Цифровой подружитель

Андрей Буторин

В пятом из шести тематических сборников фантастических рассказов, объединенных общим названием «БутАстика», писатель-фантаст Андрей Буторин предлагает читателям произведения, представляющие поджанр «детская фантастика».

С днем рождения!

Мне снилась собака. Большой ласковый щенок по кличке Вольдемар, к тому же — говорящий, поскольку он-то мне и сообщил свое имя, а также породу — кокер-спаниель. О собаке я мечтал давно, поэтому сон мне, конечно же, нравился. То есть, во сне я не знал, что это мне только снится — мне просто нравилось всё происходящее. И когда щенок начал лизать мои волосы, я сначала удивился, а когда, открыв глаза, понял, что это был сон, даже расстроился. Но только на секундочку. Потому что рядом стояла мама и гладила меня по голове, приговаривая: «Просыпайся, именинник!», а за мамой возвышался папа — торжественно-строгий, но с глазами, полными рвущихся на свободу смешинок.

Я подскочил и сел, откинувшись на подушку, в ожидании продолжения. На одеяло передо мной легла темно-синяя картонная коробка, а папа положил на нее пестрый пластиковый квадрат. Конечно же, новая компьютерная игра! Я повертел коробочку с диском перед носом, прочитал название, описание и причмокнул. Папа знает мои вкусы! Вечером с ним же и сразимся. И еще неизвестно, кого труднее будет оттащить от клавиатуры! Я подмигнул папе и принялся за второй подарок. В синей коробке оказались кроссовки. Тоже синие, с серебристыми полосками-отражателями. Мягкие, бархатистые, чистенькие! Мне всегда жалко надевать новую обувь — такая она нарядная и чистая! И как аккуратно не ходи, а к вечеру все равно это будет уже не новая обувь… Но кроссовки пока были новыми, и я даже прижал их рифлеными прохладными подошвами к щекам.

— Что, нравятся? — спросила мама.

Я кивнул. Еще бы! Кроссовки — вещь нужная. Я бы даже сказал — незаменимая. Тем более — скоро весна. Если быть совсем точным — уже и есть весна, почти три недели. Но это по календарю. У нас на Севере все чуточку не так. Зима в марте и не думает заканчиваться. Только светлее становится, солнечнее, а оттого радостнее. Вот как сейчас. И солнышко уже дорожку от занавесок до стены проложило, в которой пылинки, как золотые рыбки, бултыхаются, и папа с мамой стоят, обнявшись, улыбаются и на меня смотрят. Причем папа как-то по-особенному улыбается. Задумчиво, и даже как бы загадочно…

О-о-о! Я выпрыгнул из постели и потащил маму в соседнюю комнату.

— А папу ты уже поздравляла?! — зашипел я, косясь на тонкую дверь, отделяющую нас от папы. Я ведь чуть не забыл, что у папы тоже сегодня день рождения. Так уж нас с ним угораздило в один день родиться.

— Нет, конечно, разве я бы стала без тебя… — улыбнулась мама. — Пошли!

Мама достала из верхнего отделения стенки шуршащий сверток, я — из нижнего ящика — свой рисунок, и мы вернулись в мою комнату. Папа так и стоял возле моей взбаламученной постели и все так же по-особому улыбался — чуть-чуть загадочно и слегка растерянно, что ли…

— Поздравляем, дорогой! — чмокнула мама папину щеку и протянула сверток. Папа зашуршал целлофаном.

— Ого! С тройным лезвием! — одобрительно загудел он, вынимая подарки. — А парфюмерии-то сколько! Что я, барышня?

— Это же мужское, — принялась объяснять мама. — Это — лосьон после бритья, это — туалетная вода, это…

Я слушал радостное мамино перечисление всех составляющих подарка и смущенно вертел в руках своё поздравление папе — цветной коллаж, сделанный на компьютере в графическом редакторе. Что в нем особенного? Нужен он папе больно… Но что я ему могу подарить еще, если мне всего одиннадцать — хотя, уже двенадцать! — лет? Раньше я тоже дарил и папе, и маме рисунки — правда, не компьютерные, а выполненные обычными акварельными красками. Но тогда мне казалось, что родители и правда рады таким подаркам. А вот сейчас я почему-то засомневался. И даже солнышко, почувствовав мое сомнение, скрылось, золотые рыбки-пылинки исчезли…

Смущаясь все больше и больше, я все-таки протянул папе лист с поздравлением. Папа глянул на меня — снова как-то необычно, — взял рисунок, сказал «спасибо», внимательно рассмотрел мои «художества», прочитал стихи… Кстати, я сам их сочинил. По-моему, неплохо даже получилось.

— Сам? — спросил папа.

— Сам, — пожал я плечами. — Только машину и цветы из других фоток вырезал…

— А у тебя талант! — похвалил папа. — Можешь стать неплохим дизайнером. А стихи откуда?

— Ниоткуда, сам сочинил… — совсем смутился я.

— Да ну?! Ира, ты глянь, Ромка отличные стихи пишет! — по-моему, папа удивился искренне. Это меня чуточку обрадовало. Да что там чуточку — по-настоящему обрадовало! И даже рыбки снова заплескались в солнечном ручейке.

— Теперь тебе выбирать придется… — притворно вздохнул папа.

