Упавшие в Зону. Учебка

Андрей Буторин, 2018

Зона, в которой оказался космический разведчик Егор Плужников по прозвищу Плюх, находится на грани уничтожения. А значит, суждено погибнуть и ему с друзьями. Чтобы избежать этого, они находят выход из-под смертоносного «купола». Вот только место, куда попадают новоявленные сталкеры, ничуть не спокойнее прежнего. Оно предназначено, чтобы учить. Учить убивать.

Часть 1

Беспалый

Глава 1

Аникей Тавказаков не раз и не два потом вспоминал, как так вышло, что он попал в это место, и каждый раз ему становилось стыдно. При этом его обуревала еще и дикая на себя злость. «Так мне, трусу, и надо!» — с почти мазохистским наслаждением думал он.

Называя себя трусом, ученый не манерничал и не выпендривался, ведь тогда он и в самом деле струсил. Когда его, задремавшего вместе с Юлием Алексеевичем и Олегом, разбудил злобный рык: «Руки в гору!», он уже чуть в штаны не наделал, а когда стало ясно, что это нападение вооруженных сталкеров — грабителей, и вовсе начал прощаться с жизнью: у них-то самих винтовка была только одна, да и та висела на груди у Егора Плужникова, который, тоже будучи застигнутым врасплох, не успел ее вовремя схватить. И пока Плюх о чем-то говорил с грабителями, Аникей с замиранием сердца молился, чтобы косморазведчик не вздумал геройствовать — пока бы он опускал руки к «Печенге», сталкеры успели бы его прошить очередями, а уж потом вряд ли пожалели бы и остальных. И когда внезапно прогрохотала очередь, Тавказаков был на сто процентов уверен, что Плюх все же дернулся к винтовке, за что и получил свое. А поскольку следующих выстрелов, по мнению Аникея, не пришлось бы долго ждать и предназначаться они были должны ему с коллегами, то ноги его сработали, пожалуй, раньше, чем мозг отправил команду. Будто со стороны, он наблюдал, как мчится к ближайшим кустам, и крик Плюха: «Ложитесь!» прозвучал для него словно на иностранном языке — он даже не осознал, что разведчик жив. А когда миновал кусты и сзади раздались новые выстрелы, ученый услышал их будто издалека, ощутив вдруг странную легкость во всем теле. «Я убит!» — на удивление равнодушно подумал он, хотя на самом деле всего лишь куда-то падал^[1].

Осознал он это не сразу, поскольку в гибель свою поверил безоговорочно, другие варианты попросту не приходили в голову. Да и глаза машинально сразу закрыл — собственно, если умер, то это как бы даже и логично. Нелогичным был лишь странный ветер снизу, будто толкающий его в спину. «Меня что, уже на небеса возносит?» — мелькнула глупая мысль. Дважды, даже трижды глупая! Во-первых, ни в какие посмертные небеса он, как истинный ученый, не верил. Во-вторых, даже если бы в этом он и ошибался, возносить его, некрещеного богохульника, в рай бы никто не стал. И, наконец, в-третьих, если он мыслит, стало быть, суще… ну, то есть, не умер.

Впрочем, когда Аникей все же раскрыл глаза, он ничего не увидел. Это была даже не темнота, а бесцветное ничто. Впору бы как раз и поверить в свою смерть, но ветер, толкающий в спину, как-то не совмещался с представлениями о загробном мире. И тут, как бывает, когда долго смотришь на какую-нибудь оптическую иллюзию, вроде «ваза это или два лица в профиль», в мозгу все резко перевернулось, и он понял, что не возносится, а наоборот, падает. Впрочем, «ветер» тут же пропал, будто и нужен был лишь для того, чтобы создать эффект падения, а поскольку Аникей в него поверил, стал больше не нужен. Вроде как психологическая подушка: не сразу закрывают тебя в этой жуткой депривационной камере^[2] без верха и низа, тепла и холода, света и тьмы, а готовят сначала: «Ты просто падаешь, дружок, это не страшно!» Но страшно почему-то и впрямь не было. Может, он растратил весь страх, когда ждал в голову пули от грабителей?

«Да это же аномалия! — дошло вдруг до ученого. — Ну конечно же, я просто попал в аномалию!» Ему вдруг стало совсем легко, уже не только физически. Наверное, опытному сталкеру такая реакция психики, как у Аникея в тот момент, показалась бы как минимум странной, а уж фраза «просто попал в аномалию» однозначно бы вызвала недоумение. Но в том-то и дело, что опытным, да и вообще никаким сталкером доцент Тавказаков не был. С настоящими аномалиями ему суждено было познакомиться — да и то не особо близко — лишь в последние дни. До этого же он лишь слышал о них, причем как правдивые или хотя бы примерно соответствующие действительности сведения, так и откровенные байки. Ему отчего-то вбилось в голову, что реально опасных, по-настоящему гибельных аномалий, вроде «солярия» или «выжималки», не так уж и много, а чаще встречаются такие, например, как «перепутка», от которой только голова кружится, или «тормозилка», от которой ты всего лишь замедляешься. Нужно сказать, что и две последние, особенно «тормозилка», были отнюдь не безопасными, но Аникей Александрович об этом не знал. Потому и свое состояние принял за кратковременный эффект пребывания в какой-то безопасной для жизни аномалии. А как иначе? Он ведь не умер. Ему даже не больно было. Даже голова не кружилась!

Мало того, он мысленно пожелал даже, чтобы эта аномалия его подольше не отпускала: «Может, к тому времени вернется Забияка и на пару с Плюхом разберется с налетчиками. Или же те сделают свое черное дело и уберутся подальше…» За вторую мысль Аникею стало невыносимо стыдно — так, что он даже скрипнул зубами и, сжав кулаки, зажмурился. А когда открыл глаза, увидел свет и вновь ощутил, что падает.

На сей раз он действительно падал — к счастью, с небольшой высоты. Да и упал удачно — на ровное место, в траву. Почти как в той поговорке, про соломку. Только сейчас никто и ничего Аникею не стелил, трава сама по себе росла, да и он вовсе не знал, куда падает. То есть, он-то как раз думал, что знает: туда же, где только что был, пока не попал в «безопасную» аномалию, которая поиграла с ним и отпустила. На ногах доцент, приземлившись, не удержался, повалился ничком, выставив руки, и подниматься пока не спешил; наоборот, вжался сильнее в землю и стал прислушиваться.

Ученый пытался понять, ушли ли грабители, но не услышал ничего, кроме обычных лесных шорохов. Это могло говорить как о том, что сталкеры, расправившись с его друзьями, убрались восвояси, так и о том, что их самих прикончили Забияка и Плюх. Правда, тишина в последнем случае настораживала, ведь его спутники переговаривались бы между собой, искали его, наконец!

На беду, Тавказаков никак не мог сообразить, сколько прошло времени с того момента, как он попал в аномалию. Ощущение на сей счет было двойственным: то ли около минуты, то ли, напротив, едва ли не час. Но за минуту вряд ли все могло закончиться, ведь если сталкеры все же убили его друзей, то сейчас бы собирали добычу, и беззвучно у них это не получилось бы делать. Но и в случае гибели самих грабителей, как он уже думал, его сейчас должны были искать, уж кричать-то ему стали бы точно. «Так что же тогда получается? Прошел час?.. Тоже как-то не вяжется. Ведь я убежал недалеко, и кто бы ни победил, меня все равно бы нашли: сталкеры, чтобы обыскать и прикончить, или свои — понятно для чего…»

И тут Аникей похолодел и едва не вскочил: «Аномалия!.. Ну конечно же! Меня непременно искали, но сам я находился в тот момент внутри аномалии! Кто знает, как она выглядит снаружи, может быть, вообще невидима. Ну да, разумеется, невидима — я-то ее разглядеть не сумел! И, вероятно, когда находился внутри, сделался невидимым сам. Вот меня и не нашли. Посчитали пропавшим и ушли. Да ну, не может быть!»

Ученый наконец сел. Он был уверен, что друзья бы его просто так не оставили, все равно бы продолжали искать. «А вдруг они сами угодили в эту аномалию?» — возникла новая мысль. Это показалось ему вполне вероятным. И тогда они вот-вот должны были упасть сюда же. Аникей поднялся на ноги и отошел в сторону, чтобы друзья в буквальном смысле не свалились ему на голову. «Друзья?! — вновь облился он холодным потом. — А что если эти, сталкеры? Но тогда нужно срочно отсюда бежать!»

Ученый уже рванул было в сторону, но, опасливо повернув назад голову, замер. «Если победили и попали в аномалию мои спутники, а я сейчас убегу, то это будет величайшей с моей стороны глупостью! — судорожно метались в его голове мысли. — Но и в другом случае, если даже я поступаю правильно, если уйду сейчас от бандитов, — что буду делать дальше? Один я наверняка заблужусь, попаду еще в какую-нибудь аномалию, нарвусь на новых разбойников… Так и так пропадать». И он решил вернуться, весьма логично полагая, что пятьдесят процентов на удачу — куда лучше, чем сто — на верную гибель. «К тому же, — дошло до него, — я ведь могу безоговорочно узнать, кто победил в схватке; достаточно лишь вернуться к месту привала и посмотреть, чьи трупы там лежат».

Обойдя стороной участок, где он вывалился из аномалии (вдруг оттуда рухнут грабители?), Аникей Александрович, стараясь шагать бесшумно, прошел туда, где они сидели с коллегами и Плюхом. Однако там он не увидел ничего — не только трупов, но и вообще каких-либо следов недавнего пребывания людей. Он растерянно огляделся. «Нет, это совсем не то место! Это корявое, раздвоенное дерево я бы точно запомнил. Да и вообще таких старых, толстых деревьев на месте стоянки не было — только молодые деревца и кустарник. Значит, я пошел не в ту сторону. Неудивительно, — подумал Тавказаков. — Ориентирование на местности — не мой конек». Ученый пока еще не волновался (более, чем уже был взволнован). Он повернулся, прошел назад, взял новое направление. «Как далеко я мог тогда убежать? Метров на десять. На двадцать — самое большее. Ну и сейчас, может, шагов двадцать лишних сделал. Ерунда! Покружу немного и найду. Человеческие тела — это все же не иголка в стоге сена».

Вспомнив об иголке, ученый подумал о компасе (как хорошо было бы иметь его при себе!). Эта же мысль заставила подумать и о том, что можно было бы ориентироваться и по солнцу, если бы не эти сплошные багровые тучи. Аникей невольно поднял глаза и, не сдержавшись, ахнул. Багровых туч больше не было!

Первой мыслью ученого, когда он слегка отошел от невольного шока, было то, что он каким-то образом выбрался из Зоны. Хотя, отчего же «каким-то»? Ведь он побывал в аномалии — вот она-то его из Зоны и выплюнула! Но приглядевшись к небу внимательнее, Тавказаков понял, что радуется напрасно. Да, небо больше не было черно-багровым, но оно и нормальным не стало. Создавалось впечатление, что неба теперь не было вовсе — только какая-то светло-серая пустота вместо него. Не облачность, а именно пустота, в которую даже вглядываться было страшно: казалось, вот-вот тебя засосет. При этом нельзя было определить, как высоко находилось это псевдонебо; может, в сотне километров, а может — лишь руку протяни. Но протягивать руку совсем не хотелось. Скорее, голову хотелось пригнуть. Короче говоря, Аникей Александрович понял, что никуда он из Зоны не выбрался, только она почему-то поменяла купол. «Крышу у нее сорвало, — с непонятным злорадством подумал ученый. Но тут же мысленно добавил: — А может быть, у меня».

Одно Тавказаков знал точно: нужно продолжать искать друзей. Но одно дело сказать, а другое — сделать. Нарезая по окружавшему его лесу круги, ученый понял вдруг, что окончательно заблудился. Этот вывод настойчиво лез в его мысли уже последние минут двадцать, но поначалу доцент принимал это за обычную трусость, за вполне естественное в этой ситуации беспокойство. Но все-таки наступил момент, когда отмахиваться от реальности стало попросту глупо. «Конечно же, я заблудился! Взять даже лес. Ведь там, где мы сделали привал, такого леса и в помине не было — подлесок, не более. Значит, я кружил, невольно забирая в сторону. Но в какую именно? Как теперь это понять? Серая пустота неба не создает даже теней — как ориентироваться в таком лесу, куда нужно идти? И как подать знак друзьям?..»

О том, что его спутники могут быть мертвы, Тавказаков теперь даже не думал. Потому что думать так было все равно что приговорить и себя к смерти. Один в Зоне! Без опыта выживания в ней, без малейших навыков, без оружия, наконец! «Был бы автомат, можно было бы выпустить очередь-другую, чтобы привлечь внимание друзей. Уж Забияка, по крайней мере, ориентироваться в Зоне и без солнца умеет. А сейчас что? Орать? Хотя, почему бы и нет? Стыдно?.. — Аникей Александрович, несмотря на определенную нешуточность ситуации, с трудом подавил нервный смешок. — Как там дети дразнятся? «Стыдно, когда видно». А вот мне как раз и нужно поскорее увидеть своих спутников. Так что давай, Аникей, поори от души!» — подбодрил он себя. И закричал, сначала все-таки немного стесняясь, а потом, раздухарившись, во всю мочь:

— Эй! Я здесь!.. Плюх! Забияка! Э-ге-ге-еей!!! Спасите!!! Помогите!!!

