санкт-петербургский офис подаёт всем остальным пример для подражания: там будет сокращено, либо уволено — по добровольному соглашению сторон — сорок пять процентов персонала. («Это же порядка пятисот человек!», — отметил про себя Серый). Более того, акционеры корпорации (кроме Мишеля, акционером «Бумажной реки» числился его младший брат Пётр, а порядка пятидесяти процентов акций принадлежало крупному немецкому бумажному концерну), договорились между собой, что не будут вмешиваться в кадровые решения и «спасать» своих личных друзей, одноклассников и любовниц.… Так, идём дальше. Надеюсь, вы все смотрите телевизор? Это очень хорошо, значит должны быть в курсе того, что президент России — Дмитрий Анатольевич Медведев — против массовых сокращений…. Поэтому, призываю вас отработать осторожно, с оглядкой. А, именно, необходимо подавляющее большинство работников уволить «по соглашению сторон», чтобы наша компания не попала в списки «нелояльных» к руководству страны. Для этого предусматривается следующее. При сокращении работник получает только трёхмесячную компенсацию и сразу лишается страховки. Если же он увольняется «по соглашению сторон», то выплачивается четырёхмесячная компенсация, а страховка действует по июль месяц включительно. Сообразили? Вот, и молодцы! Ещё попрошу об одном: не надо трогать активных членов партии «Единая Россия». Тех, которые на виду. Надеюсь, господа руководители, вы понимаете, о чём я толкую? Тогда подходите и разбирайте ваши планы-задания! Подходите-подходите, не стесняйтесь….

Уже в самом конце совещания Мишель выдал коронную «мюллеровскую» фразу:

— Всё, господа, до свидания! Я никого не задерживаю…. А вы, Сергей Сергеевич, пожалуйста, останьтесь!

Мишель, последние четыре года абсолютно непьющий (долго ходил на иглоукалывание к дорогущему китайскому доктору, посещал не менее дорогого еврейского гипнотизера), достал из бокового отделения портфеля плоскую серебряную фляжку и, отвинтив колпачок, надолго приник к горлышку.

— Что, всё так плохо? — затосковал Серый.

— Хуже не бывает! — Мишель промокнул губы рукавов тысячедолларового пиджака и убрал флягу обратно. — С долгосрочными кредитами образовалась задница, продажи неуклонно падают, немцы настаивают на полной заморозке всех инвестиционных программ и на пятидесяти процентном сокращении персонала, — после короткой паузы тяжело вздохнул-выдохнул и бухнул: — Ты, Серж, тоже попал в «чёрный» список. Извини, дружище, но я ничего не мог сделать…. А всё должность твоя дурацкая — «заместитель Генерального директора по общим вопросам»! Немцы сразу же к этому и прицепились, мол, раз «по общим вопросам», значит — при твоём увольнении — критической ситуации возникнуть не может. Тут, кстати, они полностью правы. Ты же, брат, у нас занимаешься всем подряд: и вопросами безопасности, и внутренним аудитом, и проведением тендеров…

— С прессой ещё общаюсь, пиарщиков наших консультирую, провожу дополнительную экспертизу всех инвестиционных объектов, — скороговоркой подсказал Серый.

— Вот, именно! — Мишель, гневно блеснув стёклами стильных очков в золотой оправе, стукнул кулаком по столу. — Страхуешь, помогаешь, контролируешь, направляешь, подсказываешь, приглядываешь.…. Не, лично я считаю, что всё это очень полезно, замечательно и здорово. Да, вот, немцы не хотят понимать этого! Ноют, как заевшая пластинка, мол, дубляж получается…. И нечего им возразить на это: ты ведь, Серёжа, действительно, дублируешь работу других служб.

— Так, Мишель, ты же сам мне велел это делать! Когда я вернулся из зарубежных странствий и пришёл к тебе…

— Да, велел! А теперь ситуация резко изменилась…. Ладно, что переливать из пустого в порожнее, когда окончательное решение уже принято? — шеф, достав из портфеля тоненькую пластиковую папку с несколькими листами бумаги, положил её перед Серым. — Вот, друг мой Серенький, соответствующее соглашение. Подписывай! Ну, а когда кризис закончится, то милости просим обратно. Возвращайся! Если, конечно же, захочешь…. Надеюсь, без обид? Я же предупреждал тебя — почти год назад. Помнишь?

Серый согласно кивнул головой, достал из пластиковой папки текст соглашения, и, закурив, углубился в чтение, пытаясь таким нехитрым образом взять себя в руки и хоть немного сосредоточиться.