— Что выбирать? — Я хоть и понял, что папа шутит, но смысл шутки до меня не дошел.

— Кем быть: дизайнером или поэтом! — засмеялся папа.

И я тоже засмеялся. И мама. И мы все взялись за руки, и пошли пить чай. Потому что день рождения, даже двойной, это хорошо, но школу и работу никто еще по этому поводу не отменял, как сказала мама. Ей-то хорошо рассуждать, день рождения не у нее! А даже когда и был — то пришелся на субботу, и на работу она не ходила. Я понимаю, что так не на каждый год приходится, но в этом году нам с папой определенно не повезло. Ничего, в следующем году суббота как раз наша с папой, я уже посмотрел, а у мамы — воскресенье, тоже неплохо.

Нет, почему все-таки сегодня папа так странно на меня поглядывает? Пьет чай, а над чашкой глаза так и поблескивают в мою сторону! Будто сказать что-то хочет. Но не говорит, а лишь быстрее бутербродом рот себе затыкает. Спросить, что ли? Но мне почему-то становится страшно. Даже не страшно, а неуютно как-то… Словно боюсь, что если спрошу, испорчу себе и ему праздник. Я тут же подумал, что раз боюсь, значит все-таки страшно… Или нет? Пока я разбирался в своих запутанных сомнениях, папа уже допил чай, поблагодарил маму и скрылся в прихожей.

— Ты тоже давай, не зевай, именинник! — поторопила меня мама. — Уроки в честь тебя не перенесут.

И тут папа позвал из прихожей:

— Ромка, подойди-ка…

Папа был уже одет, и даже дверь приоткрыл. Неужели в последний момент сказать решился?.. По моей спине забегали тысячи маленьких холодных лапок.

Но папа сказал что-то совершенно «не в тему», как мне показалось. Он спросил:

— Ты знаешь, что такое семья? Откуда такое слово?

— Знаю, — сказал я. — Семь я. Ну, то есть, все в семье это как бы одно… О каждом надо заботиться, как о себе, и о тебе тогда тоже будут…

— Правильно. Но без «тогда». Не надо оглядываться: если я тебе сделал что-то хорошее, то и ты мне должен добром отплатить. Надо действительно делать для членов своей семьи всё так, как для самого себя, и думать обо всех, как о самом себе. Поэтому и семь я. То бишь — ты, но в семь раз сильнее, умнее и лучше. В семье должно быть только так. Раньше нас учили: «Семья — ячейка общества». Да так оно и есть! Начинать с собственной семьи надо, и если в ней будет порядок, и так будет во всех семьях, то и общество будет сильным… — Папа прервался, глянул на часы и заторопился: — Ну, это я того… Заболтался! Потом поговорим. А о семье запомни: каждый — это ты, и родители, и дети, и внуки. За каждого стой — как за себя самого! И еще… — тут папа совсем замялся, почесал нос, засуетился, шагнул за дверь и закончил уже из-за нее: — Не обязательно по носу бить, достаточно по плечу хлопнуть!

Я ничего не понял… Вот это — про нос и про плечо, но дверь уже закрылась. Да и про семью… Это, что ли, всё утро папа хотел мне сказать? Странно. Но погружаться в раздумья было уже некогда — выслушивать в собственный день рождения нотации Елены Петровны не хотелось. Я собрался моментально, правда, чуть не забыл пакет с конфетами для одноклассников — хорошо мама сунула мне его уже в дверях.

* * * * *

Из школы я выскочил абсолютно счастливым.

Во-первых, меня так классно поздравили! Девчонки прочитали стишок, парни подошли и все руку пожали. Даже Елена Петровна улыбалась и шутила, а потом от всего класса блокнот с ручкой подарила. Как говорит папа, пустячок — а приятно!

Во-вторых, за вчерашнее сочинение мне пятерку поставили. Это вообще — настоящий подарок! Вообще-то у меня фантазия богатая — это уже мама так говорит, — и писать сочинения мне даже нравится, но вот знаки препинания слушаться меня никак не хотят, да и буквы так и норовят или местами поменяться, или вообще куда-нибудь спрятаться, а то и наоборот — вылезают лишние, там, где не надо! А в этот раз и буквы, и запятые решили, видимо, не портить мне день рождения и встали на свои места, как солдаты в строй.

И вот в третьих-то, сам день рождения! Мало того, что на завтра уроки делать не надо — суббота завтра, и кроме факультатива по английскому занятий в школе не будет, — так вечером придут дедушка, обе бабушки, тетя Катя… Раздвинем в комнате стол, будем все вместе есть всякие вкусности, пить чай с тортом, шутить, веселиться! Бабушки будут петь хором — здорово у них это выходит, — а дед начнет рассказывать анекдоты и истории, от которых просто падать под стол можно, а бабушки и мама с тетей Катей станут совместно дубасить деда по спине за некоторые словечки… Ну, а еще впереди — завтра, когда ко мне придут друзья. Так мы с мамой договорились, чтобы сегодня только с семьей посидеть. Ведь и правда, сегодня будет настоящая семья — семь я. Именно семь! Я снова вспомнил папины утренние слова.