Через какое-то время, когда уже начало саднить горло, ученый замолчал — чтобы перевести дух и послушать, не кричат ли в ответ. Он внимательно при этом огляделся, и то ли взгляд его упал под нужным углом, то ли раньше, взбудораженный, этого просто не заметил, но сейчас Аникей увидел, что деревья в лесу растут не как попало, а ровными рядами, на одинаковом друг от друга расстоянии. Получалось, что этот лес кто-то специально посадил!.. Доцент Тавказаков слышал, конечно, что существует даже такой термин — «лесопосадки», и что в отдельных регионах деревья и в самом деле высаживают, как морковку на грядке, но увиденное его все равно почему-то огорошило. В первую очередь, наверное, потому, что прежде ничего подобного в Зоне он не встречал. Да, ему по ней особо бродить и не приходилось, но за то время, что он успел с ней познакомиться более-менее близко, он видел в ней только дикую, неупорядоченную растительность. От этого же леса так и разило неестественностью, искусственностью, даже деревья теперь казались Аникею ненастоящими. Между прочим, он даже не знал, что это за деревья. Да, он не спутал бы сосну с елью, березу с дубом… Узнал бы еще, наверное, осину. Все остальное было для него просто деревьями. И эти, которые окружали его сейчас ровными рядами, показались вдруг ему совсем незнакомыми, не виденными ранее, чужими — едва ли не вылепленными из папье-маше декорациями.

Ученый неуверенно приблизился к одному из них, боязливо коснулся ствола. Темная кора, шероховатая, показавшаяся чуть теплой на ощупь, приняла его ладонь без каких-либо сюрпризов: не обожгла, не уколола, не втянула в себя руку. И это точно было настоящее, живое дерево, а не искусственная обманка. Тавказаков даже мысленно усмехнулся: «Вот уж и впрямь у страха глаза велики. Если ты чего-то не знаешь, еще не значит, что этого не существует. Деревья как деревья, буки какие-нибудь, грабы, вязы, что еще там?..» А тот факт, что раньше он не видел в Зоне лесопосадок, ученый и вовсе объяснил своей невнимательностью: ведь если специально не присматриваться, лес — он и есть лес; да и наверняка не все леса тут кем-то были посажены — возможно, этот вообще единственный.

Успокоившись, Аникей Александрович вновь собрался кричать, даже набрал в легкие воздух, как вдруг совсем неподалеку раздался шорох… Отчего-то сразу уверившись, что это идут его друзья, Тавказаков бросился на звук, не сдержав возгласа:

— Ну наконец-то!

Однако уже в следующее мгновение доцент понял, что жестоко ошибся: из-за стоявшего метрах в пяти-шести дерева к нему вылетело нечто большое, черное, длинное… Но на общем сознание сосредоточиться не успело, так как в него с ужасающей отчетливостью врезалась только одна деталь: стремительно нарастающая красная дыра с белым зубчатым обрамлением по краям. Разум ученого еще не успел опознать в этой летящей дыре пасть с длинными острыми зубами, но древние инстинкты не спали и бросили тело хозяина в сторону, к спасительному дереву, за которым хоть на время можно было укрыться. Понятно, что это только чуть-чуть отсрочило бы неминуемую гибель, но сознание так еще и не включилось. Да и включись оно, чем бы помогло в тот момент ученому? Скорее, помешало бы, заставило замереть от ужаса.

И вот, метнувшись за ближайший широкий ствол, Аникей вдруг споткнулся, полетел, зажмурившись и выставив вперед руки, а когда приземлился — на удивление мягко, почему-то вниз головой — и поднял веки, то увидел перед собой темноту лаза. То, что это вырытый в земле туннель, а не потемнение в глазах от падения, доцент понял, ощутив под ладонями мягкую землю. Тавказаков — наверное, инстинктивно — резко подался вперед, зарываясь еще глубже. Он так и представил, как зубастая черная тварь откусывает его торчащие наружу ноги, а потому отчаянно замолотил ими. Руками же он заработал так, словно в черной глубине перед ним скрывался богатейший клад. Хотя, какой клад! Главным богатством была жизнь, которая вот-вот могла оборваться.

Краем сознания ученый понимал, что лезет в чью-то нору. Но главной его мыслью сейчас было то, чтобы зверюга не поползла за ним следом. Она и не поползла. И если бы Аникей Александрович вдруг узнал почему — наверняка вылетел бы наружу, забыв про то, что его там ждет эта тварь. К счастью, он этого знать не мог, поэтому и остался в норе.

Поскольку он заткнул собою проход, звуки снаружи могли достигать его ушей сильно приглушенными. Но автоматную очередь доцент, конечно, услышал. Ученого захлестнуло, словно теплой волной, огромной радостью: друзья все-таки пришли, они убили зверя, нужно немедленно выбираться!.. Но чувство самосохранения завопило вдруг: «Подожди! А вдруг еще не убили! И вообще, вдруг это не они?!» Затаив дыхание, Тавказаков прислушался.

Вскоре до него донеслись голоса. Сначала он не мог разобрать ни слова, да и определить, его ли это друзья, тоже не получалось. Но вот говорившие подошли ближе, и Аникей с грустью и сожалением вынужден был признать, что голоса ему незнакомы. Зато он улавливал теперь почти весь разговор. В нем участвовали по меньшей мере трое.

— Вот она, гадина. Что с ней делать станем?

— А что с нее взять? Разве шкуру — прочная, зараза, так кто тут ее выделывать будет?

— Да, провозимся только, изгваздаемся. Ну ее! Пусть гниет себе.

— А этот-то где, на кого она прыгнула?

— Нет тут никого.

— Вот ведь загадулина. На дерево он, что ли, залез?

— У него что, пружина в заднице? Не успел бы. Ты его точно видел?

— Не слепой пока, видел. Синий такой…

Послышался смех.

— Кто синий?

— Да мужичулина этот, кто еще-то?

— Если он синий, точняк нужно найти, узнать, где бухло берет.

— Вы бы, чем ржать, хоть теперь бы по сторонам смотрели. Сейчас как положит нас всех!..

— Так он же синий, промажет.

И опять грянул хохот.

«Может, вылезти? — подумал ученый. — Вдруг они видели ребят?»

Подумал так — и сразу поежился от окатившей его, словно ледяной водой, догадки: «Так это же те, сталкеры!..» Но он тут же и засомневался: этих было не двое, больше. Но больше не меньше; это он видел только двоих, остальные могли тогда и отстать. По голосам же он сейчас узнать тех бандитов не сумел, но, говоря по правде, он их и не запомнил — не до того было. И все-таки вероятность того, что в одном месте, причем где-то на отшибе, бродило сразу несколько группировок, показалась доценту Тавказакову слишком низкой. И он решил не рисковать, дождаться, пока незнакомцы уйдут, и лишь тогда вылезать из норы.

Аникей опять вжался в землю, продолжая вслушиваться в голоса и ожидая, когда они удалятся и стихнут. Только сейчас он с удивлением подумал, как же эти люди могли не заметить лаз, ведь судя по тому, насколько хорошо он их слышал, стояли они совсем рядом. Объяснить это можно было одним: убитая ими тварь упала как раз на вход в нору. Эта мысль испугала ученого: «Как же я в таком случае выберусь? Вдруг зверюга тяжелая, а ведь мне будет даже не развернуться, чтобы принять удобное положение! Впрочем, — посетила его уже обнадеживающая мысль, — если бы вход был загорожен тушей, то вряд ли бы я так отчетливо слышал голоса. Скорее всего, она шмякнулась рядом, взрыв при этом землю так, что нора не бросалась в глаза».

Успев лишь подумать о мертвой туше, Аникей Александрович тут же почувствовал запах — мерзкий и гнилостный, настоящую вонь. «Не могла же тварь так быстро начать разлагаться, — удивился он. — Наверное, мне это чудится, подсознание запах к моим мыслям подобрало». Но для игр подсознания пахло чересчур уж сильно. Вскоре дышать носом стало невыносимо, а ртом — до рвотных позывов противно. К тому же от вони защипало глаза. И, скорее всего, от нее же в них замелькали яркими звездами точки. «Похоже, я вырубаюсь! — мелькнула у доцента тревожная мысль. — Не хватало потерять сознание и задохнуться в этой дыре!»

Ему стало так страшно, что риск попасть в лапы грабителям казался теперь почти что мечтой. Все-таки они были людьми, и с ними, в отличие от заполнявшей легкие отравы, была надежда договориться.

Аникей стал отчаянно извиваться, пытаясь при этом отталкиваться от стенок норы руками. Но земля под ладонями крошилась, и ученому стало казаться, что он не только не поднимается, а словно бы даже зарывается глубже. Между тем «звезды» в глазах затеяли настоящую карусель, слепляясь в спиральные галактики и шаровые скопления. Они завораживающе красиво переливались, но Тавказакову было уж точно не до того, чтобы любоваться этой красотой. К тому же он понял вдруг, что эти точки, а точнее, уже образованное ими единое нечто — вовсе не болезненная иллюзия, а находящаяся прямо перед ним реальность. И она… приближалась!

Аникей Александрович больше не чувствовал запаха. Вернее, он его уже попросту не замечал, поскольку от светящейся массы перед ним исходило нечто более страшное. Что это было — некая энергия, неизвестное излучение, ментальный посыл?.. Неважно, что именно, важно то, что оно несло в себе смертельный ужас. В том, что через несколько мгновений он погибнет, ученый даже не сомневался. И ему вдруг так захотелось жить, что издав оглушивший его же самого рев, доцент изо всех сил оттолкнулся ладонями, зацепив левым мизинцем что-то пульсирующе-жгучее, и подался наконец-то кверху.

Глава 2

— Вот этот синий! — раздался над его головой радостный вопль. — А ну, вставай, жучулина!

— Там… там!.. — заелозил ужом Аникей Александрович. — Там кто-то… что-то…

Голова у него от ужаса шла кругом. Тех, кто был рядом, он пока не видел — мелькнули лишь сапоги, высокие ботинки… Но тут его кто-то дернул кверху под мышки, поднял на ноги. У Тавказакова все поплыло перед глазами, замелькали мушки — теперь уже предобморочные. Если бы его не продолжали держать, рухнул бы точно.

— Глянь, побелел-то как! — прозвучало словно сквозь вату. — Сейчас вырубится.

Его хлопнули по щеке, по другой, еще раз, еще. В голове слегка прояснилось.

— Да он ранен, — сказал кто-то. — Рука в крови… Ёш!.. У него палец оторван!

Аникей не сразу понял, о ком речь. У него-то ведь все было на месте. Он поднял наконец-то голову, проморгался, успел увидеть возле себя троих вооруженных автоматами людей, как один из них поднял вдруг руку:

— Тихо! Вонь кто-то чует?..

— Да это, поди, он, — гоготнул другой. — Со страху!

— Не-не, — насторожился третий. — Из ямы несет. Ну-ка, назад все! Не «звездочет» ли там…

И тут, не говоря больше ни слова, сталкеры — или кто они были, — вновь подхватив ученого под мышки, спешно ретировались в глубь леса. Пройдя быстрым шагом, почти бегом, не менее, по представлениям Аникея, километра, остановились, громко дыша и с опаской глядя назад.

— Не, все, — мотнул головой в полинявшей желтовато-зеленой бандане один из отряда, одетый в зеленые же куртку и штаны. — Так далеко не улетит, распадется.

Тут другой мужчина, все еще поддерживающий ученого, — бородатый, в серой высокой кепке и потертой кожанке — заглянул доценту в лицо и спросил:

— Что ты там видел, в яме? Чего орал-то: «Там! Там!»?

— Я… — сглотнул Тавказаков, снова почувствовав прилив дурноты. — Я видел… Можно я сяду?..

— Ёш! — ругнулся третий, который, в отличие от первых двух, был не в ботинках, а в обычных кирзачах, да и одет был попроще: вроде как в рабочую темно-серую спецовку, засаленную и неумело залатанную. На голове его была тоже донельзя замызганная, неопределенного цвета кепка блином. — Парень сейчас отрубится, а ты: «Что видел? Чего орал?» Давай-ка его, вон, на бревнышко, да руку хоть перевяжем; глянь, кровь-то все льется.

Тут Аникей, которому и без того было худо, наконец понял, что говорят о его руке, к тому же и сам он теперь стал чувствовать болезненное подергивание в левом мизинце. Он поднял ладонь и даже не смог сообразить, в чем там дело: мизинца, который вдруг заболел нестерпимо, не было вовсе, на его месте торчал кровоточащий, короткий пенек. А потом свет погас, унеся с собой мысли и боль.

Придя в себя, доцент Тавказаков понял, что снова лежит. Под его головой было что-то мягкое, вроде подушки. Обведя вокруг взглядом, он увидел одного из давешней троицы — того, что был в бандане. Тот сразу уловил его взгляд и позвал своих товарищей:

— Э! Беспалый в себя пришел!

Над Аникеем вскоре склонились все трое.

— Ну как ты, жучулина? — спросил бородатый.

— Н-не знаю… — мотнул головой ученый. — Нормально… Пить сильно хочется.

— А рука болит? — спросил «засаленный».

Тавказаков поднял левую руку. Ладонь была тщательно забинтована, свободным был только большой палец да торчали кончики оставшихся трех. Аникей всхлипнул, но не от боли — ее почему-то совсем не было, — а от жалости к утерянному мизинцу.