Что касается предупреждения, то да, было дело, Мишель не соврал. Случилось это в самом конце апреля 2008-го года, когда Сергей собирался вылетать из Питера в Сёстринск. Приближались майские праздники. Многие руководители комбината, взяв дополнительно к выходным по восемь-десять дней отпуска, отправлялись с домочадцами в жаркие страны. Поэтому было необходимо присмотреть за всем на месте. То есть, «подстраховать ситуацию» — как любил выражаться Пётр Яковлюк, мужчина — в отличие от своего серьёзного и разумного старшего брата — весёлый и насмешливый.

Перед тем, как отправиться в аэропорт, Серый заглянул в кабинет к шефу. Мишель выглядел очень усталым и озабоченным. После настойчивых вопросов, объяснил:

— Информация поступила из Москвы, с самого верха, — многозначительно ткнул указательным пальцем в потолок. — Кризис приближается, мировой и финансовый. Начнётся уже этим летом. Вполне возможно, что наша «Бумажная река» обанкротится. То бишь, накроется медным тазом, образно выражаясь…. Так что, Серж, можешь подыскивать новую работу…

— Может, пронесёт? — спросил тогда Серый.

— Вполне возможно, что и так…. Но, всё же, будем страховаться. Решили мы с братом Петром продать немцам пятьдесят процентов акций нашей «Реки», пока они не обесценились. Вообще-то, мы хотели продать всё, без остатка, но Москва запретила. Мол, бумага — продукт стратегический, на ней печатаются газеты важные, листовки предвыборные…

Серый, дочитав текст соглашения до конца, спросил у Мишеля:

— Каким числом подписывать?

— Ну, тебе же двух-трёх недель хватит для сдачи дел? Вот, исходя из этого, и определяйся…. Да, как подпишешь, сразу же дуй за билетами и улетай в Санкт-Петербург. Не отсвечивай здесь обиженной мордой…

Над Восточносибирской возвышенностью безраздельно царствовала глухая зимняя ночь, на улице с самого вечера мела злая метель, в стёкла настойчиво стучались наглые и колючие снежинки. Все рейсы уже давно и прочно были отменены, большинство ламп дневного света потушены, по полутёмному залу ожидания аэропорта разносился громкий храп уснувших пассажиров. Кто-то спал сидя, кто-то — лёжа, предварительно подстелив на длинные и ужасно неудобные пластиковые сидения вчерашние газеты.

Все газеты дружно и настойчиво — на всех без исключения полосах — рассказывали о финансовом кризисе, опутавшем крепкими и коварными сетями беззащитную планету…

Справа невидимый гитарист ласково и невесомо перебирал струны своего верного инструмента, и тихонько напевал — сугубо в тему:

— Январь. Какая странная пора. Пора? Пора, мой друг, давно — пора! Туда, где пенится волна. Всегда…. Январь. Качает ветер фонари. Январь. Прошу — со мной — поговори. О том, как теплятся огни. Вдали…. Она? Она немного влюблена. В меня? Вполне возможно, что и да. А может, как это не жаль, в январь…. Январь. Какая серая пора. Вино. И кругом голова. Сосульки — с незнакомых крыш. Ты почему — молчишь? Любовь? Она всегда волнует кровь. Всегда. Когда приходят холода. Полезна очень — как морковь. Любовь…

— Что за дела творятся такие? — где-то рядом громко возмутилась такая же невидимая тётка. — Поспать не дают, ироды! Кризис на дворе, а они, супостаты, песенки поют…

— Кризис? — искренне удивился сосед Серого, бородатый мужчина средних лет. — Да, какой это кризис? Так, название одно…. Вот, помню, в девяносто втором году — серьёзное было дело. Ельцин, морда пропитая, цены на всё отпустил, а зарплату-то и позабыл поднять…

— И про пенсии забыл, рожа сытая! — неожиданно поддержала бородача невидимая тётка. — Гнида речистая! Тогда мой сынок на шахте полгода зарплаты не получал, а мне пенсию задержали почти на три месяца…. Как выжили тогда? Но, ведь, выжили…

— А что потом началось? — громко спросил мужчина в пространство, после чего сам же и ответил: — Бандитизм начался, махровый и беспредельный! Крыш было в два раза больше, чем скользких бизнесменов и вшивых коммерсантов. Но, ведь, и это пережили? Пережили! А что было в самом конце девяносто пятого года?

— Что, собственного, было тогда? Запамятовала я что-то…. Напомни-ка, товарищ!

— Выборы приближались, и многие не верили, что Ельцина переизберут на второй срок…

— Верно-верно, и я не верила!