И тут я увидел ход. Снежные ходы, или попросту ходики — такая наша северная забава. Что-то я не слышал никогда и не читал, делают ли их ребята где-нибудь еще. Может, и делают, там, где снега много. У нас много, и мы делаем! Это ужасно интересно — в огромном сугробе плотного, слежавшегося за зиму снега рыть длинные извилистые ходы! Они пересекаются, разветвляются, как лабиринт, где-нибудь сходятся в общие «пещеры», где-то неожиданно выскакивают наружу… Ползать по ним — одно удовольствие! Впереди темнота, неизвестность (особенно если ход рыл не сам, и он еще тобою не изведан), немножечко жутко, зато таинственно и вообще круто! Правда, в двенадцать лет лазать по ходам не совсем солидно, но мне ведь только чуть-чуть двенадцать… Я посмотрел на часы: без пяти два. Мама говорила, что я родился ровно в два часа. Значит, мне еще нет двенадцати. И целых пять минут в запасе у меня имеются! К тому же — я огляделся, — поблизости никого нет. Смеяться надо мной некому. Я снял с плеч рюкзак и полез навстречу подснежным тайнам.

Эти ходы я раньше не исследовал. Не знал даже, что такие здоровские ходики кто-то нарыл совсем рядом со школой. (Вообще-то она — гимназия, но стала ею не очень давно, как раз когда я пошел в первый класс, так что по привычке и родители, и учителя называют ее школой, тем более, мой папа именно в этой школе и учился.)

Сначала я прополз по основному ходу до самого конца, замечая, сколько будет боковых ответвлений. Их оказалось семь, а сам основной ход закончился тупиком. Это не очень интересно, гораздо лучше, когда, покрутившись в темноте по узким поворотам, вылезаешь на белый свет совсем в неожиданном месте. Но ничего, семь боковых ходов — это совсем не мало. Хотя, может быть, я и залез как раз в ответвление, ведь основной ход — это только я так его назвал, потому что полез именно в него. Иногда делают основной ход специально — самый длинный и широкий, но часто вообще никакого основного хода нет, а все равны между собой, потому что переплетены так, что не сразу и выберешься.

Похоже, и тут было так же, потому что я немного запутался, в каком уже ответвлении по счету ползу… Закручивались ходики здорово, причем, иногда даже, кроме поворотов, опускались или поднимались, поэтому пересекаться вполне могли и в разных плоскостях (с математикой, геометрией особенно, в отличие от русского, у меня все было в порядке). В результате долгих ползаний — пять минут наверняка давно уже прошли, так что момент своего рождения я встретил в довольно необычном месте — я начал понимать, что не знаю, где выход. Сначала я даже не испугался, потому что это глупо — заблудиться в ходиках! Этого просто не бывает, так как ходы бесконечными быть не могут, а если заканчиваются порой тупиком, то достаточно повернуть назад (или ползти задом, если ход очень узкий) и вылезти оттуда, куда залез. Я даже почувствовал, что краснею, представив, как надо мной будут ржать ребята, если я вдруг заблужусь! Мало того, что в двенадцать лет решил вспомнить детство, так еще и застрял в сугробе! Да, это действительно смешно. То есть, было бы смешно, если бы не стало вдруг очень страшно. Просто ледяной ужас снежных глубин забрался мне прямо под куртку и полез еще глубже — к самым внутренностям. Мне показалось, что я застрял в ходиках навсегда. Отчетливо так показалось, словно шепнул кто-то из холодной темноты. И я замолотил ногами и руками, отчаянно пятясь, вместо того, чтобы ползти вперед. Я извивался ужом в тесной снежной норе, так, что снег вскоре забился мне в рукава и штанины, попал под куртку, холодил живот под выбившейся из-за пояса рубашкой. Но я не замечал этого холода, меня холодили страх и ужас (Фобос и Деймос — вспомнились мне совсем некстати одноименные спутники Марса). Наверное, я орал, но даже не осознавал этого. Не слышал я собственных воплей, не слышал ничего, зато отчетливо услышал, вываливаясь из хода в подснежную пещерку, мальчишеский вскрик: «Больно же!».

Мне не передать даже, как я тогда обрадовался. Я был не один! И рядом со мной находилось не порождение снежных глубин, неведанное и холодное, как могила, а обыкновенный мальчишка. Конечно, я его не видел в темноте, но я слышал его хлюпанье (похоже, я заехал ему ногой по носу), его дыхание, чувствовал тепло его тела, остроту его локтей и коленок. Вот только почему-то этих локтей и коленок было очень уж много — мой нос тоже лишь чудом не пострадал, — да и пыхтел парень явно за двоих. И тут все прояснилось.

— Извини! — послышался еще один голос. Очень похожий на первый, но все же другой, потому что первый гнусаво проворчал:

— Распинались тут! Вы мне нос разбили, гады!

— Это кто гад?! — возмутился было второй, но быстро «остыл», поскольку тоже, видать (а точнее — слыхать), обрадовался, что он тут не один. — А кто тут еще есть?

— Я есть, — подал я голос.

— Кто — ты?

— Я, Ромка. Похоже, я заблудился. — Не знаю почему, но признаться в этом мне было тогда не стыдно.

— Да и я тоже — похоже, — хмыкнул второй.

Первый еще похлюпал носом, повозился, вытирая, видимо (опять же, скорее — слышимо), кровь и прогнусил:

— Я тоже заблудился. Вот, хорошо эту пещеру нашел… Сколько из нее ходов?

Я пошарил возле себя по стенкам. Кроме той дыры, откуда я вылез (если честно — вывалился), других ходов рядом не было.