— Нет, — сглотнул он. — Не болит. Спасибо за помощь.

— Обезболины с собой больше нет, — сказал бородатый, протягивая ему флягу, к которой доцент сразу жадно припал. — Так что поторопись, а то скоро завоешь. Далеко топать-то?

— Погоди, Брюль, — нахмурился тот, что в бандане. Теперь он был без куртки, в темно-лиловой футболке с надписью: «Delay»^[3]. — Пусть сперва скажет, кто его так. А то уйти-то мы ушли, но…

— Ну да, ну да, — закивал, перебив его, мужчина в спецовке. — Дело говоришь, Злыдень. — И глянул на Аникея: — Так что, Беспалый? Кто там был, в дырке той?

Тавказаков, сделав еще глоток воды, отдал флягу бородатому Брюлю и подробно, словно делал научный доклад, рассказал, что он чувствовал и видел в норе. Не забыл упомянуть и о пульсирующе-жгучем касании переливчатой субстанции мизинцем.

— Ёш! — крутанул головой в плоской кепке «засаленный». — Поздравляю!

Двое других одобряюще поддакнули.

— С чем? — выставил перевязанную ладонь Аникей Александрович. — Издеваетесь?

— Нет, — очень серьезно ответил Злыдень — мужчина в бандане и футболке. — Не издеваемся. Там тебя «звездочет» дожидался. Он в пустые норы, пока хозяева на охоте, забирается и ждет. И пока ждет — он никто и ничто, потухшие звезды, пустое место. А как зверь назад вернется, он сначала, не зажигая свои звездочки, становится парализующим газом, а потом зажигает звезды и из них вылепляется сам. — В устах вооруженного сурового дядьки вся эта «поэзия» звучала вроде бы даже нелепо, но от этого еще более жутко. — Ну и просто поглощает того, кто рядом, — с потрохами и косточками, быстрее серной кислоты, веришь-нет? Так что ты, отделавшись пальчиком, сорвал в лотерее ва-банк. С чем тебе наши поздравления и есть.

— А почему меня не парализовало? Вонь была страшная, но…

— Хрен знает, — перебил его тот, что в спецовке. — Может, ты большой для него.

— Не, Колыч, — замотал банданой Злыдень. — «Звездочет» и не таких здоровяков схарчивал. Тут что-то другое. Может, он сытый был, а у сытого газ не такой выходит, а может, у Беспалого иммунитет какой.

— Беспалый — это я? — Почувствовавший себя почти совсем хорошо Аникей Александрович сел.

— Ну не мы же, — потряс ладонями Брюль. — У нас все пальчики на месте.

— Очухался? — спросил Злыдень и, когда ученый кивнул, наклонился и поднял у него из-за спины свою зеленую куртку. Оказывается, это она, свернутая, служила раненому подушкой.

— Идти-то тебе далеко? — опять спросил бородач.

Тавказаков пожал плечами.

— Понятия не имею, — признался он и рассказал новым знакомым, как потерял своих спутников. А потом вздохнул: — Вот и не знаю теперь даже, в какую сторону идти.

Во время его рассказа мужчины многозначительно переглядывались между собой, как-то криво, невесело усмехались, а когда доцент замолчал, еще раз переглянулись, и Злыдень, пряча глаза, произнес:

— Теперь тебе все равно, в какую, веришь-нет? Если хочешь, идем с нами.

— Э! — дернул бородой Брюль. — И на кой нам этот балласт? Только в обмороки падать и умеет.

— В обморок он упал не от избытка, ёш твою, чуйств, а из-за раны, — вступился за Тавказакова Колыч. — Давай мы тебе палец отхреначим и поглядим, как ты запрыгаешь.

— Ну давайте, давайте, берите его с собой! Только сами тогда с ним и нянчитесь.

— Тебя не спросим!

— Да нет, спасибо вам, — поднялся на ноги Аникей. Прислушался к себе: голова не кружилась, ничего не болело, разве что едва-едва подергивало палец — то, что от него осталось. — Пойду искать своих. Вы правильно сказали: мне теперь все равно, с какой стороны начинать, вот и буду ходить кругами.

Откровенно говоря, ему очень хотелось пойти с этими людьми, спасшими его от верной смерти. Ведь если бы не они… Гарантий, что он встретится с друзьями прежде, чем снова не угодит в аномалию или чем его сожрет, сожжет, растворит какая-нибудь тварь, не было никаких. Но то, что ему ворчливо сказал вдруг недовольный Брюль, было даже не ударом пыльным мешком по голове, а припечатыванием ее пудовым молотом к наковальне:

— Нету здесь твоих, ты что, еще не въехал, дурюлина? К ним ты теперь хрен вернешься, назад пути нет. Ты че, как сюда рухнул, вверх посмотреть не догадался?

— Дог-гадался… — пролепетал Аникей, чувствуя, как его стремительно заполняет леденящий холод.

— А мозгов у тебя, чтобы сделать из этого выводы, не хватило, — с деланым сожалением произнес Брюль и обвел взглядом своих: — И вот такую бестолочь вы хотите взять с собой?

— Прекрати, — поморщился Злыдень. — Вспомни, как сам здесь очутился и много ли выводов наделал. Нечего крутых из себя строить. Беспалый — не девка, чтобы перед ним красоваться. Все поначалу обделываются, когда сюда попадают, пусть и без… — он хмыкнул вдруг, — …выводов.

— Подождите! — замахал руками доцент Тавказаков и поморщился: палец кольнуло — видать, действие обезболивающего стало проходить. — Вы хотите сказать, что это — не Зона? Но что тогда? И как я… — тут он, вспомнив свое «падение», замолчал.

— Да, именно так, — догадавшись, что новенький начал что-то понимать, кивнул Злыдень. — Ты попал в одну из ловушек. Судя по твоему рассказу — в «дно». И через нее ты вывалился из Зоны, веришь-нет? Из той Зоны. И попал в другую. Не такую, как ту, но… — досадливо махнул он рукой.

— А вы?.. Вы… тоже? — сглотнул Аникей. — И что теперь делать?

— Мы тоже, — буркнул Брюль. — Мы со Злыднем прибыли оттуда, откуда и ты. Скорее всего. Похоже по твоему описанию. А вот Колыч — вообще не из Зоны. Работал себе человек на заводе, вышел покурить и — хлоп!.. — такая вот хренулина.

— То есть как это? — нахмурился Аникей. — Почему не из Зоны? Разве аномалии… ну или ловушки эти, есть где-то еще?

— Выходит, что есть, — сказал Злыдень. — И вот что интересно. Если в ту, «нашу», с красным долбаным небом Зону попадали из разных… ну, миров, что ли, как их назвать еще?..

— Параллельных Земель, — машинально произнес ученый.

— Вот, да, наверное… Но тогда и сюда из таких же попадают, только не обязательно из того места, что та Зона оттяпала. Вот и Колыч — аж с Урала, и с какого-то отсталого мира — там у них паровозы еще, веришь-нет?

— Сам ты отсталый, — обиделся Колыч.

— В общем, — не обратил на это внимания Злыдень, — похоже, нас сюда откуда только можно собирают. Ловушки расставили — и…

— Кто расставил?! — воскликнул Аникей. — Зачем собирают?

— Кто — не знаем, но лучше, думаю, и не знать. А вот зачем… — Мужчина помялся, заерзал, словно у него зачесалась спина. — Сдается мне, для тренировки… Только не нас, а…

— Да и нас тоже! — рьяно выпалил Брюль. Похоже, спор этот велся между ними давно.

— Нас — разве лишь для того, чтобы «урфинам» труднее было с нами справляться, чтобы служба медом не казалась.

— «Урфины»?.. — переспросил Тавказаков, и обрубок его мизинца вдруг дернуло так, что доцент зашипел и поморщился.

— Что, отходит? — участливо глянул на него Злыдень. Ученый кивнул, переживая очередной толчок боли.

— Вот… ситуюлина!.. — мотнул бородой Брюль. — Ну так чего встали, если уж решили его с собой брать? Ждете, когда он от боли опять в обморок хлопнется? Пошли тогда к нам, да скорее! Грибок ему рану как следует обработает и обезболину даст.

— Да, — подхватился и Колыч. — Как там тебя?.. Авдей?..

— Аникей, — проговорил ученый.

— Нет, — сказал Злыдень, — никаких имен. Пусть мы теперь артефакты и не ищем, а все равно сталкеры. Назвали уже Беспалым — пусть так и будет. Согласен?

— Ладно, — сказал Аникей.

— Так вот, я и хотел спросить, слышь, Беспалый, — снова влез Колыч. — Готов вместе с нами Зону топтать? — Он вдруг почему-то захихикал, а бородач Брюль продолжил за него:

— С недоделанной группировкой «Делай», — и ткнул пальцем в надпись на футболке Злыдня.

— Это же на английском, — сказал Тавказаков. — Означает промедление.

— Ну так в Зоне спешка до добра не доводит. Лучше медленно, да верно. Так что будем «промедленцами».

— Но только не сейчас, — свел брови Злыдень. — Сам же торопил.

— Так Беспалый молчит еще!

— Я?.. — заморгал Аникей Александрович, ожидая новую вспышку боли, которой почему-то все не было. — В смысле, согласен ли к вам в… «промедленцы»? — улыбнулся он. И кивнул: — Постараюсь оказаться полезным. Я ведь все-таки у… — Тут-то боль его и настигла, отчего фразу он закончил не так, как планировал: — …у-ууу!..

Как они шли, Аникей — или теперь Беспалый? — помнил урывками, очень уж терзала его боль, отчего он только и думал о том, как бы не потерять сознание. «Мало того что перед новыми знакомыми стыдно, так ведь им меня еще и нести придется! И тогда прав окажется Брюль: я всего лишь балласт. Могут и бросить по дороге. Вряд ли, конечно, неплохие они вроде бы люди, но в ситуации, когда приходится выбирать: твоя жизнь или жизнь бесполезного чужака, вариантов на самом-то деле куда меньше двух. А таких ситуаций в Зоне — ого-го! Правда, это какая-то неправильная Зона, непонятная». Ученого, несмотря на все с ним случившееся: на потрясение, травму и боль, — она очень сильно заинтересовала, и он твердо решил выведать позже у сталкеров все, что они о ней знают. Эти мысли немного отвлекли Тавказакова, но совсем ненадолго. От быстрой ходьбы пульсирующая боль усилилась, и как ни придерживал он здоровой рукой левую, бережно прижав покалеченную ладонь к груди, легче не становилось. «Какой я и в самом деле неженка! — со злостью к себе подумал Аникей Александрович. — Мне же не руку оторвало! Интересно, что бы я делал тогда?» Подумал — и тотчас пожалел, накатила дурнота. Он бы не выдержал, упал, только идущий впереди Брюль замедлил шаг, а замыкающий цепочку Колыч выдохнул: «Приплыли, ёш».

Ученый мотнул головой, пальцами здоровой руки помассировал виски; вроде как полегчало. Он осмотрелся. Леса вокруг больше не было, так — кусты, разнотравье. Доцент почему-то отметил сразу, что травы здесь, в отличие от «багровой» Зоны, было куда больше, причем разнообразной, в том числе красиво цветущей и вкусно пахнущей. Да и вообще, растительность была тут куда богаче. Основательно познакомиться с ней Аникею, конечно, было пока и недосуг, сознание усваивало лишь первые впечатления. Главным сейчас было жилище спасших его сталкеров, которое представляло собой… пещеру в горе. При этом гора выглядела как игрушечная — по форме почти Фудзияма^[4], только раз в триста ниже, — а пещера, напротив, оказалась просторной, как чертоги Али-Бабы. Освещалась она закрепленными в стенах смолистыми факелами, что еще больше подчеркивало ее сказочный дух. Правда, россыпей золота и драгоценных камней нигде видно не было, зато в пещере имелся большой дощатый стол с четырьмя чурбаками возле него вместо стульев, четыре лежанки вдоль стен, какие-то ящики, полки… Все говорило о том, что здесь не просто коротают время, а именно живут.

«Вот только почему лежанок четыре? — удивился доцент. — Неужто одна гостевая?» Но тут он вспомнил, что Брюль упоминал некоего Грибка, который должен был дать ему «обезболину». Тавказаков аж облизнулся, словно лекарство обещало быть вкусным. На самом деле он готов был сейчас выпить и уксус, лишь бы унялась боль.

— Грибок, подъем! — гаркнул Злыдень, и под сводами пещеры это прозвучало неожиданно раскатисто и гулко.

— В чем дело? — зашевелилось нечто темное на дальней от входа лежанке. — Не успеешь прилечь… Рота, подъем!.. Мы же не в армии, право слово.

От ближайшего зажженного факела лежанка находилась метрах в пяти, поэтому разглядеть подробности Аникею не удалось. Однако вскоре стало видно, что кто-то на ней поднялся и сел. А потом этот кто-то выпрямился и, немного помешкав, двинулся к ним как-то странно, рывками, резко дергая при этом руками и стуча чем-то по каменному полу. Только когда человек с лежанки приблизился к факелу, Тавказаков разглядел в руках незнакомца костыли. Правая нога мужчины ниже колена отсутствовала. «Это тебе не мизинчик!» — мысленно крякнул доцент.

