Киностудия

Андрей Волков

Роман "Киностудия" Андрея Волкова переносит читателя в уже далекие 80-е года прошлого века. Лето 1988 года. На съёмочной площадке встречаются юная начинающая актриса и молодой пиротехник, бывший студент университета. Любовь, ревность, ссора и горькая разлука. А затем новая встреча, спустя двадцать лет и даже не в другой стране, а на другом континенте.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Год 1988

1

Деревянные корпуса турбазы «Отрадная» стояли у подножия высокой горы. С её вершины открывался прекрасный вид на окрестные хребты и горы. Внизу лежала долина, где брала своё начало река, а по краям раскинулся густой хвойный лес. Сама же гора имела довольно сложный рельеф: нагорные террасы, длинные покатые склоны, альпийские луга. В зимнее время турбаза была раем для любителей горных лыж, летом же попросту пустовала.

В уютном затемнённом холле одного из корпусов, возле дровяного камина сидели мужчина и женщина. За окном уже вторые сутки шёл затяжной осенний дождь. В холле пахло заваренными травами, жжёными поленьями. Мужчина время от времени ворошил железной кочергой тлеющие угли в камине, ломал руками сухие ветки, подбрасывал их в огонь. Женщина заворожено глядела на вспыхивающие с новой силой языки пламени, прислушивалась к потрескиванию дров. Её звали Полина Блынская. Она молодая столичная актриса, приехавшая на съёмки в эти края. Он инструктор по горным лыжам Борис Чащин, летом работавший техником-смотрителем. Чащин обосновался здесь четыре года назад. Никто не знал, почему он с тех пор не покидал эти места. Даже во время летних отпусков он оставался на турбазе. Говорили разное: в частности, что в недалёком прошлом он был спортсменом, объездившим пол Европы, потом алкоголиком, а ныне это человек потерявший вкус к жизни. Ещё поговаривали, что всё своё имущество после разводов он оставлял бывшим жёнам, оттого и прозябал в этой глуши. Его считали отшельником. В его номере похожем на келью не было телевизора, и он не читал газет. Кастелянша и вовсе за глаза называла его дикарём. «Одно что в лохмотьях не ходит», — говаривала она. Правда, в его номере было немало книг. Но и эта библиотека уже давно не обновлялась и не пополнялась. Изредка Чащин смотрел футбол в холле турбазы, да и то без малейших эмоций. Всё остальное, казалось, его и вовсе не занимало.

Чащин вновь перемешал кочергой тлеющие угли. Из камина полыхнуло жаром.

— В Москве, наверное, сейчас хорошо? — равнодушно спросил Чащин.

Девушка словно очнувшись от своей задумчивости, бойко поглядела на Чащина и пожала плечами.

— Так, ничего.

— А когда приедет остальная киногруппа? — спросил он.

— Это вопрос, скорее, к синоптикам, — улыбнулась она.

— Завтра обещают прояснение.

— Скорей бы уж, надоел этот трёхдневный простой.

За дверью послышался шум шагов, шарканье обуви о металлическую решётку. Полина и Чащин в ожидании поглядывали на дверь. Но расшаркивание продолжалось довольно долго. «Деликатные» — пронеслось в мозгу у Чащина. Наконец дверь скрипнула, приоткрылась и в её проёме показалась сутулая фигура студийного администратора в намокшей штормовке. Поздоровавшись, он вошёл в холл, ведя за собой ещё двоих. Первым был невысокий, полноватый, круглолицый мужчина в клетчатом пальто и кепке. «Ну и погодка» — произнёс он и встряхнул капли воды с зонта. Следом за ним вошёл элегантный высокий молодой человек в чёрном кожаном плаще и широкополой шляпе. Мужчина поставил на пол огромный чемодан, ловко сорвал с головы шляпу, откуда обильно потекла вода, и улыбнулся присутствующим.

— Гарик! — взвизгнула Полина и вскочила с места.

— Ба, Полина! — воскликнул Гарик и широко развёл руками. — Богиня киностудии! Фея съёмочной группы и Пальмира павильона! Дай, дай я на тебя погляжу хорошенько. — Гарик подошёл к ней вплотную. — Всё так же чертовски неотразима. Признавайся, сколько ты разбила мужских сердец? Сколько было суицидов?