— У меня один, — сказал я.

— Тоже! — подал голос второй.

— И у меня один, — сказал первый. — И что, нигде нет выхода?

Мы со вторым одновременно замычали. Нет, дескать.

— Что будем делать? — кто это спросил, было непонятно. Да и не все ли равно, если подумали об этом все разом.

— Я вперед полезу, — сказал первый. — А то вы мне снова по носу заедете… Надо же — оба сразу! Не железный, нос-то!

— Ну, извини, — повинился теперь и я. — Мы ж не видели!

— Не видели… — буркнул первый и завозился, забираясь в отверстие хода. — Лезьте за мной!

— Стой, — потянул я его за штанину. — Я читал, что в лабиринтах, чтобы не заблудиться, надо одной рукой все время вести по стене, не отрываясь.

— Чего же сам не вел? — глухо послышалось из хода.

— Я же не знал, что заблужусь. А когда понял, все сразу из головы вылетело.

— Знать, не многому вылетать пришлось, если сразу! — хихикнул второй.

— Ладно, остряк, — бросил я в темноту. — У меня хоть что-то вылетало!.. — Продолжать почему-то не хотелось, и я полез в ход вслед за первым.

Удивительно, но сразу за поворотом, впереди забрезжил свет. Да что там забрезжил — впереди вовсю сияло солнце. Первый уже что-то радостно вопил у самого выхода. Надо же, ходик-то был всего ничего — метров пять! Ладно я — может, я до этого хода еще и не добирался, — но первый-то пацан как мог в нем заблудиться?

Но мысль эта как мелькнула, так и пропала без следа, едва я высунулся наружу — на столь желанную свободу. Все страхи улетели разом — дунул свежий ветерок, и нету их!

— Вау!!! — завопил я, поднимаясь на ноги. Вот терпеть не могу это словечко, а почему-то вырвалось именно оно.

— Чоу-чок!!! — еще более нелепо выразился вылезший следом второй. Впрочем, он и выглядел не менее нелепо… Да и первый…

Мы стояли возле входа в ход (красиво сказано!) и пялились — другого слова не подобрать — друг на друга, ну уж никак не лучше того самого барана из поговорки. Да посмотреть и было на что! Ладно я — обычная красно-синяя курточка, шапочка вязаная, черные джинсы (в черных в гимназию разрешали ходить), сапоги зимние. Все обычное, я ж из школы шел, не с дискотеки (туда я, правда, не ходил еще ни разу). А вот мальчишка, которого я называл про себя вторым, заявился сюда не с дискотеки даже, а подумалось мне, со слета каких-нибудь панков, или того хуже… Во-первых, обувь. Почему-то на нее я первым делом обратил внимание. Это походило сразу и на древнеримские сандалии (это в марте-то месяце!) и на меховые унты (вот это уже к сезону ближе), причем — сразу, одновременно! Как и почему мне так казалось, я понять не мог, но казалось вот! К тому же, эти унтовидные сандалии блестели, как новенькие монетки. То есть, из металла они, что ли, были у него? Я плюнул на его обувку (разумеется, не слюной, а остатками здравых мыслей) и перевел взгляд выше… Хорошо, что здравые мысли я перед этим потратил. Потому что они бы наверняка на меня обиделись за подобное издевательство! Мальчишка был в шортах и майке (так это, во всяком случае, выглядело), но и как бы в тулупе тоже. Вроде тулуп, а вроде майка с трусами. Вот так. Причем, все зеленое, но оно же и золотистое, и даже практически красное, только синего цвета. И, разумеется, блестит, как самовар! Тогда я просто посмотрел парню в лицо. Лицо мне понравилось, даже здравые мысли, испуганно оглядываясь, стали потихонечку возвращаться по домам. И лицо это показалось мне знакомым. Очень знакомым! Только вот стрижка его сбивала мои напуганные мысли с толку, и вспомнить они пацана так и не смогли. Та еще стрижечка украшала макушку паренька! Вернее, полмакушки. Спереди. А сзади — блестел голый череп! Ну, не кость, конечно, а кожа на черепушке. Правда, цвет у волос был естественным, ничего не скажу. Ультрафиолетовым. Во всяком случае, я определил этот цвет именно так. И он не менялся и не блестел. И на том спасибо!

Второй же парень (тот, который первый) меня — и особенно мои встревоженные мысли — очень своим внешним видом порадовал. Ничего на нем непонятного и неуловимого для разума не было. А были на нем черные валенки, черные же брюки, темно-серое, угрюмое пальтишко и черная шапка-ушанка набекрень, изрядно потрепанная. Весь такой темный герой из фильма про плохих парней. Только вот красный галстук, выбившийся из-под воротника пальто, картину портил. Не из той он был оперы. Так и захотелось эту алую несуразицу снова под пальто ему запрятать. А лицо у пацана было славное. И тоже до боли знакомое! Кстати, похожи бы они со вторым мальчишкой были здорово, кабы причесались одинаково (второму пришлось бы для этого чуток отрастить волос сзади) и пришли к единому мнению насчет цвета волос. У первого он, надо отметить, был обычным, темно-русым, как, впрочем, и у меня. Но вот торчали волосы из-под шапки не очень красиво. Длинноваты были волосики, на мой взгляд.