Дошкандыбав до них, одноногий встал, оперевшись о кривые самодельные костыли, и принялся рассматривать гостя так, словно тот был редким экспонатом, а сам он — любознательным ученым. Кстати, на ученого этот человек даже внешне походил. Только на чокнутого, какими их любят изображать в комедийных фильмах: высокий, тощий, в нелепом то ли плаще, то ли халате, с всклокоченной мочалкой седых волос, с кустистыми, вздернутыми бровями, словно их владельца настигло крайнее изумление, о котором говорили и выпученные глаза, таращившиеся из-под очков… То, что очки при более внимательном рассмотрении оказались без стекол, еще сильнее намекало на безумство «профессора». Но Злыдень не стал с ним сюсюкать, лепетать, что «этот дядя хороший» и все такое прочее, как, по мнению Тавказакова, следовало говорить с помешанными, дабы те не слетели с катушек. Напротив, голос сталкера стал даже чрезмерно, на взгляд Аникея, жестким, когда тот произнес:

— Тебе бы только спать! Давай за работу! Доставай свою аптечку, вот тебе пациент.

— Грибок стопы? — заинтересовался «профессор».

— Н-нет, — смутился под пристальным взглядом «чокнутого ученого» Аникей Александрович. — У меня только палец…

— С грибком?

— Вряд ли… То есть… Дело не в этом. Его больше нет.

— Грибка?

— Пальца, — поднял Тавказаков перевязанную ладонь.

— Вы знаете, вы знаете! — радостно воскликнул одноногий. — Во всем есть свои плюсы. Тот же грибок стопы. Я ведь никак, никоим образом не мог от него излечиться! И вот… — мотнул он культей.

— Ага, гильотина — лучшее средство от головной боли, — буркнул Злыдень. — Один жирный плюс.

— Для кого-то, может, и да. Смотря какая боль.

— Простите, но у меня — сильная, — сказал Аникей, у которого вновь отчаянно задергало палец. — Вы не могли бы помочь?

— Конечно, конечно! — размахивая костылями, словно курица крыльями, закудахтал Грибок и запрыгал к полкам на стене, нырнул в какой-то ящик, зазвенел чем-то стеклянным…

Брюль между тем посмотрел на Злыдня:

— А куда мы его? На пол? Ну, допустим, пока Грибок его лечит, я могу…

— Я пока на пол лягу, — поднял кепку и почесал под ней лысину Колыч. — А завтра уже ему шконку смайстрячим.

Он подошел к доценту, взял его за локоть и подвел к одной из лежанок, представляющей из себя четыре двухметровых отесанных, связанных между собой бревна, лежащих на двух поперечных, коротких. Сверху было расстелено что-то вроде пальто или шинели.

— Ложись, — сказал Колыч и крикнул Грибку: — Спиртяжкой его изнутри сполоснуть?

— Что?! Зачем?.. — встрепенулся копошащийся у дальней стены одноногий.

— Для анестезии, ёш! Зачем еще-то?

— Анестезия будет! Будет анестезия! — заполошно выкрикнул «профессор». — Какой спирт, да еще внутрь? Что вы!

— Это наружу спирт — «что вы», а внутрь — в самый раз, — проворчал Колыч и подмигнул доценту: — Ладно, не боись, Грибок сделает как надо.

— Он что, врач? — тихо спросил Аникей, но «профессор» услышал.

— Да, я медик! — гордо заявил он.

— Медик он, — хохотнул Брюль. — Санитаром когда-то в морге работал.

— А это что, не медицинская должность?! — взвился, замахав костылями, Грибок.

Хотя после услышанного Тавказакову и сделалось не по себе, волновался он зря. Медиком Грибок и впрямь оказался неплохим. Он дал Аникею выпить таблетку, на вопрос «что это такое?» пробормотав: «Глотай, не отравлю, застрелить дешевле», — сделал в ладонь пациента два укола и, выждав минут пять, снял повязку, дернув в самом конце присохшую к ране ткань. Тавказаков приготовился взвыть, но боли не почувствовал, заморозка подействовала. Правда, кровь из обрубка мизинца тут же полилась, и ученый поспешно отвернулся; пусть он и не считал себя гемофобом^[5], но смотреть на то, что осталось от его родного пальчика, да еще такое страшное, окровавленное, было неприятно.

Грибок заметил его реакцию и, звякнув инструментами и принявшись колдовать над раной, стал отвлекать пациента разговорами. Правда, назвать их особо успокоительными, да и вообще корректными, было весьма сложно, но Аникей Александрович понял уже, что таков стиль поведения одноногого «доктора» и что обижаться на него не имеет смысла. Да ему, к слову сказать, и не было обидно. Напротив, то, что Грибок его не жалел, а пусть и по-черному, но шутил, вкупе, вероятно, с действием таблетки совершенно его успокоило.

— Где, позвольте спросить, лишились сей ковырялки? — первым делом поинтересовался врачеватель.

— Какой ковырялки?

— Той, которая, судя по всему, еще недавно торчала с краю вашей ладони. Вы же не станете отрицать, что ковырять ею в ухе или в том же носу несравненно удобнее, нежели другими пальцами. Ладно нос, там вы и одним мизинцем справитесь. А вот левое ухо? Тоже, разумеется, можно одним правым, но уже не так удобно, согласитесь.

— Ну да, — пробормотал ученый.

— Так где же? Где вы ее лишились? Только не говорите, умоляю вас, что это случилось, когда вы справляли малую нужду. Иначе я стану смеяться и ненароком отсандалю вам соседний палец.

— Палец мне откусил «звездочет». Или сжег, растворил, не знаю, как правильно. При этом я никакой — ни большой, ни малой — нужды не справлял, так что вы уж постарайтесь ничего лишнего мне не отрезать. А почему вы это вообще сказали? Обычно ведь при этом пальцы… гм-м… не теряют.

— Как сказать, — трагически вздохнул Грибок. — Иногда, знаете ли, теряют не только пальцы, но и конечности.

— Уж не хотите ли вы сказать, что ваша нога…

— Да, таков был последний шаг моей правой ноги. Какая насмешка судьбы! У кого-то последний шаг — это шаг к подвигу, вечной славе, бессмертию!.. Я же в последний раз шагнул, чтобы помочиться. К тому же я так и не успел этого сделать, и потом все равно… Впрочем, это лишнее.

— И куда же вы шагнули? Почему лишились ноги?

— В арочку шагнул. В аккуратную такую маленькую арочку. Будто специально для того ее с краешку нашего Центра культуры и выдавили. Ну, там, сбоку, с площади почти и не видно… Главное, раньше я ее и не помнил. Да что там! Не было ее раньше. А тут мы пивасика с друзьями употребили. Нет-нет, все чинно, благопристойно! Но изрядно. И, как следствие… Иду я, короче говоря, домой, и так вдруг приспичило! А тут как раз…

— Центр культуры, — не удержавшись, хмыкнул доцент Тавказаков.

— Представьте себе! — с вызовом бросил медик. — А почему, собственно, нет? Я ведь не прилюдно собирался совершить этот акт. Там же арочка! Зараза такая, ну ведь не было ее раньше!..

— Ладно, простите. И что потом?

— Потом… Не знаю, поверите ли. Скажете, небось, что было употреблено не только пиво. Но я клянусь, помимо него — лишь две малюсенькие пол-литры на четверых! Причем исключительно внутрипивно. Для поднятия его градуса до нужного тонуса. Всего лишь!

— Я верю вам. Продолжайте, пожалуйста.

— Так в том-то и дело, что продолжение — это уже и есть финал! Едва я шагнул в арочку, как меня словно втянуло во тьму. И будто бы, знаете, пленка какая-то лопнула: «Чпок!» А потом в голове: «Ассакаа дум тудум, ассенекер ина даста».

— И что это значит?

— Понятия не имею. Но мне этот «тудум» накрепко в мозги вбился. А тогда я его послушал и проснулся уже тут. Без ноги. Я даже не сразу понял, что ее нет. Потому что ни боли, ни крови. Я вам потом покажу, что у меня там, на культе.

— И что же? — чрезвычайно вдруг заинтересовался Аникей.

— Там ровный срез, — сказал вдруг Брюль. Оказывается, троица сталкеров, хоть и не пялилась на них с Грибком, но к разговору давно прислушивалась. — Как отполированный до блеска металл.

— Точно такой, — подхватил Злыдень, — как на шее у Чирка, был такой сталкер, который вернулся без головы из Лазаревки^[6].

— Из Лазаревки?! — ахнул Тавказаков.

— Не дергайтесь, зашиваю же! — воскликнул Грибок, но ученый его будто не слышал и повторил, уставившись на Злыдня:

— Из Лазаревки?..

— Ну да. Поселок Лазаревское. То бишь не поселок, а хрень собачья. Ты ведь тоже из той Зоны, не слышал о нем, что ли?

— Слышал… — тихо сказал Аникей.

— Вот и Грибок наш, сдается, тоже куда-то вроде Лазаревки попал. Где «урфинов» клепают. Только ему, веришь-нет, вместо головы ногу отхреначили. Он, видать, так своего пивасика нахлюпался, что ноги у него больше головы соображали.

— Я бы попросил! — выкрикнул «доктор». А Злыдень, лишь хмыкнув на это, закончил:

— А потом, когда просекли, что ошиблись, его в мусор кинули. Да промахнулись, видать, вот он сюда и хряпнулся.

— Вы уже не в первый раз упоминаете каких-то «урфинов», — переварив услышанное, сказал Тавказаков. — Но кто они такие?

— Скоро узнаешь, — буркнул Колыч.

— И все-таки, — обвел ученый новых друзей вопросительным взглядом, однако ответить ему не успели, поскольку Грибок провозгласил вдруг:

— Принимайте работу!

Глава 3

Аникей Александрович искренне удивился, когда увидел свой укороченный на две трети мизинец, который снова выглядел пальцем, а не окровавленным пеньком, — настолько аккуратно заштопал его одноногий «доктор». Разве что ногтя этому микромизинчику не хватало, что, впрочем, давало даже некоторые преимущества — меньше стричь. Неожиданно подумав об этом, Тавказаков рассмеялся. Расцвел улыбкой и Грибок.

— Нравится?

— Да, спасибо, вы настоящий мастер! Шовчик снять — и будто так и было. Даже не болит.

— Ну, шовчик, придет время, снимем, а вот насчет «не болит» должен вас огорчить. Это пока действует обезболивающее. Потом все равно заболит. Не так сильно, как до этого, но достаточно. И какое-то время придется это терпеть.

— Дашь ему обезболину — делов-то! — заметил Брюль.

— Если совсем прижмет, то дам, конечно, — недовольно пошевелил бровями Грибок, глядя при этом на Аникея, будто именно он попросил таблеток. — Но обезболивающее у нас имеется только сильное, привыкнуть к нему — как два пальца… Ну, вы поняли мысль, я надеюсь?

— То, что я подсяду на эти «колеса»? — усмехнулся доцент. — Понял. Но ведь я у вас пока ничего и не прошу. Буду терпеть, сколько смогу. И вот еще… Даже неудобно. Я так и не спросил, как вас зовут. Я — Тавказаков Аникей Александрович. Можно просто Аникей.

— Ты теперь просто Беспалый, — хохотнул кто-то из сталкеров, и «доктор» закивал:

— Здесь и правда лучше без официоза. Вы — Беспалый, я — Грибок.

— И все же! — почему-то заупрямился ученый.

— Да я уже и не помню, — широко улыбнулся одноногий. — Но если уж вы так настойчивы, то Василий. Василий Сергеевич Жариков — только и всего. Как там в песне?.. «Конечно, Вася — стиляга из Москвы». Только я не из Москвы.

— И не особо стильный, — опять хохотнул кто-то.

— Верно, — согласился и с этим утверждением «медик». — Поэтому лучше все-таки Грибок. Мне так удобнее, поверьте. И сразу хочу закрыть еще один вопрос, а то я вижу, как вы на мои очки посматриваете. Да, они без стекол. Но я их ношу не потому, что идиот. Разве лишь самую малость. — Улыбка мелькнула на его лице и тут же погасла. — А к очкам я просто привык. Мне психологически в них легче. Даже будто и впрямь зрение улучшается, знаете ли. — Тут Грибок пошевелил вдруг широким носом: — А еще у меня неплохой нюх. И он сейчас улавливает нечто весьма аппетитное.

В помещении, то есть в пещере, имелось и что-то вроде камина — небольшой грот в стене с вытяжкой наружу. Там, пока Грибок занимался мизинцем Аникея, сталкеры уже не только развели огонь, но и успели нажарить мяса. Теперь, когда боль прошла, Тавказаков почувствовал одуряющий голод и, приняв приглашение, подсел к столу и мгновенно, не особо задумываясь о приличиях, вцепился зубами в кусок жестковатого, но показавшегося ему невероятно вкусным мяса. Съел доцент не менее четырех больших кусков, а когда увидел, что мяса больше нет, а его новые знакомые смотрят на него, как ему показалось, с осуждением, он потрясенно воскликнул:

— Простите меня! Я съел и ваши доли? Ох, как же мне…

— Перестань, — хлопнул его по плечу Злыдень. — Нам тоже досталось, не переживай. Меньше, чем обычно, но ничего, хватило. А тебе сейчас нужно сил набираться, операция хоть и пустяковая была, а все же — крови-то ты потерял не пару капель. Так что выбрось из головы свои интеллигентские комплексы и радуйся жизни.