— Познакомьтесь, Боря, это Гарик. Большой артист и льстивый лжец, — сказала Полина.

— Боря, вы приглашены на пикник. Возражения не принимаются, — бодро заявил Гарик.

Чащин улыбнулся.

— Какой пикник, Гарик? — недоумённо спросила Полина. — На улице ливень.

— Устроим пикник в моём номере. У меня полный чемодан выпивки и всяких консервов.

— Узнаю Гарика, — усмехнулась Полина.

— А как же. Я человек запасливый, на все случаи жизни.

— Как добирался. Гарик? — спросила Полина.

— На перекладных. Этот ваш директор картины, грузин…

— Гиви.

— Ну да, Гиви. Встречает меня в аэропорту, везёт в какую-то харчевню и кормит холодным рассольником. Я ему говорю: «Послушай, генацвале, где кахетинское, где шашлык из осетрины? И где, чёрт возьми, твоё грузинское гостеприимство?»

— Ну а он?

— Ну а он мне заявляет: «Ну, ты же не в Грузии». Нет, каков ловкач!

— Иди, располагайся, Гарик. Твой номер шестнадцатый, в конце коридора.

— Всё, понял. Мой номер шестнадцатый и моё место в буфете.

Гарик взял чемодан и по-спортивному легко и бодро направился в свой номер.

— Вы идёте с нами к Гарику на пикник? — спросила Полина. — Он ведь всё равно не отстанет.

— Не могу, — ответил Чащин. — Мне ещё надо отправить срочные бумаги по почте.

— Ну, как хотите. Пойду, переоденусь, — сказала Полина и пошла в свой номер.

Чащин подошёл к шкафу, открыл дверцу, извлёк оттуда кипу бумаг, сложил их в сумку и, накинув куртку, вышел на улицу.

2

— Осветители, перестаньте щелкать семечки. Не на базаре, — выругался режиссёр.

Но те лишь заухмылялись в ответ. Назревал конфликт. Утомившаяся от ожидания киногруппа нервничала и враждебно поглядывала на режиссёра. Причина была проста и очень банальна в киношном мире. Режиссёр ждал солнца, а его всё не было, вот уже три часа кряду. Правда, оно нет-нет да появлялось на капризном балтийском небосводе, но лишь за тем, чтобы ненадолго подразнить киногруппу. Режиссёр нервно поглядел на часы, затем на хмурое небо и задумчиво уставился на камеру.

— Снимать нельзя, — сказал оператор, уловив напряжённый взгляд режиссёра, — только плёнку загубим.

— Сам знаю, — буркнул режиссёр и, натянув на самые глаза бейсболку, стал нервно вышагивать по площадке.

Это был его третий фильм. Первые два провалились в прокате и в этот раз он не намеревался наступать на те же грабли. Это уже означало бы приговор, диагноз. Потому он и отыскал крепкий сценарий, выбил у киностудии деньги, набрал нужных актёров, снарядил экспедицию в далёкие края. В кино же он пришёл из бокса. Бывший спортсмен он и в кино поначалу снимал документальные фильмы о спорте. Снимал их жёстко, бескомпромиссно, оттого и первый его игровой фильм обозвали «чернухой». Его побаивались, с ним не очень-то спорили. Правда, свои железные кулаки он пускал в ход на площадке лишь один раз, воспитывая пьяного зарвавшегося актёра. Но многие это видели и хорошенько запомнили.

Молва прокатилась.

Режиссёр с кислым лицом взад-вперёд ходил по площадке. Киногруппа томилась в ожидании. Многим было всё равно. Одним днём простоя больше, одним меньше… Суточные платят исправно. Лишь один неунывающий Гарик развлекал костюмершу и гримёров байками из актёрской жизни: «Так вот, народный артист Шилов, известный сердцеед и волокита, после очередного спектакля, как обычно, по пути домой, прихватил к себе в гости одну из поклонниц. Из тех, кто его по обыкновению, возле театра или в подъезде дома дожидаются. Девица, разумеется, в восторге. Шилов тоже. Дома коньячок, музыка.… И тут как в старом бородатом анекдоте…»

— Объявилась жена? — заключила костюмерша.