— Да, ребята, — выдохнул наконец второй. — Откуда же вы сбежали?

— По-моему, это ты сбежал, — опередил меня первый. — Из цирка. Да и ты, — посмотрел он на меня и добавил почему-то шепотом: — Из Америки…

Второй возмущенно надулся и собрался уже что-то выпалить — вряд ли для нас с первым хвалебное, но мне уже стал надоедать этот театр абсурда (что это такое, я не очень-то знал, но мама часто употребляла это выражение, когда ей что-нибудь не нравилось), да и называть своих новых знакомых числительными мне тоже надоело. Поэтому я поднял руку и решительно сказал:

— Так, пацаны! Хватит лаяться! Кто откуда сбежал — его личное дело. Как вас зовут-то? Меня — Ромка. — И я протянул руку.

— Роман, — пожал ее первый.

— Ром, — удивленно хмыкнул второй и шлепнул по моей ладошке своею. Затем сделал то же с ладонью первого.

— Так мы еще и эти… Как их? Тёзки! — сказал я, и только тут до меня дошло, на кого похожи эти странные парни. Да на меня самого! Подстричь перв… Романа, то есть, нарастить волос Рому и перекрасить — и будут вылитые я! Ну, почти вылитые. У Романа нос чуть более широкий и уши слегка топорщатся, а у Рома нос как раз тонкий и само лицо вытянутое. Правда, у Романа нос еще широким кажется, потому что распух. Здорово мы ему с Ромом все-таки заехали! А пацан молодец, не заревел. Больно-то было, небось, еще как!

И тут я глянул на часы. И ахнул! Половина четвертого! Это сколько же я в ходиках лазал? Полтора часа?! Ужас! Мама придет полпятого, а мне еще нужно пробежаться по магазинам — купить к ее приходу того-сего на праздничный ужин. Я хоть и именинник сегодня, но мама попросила, иначе ей не успеть, не садиться же за стол за полночь!

— Пацаны, сорри! — замахал я руками, срываясь с места. — Давайте завтра в час здесь встретимся? Океюшки?

Тезки кивнули. Одинаково, как близнецы. А Роман буркнул: «Точно американец!»

* * * * *

Уже подбегая к дому, я вспомнил, что забыл рюкзак с учебниками возле ходиков. Но тут же благополучно выбросил этот пустяк из головы. Потому что голову заняла куда более важная проблема — моего дома не было! То есть совсем. Не было даже фундамента. Даже котлована под него! Что меня немножко обрадовало, а то я подумал было, что дом взорвали террористы. Но взорвать так, чтобы вместо дома из нетронутого снега торчали кустики вряд ли кто-нибудь может. Если только Дэвид Копперфильд потрудился. Но что ему тут у нас делать? Замерзнет еще невзначай.

Я захихикал и опустился прямо в сугроб. Похоже, голова после сегодняшних событий начала сбоить, подумал я. Нужна перезагрузка!

Я зажмурился так, что в глазах поплыли цветные круги. Затряс головой что есть силы. Слетела шапка. Я медленно открыл глаза, не поднимая их нашарил шапку, надел. А потом резко вскинул голову, в дикой надежде, что наваждение прошло. Не тут-то было! И вот тогда я заплакал.

Слезы помогли. Не так, чтобы уж совсем, чтоб я стал спокоен, как слон, но хотя бы соображать чуточку здраво я теперь мог. Для начала я запретил себе думать, что случилось с домом, утешаясь мыслью, что мама с папой все равно на работе, с ними ничего не случилось, а судьбу дома и остальных его жильцов мне в любом случае сейчас не решить. Для этого есть специально обученные люди: милиция, МЧС, кто там еще… А мне бы сейчас забраться под чье-нибудь теплое крылышко и окончательно придти в себя. И я сразу подумал о бабушке с дедушкой. Во-первых, я их очень люблю, и они меня тоже. Они примут меня, выслушают, помогут. Во-вторых, живут они недалеко. О том, чтобы ехать сейчас на работу к маме или папе, мне не хотелось даже и думать! Все равно, что в Москву пешком топать, как Михайло Васильевич. Устал я очень для таких подвигов. В-третьих же, с радостью смекнул я, папа с мамой, не найдя родного дома, тоже пойдут скорее всего к бабушке с дедушкой. А там — я! Снова вместе вся семья! И я встал из сугроба и пошел, даже не отряхнувшись.

Сначала я не смотрел по сторонам, настолько мне было не до того. Но, подойдя к перекрестку, за которым и начиналась нужная мне улица, я машинально остановился, чтобы посмотреть на светофор. Посмотреть не получилось. На светофор, в смысле. Поскольку он тоже отсутствовал. Точнее — они, их же там четыре штуки было! А сейчас — ни одного. И, что странно, машин почему-то тоже не было. А ведь уже четыре часа! Обычно в это время машины так и шныряют. Не час пик еще, но уже близко. В последние годы улицы нашего небольшого города стали напоминать московские. Может, я слегка и преувеличиваю, но перейти улицу в месте, где нет светофора, бывает порой очень трудно. Как-то я минут двадцать стоял, ждал просвета в потоке машин, а потом плюнул и пошел в обход.