— Спасибо, — растянул ученый губы в робкой улыбке. — Правда, спасибо.

Он выпил из большой металлической кружки воды и, ощущая приятную тяжесть в желудке, поднялся из-за стола и вернулся к лежанке.

— Палец-то еще не заболел? — озабоченно поинтересовался «доктор». — Вы смотрите, я хоть и говорил, что таблетки сильные, но не терпите через силу-то. Раз-другой примете — ничего не случится.

Аникею Александровичу внезапно пришла в голову любопытная мысль:

— А почему у вас только такое обезболивающее? Где вы его вообще берете? Откуда достаете одежду, оружие, все такое прочее? Или это то, что осталось от нас? Но вот, я вижу, автоматы у вас совсем незнакомой модели, мы такие не поставляли.

— «От нас»? — насторожился Злыдень. Он даже подошел ближе к лежанке. — Что значит «мы́ не поставляли»?

— Ты кто вообще такой, ёш твою вошь? — подхватил тут же и Колыч.

— Да, откуда такая синюлина? — с веселой, правда, искрой в глазах изобразил хмурое подозрение бородач Брюль. — Вылез из-под земли, навонял… Навешал нам лапши на уши, что заблудился, друзей потерял. А может, это «друзья» тебя к нам и подослали? Может, ты тоже вроде «урфина», только тайного? Утка подсадная, чтобы секреты наши выведывать?..

— Помолчи, Брюль, — скривился, как от кислого, Злыдень. — У нас только секреты и выведывать. Не смешно. Но ты, — с прищуром глянул он на слегка ошарашенного доцента, — и вправду, расскажи-ка о себе. И кто такие «мы», которые поставляют оружие, и что на тебе такое синее напялено? Не видал я у сталкеров из той Зоны, — ткнул он почему-то вверх пальцем, — такого прикида, а ведь ты нам вроде чирикал, что именно оттуда к нам слетел.

— Может, сначала вы ответите на мои вопросы? — обиделся вдруг Аникей Александрович. — Кто такие «урфины»? Где вы берете оружие? Откуда…

— Нет! — резко оборвал его Злыдень.

— Торговаться еще он будет, ёш, — тихо проворчал Колыч.

— Давай-ка, Беспалый, прогунди нам свою сказулину на ночь, — приготовившись слушать, опустился на корточки Брюль. — Только не очень страшную, а то не уснем.

— Никаких сказок! — припечатал Злыдень. — Я лажу сразу учую, веришь-нет?

— Но потом вы мне тоже расскажете, — сдался Аникей.

— А «потом» еще не настало, — философски изрек вдруг притихший было Грибок. — Тут ведь во многом и от вашей «сказки» будет зависеть.

— Знаете что? — внезапно улыбнулся Тавказаков. — А сами-то догадайтесь, кто я такой. Или слабо? — Он посмотрел на сталкеров, остановив взгляд сначала на Брюле, потом на Злыдне. — Вот вы двое — тоже из той Зоны. И кто же там поставлял вам оружие, а?

— «Контактеры», — сразу выпалил бородач, но Злыдень, неотрывно уставившись на Аникея, покачал головой и тихо, как-то даже зловеще произнес:

— Умники из лабы.

— Бинго, — перестал улыбаться Тавказаков.

— Вы — ученый? — выпятил на него и без того вытаращенные глаза Грибок.

— Ну да, — кивнул Аникей Александрович. — Нас было трое. Я ведь говорил уже про моих друзей, которые остались там, — он тоже ткнул вверх пальцем.

— Это туфта, — помотал головой Злыдень. — Умники не могут далеко отойти от лабы.

— Мы и не могли. Пока Зона не стала меняться.

— А вот отсюда — подробней, пожалуйста, — дернул себя за бороду Брюль.

И Тавказаков Аникей Александрович, как заправский лектор — собственно, такой опыт у него тоже имелся, — принялся внятно и доходчиво посвящать новых знакомых в события последних дней своей жизни, начиная с того момента, как их с коллегами посетили заблудившийся космический разведчик и разумный богомол^[7].

Рассказ ученого произвел на сталкеров впечатление. Минуты две-три они сидели как пришибленные. Тавказаков, по правде говоря, даже не ожидал такой реакции. Впрочем, он заметил, что больше всего изменились в лице Злыдень и Брюль — бородач даже побледнел, — и это навело его на мысль, что в той, обреченной на вымирание Зоне у них кто-то остался из близких, вот они и переживают. Молчание первым прервал Злыдень, но сказал он то, чего Аникей не понял.

— Если там все передо́хнут, то и нам трындец.

Брюль кивнул. Колыч насупил брови.

— Ёш, — сказал он. — А че прям так-то? Не Зоной единой, чай…

— Мы-то с Ильей Николаевичем не оттуда, — поддакнул Грибок. Доценту не составило труда догадаться, что прозвучавшие имя-отчество принадлежали Колычу. — Ну, может, станет поменьше добычи, придется больше побегать…

— Особенно тебе, — буркнул Брюль.

— Так-то зачем? — обиделся одноногий. — Можно подумать, я бы отлынивал от охоты, если бы…

— Хватит! — раздраженно махнул рукой Злыдень. — Вы ведь оба и сами видите, что уже очень давно никто не попадает сюда из другого места, кроме как из той Зоны. Почему так происходит, мы не знаем, но это, мать его, факт. И не надо быть гребаным пророком, чтобы предсказать: без живности оттуда мы долго не протянем. Здешней травкой да корешками питаться не выходит, сами знаете.

— А грибы? — ляпнул вдруг Аникей, до которого стала наконец доходить суть проблемы.

— Не растут, — коротко бросил кто-то.

— То есть вы хотите сказать, — решил развить свою догадку ученый, — что здесь, в этой… ну тоже как бы Зоне, имеется лишь то, что попало сюда, как и сам я, из той? — Палец вновь машинально ткнул куда-то наверх. — Ну, как я понял, раньше попадало также и из других мест, а потом — лишь оттуда. Так?

— Не совсем, — сказал Злыдень. — Люди и животные — да. «Урфины» скорее всего тоже, то-то их меньше стало в последнее время. Все остальное, включая непригодную в пищу растительность, одежду, оружие, лекарства, а также, разумеется, монстров и аномалии, имеется здесь. Можно сказать, даже в избытке. Правда, аномалии эти — лишь название. Детские аттракционы, ни одной смертельной, веришь-нет? Покрутит, поплющит, пожамкает — да и выплюнет. Больше для того будто, чтобы бдительность не терял, не раззявливал варежку.

— Монстрюлины зато настоящие, — встрял в разговор Брюль. — Только я думаю, они не здешние, а тоже из Зоны.

— Частично — возможно, — мотнул головой Злыдень, — но многих я раньше, там, — кивок кверху, — не встречал.

— Постойте! — взмолился ученый. — Но как, откуда здесь берутся лекарства, оружие, еда? Кто те благодетели, что вас ими снабжают? И объясните же мне, наконец, кто такие «урфины»?!

Он даже сел в возбуждении на лежанке. Палец, кстати, как и предупреждал Грибок, снова начал болеть, но сейчас Аникей даже не обратил на эту боль внимания.

— Вот еды-то нам как раз никто не дает, — досадливо хмыкнул Колыч.

— А остальное… — вздохнул Злыдень. — Хрен его знает. Но кто или что бы это ни было — делает это не по доброте душевной.

— А для чего?

— Оружие и патроны — чтобы мы могли охотиться и не подохли с голоду, а также защищались от других сталкеров, ну заодно и тренировались — учились выслеживать, маскироваться, стрелять; одежда и лекарства — чтобы были здоровыми к нужному часу; аномалии и монстры — тоже для тренировки.

— Тренировки для чего?

— Для сражений с «урфинами», разумеется. Теперь уже для их тренировки. Ведь мы — всего лишь их спарринг-партнеры, веришь-нет? И, думаю, все остальное здесь, включая аномалии и монстров — тоже в основном для их, а не для наших тренировок.

— Почему? — глупо вырвалось у Тавказакова.

— Потому что это не просто Зона. Это специализированная, мать ее, Зона. Учебка.

— Для кого?!

— Да для «урфинов» же, сколько раз говорить? — вспыхнул в ответ Злыдень.

— Но вы так мне и не рассказали, кто такие эти «урфины»!

— А ты читал в детстве книжулину, — спросил с кривой усмешкой в бороду Брюль, — «Урфин Джюс и его деревянные солдаты»?

— Н-нет, не читал, — наморщив лоб, отмахнулся Аникей Александрович. — Возможно, в нашем мире ее не написали.

— Если кратко, там одному перцу, как раз этому Урфину Джюсу, достался волшебный порошок, оживляющий даже неживые предметы. Вот он и настрогал себе армию деревянных солдат, оживил их и пошел завоевывать мир. Ну, не весь мир, только свою сказочную страну, не суть. А суть в том, что какой-то Урфин Джюс и в реальности наловчился строгать солдатулин. Не из дерева, правда, а из живых людей, но ведут они себя точь-в-точь как деревянные, особенно поначалу. Вероятно, им отведена какая-то высшая цель — как раз, например, мир и завоевать, а для этого они должны научиться сражаться. Вот их и отправляют в Учебку, где все условия для этого и созданы.

— Но тогда «урфины» не они, — сглотнул Аникей, — а как раз тот или те, кто их создал. И кто создал здесь все остальное.

— Да как бы по уму-то и так, — сказал Брюль, — но не деревянными же солдатами этих-то чурбаков называть. Долго выговаривать. Вот и прижилось — «урфины».

— А… какие они?

— Самое страшное, что внешне они — такие же, как мы. Но только снизу, от шеи. А голова… Нет у них голов. Человеческих, в смысле. Да пусть бы даже обезьяньи, но и тех нету. Ртутные капли, вот что у них сверху — так же блестят, колышутся, меняют форму… И это жутко, скажу я тебе! Они же еще все голые… Ну, какой-то прозрачной пленкой покрыты. И вот, снизу нормальный вроде мужичулина, кто-то еще и с татухами, а выше глянешь — и прям блевать тянет. А бывает, что и бабы встречаются… — Тут в горле у Брюля булькнуло, он поперхнулся и принялся учащенно дышать. А потом просипел: — Нет, не могу. Вот этих уж точно лучше не видеть. — Он немного помолчал, сипя носом, а потом очень тихо произнес: — А ведь если мы выживем, то нас тоже такими сделают.

— А ну заткнись! — рявкнул Злыдень. — Это ты, мать твою, сказочник! Напридумывал хрени!..

— Да? — глянул на него с вызовом Брюль. — Ты же сам видел, как схватили Билда! Не убили, а поймали и увели. Куда? Зачем? Другие сталкеры пропадали. Куда? Монстры сожрали? А тряпочки-косточки где? И самое главное, ты же потом сам видел… — бородач сглотнул, — …видел же потом «урфина», разрисованного, как Билд.

— Я твоего Билда голым не разглядывал! — взъярился Злыдень. — А то, что на руках змейки похожи, так этих змеек кто только не набивает — и в фас, и в профиль, веришь-нет?

— У Билда змея была с надписью, — не унимался Брюль. — «Свобода или смерть». У того «урфина» тоже.

— Да где они, по-твоему, здесь «урфинов» делают?! И с какого хрена тогда остальных из других мест доставляют — из Лазаревки той же? Делали бы всех здесь!

— Здесь отбирают лучших из нас, отправляют в другое место, там из них делают «урфинов» — и…

— И опять сюда?.. — хохотнул Злыдень. — Тебе в логистики надо, сразу медаль дадут, веришь-нет?

— Ёш вашу! Хватит вам лаяться, — не вытерпел Колыч. — Что изменится, если узнаете? Скажете: «Не, я так не согласен, я домой пошел»?

— А я, простите великодушно, вообще не верю, что здесь кого-то чему-то учат, — скромно произнес одноногий лекарь. — По-моему, это просто цирк, представление. Кто-то оттуда, — подняв руки, пошевелил он пальцами, — за всем этим наблюдает и посмеивается. Весь мир, как говорится, театр, а уж наша помойка — тем более.

— Это ты потому, что из Центра культуры сюда попал? — оскалился Брюль.

— Да ну вас, — дернул Грибок подбородком. — Смотрите, плохо станете играть — спишут вас в отходы. Между прочим, это мое объяснение исчезновения тех самых сталкеров. И Билда тоже.

— Ну если уж Билд плохо «играл»! — воскликнул Злыдень. — Да он этих «урфинов» покрошил, как грязи!

— Это, возможно, еще не показатель хорошей игры. Излишняя порча реквизита опять же…

— Ёш твою вошь! — вскричал Колыч. — Давайте уже спать! Завтра, чую, наиграемся! А ну, тушите факелы!

— Нет-нет, — торопливо произнес Аникей Александрович. — Погодите! Я не понял главного: как все это происходит? Эти «урфины» — они что, нападают на вас? Но если они придут сюда, а их, как я понял, куда больше четырех, то они ведь вас сразу… Ну, вы меня поняли. А если не нападают, то зачем это делаете вы?.. А другие сталкеры? Вы говорили про других… Где они? Может, это как раз они провоцируют «урфинов»? Опять же, зачем? Объясните, а то я не засну.

— Вот уж напугал! — проворчал Колыч. — Не заснет он… Слазь тогда с моей лежанки, ёш твою вошь!

