Седьмая печать (фрагмент 10): Вторая Печать Молчания

Андрей В. Ставицкий (2024)

Беседа в вюрцбургском трактире с Незнакомцем закончилась для Александра Дольского видениями, которые ошеломили его. Звучавшие со всех сторон голоса пытались донести до него что-то важное. Но он пока этого не понимал. Однако погружение в новый мир продолжалось и завершается сорванной Второй Печатью Молчания. Но что это ему даёт и к чему подталкивает, Дольский ещё не знал. Текст предваряется иллюстрацией автора.

— И где моя смерть? — спросил Дольский.

— Уже рядом, — Незнакомец вдруг нагнулся к его уху и перешёл на шёпот. — Может быть, за спиной. Дышит в затылок.

От этих слов Дольскому стало нехорошо.

— Какая она?

— Увидишь, — тихо сказал Незнакомец расслабленно и, помолчав, добавил. — Скоро. Этой ночью.

— И что я ей скажу?

Ответа на свой вопрос Дольский уже не слышал. Его несло куда-то сквозь прозрачные города. Лабиринты оживших улиц, где стены домов охотятся за тобой. Они чувствуют твою плоть и жаждут… Он ощущал лёгкое дыхание Смерти над ухом и чьи-то голоса, пытавшиеся пробиться, докричаться, что-то объяснить:

«Меня уже нет!… И меня…» Их тела знают. Он услышал чей-то крик в сполохах пожара, монотонный голос, читающий чей-то приговор, и тихий, далёкий стон…

«А я умер, когда она ушла… Никто не заметил этого тогда. Просто сказали, что я изменился… Что ждёт тебя? Что ждёт тебя?.. То же, что и нас… »

«Элиза!.. Элиза! Где ты?.. Я люблю тебя… Как ты могла?» — прошептала ему мужским голосом темнота. И он увидел мёртвого юношу, лежащего в крови на полу комнаты с огромной раной на голове. Вокруг него столпились люди, и Дольский не успел рассмотреть из-за них его лица.

Видение вдруг пропало, и вместо него Дольский услышал шум ночного Леса и кого-то яростно скачущего напролом в темноте. Кто-то звал его из Бездны, но чьим именем называли его, Дольский не слышал.

— Понимание требует слов, но Мир не может быть ограничен словами, — снова заговорил Незнакомец. — Он испытывается бессловесно. Но знаки посылаются постоянно. Иногда их слышат. И даже периодически понимают. Не всегда, правда, правильно. — Он мрачно засмеялся. — Вот, скажем, ночью в семье жителя Мекки Абдаллы-Эль-Муталиба родился мальчик. Войско, осадившее в это время город, было поражено ужасной болезнью и погибло. Но радость царя персов Хозроя Ануширвана была омрачена тем, что священные сосуды в его дворцовом храме опрокинулись и огонь, символ божества, потух. Это было предупреждение. В ту ночь родился пророк всех мусульман Мухаммед.

Вот так, — заключил он, — если глаза светлы и промыты светом, то, что бы мы ни увидели, мы это примем с открытым сердцем. И тогда мир станет подобен последней утренней звезде.

— Не о той ли утренней звезде ты говоришь, которую звали Люцифер¹? — неожиданно для себя спросил Дольский.

— Ну, зачем же так? — Незнакомец скривился. — Христос тоже называл себя звездой утренней². Но никто его после этого не называл Люцифером. В византийской церковной поэзии звездой, являющей солнце, называли Марию, а Ориген³ считал, что Иоанн Креститель предвозвещает Христа, как утренняя звезда предвозвещает солнце. Будем продолжать?

Дольский промолчал.

— Вот-вот, — улыбнулся краем губ Незнакомец. — Хорошо, что у тебя нет ответа. Значит, в тебе есть пустое место для него. И ответ низойдёт.

Но должен заметить, — он с игривым укором помахал указательным пальцем, — что твой вопрос не случаен. Он определяется твоей формой. Рамками, в которых ты мыслишь. Люди держатся за старое, отжившее, мёртвое, потому что в нём не нужно меняться. Они отогреваются в пепле былого. Но форма, привитая семьёй, обществом, не позволяет тебе течь. Если бы ты знал, как это иногда необходимо: омыть себя в водах безумия. Они текут сквозь тебя, пока не смоют всё наносное, и тогда ты сможешь сказать: «Я всего лишь тёк. А они решили, что я сошёл с ума. Я их понимаю. У мёртвых нет места для живого». Чтобы понять живое, надо самому стать живым. Чтобы стать живым, надо проснуться и стать просветлённым.

Просветление — безумие обыденности, — задумчиво продолжал Незнакомец. — Безумие, когда пропасть под тобой перестаёт существовать. Когда небо становится твердью, а воды держат тебя, как земля. И тогда для тебя не будет предела, потому что ты везде и во всём найдёшь опору, сравнявшись и слившись с ним. Падает ли воздух? Тонет ли вода? Может ли сгореть пламя? Они этого даже не знают.

Вспомни, о чём ты думал там, у Леса, на краю пропасти? — спросил он, мельком взглянув на Дольского. — Боящийся упасть не летает, и человек не может взлететь лишь поэтому. Идея падения присуща сомнению. Как в случае с Икаром⁴, когда гордыня, помноженная на сомнение, швырнула его вниз. Так и с тобой сейчас. Мгновенному, сиюминутному кажется, что оно существует, и оно сомневается в вечном. Если ты сомневаешься, то усомнись сначала в себе. Сомневайся в преходящем. Но преходящим является всё, чему есть причина. Весь окружающий мир. Усомнись и в нём. Даже пространство и время преходящи уже потому, что зависят от нашего ума. Они непостоянны и меняются вокруг нас в зависимости от нашего состояния. А ум прицеплен к желаниям.

Как бы ты высоко ни летал, ты всё равно сосредоточен на своих желаниях. Как стервятник, который летает в небе, но глазами ищет помойку. Пока человек не опьянеет от себя самого, его желания не иссякнут. А надо научиться пить сок своей собственной природы.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Люцифер (лат: Lucifer; славян.: Деннúца) — «утренняя звезда», т.е. планета Венера, в христианской традиции является одним из обозначений Сатаны, восходящее к ветхозаветному пророчеству о гибели Вавилона: «Как упал ты с неба, Денница, сын Зари! Разбился о землю, попиравший народы» (Ис. 14, 12-15).

2

В «Откровении Иоанна Богослова» Христос говорит о себе: «Я есмь… звезда светлая, утренняя» (Ап. 22, 16).

3

Выдающийся христианский богослов (II-III вв.).

4

Согласно известному эллинскому мифу, чтобы бежать с острова Крит великий изобретатель Дедал сделал для себя и своего сына Икара крылья из птичьих перьев, скреплённых воском. Дедалу удалось бежать, но Икар полетел к солнцу и погиб (в данном случае имеется ввиду, что охваченный гордыней Икар переоценил свои возможности. Для других он является символом жертвы, принесённой во имя света, знаний, высоты).