Дичь и блажь

Андрей Висмут

История безумия на фоне психотерапевтических сессий и непрекращающихся тусовок. Эксперименты с сознанием завели в тупик. Дизайнер, спасаясь от скуки и наркотиков, влюбляется в едва повзрослевшую сестру. Новые и старые смыслы, которые болезненно чувствуют герои, погружаясь вместе в художественный андеграунд, заставляют их взглянуть на мир по-другому.

Рейв! Как это было…

Проходи, милая, проходи тихо, проходи мимо меня!

Не прокатит. Хватит. Мы не на пати.

Красуйся, только в свои объятия не зазывай.

Кривая поп-культура, ты не всегда как дура,

Но как всегда больна на хайп.

Меня все это парит. Смотрю на дикий праздник,

Как будто в цирке лайков закончились все номера.

Пока твои поклонники замахивают шотики,

Ты вплетаешься в душонки через их свитшотики!

Я нарочно подбираю эти праздные словечки:

«Нажимайте на сердечки, глупые овечки!

Нажимайте на сердечки, глупые овечки!»

А теперь все вместе:

«Нажимайте на сердечки, глупые овечки!»

Хэй!

В пятницу лица людей становятся счастливее, чем обычно. Я торопился накосмодромиться, чтобы попасть в столичный ритм. Космодромами я называл такие полутусовые недорогие местечки, куда народ набивался, чтобы сначала поесть, а потом плавно втечь в бар и в музло. Доминировали разговоры о работе. Это всегда занудно и неудобно хотя бы потому, что ни черта не слышно. Много студентов последних курсов, демонстративно прогуливающих свои первые зарплаты. Часа через два начинаются сеансы массовой психотерапии. Хочется написать, что девчонки с румяными щечками начинают «танцевать», но правдивее и точнее будет передать смысл с помощью фразы: «Пытаются отрываться». Испанский стыд! Фейспалм! Смотрю на тебя и думаю: где разошлись наши культурные дорожки? Почему мне так неловко от твоих движений? Это как если бы я увидел здесь ту канцелярскую львицу из бизнес-центра, ходульно выплясывающую после парочки бокалов клубничного дайкири. Уверяю вас, она сюда может легко заявиться на свой ДР.

За барной стойкой я традиционно стартанул с нескольких шотов в одиночестве. Мой взгляд просканировал помещение и отыскал знакомых. Привычка заныривать в компании другим человеком заставила ждать, пока мысли перестанут быть такими вязкими. Вечерняя Шакти снизошла быстро. Выражение моего лица поменялось. Тоска отступала. Я засиял, как новогодняя елка, и приготовился к эффектному громкому появлению.

«Привет-че-как-рассказывайте», искрометные шутки. Я не знал точно всех этих людей, кроме двух копирайтеров. Компания подобралась не самая плохая. Парни обсуждали 3D-визуализацию. Я не умничал, говорил мало, но резко и экстазно, отчего был засыпан вопросами. Заготовленные ответы выстреливали фейерверками, посыпая мишурой умы. Я привлек внимание и уже совсем скоро создал плотную ауру кутежа. Она ощущалась физически. Ее можно было лепить в воздухе и размазывать по лицу посетителей. Магия окутывала соседние столики, заставляя людей высоко поднимать бокалы. Крики! Вот она, принципиально иная форма коммуникации, в которой я знаю толк! Я крутил ручку на каком-то механизме, и настроение людей взлетало. Хотелось вызывать восхищение. Льющиеся из нескольких дозаторов жидкости обволакивали размолотый шейкером лед. Похвала со стороны красоток заставляла повышать темп, еще быстрее и еще самозабвеннее заглатывать коктейли.

Коршуном надо мной кружили вопросы: «Что я делаю здесь? Откуда это выдуманное дружелюбие? Неужели я оказался тут только для того, чтобы красоваться?» Казалось, если я остановлю этот хоровод и выйду отсюда, птица налетит и заклюет меня в темечко. Иной раз я могу быть унылее трип-хопа — молчать, параноить и чувствовать безнадежную отсталость от мира.

Моя резиновая оболочка подсвечивалась изнутри огоньком. Он заставлял меня выслушивать других, не слишком фальшиво улыбаться. Огонек очень нежно трепыхался и от сквозняка готов был вот-вот погаснуть. Я раздувал его парами алкоголя в надежде, что он разгорится ярким пламенем и подожжет всех вокруг, прикуривал от него петарды и бросал их под ноги танцующим.