— Пожалуйста, — стал подниматься ученый, но Злыдень, подскочив, надавил ему на плечи и вновь заставил сесть.

— Ты вот что, Колыч, — повернул он голову к Илье Николаевичу. — У нас ведь как, да ты и сам знаешь: за язык никто никого не тянет. Но уж коли ты этот язык сам высунул и перед людьми потряс, то будь добр — за то, что вытряс, ответь. Ты ведь сам свою шконку Беспалому предложил, так?

— До завтра только, — буркнул Колыч.

— А сейчас уже завтра?

— Покуда нет. До полуночи два часа еще, пускай остается.

— Ага… То есть до нуля часов ты еще потерпишь, а как стрелочки сойдутся, дашь ему пинка? Молодец! Вот это по-нашему, по-сталкерски! Сталкер слово дал, и, ежели ему напомнят, конечно, он его до последней буковки выполнит. Настоящий ты сталкер, Колыч. Да что там сталкер — настоящий мужик, хозяин своему слову! Рад я за тебя. Веришь-нет?

— Не верю, — засопел Колыч. — И не надо со мной, как с дитем малым. Никого я никуда не сгоню, пусть хоть месяц лежит. Это я так ляпнул, с обиды: я человеку добро сделал, а он спать мешает. Это как, по-правильному?

Аникею Александровичу стало не по себе. Его приютили, подлатали, лежанку уступили, а он своим любопытством довел и впрямь сделавших ему добро людей до ссоры. Поэтому он снова, уже решительно, отстранив протянувшего руки Злыдня, встал и подошел к Колычу.

— Простите, я в самом деле не прав. Ложитесь на ваше место. И гасите, если нужно, факелы. А мне бросьте, пожалуйста, вот тут, возле стены, какие-нибудь куртки, чтобы не на голом камне лежать.

— Послушайте! — вспыхнул, перейдя вдруг на «вы» Колыч. — Не нужны мне ваши, ёш, уступки. И извиняться передо мной не надо. Идите и ложитесь! А наговориться успеете еще. Если завтра «урфины» не подстрелят.

— Колыч!!! — взревел Злыдень. — Ты у меня сейчас точно дотреплешься! За такое карканье язык вырывают!

— Я сказал «если», — стушевался провинившийся, понимая, видимо, что и впрямь перегнул палку.

— А будешь пререкаться, пойдешь на улицу спать!

— Молчу, — буркнул Колыч и, отойдя подальше, бросил возле стены пару курток, повалился на них, демонстративно отвернулся и засопел.

Тавказаков обвел всех виноватым взглядом:

— Если и правда уже пора спать, если вы хотите…

— Да мы теперь после твоих рассказов не сразу и уснем, веришь-нет? — сказал Злыдень. — Так что давай, спрашивай, что хотел.

— Но покороче все ж, — на всякий случай добавил Брюль. — Не про современное мироустройство с учетом открывшихся данных. Вы, умники, любите такие хренулины.

— Нет-нет, я коротко, — успокоил сталкеров Аникей.

Глава 4

Факелы, кроме одного, все же погасили. «Не в карты играть», — как сказал Брюль. На самом деле сталкерам, чувствовал доцент Тавказаков, было неловко за глупую ссору, да еще возникшую на пустом практически месте. Особенно перед ним неудобно, пока еще чужаком.

Когда все угомонились и приготовились слушать его вопросы, Аникей Александрович, стараясь говорить негромко, почти слово в слово повторил:

— Как все происходит? «Урфины» нападают на вас? Или это вы на них нападаете? А еще про других сталкеров мне интересно. Где они? Их много? Какие у вас с ними… м-мм… взаимоотношения?

— Вот сюда, — обвел рукой пещеру Злыдень, — «урфины» никогда не лезут. Потому что так бы им скоро стало не на ком тренироваться. Другие сталкеры… Ну, да, было пару раз. Обычно это делают голодные отморозки. Самим охотиться лень, вот и… Но это обычно неумелые дохляки. И даже приличную банду собрать у них не получается. Даже впятером как-то сюда сунулись, но сами себе только мешали — мы их перечикали в два счета. Это не та опасность, которой надо бояться. Мы даже караульного на ночь не оставляем: протянули «сигналку» — мимо не пройдут. А настоящие сталкеры, серьезные группировки — те обычно если и устраивают разборки, то не в жилищах. Но так-то, если посудить, что нам делить? Одежды и оружия — навалом. Условия почти у всех одинаковые. Так что разве если кому-то чья-то рожа не понравится… Ну и, было дело, из-за баб грызлись…

— Из-за баб?.. — вскинулся было Аникей, но вспомнил, что сталкерами, пусть и нечасто, бывают и женщины. Взять ту же Забияку. И он тут же стушевался: — А!.. Ну да…

— Были и они, — вздохнул Злыдень. — Аж две штуки, веришь-нет?

— Почему «были»? — сглотнул Аникей.

— Потому что уже нет. Из-за одной, Юльки рыжей, ее Бестией называли… так вот, из-за нее несколько группировок перегрызлись — не на жизнь, на смерть. Четверо полегли, еще одному хребтину сломали, позже добили из жалости, двоим по глазу выбили, веришь-нет? Ну, зубы, ребра сломанные вообще никто не считал. И самое-то смешное, что саму Бестию тоже в той разборке ухайдакали — она ж на месте усидеть не могла, сама в этот кипеш полезла…

— А вторая?

— Что — вторая?.. А! Баба-то вторая? Ну, та справная была девка, все при ней. Шепелявила только. Ее Наташкой звали так-то, а она говорила: «Натаска». Ну, ее Атаской и прозвали. Еще потому, что отчаянная тоже — на пути не стой. Атас, короче. И к себе никого из мужиков не подпускала. Поэтому за нее особо не бились — толку-то?

— Не знаю, врут, поди, — сказал Брюль, — но говорят еще, что прозвище ей такое дали потому, что она на груди себе набила: «Атас!». Вроде как: «Не вздумай лапать!».

— Ясен пень, врут, — хмыкнул Злыдень. — Кто такое мог видеть? Если б кто вдруг увидел, то рассказать бы уже не сумел, веришь-нет?

— Ну, так и где она? — не выдержал Тавказаков.

— Что, понравилась? — раздался хохот Брюля.

Злыдень шикнул на сталкера и сказал Аникею:

— Атаска пропала. Никто не видел как. Не во время боя точно. Грешили на отморозков, что убили, мол, втихаря. Только вряд ли. Потому что убить Атаску — это еще суметь нужно было. Но, опять же, других версий и вовсе нет.

— Есть, — снова встрял Брюль. — Ее забрали, чтобы в «урфина» переделать, она же крутулина.

— Тьфу на тебя, — сказал Злыдень.

— А насчет «урфинов»-то что? — напомнил ученый.

— А тут по-разному. Чаще всего — это стычки во время охоты. Но тогда, будто специально, а скорее всего, специально и есть, — их не больше, чем нас, чаще меньше. Два-три, бывает даже, одиночка нападет. Но, между нами, и один «урфин» двух-трех наших стоит, веришь-нет? Однако тут они бьются чаще всего так, оружие почти не используют, будто разминаются. Не, сами под пули не лезут, отстреливаются, но именно защищаясь, а не для того, чтобы убить. Убивают, конечно, но чаще не нарочно. А вот когда случается общий сбор…

— Не понял, — затряс головой Аникей. — Какой еще сбор? Вас что, на бой вызывают? Как древних рыцарей? Трубит труба и все такое?.. А если не ходить?

— Не труба. Но и не ходить не получается. Всех сталкеров будто гонит что из жилищ. На месте не усидеть. Вскакиваешь, хватаешь оружие и мчишься, куда ноги несут. И когда очухиваешься — видишь вокруг толпу других сталкеров, тоже только что «проснувшихся», а напротив — шоблу «урфинов». Не, не шоблу, — войско. Ровные ряды, как на параде, бошки блестят… Хотя они у них всегда блестят. И вот тогда начинается капитальное месилово. Хорошо одно — больше к нам в мозги никто не лезет, так что постоять за себя можем. Ну, каждый в меру сил и умения. Так что, Беспалый, и тебе повоевать придется, никуда не денешься. А потому с утра и начинай тренировки. Подкачаться уже вряд ли успеешь, но хоть стрелять потренируйся. Умеешь стрелять-то?

— Плохо, — угрюмо ответил Тавказаков. — У вас тут и оружие другое…

— Вот и начнешь с его изучения. Мы поможем, не переживай.

После этого все замолчали. И хоть спать Аникею Александровичу совсем расхотелось, он все же заснул — внезапно, будто его выключили.

А утром, после завтрака, Злыдень окинул вдруг ученого критическим взглядом и сказал, что таких сталкеров не бывает.

— Каких «таких»? — не понял Тавказаков.

— Таких синих. Приметный цвет. В природе, в том числе и здесь, такой не встречается, а значит, ты привлечешь внимание любого. Тебе это надо? Думаю, нет. По крайней мере, здесь и сейчас.

— Я могу переодеться, — пожал плечами Аникей. — Вы говорили, что одежды у вас много. Или… нет?.. Почему-то вы все одеты в разное и не совсем, простите, новое.

— Да ну его, ёш его вошь!.. — начал было Колыч, но Злыдень его перебил:

— Мы одеты в свое, к чему привыкли. Оно внимания не привлекает. Когда истреплется — сменим, за нас не переживай. А вот тебе лучше не ждать, так что переоденься. Тряпки вон в том ящике, — показал он. — Фасон и цвет один, так что сильно не ройся, смотри только на размер. Твой, — «примерился» взглядом сталкер, — четвертый. И да, вот еще. Бери не кепку, а бандану, а то у тебя волосы слишком длинные, мешаться будут.

Фасон и цвет у одежды и впрямь особым разнообразием не отличались: прямые, как арестантские робы, только со множеством карманов, куртки и штаны болотного цвета; трусы, длинные носки — скорее, гольфы — и футболка — все черное; банданы и кепки — темно серые, в мелкую крапинку, «под камень»; высокие черные ботинки типа «берцев», только не на шнуровке, а на странной, словно клеевой, липучке.

Аникей Александрович переоделся, и Злыдень, как и обещал накануне, достал из большого ящика новенький, вкусно пахнущий смазкой автомат и поманил ученого к выходу. Обрубок пальца почти не болел — ныл, но терпимо, — так что ученый даже обрадовался: хоть какое-то занятие.

Неподалеку от входа в пещеру лежало широкое ошкуренное бревно, служившее, видимо, сталкерам вроде лавочки — байки на свежем воздухе потравить. К нему-то и направился Злыдень, кивком головы велев доценту следовать за ним. Там сталкер уселся, положил рядом автомат, магазин, картонную коробку с патронами и сказал:

— Ну что, садись давай, будешь учиться.

Тавказаков опустился на бревно и внимательно посмотрел на автомат. Это был не «Никель» и не «Печенга»; как ни плохо он разбирался в оружии, но зрительную память имел хорошую. Этот автомат… или что это было?.. даже цвет имел необычный — не черный, а светло-коричневый, скорее, песочный. И он выглядел как-то… современно, что ли, — толстенький, с торчащим вперед коротким черным стволом; весь такой красивый, даже на вид удобный. Он так и просился в руки! Но в руки взял его Злыдень. При этом сталкер принял такой суровый, деловой вид, что Аникей едва не рассмеялся. А тот начал менторским учительским тоном, сопровождая слова практической демонстрацией непосредственно на оружии:

— Вот наша главная огневая сила. Как она называется, нам сообщить не удосужились, и мы зовем ее «Машей» — потому что машинка и потому что красавица. — Злыдень даже поднес оружие к лицу и чмокнул в цевье.

А Тавказаков невольно вспомнил Плюха, который целую планету назвал Машечкой в честь своей бывшей возлюбленной. И вот опять Маша! Теперь уже автомат. Или винтовка… Почему, например, не Света? В том смысле, что из нее можно было бы нехреново кому-нибудь засветить. А еще в том, что до того как попасть в Зону, он сам был влюблен в девушку Свету. Она тоже была очень красивой, лучше всех, а еще — непредсказуемой и вредной, и его совсем не любила. Поэтому, решил Аникей, называть так оружие все же не стоит — здесь любовь непременно должна быть взаимной, иначе дело может закончиться разбитым сердцем в самом что ни на есть буквальном смысле.

Аникей, отвлекшись, невольно перестал следить за ходом урока и, мысленно себя обругав, сосредоточился. Сталкер продолжал вещать:

–…По сути, технически, это штурмовая винтовка калибра пять пятьдесят шесть с газовым, само собой, двигателем автоматики. Ход газового поршня короткий.

— Это плохо? — на всякий случай спросил ученый.

Злыдень посмотрел на него так, будто вопрос нес в себе нечто крайне непристойное, и отвечать не стал, а продолжил «урок» прежним тоном, но поглядывая на Тавказакова с некоторым подозрением:

— Винтовка состоит из следующих модулей: ствольной коробки, затворной рамы с затвором, ствола с газоотводным механизмом, ствольной накладки и приклада.

Злыдень все это показал на красавице «Маше», а ученый при этом кивал с видом самого прилежного ученика.

— Ствольная коробка винтовки, — продолжил сталкер, — состоит из двух ресиверов. Верхний, похоже, сделан из алюминия, а нижний — из какого-то прочного пластика. Цевье, рукоятка и приемник магазинов — тоже. Ударно-спусковой механизм объединен с предохранителем. Между прочим, веришь-нет, он такой же, как у «M16»!