И вот сейчас дорога, то есть обе дороги, которые в этом месте пересекались, были абсолютно пустынными! Хотя нет, катился вдалеке грузовичок. Неспешно проехал перекресток и задымил дальше. Тоже странно, по этой улице грузовое движение запрещено, это я точно помню. Мы как-то с папой взялись все дорожные знаки изучить. Он как раз в автошколе учился, ему надо было, ну а я — за компанию. А потом, когда мы с папой гуляли по городу, то друг другу экзамены устраивали, когда знаки встречали. Так что я теперь если не во всем городе, то уж в нашем районе точно знал, где какие дорожные знаки расположены. Но это мои мысли опять в сторону побежали, удирая от новых непонятностей. Потому что, провожая взглядом грузовик, я невольно огляделся. И снова чуть не сел в сугроб. Половины знакомых мне зданий не было! Или вообще, или вместо них торчали какие-то деревянные развалюхи, почти как в деревне у тети Анны, куда мы ездили пару раз в отпуск. Впрочем, не все развалюхи, это я сначала погорячился. Были и вполне приличные дома, некоторые даже двухэтажные. На одном, самом ближнем, я прочитал вывеску: «ПРОДУКТЫ». А ниже, маленькими буквами: «Минсельхозпром РСФСР». Белиберда какая-то! Хотя это вот «РСФСР» мне показалось знакомой штучкой. Где-то я уже встречал эти буковки, именно так и собранные. Или это я с СССР перепутал? Так раньше наша страна называлась, еще до моего рождения.

Я перешел дорогу и направился дальше, теперь уже внимательно глядя по сторонам. К огромной моей радости, многие дома стояли на своих местах. Правда, выглядели они все чуть-чуть по другому. Вон те две кирпичные пятиэтажки очень уж новенькие, чистенькие, и сквериков возле них нет. А есть лишь мусор, плиты разбросанные, кирпич битый, будто стройка только закончилась. Да и не закончилась даже — во второй пятиэтажке и стекла еще не все вставлены! Вон и рабочие суетятся… Что за фигня?

Я прошел стройку, и мне начали попадаться идущие навстречу люди. Их тоже было мало, как и машин. И одеты люди были очень странно… Темные, невзрачные пальто, женщины в основном — в серых платках, мужчины — в шапках-ушанках, как у Романа… Стоп-стоп-стоп! Вот именно, встреченные мною прохожие были одеты, как Роман! Да что они тут, кино снимают?..

Я был уже на миллиметр от разгадки, мысли мои уже стучались осторожно в ее дверь, и тут меня окликнули сзади:

— Ромка, подожди!

Я обернулся. Меня догонял Ром. Я бы его не сразу узнал, потому что одет он был совсем иначе, чем при нашей первой встрече. На голове его красовалась белая шапочка, наподобие той, что надевают под гермошлем космонавты; на ногах были сапоги (не совсем привычной формы, все какие-то угловатые и квадратные, но сапоги, без сомнения, и даже постоянного цвета — темно-серого); брюк видно не было, потому что Ром был теперь в длинной, до самых сапог, куртке — тоже серой, но с металлическим отливом. В общем, походил он тогда на космонавта в самоволке. Но для меня в тот момент внешний вид Рома не имел никакого значения. Я обрадовался ему, как родному! И даже не сразу заметил в глазах Рома слезы.

— Ты чего? — спросил я, когда увидел, что Ром плачет.

Ром всхлипнул, махнул рукой по носу, глянул на меня неожиданно жалобно и сказал:

— Чего это тут?

— Ты тоже заметил?! — обрадовался я. Тому обрадовался, что, значит, не поехала моя «крыша».

— Заметишь тут! — буркнул Ром, всхлипнул еще раз и сплюнул. — От города одни руины остались!

Я не совсем был согласен с Ромом. Какие ж руины, когда, вон — были старые дома, а стали новенькие, только отстроенные! Хотя… Эти деревянные здания… Некоторые из них и впрямь напоминали руины. В общем, я сказал:

— Ага. А твой дом на месте?

— Какое там! — Ром перестал всхлипывать и стал необычайно сердитым. Злился, небось, на себя, что ревел при мне. — Ни моего дома нет, ни дедушкиного…

— Моего тоже нет, — вздохнул я. — Я вот сейчас как раз к дедушке с бабушкой иду. Не знаю еще… — Я не договорил. Страшно стало. И я спросил: — А ты куда?

— У меня еще прабабушка тут живет. Недалеко… — Ром тоже не стал договаривать. И так все ясно!

И мы дружно зашагали вперед. Говорить ни о чем не хотелось. Я жадно всматривался вдаль. На маячившую впереди девятиэтажку. Именно «маячившую», потому что она маяком торчала над крышами двух-, трех — и пятиэтажных зданий. Похоже, она была единственной «высоткой» на весь город. Вот только та ли это девятиэтажка? Бабушкина ли с дедушкой? Издалека, в ставшем незнакомым городе, это было трудно определить.

Девятиэтажка оказалась той. Тоже непривычно новой, будто только что отстроенной, но той. Я протянул руку Рому:

— Ну, удачи! Я пришел.

— Я тоже, — ответил Ром.

— Что, и твои в этом доме живут?! — обрадовался я за товарища.

— Не знаю, как сейчас, но когда-то будут жить, — непонятно ответил Ром. Он-то уже почти догадался тогда, что к чему. Это я медленно запрягаю.