Становилось очень шумно. Компания разрасталась. Из всей тусовки самым странным был дредастый иллюстратор, которого все называли Жманя. Долговязый чувак старше меня на пару лет, с большими добрыми глазами. Мне достаточно один раз встретить такой взгляд, чтобы понять, что мы потенциальные приятели и как минимум одна тема нас может объединить. Вы сами знаете какая!

Он очень заметно вторгся на мою территорию и стал поддерживать раскрученный угар. Винтажный пиджак выделял Жманю из кэжуальной среды. Он взахлеб тараторил и зачем-то прикладывал руку ко лбу, будто постоянно измерял свою температуру.

Интересно наблюдать, как люди неосознанно копируют акценты друг друга. С не очень давних пор, чтобы казаться интригующими, многие используют прерывистое повествование и наигранную неловкость из британских сериалов. У Жени был абсолютно свой идиотский акцент. Самое интересное, что, проговаривая некоторые слова, Женя напоминал мне меня. Это располагало. Я еще не ловил такого сходства.

Сумасшедшие на вид люди порой оказываются самыми адекватными, но, как оказалось, я напрасно на это надеялся. Жманя совершенно серьезно затирал мне о своем ночном рейсе в Сибирь, а чуть позже предложил пойти рейвиться. Тут-то я и просек, в чем дело!

Регистрация рейса прошла успешно — вечер становился ярче. Мы мерзли у входа в клуб, Женя отскребал ногтем круглый стикер со стены. Напротив было еще одно мутноватое заведение с бесцеремонным техно, там отвисали лютые типы. Лютые и перекошенные настолько, что сиги прикуривали с фильтра. Мы делали вид, что все идет как надо, и обсуждали стайлак прихожан. Все идейные месседжи электронщики в черном тряпье почерпнули у готов, но, если те читали декадентскую литературу колхозных библиотек, эти ограничились твиттером. Череп и стразы — без шуток — мощная символика. У кого-то перевернутые кресты.

Появилась темноволосая девушка моего возраста — лицо, многократно мелькавшее в ленте возможных друзей. Скажи мне, кто там, и я скажу, кто ты!

— Зашла повидаться с Джорджио. Я уже полгода вынашиваю для него кое-какую информацию.

— Интрига! Зато как звучит! — паясничал Жманя, по-гейски выкручивая кистью сигарету. — Может, это просто сплетни?

— Да пошел ты!

— Не, ну серьезно. Прости-и-и! Ты больше не делаешь вечеринки?

— Жманя, ты невыносим!

— Да блин! Хочу поинтересоваться, что у тебя нового. Знаешь, такое бывает, случается у людей что-то новое: кто-то детей вынашивает, идеи, а ты вот информацию. Что ее вынашивать? Где можно послушать твои обещанные треки? Уже третий год жду.

— Ой! Иди уже!

Ее прямая двухсантиметровая челка и широченные подвернутые варенки, натянутые сильно выше бедер, цепляли только взгляд, но ничего более. Пробовал представить, какая она была лет пять назад. Словно вчера! Теперь у нее нет даже дежурных подружек. Тут какие-то малолетки кругом! Я молчал, стараясь не выискивать душевных параллелей. Необходимо срочно аннулировать эти прямые из духовных плоскостей, ведь я такой же старый червяк, неуклюжий и скисший в своей слизи. Но мы, блин, сейчас зайдем внутрь и покажем! Мы сейчас тряхнем!

Пожалуй, любая субкультура имеет свое географическое начало. У нас в стране сформировалась лишь одно движение — гопники. Не, серьезно! Русские не дали миру ничего неформального, потому что всегда любили форму. Либо солдатскую, либо тюремную. В нулевых многие с успешной отсталостью выхватывали мировые тенденции, но то поколение так и не сформировало своих прочных культурных кругов, хотя очень хотело. Две тысячи седьмой сгорел, забрав надежду на яркую жизнь у всех, кроме производителей энергетических напитков.