— Да ты что! — изумленно ахнул Тавказаков. Но, похоже, переиграл.

— Издеваешься? — нахмурился Злыдень. — Может, ты лучше меня все знаешь? На, рассказывай тогда, — попытался он сунуть «Машу» в руки ученого. Но тот спрятал их за спину и виновато произнес:

— Нет-нет, прости! Я вообще ничего не знаю. Я хоть и ученый, но совсем не в этой области. У нас по оружию Тетерин спец. Ну, не такой, как ты, конечно… — Тут Аникей стушевался. — Только ты знаешь… Может, мне и не надо особо знать, из чего что состоит? Ты мне лучше покажи, как ее заряжать и как из нее стрелять. Или… Или я не прав?

— Ударно-спусковой механизм, — свирепо зыркнув на доцента и как-то по-особому четко выговаривая слова, продолжил Злыдень, — обеспечивает одиночный и автоматический режимы стрельбы. Предохранитель-переводчик режимов стрельбы, кнопка затворной задержки и защелка магазина имеются на обеих сторонах оружия. Рукоятка заряжания при необходимости может быть перенесена с левой стороны на правую. И вот что я тебе скажу, хохмач, приемник магазина у «Маши» тоже предназначен для стандартных магазинов от «М16». Усек?

— Да, — сухо и четко сказал ученый.

— Но нам предоставили вот такие, — показал Злыдень на лежавший рядом с винтовкой магазин. — Он тоже из высокопрочного пластика и снабжен специальным окошком, чтобы следить за наличием патронов. Их, кстати, помещается в него тридцать штук. Сейчас, между прочим, ты этими патронами данный магазин и будешь снаряжать. Веришь-нет?

Аникей Александрович поначалу откровенно струхнул. И, конечно же, у него ничего не получилось. Еще и обрубок пальца все время больно цеплялся за «высокопрочный магазин», отчего Тавказаков отдергивал руку и ронял патроны. В конце концов Злыдень сжалился и сначала показал, как это делается — оказалось, ничего сложного, — а потом сам весь магазин и снарядил. Прищелкнул его к винтовке, показал, как ставить переводчик режимов на стрельбу очередями или на одиночную, взялся за рукоятку затвора и строго сказал:

— Смотри! Отвел в крайнее заднее положение и отпустил. Все! Затвор никогда не надо сопровождать рукой, понял?

— Я не буду, — пообещал Аникей.

А потом они постреляли. По деревьям, по веткам. «Маша» оказалась удобной не только с виду. Ученому не хотелось выпускать ее из рук — так бы и носил всю жизнь, прямо хоть женись.

Злыдень будто подслушал его мысли:

— Она теперь твоя. Совет, как говорится, да любовь. Чистить не забывай. Как разбирать, я показал. Будут вопросы — обращайся.

— А патроны?

— Патронов у нас — навалом. Покажу потом, где лежат. Снаряди сразу магазина три-четыре. Один — на «Маше», остальные всегда носи в подсумке. Уяснил?

— Так точно, — вырвалось у Тавказакова, хотя он вовсе не собирался шутить. Но сталкер никакой иронии и не уловил, кивнул лишь:

— Вот и ладно. Тогда урок окончен.

— И что теперь?

— Говорю ж, снаряжай магазины. Они всегда должны быть под рукой.

— А на охоту сегодня пойдем? — совсем как сын-подросток строгого отца, спросил Аникей Злыдня.

— Наохотишься еще. Пусть палец заживет сперва.

Сами же сталкеры на охоту пошли, ведь вчера, спасая ученого, они так ничего и не добыли, а старые запасы, в том числе и благодаря новому едоку, почти закончились.

Сначала, услышав, что его новые друзья собираются уходить, Аникей мысленно запаниковал; оставаться одному в освещенной факелами пещере ему совсем не хотелось, жутковато было. Но тут он вспомнил, что Грибок на охоту не ходит, и сразу успокоился.

Аникей Александрович заметил, что и сам Василий Сергеевич заметно повеселел и тут же это озвучил:

— Хорошо, что вас не берут. А то я, как один остаюсь, мандражировать начинаю: а ну как «урфины» нагрянут? Вот не ходят они по жилищам, а тут как на грех нагрянут! Я ведь «везучий», сами знаете.

— Так вы думаете, от меня будет много толку? — усмехнулся Аникей. — И вот еще что я хотел попросить: не зовите меня на «вы», я вас младше едва не вполовину.

— Спасибо за «комплимент», — буркнул Грибок, но тут же заулыбался. — Да я всех на «вы» зову, не обижайтесь. Мне привычнее так, не знаю почему. Но это не значит, что я вас не уважаю, — напротив!.. А переучиваться мне как-то… знаете…

Одноногий «доктор» замялся, и ученый поспешил его успокоить:

— Ладно-ладно, это несущественно! Обращайтесь, как вам удобнее. Но тогда и я уж…

— Безусловно, — кивнул Грибок и поправил очки. Потом опять засмущался, забормотал: — Понимаете, просто если вдруг вы на «ты», а остальные услышат, им станет неловко, они ведь меня тоже на «ты»… и как-то, знаете…

— Все, Василий Сергеевич, — положил ему на плечо руку Тавказаков и улыбнулся: — Вопрос закрыт.

— Хорошо, — улыбнулся в ответ «медик». — Но в данном случае все-таки лучше Грибок. Здесь так удобнее, я уже говорил. Знаете, есть такие места, такие обстоятельства, где законы — свои. Причем они как-то гармонично во все вписываются. Вернее сказать, они будто этими обстоятельствами непосредственно и пишутся. Вы меня понимаете?

— Вполне. Вы — Грибок, я — Беспалый. Ныне, присно и вовеки веков.

— Аминь, — подтвердил одноногий «доктор».

Сталкеры тем временем ушли. И Грибок, которому, как видел ученый, все еще было не по себе после этой разборки насчет «выканья-тыканья», вдруг оживился и, стуча костылями, поскакал к своей лежанке. Сел на нее и позвал Аникея:

— Идите сюда, идите! Я же вам обещал показать!

«Что?» — почти уже вырвалось у доцента, но тут он увидел, как Грибок развязывает штанину на культе, и сразу все понял.

— Не надо, что вы! — непроизвольно выкрикнул Тавказаков, реально испугавшись, что его сейчас стошнит, но «доктор» то ли не уловил его страха, то ли специально решил над ним поиздеваться, а скорее всего даже не подумал, что его прекрасный обрубок может кого-то напугать.

— Идите же, идите! Что вы оттуда увидите? — снова позвал он.

И Аникей, стараясь не смотреть на бледный, поблескивающий срезом «окорок», все-таки подошел.

— Возьмите палку! — потребовал Грибок.

— К-какую палку? — пролепетал ученый.

— Да любую! Ну, вот, хоть мой костыль. Да смелее же, смелее! Вы ведь ученый, вот и проделаете сейчас опыт.

Грибок сунул в руки Аникею свой костыль и приподнял культю:

— Суйте!

— Что?.. Куда? — невольно глянул Тавказаков на круглую блямбу, блестевшую и впрямь словно отполированный металл. И его отвращение тут же улетучилось, уступив место любопытству исследователя.

— Вот прямо туда и суйте, — показал на нее глазами Грибок.

— А вам не будет больно? И, простите, как, да и зачем его туда… э-ээ… совать?

— Больно мне не будет, а совать туда… как вам сказать… Да вы тыкните — и сразу поймете.

И Аникей Александрович «тыкнул». Сначала лишь коснулся кончиком костыля «блямбы». Хотя нет, коснуться не получилось, он попросту не почувствовал никакой преграды, а остановился, когда деревяшка погрузилась в «металл» сантиметра на два.

— Не стесняйтесь, смелее! — подбодрил его «медик», и доцент стал осторожно двигать костыль дальше.

Он, так и не встретив никакого сопротивления, просунул сквозь блестящую нашлепку больше половины костыля — то есть длину куда бо́льшую, чем сама культя.

— Но… как?!.. — воскликнул обалдевший ученый.

— Вот то-то же! — торжественно провозгласил Грибок. — А вы говорите: «Зачем совать?»

Глава 5

Когда сталкеры рассказывали Аникею Александровичу о схватках с «урфинами», ему более-менее стало ясно, как и когда это происходит. Нет, пока еще очень смутно, но главное он для себя уяснил: зомби с ртутными головами сами в жилища сталкеров не приходят. И сейчас это его успокаивало.

Однако, будучи ученым, он не рассмотрел один вариант, который пришел бы в голову не то что ученому, а и человеку, вовсе не имеющему образования, за что потом доценту было ужасающе стыдно. Впрочем, что бы он сделал, даже если бы учел подобное развитие событий, как бы он мог их изменить? Но практика практикой, а теоретически он это должен был предусмотреть, и не просто должен — обязан. Ведь это напрашивалось само собой! Если стычки с «урфинами» случались у сталкеров во время охоты (или иных мероприятий, пусть даже просто прогулок, но именно вне дома), а также если соперник устраивал им так называемый «общий сбор», то было бы очень логично предположить (и нужно, обязательно нужно было бы!), что этот сбор вполне может быть объявлен и в то время, когда сталкеры охотились, гуляли, собирали, тудыть их, как говорится, в качель, гербарий!.. Ведь сталкеров в Зоне… или как ее тут?.. в Учебке много. Если ждать, пока все по своим пещерам разбредутся, так это только ночью воевать. А ночью темно. И спать охота. Хотя «урфины», как подозревал Тавказаков, вряд ли спали. Но ведь им для качественной тренировки нужны были свеженькие, а не сонные спарринг-партнеры. Да и вообще, скорее всего, «сигнал» общего сбора срабатывал на территории всей Учебки, а не только в жилищах сталкеров.

В общем, по закону подлости, если какая-нибудь гадость может случиться, то она непременно случится — и уж в самый, разумеется, неподходящий момент. Смешно, но Аникей даже не сразу понял, что происходит. Только ему вдруг очень захотелось наружу. Так захотелось — аж сил не было, как будто в пещере дышать стало нечем. И он ринулся было к выходу, ноги туда сами понесли, но услышал вдруг, как визгливо, по-бабьи заохал Грибок.

Огромным усилием воли доценту удалось остановиться, хоть он и осознавал, что надолго его не хватит. Но пока тревога за товарища победила, и Тавказаков медленно, словно во сне, как будто пещеру наполнила вязкая субстанция, побрел к лежанке одноногого. А тот вел себя более чем странно: вскочил было на единственную ногу, схватил костыли, но обрубок правой, мотнувшись, выбил из рук сначала один костыль, а потом сразу и второй. Грибок снова заохал и рухнул навзничь рядом с лежанкой. Руками он шарил по полу в поисках костылей, а половина его правой ноги дергалась из стороны в сторону так, словно пыталась оторваться.

— О-оох! О-оох! — заполошно причитал Грибок. — Ой-ёй-ёй-ёй, смертушка моя!.. — Увидев, однако, что Аникей, стиснув зубы и наклонившись вперед, будто сквозь порыв урагана, пытается до него добраться, лекарь крикнул: — Не надо! Ничего. Она не даст мне уйти… Не помру, не впервой.

— Не-у-же-ли ни-че-го не сде-лать? — едва шевеля языком, который тоже не слушался, спросил ученый.

— Только если совсем отрезать. Но ты ж видел, что там, так что не поможет. Да и не даст… Ой-ёй-ёй! О-оох! О-оох! — снова заохал «медик», но, скривившись, как от сильной боли, сказал еще: — А ты иди, иди! Не устоять все равно, не тужься. Только «Машку» не забудь и подсумок с магази… ой-ёй-ёй-ёй!..

Хорошо, что Грибок напомнил про винтовку, иначе Аникей бы ее точно забыл. А сейчас схватил, прижал к себе, словно ребенка из горящей избы выносил, ринулся опять к выходу, вспомнил про подсумок… И почувствовал, что все, сил сопротивляться у него больше не осталось. Не хватало их уже даже на то, чтобы сделать эти три-четыре шага назад и взять снаряженные магазины.

Одноногий сталкер это увидел, сразу все понял и процедил сквозь «охи»:

— Возле выхода, справа… о-оох!.. руку протяни… На полке коробки с патро-о-оох!.. с патронами… В карманы… ой-ёй-ёй!.. сколько сможешь…

Тавказаков понял. Вот только остановиться у выхода не сумел. Но руку к полке сунул, ухватил коробку, потянул… Та открылась, патроны звонко зацокали по каменному полу. Но часть их все же осталась — десяток, полтора, хоть что-то. Их Аникей рассовал по карманам уже на ходу, со всех ног мчась куда-то по лесу.

Бежать было легко и трудно одновременно. Легко — потому что ноги словно двигались сами, да и выбирать, в какую сторону двигаться, тоже не приходилось, все уже выбрали за него, без участия сознания. Но в этом и состояла главная трудность. Даже не трудность, пожалуй, — что тут трудного, не думать-то? — а проблема, неприятие подобных действий тем самым сознанием. Раньше в своей жизни Аникей Александрович привык руководствоваться именно собственным разумом, принимая решения, бежать ему куда-то или не бежать, а если и бежать, то куда именно. А теперешняя ситуация его и напрягала, и откровенно пугала. Да и как можно было не бояться; ведь некая сила тебя заставляет нестись сломя голову, а потом, возможно, настойчиво предложит повеситься на ближайшем дереве. Или выдавить себе глаза — зачем они, если тобой управляют извне?