Мы зашли в подъезд, тоже непривычно чистый, со стенами без надписей, с потолками без клякс копоти… Хотя, одна надпись все же была выцарапана по синей краске стены: «Васька дурак». Я невольно улыбнулся, такой наивной и светлой показалась мне эта одинокая надпись!

В лифте (конечно же стерильном до неприличия и с абсолютно целыми кнопками) я спросил:

— Тебе какой?

— Пятый, — сказал Ром. Вот только тогда у меня впервые что-то ёкнуло.

— Тоже пятый?..

Ром внимательно посмотрел мне прямо в глаза:

— Квартира восемьдесят шесть?

Я кивнул, не отрывая взгляда от Роминых глаз.

Ром непонятно хмыкнул, отводя взгляд.

— Ты когда родился? — спросил он и сам нажал кнопку с цифрой «5».

— Девятнадцатого марта… Сегодня, кстати!

— Чоу-чок! — щелкнул по-птичьи Ром. — А год?

— Девяносто второй. Ты еще век спроси! — нахмурился я. Не по себе мне что-то стало.

— Я и сам догадался, — серьезно сказал Ром и так же серьезно спросил: — А я знаешь когда родился? — И сам же ответил: — Девятнадцатого марта двадцать второго года. Две тысячи двадцать второго!

Тут лифт остановился и распахнул двери. И я ничего не сказал Рому. Мои мысли вновь испуганно прижались друг к дружке и собрались драпать. Но я лишь пригрозил им кулаком. Тоже мысленным, но очень большим и внушительным.

В дверь позвонил я. Открыл ее Роман. Сразу открыл, потому что стоял в прихожей, еще одетый. Видимо, только что пришел. Он как раз снимал шубку с маленькой девочки лет четырех-пяти, и шубейка лежала сейчас на полу, лишь один ее рукав висел на руке девочки. Девочка затрясла рукой и захныкала.

— Катька, не ной! — сказал Роман и стянул с девочки шубу. — Брысь в комнату, сама раздевайся, большая уже! — Он плотно закрыл за девочкой дверь и повернулся к нам. Стянул шапку, расстегнул пальто и хмуро сказал:

— Ну?

— С днем рождения, дед! — сказал Ром. По-прежнему серьезно, как только что в лифте. И я наконец-то тоже догадался. Правда, еще не обо всем. О самом Роме я еще не догадывался. А вот о Романе…

— С днем рождения, папа, — сказал я.

Роман посмотрел на нас, как на полных придурков. Снял пальто, аккуратно повесил на крючок. Стянул валенки, поставил в угол. Поднял с пола смешную сумку, словно сшитую из рыболовной сети. В ней лежали бумажные свертки, буханка хлеба, батон…

— Откуда узнали? — еще сильнее нахмурился Роман. Папа, то есть.

— О-хохонюшки-хо-хо! — смешно вдруг выдохнул Ром и сказал: — Может, в дом пригласишь, чаем напоишь, а там и поговорим?

— Сейчас, — сказал Роман-папа и пошел относить на кухню свою нелепую сетку.

Ром посмотрел на меня:

— Тебя тоже с днем рождения, бать!

— Че-е-го?! — я думал, мои глаза выпадут на пол. Не выпали. Потому что тут до меня дошло все окончательно. Мысли дрожали, как мыши, но смирно сидели на местах. И я ответил, чужим каким-то, хриплым голосом: — С днем рождения… сынок…

И мы начали ржать. В буквальном смысле, по-лошадиному просто. Перезагрузка наконец произошла. Наступила разрядка.

Из кухни выскочил Роман. Папой его называть у меня все же не совсем поворачивался язык.

— Вы что, издеваться пришли?! — заорал он. — Убирайтесь отсюда! А то… — Все-таки он тоже испугался и тоже начал что-то понимать. Но ему было трудней это сделать. Он-то был у себя дома, в своем времени.

— Да не ори ты так, дед! — поморщился Ром. — Послушай сначала.

— Какой я тебе дед?

— Самый настоящий, папа, — вздохнул я. — Это мой сын.

— Вы идиоты, да? — До Романа все никак не доходило. — Или клоуны? Точно, клоуны! Ишь, вырядились как!

— Где? Где клоуны?! — распахнулась дверь в комнату, и из нее выпорхнула девочка Катька в одном валенке.

— А ты чего подслушиваешь?! — совсем распсиховался несчастный мой папа и запихнул девочку назад. — Я кому сказал — переодевайся?!

Из-за двери послышался рев.

— Тетя Катя, не плачь! — крикнул я. Мне стало вдруг весело.

— Расскажи ты ему что-нибудь! — крикнул мне Ром. — Ты же его лучше знаешь!

Действительно, надо не острить а предъявлять доказательства, подумал я. И сказал:

— Тебя зовут Роман, тебе сегодня день рождения. У тебя есть сестра Катя…

— Да что ты говоришь? — зло усмехнулся Роман.

— У тебя папу зовут Сергей, маму — Тамара, — невозмутимо продолжил я. — Ты работаешь программистом… то есть, тьфу, будешь работать программистом… — Я все-таки сбился.

— Эй-ей-ей! — пихнул меня в бок Ром. — А вот это — не надо! Про временные парадоксы слышал?

Я слышал. Читал даже на днях «И грянул гром» Брэдбери. Мне стало неуютно.