— Вы правы, Людочка, — заметил Гарик, — всё понимаете с полуслова.

— Просто я таких анекдотов уже слышала сотню.

— Но вы не знаете конец этой истории. Жена у Шилова известная на всю Москву ревнивица и скандалистка. Что делать, спрашивается? И Шилов принимает решение. Девицу прячет…

— В шкаф, — выпалила гримёр.

— Не угадали, — ответил Гарик, — он ей велит спрятаться на балконе, а сам идёт открывать дверь. Врывается супруга, заглядывает естественно в шкаф, под кровать — пусто, затем метеором врывается на балкон.

— А Шилов? — спросила костюмер.

— А Шилов в это время стоит, согнувшись, и держится руками за отбитый пах.

— Так ему и надо, — съязвила костюмер.

— Как вы жестоки, Людочка, — покачал головой Гарик. — Однако, дальше. Шилова жена влетает на балкон. Оттуда визг, грохот, истерические вопли и…

— И? — спросила костюмер.

— И всё смолкает.

— А дальше?

— А дальше поклонница вылетает с балкона, с третьего этажа.

— Насмерть?

— Ну, зачем же насмерть? Правда, поломала ногу, там ещё пару рёбер…

— А мораль?

— Какая тут мораль, Людочка? Я же не басню рассказываю. Шилов сумел как-то угомонить свою пантеру. Закрыл её в ванной, а пострадавшую в дом занёс. Она как была в неглиже, так и выпорхнула с балкона. Вопит, стонет, за ногу хватается. Шилов скорую вызвал. Приезжает неотложка. А у этой барышни муж как раз на скорой работал. И надо же такому случиться в ту ночь аккурат его дежурство было. Входит обманутый муж по вызову. Одна дама в ванной об дверь колотится, другая со сломанной ногой мается, а Шилов весь губной помадой перепачкан. В общем, как потом выяснилось, этот терапевт в молодости греко-римской борьбой занимался. Накостылял он народному артисту так, что мало не показалось. Напрасно Шилов взывал к клятве Гиппократа и умолял не бить его по лицу. Ревнивец был глух к его мольбам. Хорошо соседи подмогли, вовремя милицию вызвали…

— И чем всё кончилась? — спросила гримёр.

— Чем, чем? Эскулапа в КПЗ поместили. Его жену в травматологию, А Шилова в челюстно-лицевую хирургию отправили.

— А жену Шилова? — спросила Людочка.

— А её в Кащенко.

Все дружно захохотали.

— Всем приготовиться, — скомандовал в мегафон режиссёр-постановщик. — Будем снимать.

Гарик поднял глаза на небо.

— О, и впрямь просветлело, — произнёс он.

Киногруппа примолкла. На площадке стало тихо. Да и место для натурной съёмки было выбрано отнюдь не шумное. Конечная автобусная остановка в небольшом, но живописном таёжном посёлке. Деревянные, старинные, но далеко не ветхие дома тянулись далеко вдоль берега большой судоходной реки. Центральная ухабистая дорога делила посёлок на две улицы. Одна из них, там, где намечалась съёмка, называлась Цветочной, другая ближе к водоёму — Речной. Цветочная улица в это время года вполне соответствовала своему названию. За каждым палисадником, за каждой оградой цвели астры, флоксы, георгины. В местных садах разливалось целое царство красок. Здесь можно было увидеть пышные соцветия гортензии, жёлтые лепестки барбариса, лиловый вереск. Имелись экземпляры и покрупнее: сибирский кедр, карельская берёза, карликовые ели, рябины, яблони. Словом, все, чем только могла похвастаться местная флора. Остановка, которую режиссёр выбрал основной декорацией для натурных съёмок, так же не была лишена определённых изысков.

Она представляла собой узорчатую беседку. По краям беседки стояли хлебный и овощной ларёк. Ассистент режиссёра усадила на скамью в беседку массовку и строго настрого предупредила их не смотреть в камеру. Массовка была немногочисленна. Две старушки с полными корзинами яблок, два бородатых геолога с рюкзаками и мальчик с кроликом на руках.

— Актёрам в кадр, — приказал режиссёр.