Ипотечные самураи, годами кующие мечи, победили в решающих войнах и обставляют свои квартирки мебелью, уплотняются в теле от бизнес-ланчей и дачных шашлыков. Один мой приятель пошел дальше всех, но, может, исключительно потому, что с женой переехал в Америку и открыл там скейтерский магазин. Прямо у себя во дворе они устраивают музыкальные фесты, жарят бургеры. Их увлечения постоянно трансформируются, радуя жителей маленького городка. Они гонят свою волну. А мы здесь, в Москве, научились гнать самим себе, что все нас устраивает. Если все же не хочется снимать пирсинг и раз в полгода настраиваешь свою гитару, то можно уехать в Питер и устроиться администратором в бар.

Мне не хочется быть тем, кто высокомерно наезжает на тинейджеров со словами: «Я-то перебесился. Перерос. Переболел». Меня изводит старческий снобизм, хотя в нем мне под силу посоревноваться с умниками. А что я перерос? Я не могу взять и, как некоторые, упразднить свои подростковые стремления. Они были моими! Что-то за ними стояло, наверняка даже нечто большее, чем за нынешними житейскими делами, которые выполняются изо дня в день в авторежиме.

Нас выплюнуло на танцпол. Движуха была в самом разгаре. Басы фигарили так, что в мозгах вспыхивали электрические разряды. Биты то примагничивали тело к полу, то мелодично поднимали в воздух. Звуки распиливали нервные окончания. Мы придумывали свои придурочные движения и делали карикатурно-угрюмые рожи. Топтали ластами, по-пингвиньи размахивали руками. На нас смотрели как на психов. Кажется, в этом цирковом представлении мы превзошли себя. Из алкогольных эффектов оставался только забродивший запах, который надежно снимал с нас всякие подозрения.

Когда цвета вокруг стали щелочными, мы со Жманей делали то, что по-настоящему увлекало. Мы угорали! Он стал звездой треш-парада. Дремлющий в нем панк отринул всю претенциозность именитого художника. Он ползал по танцполу и хватал девчонок за ноги. Все смахивало на утренник в сумасшедшем доме. Свой снепбек я выменял на леопардовый женский кардиган. Новый лук поп-певца девяностых повысил мне рейтинг, но понизил подвижность. На ядреном дропе я резко вскинул руки, и ткань хрустнула в подмышках. Вот это настоящий дэнс-удар!

Мы взломали формат мероприятия. Диджею нравилась устроенная мистерия, видимо, поэтому музыка от трека к треку становилась все безобразнее. Утомившись, Жманя лег на спину и с юродивой улыбкой стал снимать все на камеру. Нестандартная операторская работа и художественный ракурс вдохновили школьниц на позерство. Из соседнего клуба мы бы вылетели уже ракетой — нас бы выпихнули пинком под зад без права на возвращение.

Первая школьная дискотека, классе в восьмом, открыла мне трансцендентный опыт. Поражало состояние, в котором ты несколько иначе распознаешь свое я. Стоит только оказаться внутри темного помещения с музыкой — и тебя привычного нет. Довольно доступный аналог медитации.

После танцев с Женей видения повели меня глубже. Когда клубы дыма наполняли танцпол, мне мерещились костры. Пламя облизывало обувь танцоров. Контуры тел врисовывались в иную реальность. Кто-то бил в барабаны. Кто-то раскачивал бедрами, закрыв глаза, и трясся. Я видел своих прабабушек и прадедушек, свой род — все они живые, молодые, здоровые. Я часть огромного счастливого племени.

Приходило понимание, что это всего лишь переживания, имеющие определенный смысл, но ими нельзя жить, как, скажем, нельзя жить художественным фильмом. За завесой есть нечто большее. За удовольствиями прощупывается иная реальность, в которую хочется впасть, вырвавшись из оков своего стареющего тела и границ разума. Стенка из эластичной упругой материи отделяет меня от недоступной студии, где идут съемки по другим сценариям. Я брал разбег и нырял в нее, пытаясь прорвать ткань. Чем больше я прикладывал сил, тем дальше меня отшвыривало, и почему-то всегда к людям, к толпам, которые одновременно ненавидят и вожделеют друг друга!