— Блин, а мы тут натоптали… — жалобно глянул я на Рома.

— Это, может, еще не страшно, ничего непоправимого мы не успели сделать, — ответил он учительским тоном. — А вот рассказывать о будущем людям прошлого нельзя. Ни в коем разе! Пошли отсюда, бать, раз нас тут слушать не хотят! — И Ром повернулся к двери. Сыграл он, или правда собрался уходить, я так и не понял. Но это подействовало на Романа.

— Ладно, стойте!.. — сказал он, уже с явным сомнением в голосе. — Раздевайтесь и проходите на кухню. Интересно, чего вы там начитались. Я тоже фантастику люблю.

На кухне было тепло и уютно. Я с любопытством озирался, но ничего знакомого из вещей не видел. Хотя, вон те часы на стене… Я видел такие у дедушки в ящике с разным хламом.

Мы прихлебывали горячий чай, грызли сушки, и Ром рассказывал. Говорил в основном он, я только поддакивал. Мой сынок оказался большим умницей. Или они все там, в будущем, такие головастые? Ром выдвинул теорию, что мы, в момент своего рождения (Ром тоже родился в два часа дня, а вот папа точное время не знал, но раз уж пошли такие совпадения — ой ли? — то, скорее всего, и он тоже), когда нам всем троим исполнилось по двенадцать лет, оказавшись в одной пространственной точке, скатились во вневременье. Возможно, тут сыграли роль и переплетения снежных ходов в различных плоскостях, может еще что, но факт налицо: мы — отец, сын и внук — встретились. А потом выпали во время отца, то есть Романа. Все сходилось.

Еще мы уточнили даты. Ром прибыл из две тысячи тридцать четвертого года, я, разумеется, — из две тысячи четвертого, а попали мы в тысяча девятьсот семьдесят четвертый год. То есть разницы составляли ровно тридцать лет. Может, и это что-нибудь значило.

Роман посмотрел на часы.

— Скоро придут родители, — сказал он. — Не хотел бы я, чтобы они вас увидели!

— Почему? — удивились мы с Ромом.

— Я-то фантастику читаю и, допустим, вам почти поверил. А они? Представьте, я скажу им: знакомьтесь, это мои сын и внук! Сразу же вызовут врача для всех троих. Или для меня врача, а для вас — милицию.

— Ну, пойдемте тогда к снежным ходам, — сказал Ром.

— Зачем? — не понял я. Все-таки среди нашей троицы я, наверное, оказался самым тупым. Даже папа догадался:

— Только оттуда у вас есть шанс попасть домой…

— И, мне кажется, только сегодня, — добавил Ром.

— Или через год, — очнулись, наконец, и мои мысли.

— Давайте лучше сегодня, — поежился Ром. — Что-то мне как-то здесь…

— Не нравится? — насупился Роман. — Конечно, у вас там уже…

— Стоп-стоп-стоп! — словно мельница, замахал руками Ром. — Ни слова больше! Не надо меня подначивать! Я все равно ничего не расскажу! И ты, бать, не рассказывай! А то вот изменится будущее — и куда мы с тобой вернемся?

— Ладно вам, секретчики, тоже мне! — фыркнул папа. Но обида в его голосе проскользнула. — Пойдемте, давай! А то ведь точно попадетесь сейчас. — И он принялся натягивать пальто.

— Постой, а ты-то зачем пойдешь? — удивился я, и Ром поддержал меня:

— Ты же дома! Сейчас родители придут, день рождения праздновать будете.

— Не, ну вы даете! — возмутился мой юный папа. — Вы же сами убедили меня, что ты — мой сын, а ты — мой внук. Ведь мы же семья! Как я могу свою семью бросить в такую минуту?

— Пап, а ты мне сегодня утром почти то же самое говорил, — улыбнулся я.

— Ну, вот видишь! — Папа приоткрыл дверь в комнату и крикнул туда: — Катя, сиди тихо, сейчас папа с мамой придут, а я пойду друзей провожу!

— Слушай, пап, — дернул я Романа за рукав. — Дай я с твоей сестренкой поговорю! Это же тетя Катя! Интересно же… Я ей про будущее рассказывать не буду! — сразу предупредил я возможный протест Рома.

— Давай, только быстро! — Папа открыл дверь в комнату. — Засекаю две минуты.

Я заглянул в комнату, где на диване сидела девочка Катя — моя тетя Катя — и листала книжки с картинками. В этой комнате я бывал так часто, а поди ж ты — совсем ее не узнавал! Все было в ней другим, даже запах — и тот отличался, как мне показалось.

— Привет! — сказал я тете Кате. — Читаешь?

— Привет, — ответила девочка. — Смотрю картинки. Я еще не умею читать. А ты клоун?

— Нет, я просто мальчик. Может, и буду когда-нибудь клоуном, только вряд ли. А ты кем хочешь стать?

— Продавцом. У них знаешь, сколько конфет?! А ты мне конфету принес?

Я хотел развести руками, но тут вспомнил, что сегодня не пришел в школу Витька Пахомов, и причитавшуюся ему конфету я сунул в карман.

— Подожди! — Я расстегнул куртку, залез в карман пиджака и жестом фокусника достал оттуда большой шоколадный батончик в яркой обертке. Слегка помятый, правда. Катя захлопала в ладоши:

Конец ознакомительного фрагмента.