Но трудность в его положении все-таки тоже присутствовала. Сначала Аникей ее не ощущал, но чем дальше бежал, тем сильнее стал чувствовать усталость. Ну, правильно! Двигались-то ноги сами, но тем не менее это были его ноги, его тело. Ученый где-то читал, что в процессе бега участвуют практически все группы мышц. А если учесть, что последний раз он их более-менее активно напрягал на занятиях физкультурой, когда учился в институте, то удивляться быстро нарастающей усталости, боли и одышке не приходилось. Ему бы присесть отдохнуть… А еще лучше — прилечь. Но куда там! Даже снизить скорость доцент Тавказаков не мог. «Интересно, — уже почти безразлично подумал он, — а если я подверну ногу? Или растяну, порву связку, мышцу, чего еще там?.. Меня все равно будут заставлять бежать?.. Но если я физически не смогу даже стоять, все равно буду дрыгать ногами лежа?» Тут он вспомнил, как недавно корчился, лежа на полу пещеры, Грибок, и сам же себе ответил: «Да, буду лежать и дрыгать. Им по хрен, здоров я или нет, полон сил или подыхаю от усталости, есть у меня вообще долбаные ноги, или их отгрыз какой-нибудь «звездочет», «счетовод», «главбух», работник финансово-кредитной системы»…

Аникей поймал себя на том, что начинает бредить наяву. И с тоской вдруг подумал: «Лучше бы он и правда мне ноги откусил, а не палец!..» Подобная мысль испугала его, и на время он даже забыл об усталости, но этот момент был мимолетным; вскоре она навалилась на него с такой силой, что ученый осознал: еще чуть-чуть — и попросту не выдержит сердце.

Стоило так подумать, как ноги с бега перешли на шаг. Тавказаков ощутил столь огромное облегчение, что был не в состоянии рассуждать, почему так произошло. Хотя на самом-то деле логично было предположить два варианта: либо те, или то, что заставляло ученого бежать, «отменило» его возможную смерть, чтобы не лишиться «солдатика», либо место назначения было уже достаточно близко, чтобы дать этому «солдатику» немного отдышаться перед боем.

Вероятно, работали обе версии, а вскоре начавший приходить в себя Аникей Александрович услышал многочисленные людские голоса, покашливание, смех.

Сначала, забыв об усталости, обрадованный ученый заспешил к ним, но тут же спохватился и замер на месте. Да, он сумел остановиться, но в тот момент этого не осознал. Его стал тревожить вопрос: кто эти люди — сталкеры или «урфины»? Логика подсказывала, что, скорее всего, первое; «инкубаторские» бойцы вряд ли общались бы так непринужденно и открыто. Во всяком случае, смеяться они, по мнению доцента, вообще не могли в принципе. Но даже если это были сталкеры, то как они отнесутся к появлению незнакомца? Или же здесь, в этой учебной Зоне, их было слишком много, чтобы знать в лицо каждого? Но даже если так, ему ведь рассказывали, что сталкеры из разных группировок зачастую ведут себя по отношению друг к другу враждебно. Не наваляют ли ему сейчас, если он к ним выйдет?.. Но с другой стороны, рассуждал Аникей, всех их, включая его самого, притащили сюда, чтобы драться с «урфинами». И если он будет сторониться сталкеров, то ему уж точно «наваляют», только не обычные люди, пусть даже грубые и озлобленные, а специально «заточенные» на боевые действия бездушные создания. Причем, с огромной вероятностью, «наваляют» так, что он не то что пальчика лишится, а, возможно, от него один только пальчик и останется. Обрубочек. Пенечек.

И Аникей Александрович, решив, что никакой он сейчас не доцент Тавказаков, а самый что ни на есть сталкер Беспалый, решительно двинул к «своим», в последний момент с оптимизмом подумав, что и впрямь может найти там своих, а это меняло бы расклад совсем уже в иную сторону. Ведь рядом со Злыднем, Брюлем и Колычем он чувствовал бы себя почти в безопасности. Во всяком случае, даже умереть в кругу знакомых не столь тоскливо и страшно.

Беспалый направился в сторону густого подлеска, из-за которого и раздавались голоса. Ему отчетливо послышался «ёш» Колыча, и, окончательно воспрянув духом, новоиспеченный сталкер помчался к друзьям. Но выбежав из-за кустов, он своих знакомых не увидел. Может, они и были где-то там, дальше, поскольку кучковавшегося по двое-трое-четверо народу на обозримом пространстве хватало, только поблизости, насколько сумел осмотреться Аникей, находились совсем незнакомые люди. Что ему сразу бросилось в глаза — почти все сталкеры были одеты во что угодно, но только не в тот «наряд арестанта», что красовался на нем самом. Впрочем, он увидел поодаль несколько человек в похожей одежде, но она выглядела изрядно потертой и жеваной, впервые надетой явно не сегодня и не вчера. Он же чувствовал себя, словно гробовщик на собрании клоунов. Разумеется, на него сразу обратили внимание. И, разумеется, как и подобает клоунам, принялись острить.

Первыми за него взялись два стоявших к нему ближе всех сталкера. Один был коротко подстрижен и зарос черной щетиной так, что голова его казалась шерстяным шариком. Второй, напротив, был полностью лысым, что будто бы даже нарочно и демонстрировал, то и дело снимая кепку и почесывая блестящий затылок. Аникей про себя так и назвал их: Щетинистый и Лысый.

— О! Смотри, — сказал напарнику Щетинистый, — новенький!

— Ага, только что от мамочки, — хохотнул Лысый.

— Не-е, это-во, ты че, это уже большой мальчик.

— Точно мальчик? Не девочка? Что-то рожица больно уж гладенькая да глупенькая.

— Ага, — восторженно хрюкнул Щетинистый. — Такой, это-во, глупый, что до Зоны ничем не увлекался.

Тут они оба заржали, о чем-то понятном только им. Скорее всего, вспомнили какой-нибудь случай или вовсе анекдот. Лысый с готовностью подхватил:

— Что, совсем ничем не увлекался? Даже по девочкам не ходил?

— Не-а! — радостно замотал головой Щетинистый.

— И даже, что ль, желания не возникало?

— Возникало, ты че! Всю дорогу, это-во.

— Так чего же тогда не ходил-то?

— А его жена не пускала.

— Точняк! Гляди, он так вырывался, что аж палец оторвал!

Сталкеры грохнули хохотом настолько оглушительно, что на них стали оглядываться, а двое даже подошли ближе, послушать.

— Я не женат, — насупился Тавказаков. — И палец мне оторвал «звездочет».

— Ого! — перестал смеяться Лысый. — А не свистишь?

— Ясно дело, свистит, — закивал Щетинистый. — «Звездочет» от него и пальца бы не оставил.

— Меня спасли, — процедил Аникей, почему-то вдруг сильно обидевшись. — Злыдень, Брюль, Колыч. Знаете таких? Можете у них спросить.

— А то Злыдень твой свистеть не умеет! Да и Брюль, это-во, с Колычем. Они че, не люди?

Новоявленный сталкер Беспалый понял, что эти мужчины знают его друзей, и тут же забыл про обиду:

— Где они? Вы их не видели?

— А мы что, следить за ними приставлены? — вздернул подбородок Лысый.

— Нет, но видеть же могли…

— Я видел, — сипло проговорил один из подошедших сталкеров. Лицо его было так испещрено шрамами, какими-то жуткими сизыми буграми и рытвинами, что казалось странным, как уцелели глаза — прозрачные, светлые, будто стеклянные.

— Кошмарик, ты бы шел отсюда, это-во, — злобно зыркнул на него Щетинистый. — Сейчас «урфины» двинут; он и так, небось, первый раз, оставь парня в покое.

— Нет-нет! — замотал головой Тавказаков. — Ничего, что «урфины», мы еще, может, успеем… — Он с надеждой посмотрел на Кошмарика: — Мои друзья далеко?

— Да не, — неопределенно махнул тот рукой. — Там. Пошли, покажу.

— Да-да, идемте!

— Кошмарик! — снова рыкнул Щетинистый. — Уймись.

— А тебе-то, Голован, что? — прищурился изувеченный сталкер так, что глаза его скрылись меж буграми. — Жди своих «урфинов» и не отсвечивай.

Беспалый не мог понять, в чем, собственно, дело. Ему очень хотелось отыскать до боя своих, и тут как раз нашелся человек, который их видел и мог показать, где они. Почему же разозлился Щетинистый, которого, как оказалось, зовут Голован?

— И правда, вы что? — дружелюбным тоном спросил он у него.

— Да то, что ты, это-во… — Тут Голован скривился, сплюнул и процедил: — Да мне-то че? Иди, куда хошь. Только бо́шку включай хотя бы изредка.

Лысый смотрел на все это, громко и тоже почему-то недовольно сопя, но говорить ничего не стал.

Кошмарик шагнул в сторону и поманил за собой Аникея. Тот двинулся за ним следом, но сделав пару шагов, оглянулся. Щетинистый и Лысый хмуро смотрели на него и синхронно постучали по лбам согнутыми пальцами. Тавказаков лишь улыбнулся в ответ, пожал плечами и бросился догонять провожатого.

Сталкер с изуродованным лицом шел почему-то в сторону леса. Беспалый не удержался и решил это выяснить.

— Потому что так короче, — просипел Кошмарик. — Срежем.

Стоило им пересечь подлесок, как Аникей почувствовал: ноги дальше идти отказываются. Что ж, причина была понятной: не зря же они так упорно вели его сюда, чтобы теперь запросто отпустить обратно!

Кошмарик тоже остановился.

— Дай-ка на минутку «Машу», — сказал он.

— Какую Машу?.. — вылупил глаза Беспалый, но тут же вспомнил, что имеет в виду сталкер, хлопнул себя по лбу и начал уже снимать с плеча винтовку, но в последнее мгновение засомневался: — А… зачем?..

— Да сверить хочу. Говорят, в последнее время пошел новый стандарт магазинов. Ты же новенький?

— Ну да…

— И «Машка» у тебя, гляжу, — новье, нецелованная еще. Вот и хочу проверить. Я, понятно, не верю, что такая ерундистика может быть с магазинами, но мало ли… Нужно ко всему быть готовым. Тебе, кстати, тоже. Давай-давай, не бойся, не отберу, у меня своя есть.

Винтовка у Кошмарика и правда имелась, поэтому Аникей, хоть и не очень понял насчет стандартов, — то есть, как раз понял, что это явные глупости, но чем спорить, лучше дать, пусть убедится, — снял «Машу» и протянул сталкеру.

Тот повертел ее в руках, отщелкнул магазин, положил и то и другое на землю, снял свою винтовку, тоже отщелкнул магазин, положил и его. Затем он взял магазин от Аникеевой «Маши», прищелкнул к своей, удовлетворенно хмыкнул: «Ага». Вновь его снял, уронил, нагнулся, положил свою винтовку, взял беспаловскую, покрутил, снова взял свою, потом магазин, поставил его на место, забросил винтовку за спину, взял «Машу» Беспалого, прищелкнул к ней магазин и протянул Тавказакову:

— Врут. Один и тот же стандарт, ничего не изменилось.

— Да по идее и не должно, — испытав явное облегчение от того, что винтовка вернулась, вновь забросил ее за плечо Аникей.

— Ну, бывай тогда, — быстро зашагал назад к подлеску Кошмарик.

— Э!.. Что значит «бывай»? А Злыдень с ребятами?..

— Там, — махнул вправо рукой стремительно удаляющийся сталкер. — Метров триста. За упавшим деревом. Спросишь Гугеля.

— Зачем мне какой-то Гугель?! — крикнул обескураженный Тавказаков.

— Гугель знает все!.. — прозвучало уже из-за кустов.

Глава 6

Никакого упавшего дерева Беспалый найти не сумел, хотя прошел уже, казалось, с полкилометра. Дальше ноги попросту отказались идти, так что пришлось снова пересечь подлесок. Здесь тоже были сталкеры, причем действительно фланг — правее тянулось окаймленное кустарником пустынное поле. Оно же простиралось и влево, откуда пришел Аникей, и, конечно же, лежало прямо перед ним. Неровное, кочковатое, поросшее редкой травой и какое-то… притоптанное. Впрочем, легко можно было догадаться, кем и почему. На другой его стороне, примерно в полукилометре, тоже виднелся густой кустарник, ветви которого шевелились от ветра и странно блестели.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Аникей Александрович Тавказаков вспоминает здесь события, описанные в романе автора «Упавшие в Зону. В поисках выхода». — Здесь и далее — примечание автора.

2

Камера сенсорной депривации — камера, изолирующая человека от любых ощущений. Реализована в виде бака, в который не проникают звуки, свет и запахи. Бак заполнен раствором высокой плотности, температура которого соответствует температуре человеческого тела.

3

Delay (англ.) — задержка, промедление.

4

Высота горы Фудзияма над уровнем моря — 3776 м.

5

Гемофобия — неконтролируемая боязнь крови, сопровождаемая неприятными симптомами.

6

См. роман автора «Упавшие в Зону. Вынужденная посадка».

7

См. роман автора «Упавшие в Зону. Вынужденная посадка».