— Некоторые индивидуумы — в какой-то момент — испугались, что к власти вернутся коммунисты. Мол, вернутся, гады, и устроят новую кровавую баню, припомнив всем прегрешения их — рыночные да коммерческие…. Вот, тогда-то во многих головах начался ещё один кризис — иммиграционный — на этот раз. Целая куча народа, похватав чемоданы и детишек, рванула на запад. Где, к слову сказать, их никто и не ждал…. Много там было поломано судеб. Кто-то — со временем — вернулся назад, а кто-то и счёты свёл с жизнью…

«Это он говорит про меня!», — подумал Серый. — «Это же я, подхватив под мышки жену и детей, рванул со всех ног в Австрию — пытать своё счастье. А через полгода вернулся обратно. Как пёс обделавшийся — без копейки денег — приполз в родимую конуру…. Больше всех тогда дочке досталось: она, как раз, пошла в первый класс. Бедная Оля! Четыре месяца отучилась в австрийской школе, а после Нового года пошла в русскую. Стресс — для ребёнка — неслабый…. Ладно, и это пережили, не сломались!

— Вскоре наступил девяносто восьмой год. Дефолт, то бишь! — вкрадчиво сообщил бородач.

— Мать их всех, красивых да богатых! Чубайса, и иже с ним! — грязно выругалась тётка. — Опять погорели все мои денежки, что копила на ремонт дачи. Вот же, гадюки сволочные…

— Ну, и что нам — нынешний кризис? — подытожил сосед Серого. — Так, ерунда ерундовая, пшик один несерьёзный. Тем более, что многие — за последние пять сытых лет — и недвижимостью обросли, да и накопления предусмотрительно держат под матрасами…

«И это — правда!», — мысленно согласился Серый с соседом. — «Квартира у меня нынче — просто отличная, дача неплохая, две машины-иномарки новенькие, денег в разных банках сложено — на чёрный день — тысяч сорок долларов. Ну, и чего это я так, спрашивается, переживаю? Нервничаю, прыщиками, даже, весь покрылся — как лох последний, чилийский.…Не, надо успокоиться, собраться с мыслями. Самое лучшее — прямо завтра, благо, что завтра суббота — рвануть на дачу. Пивка накупить литров семь-восемь, запереться, посидеть у камина, вспомнить старые времена, подбить некоторые промежуточные итоги…. Ерунда, прорвёмся!».

Словно бы заразившись общим оптимизмом, неожиданно поселившимся в зале ожидания, проснулся громкоговоритель и, откашлявшись, радостно объявил:

— Уважаемые дамы и господа! Объявляется посадка на рейс 2240, следующий по маршруту Сёстринск — Санкт-Петербург. Регистрация пассажиров начинается у стоек за номерами пятнадцать и шестнадцать. Повторяю…

В помещении зажглись все лампы дневного света и тётка, оказавшаяся — в полном соответствии со своим голосом — мордатой и толстощёкой, неожиданно попросила молоденького паренька-гитариста:

— Слышь, малец! Ты песенку-то допой, что ли. Интересно просто, чем там у тебя закончится…

Длинноволосый юнец не заставил себя просить дважды и, перебирая струны, запел:

— Звезда. Сияет в дальнем далеке. Опять. Иль, это снится мне? На стенке — толстый календарь. Январь…. Январь. Какая грустная пора. Пора? Пора, мой друг, давно — пора! Ключи? Закроем двери как-нибудь. И — в путь…. Январь. А за окошком — снег. Пурга. Она всегда — права…. Январь. И мне немного жаль — нас всех…. Январь. И мне немного жаль — нас всех…

На следующее утро — как и планировал — Серый уехал на дачу. Жена Ирина, будучи женщиной умной, возражать не стала. Повздыхала только немного — понятливо и жалостливо, а на прощанье подмигнула — тепло и нежно…

Широкой лопатой, предусмотрительно оставленной на улице, он расчистил дверь от снега, зашёл в промёрзший за зиму дом и растопил камин. Потом, часа через два с половиной, когда в комнате стало относительно тепло, Серый подтащил к камину столик, застелил его старенькой скатертью, на которую выставил многочисленные пивные банки. Вскрыв разнокалиберные пакетики, разложил по тарелкам нехитрые закуски: чипсы, орешки, снетки, спиральки подкопченного сыра и узкие кальмаровые полоски.

— Что же, приступим, пожалуй? — предложил сам себе Серый и — с негромким «пшиком» — вскрыл первую банку. — Вспомним, как оно было…