Гарик направился к тёмно-вишнёвой «ниве», припаркованной неподалёку от остановки. Полина вышла из режиссёрской «волги» и прямиком прошла к автобусной остановке. Ассистент оператора попросил её встать прямо и стал мерить прибором свет. «Чуть левее, говорил он, а теперь немного назад». Полина, молча, выполняла. Она была одета в синий джинсовый костюм, по моде тех лет, обута в белые кроссовки.

— Реквизит актрисе! — распорядился режиссёр.

Из киношной толпы отделилась немолодая женщина с увесистой дорожной сумкой. Она несла ее, чуть кособочась в левую сторону.

— Что вы туда, кирпичей, что ли наложили? — спросил режиссёр и выхватил у неё сумку.

— Обыкновенные пачки бумаг, — ответила реквизитор.

— Молодцы, — сказал режиссёр, — солидная поклажа. Верю. — Режиссёр подошёл к актрисе и поставил сумку возле её ног. — Вот теперь, Полина, виноват Ксения, ты готова к отъезду.

Актриса улыбнулась.

— Слушай меня Ксения, слушай ещё раз. В твоих глазах осень, в твоём сердце немая боль.

Ты навсегда покидаешь эти края. Вот почта, там маленькое кафе, где вы с ним сидели однажды, а там река, где тебя уже ждёт паром. Ты смотришь на это прощальным взглядом, горько и без сожалений. В конце концов, это просто печаль. По уходящему лету, по вашей любви, по нему. По всему, вероятно.

Полина играла Ксению, молодую незамужнюю столичную журналистку, у которой имелся жених. Она приезжает в глубинку готовить репортаж о молодом энергичном директоре крупнейшего на севере леспромхоза. Они знакомятся. И завертело их, закрутило. У неё в Москве жених, а у него дома жена. Она натура страстная, а потому безоглядно отдаётся своему чувству. Он вроде бы тоже. Никаких интрижек. Они решают порвать со своими вторыми половинами, чтобы быть вместе. Она пишет искреннее и правдивое письмо жениху. Он же в последний момент идёт на попятную. Руководитель крутого нрава, жёстко управляющий сотней норовистых лесорубов и сплавщиков, многие из которых были бывшие уголовники, на поверку оказался неуверенным, склонным к рефлексии человеком. Это было даже не предательство, а просто отступничество, самоотречение. Ксения уезжает опустошённой. Эту опустошённость ей и следовало сыграть в последней сцене.

— Тебе всё понятно, Ксения? — вкрадчиво спросил режиссёр.

Она, молча, кивнула.

— Начинаем по моей команде, — обратился режиссёр ко всем присутствующим. — Внимание, мотор! Пошла камера!

Ассистент с хлопушкой, мелькнула перед камерой и, объявив дубль, метнулась прочь.

Камера тихо стрекотала. Оператор неотрывно глядел в глазок объектива, снимая неподвижное лицо Полины.

— Пошёл, Гарик! — выкрикнул режиссёр.

Гарик, точнее его герой, вышел из «нивы» и направился к остановке, чтобы проститься с Ксенией. Эти шаги давались ему нелегко. Он шёл неуверенно, опасаясь, что она не захочет его видеть, услышать «последнее прости». Его герой тоже был весь выхолощен после долгой внутренней борьбы. Он понуро глядел себе под ноги и в растерянности покусывал губы. Его волосы были взлохмачены, а воротник кожаной куртки неряшливо поднят. Очевидно, он очень спешил, чтобы её застать. Наконец он подошёл к Ксении и поднял на неё глаза. Она отрешённо глядела перед собой вдаль, словно ни кого и ни чего не замечая. Немая сцена длилась около минуты и актёры стали недоумённо моргать глазами.

— Сто-о-п. — протянул режиссёр.

— Что-то не так? — спросил Гарик.

— Всё не так, — сказал режиссёр.

— А что именно? — вопрошал Гарик.

— Вы здесь не причём. Покурите пока. Я вас позову.

Актёры пожали плечами и удалились с площадки, зная, что с постановщиком в такие минуты лучше не спорить.

— Отмотай мне, — сказал он оператору, бросив на него какой-то блуждающий взгляд.

Конец ознакомительного фрагмента.