Что можно услышать в туалете клуба, кроме привычных звуков? Звон в ушах. Гул. Громкий противный хохот за дверью. А еще? Вопросы в своей голове! Почему-то там они звучат громче, чем обычно. Я обмазал мылом постер доктора и наклеил на одно из зеркал. Замкнутое пространство стало порталом в пугающую бесконечность. Увеличились расстояния между предметами. Гримасничали жидкие отражения, живущие в кафельных плитках. Пустота превращалась в жуткие образы. Все тонкие настройки были сбиты, и привычная внутриигровая механика не работала.

Корабль уносило в открытое море. Я бросал якоря — искал в воспоминаниях уверенность, но цепи рвались. Спрятался ото всех в вонючей кабинке. Из вентиляции выползали шершни, заводили свои алюминиевые крылья и летели жалить меня в голову. Кто-то лихорадочно закрутил дверную ручку. Мозг отекал ненавистью к окружающим. Моя мнительность отслаивала меня от племени, с которым я только что извивался в одном танце. Хотелось обнаружить преимущества, возвыситься и укорить всех присутствующих. Привычные комбинации клавиш на пульте управления не могли унять постоянный анализ.

Потом я несколько вечных минут отмачивал руки в горячей воде. Изображал, что поправляю прическу, а поправлял лицо, делая его приемлемым, чтобы находиться на людях. Ах, стать бы мне тегом, на стенке размазанным! Где же мой привычный, ничего не вбирающий в себя взгляд?

Пока стоял в очереди за водой, мимо меня промелькнул Жманя с худенькой красоткой. За длинными распущенными волосами почудилось знакомое лицо. Вот те здрасте! Подойдя ближе, узнаю свою сводную сестру! На самом деле не сводную, а единоутробную. Не знаю, почему у нас неправильно называют родство по маминой линии. Саша! Какого черта?

Она первая кинулась обнимать меня. Внезапная встреча. Сюр! Просто отрыв головы! Почему сейчас? Почему здесь? Меня собирало в кулек и мазало. Я прижимался к ней, вдыхал незнакомый запах духов, и кошмарная мультипликация отступала. Всех стиснула очаровательная растерянность.

Саше семнадцать лет, и по всем законам ее не должно было быть в клубе. Меня возмущало, что она познакомилась со Жманей так же непринужденно и быстро, как я. Меня возмущало, что она видела меня упоротого. Да! И то, что леопардовый кардиган принадлежал ее подруженции, меня тоже возмущало. Та появилась скоро. Разглядев наши с сестрой сомкнутые руки, она демонстративно повисла на Женьке. Я продолжал недоумевать ото всего.

Подруга заискивала и копировала наши с Женей манеры. Саша вела себя достойно: остроумно шутила, подбирала емкие фразы. Ее губы изящно и выразительно проговаривали слова, погружая всех в транс. Становилось интереснее. Я ожидал, что она запорхает, расщебечется как птичка, но она превращалась в хитрую лису, сбавляя обороты и втягивая всех в странную игру. Мне становилось лучше. Я спасен от дичайшего бэд-трипа.

Когда я переехал от родителей, Саше было около одиннадцати. Основные новости я узнавал от мамы в виде устных твитов: а Саша бросила музыкалку, а Саша пошла в художку, а Саша закончила на отлично. Окей, мам… А теперь Саша стояла рядом в принтованных цветным космосом легинсах и от нее пахло алкоголем. Самое время зафрендиться! Меня заморозили лет на десять. Я лежу в саркофаге, с которого сливают жидкий азот. Просыпайся!

Диджейский пульт захватили инопланетные чудовища. Рубили что-то с элементами дабстепа, очень тяжелое для моего восприятия. Танцпол потел. Некоторые выходили из зала с красными лицами, как из бани. Нам четверым хватило жара. Уселись в предбаннике — так мы окрестили чилаут, в котором приятно раскисли. Веселились, пили «Доктора Пеппера», теснились в ряд, закинув ноги на низкие столы. Пришла карамельная истома. Женек радушно обнимал нас всех своими длинными руками. Кулуарные посиделки стали почти семейными.

Лет десять тому назад я смотрел на татуированных бородачей моего возраста и проникался юнцовским почтением. Они уводили из-под носа моих ровесников девчонок, отличительно от нас мотали деньги. А теперь эти львы исчезли и на их место пришли мы, потрепанные, больные, исхудалые особи.

Ночь получилась длинной, насыщенной, редкой, прямо как в лучшие тинейджерские годы, когда к утру кажется, будто с вечера прожита целая жизнь.