Лис. Град проклятых

Андрей Ермолаев, 2023

Тьма тянет свои жадные щупальца к душам жителей дряговичской земли, явив людям своего нового избранника – Зверя. Он непреклонен, жесток, расчетлив и чудовищно силен – и нет пока силы, способной противостоять ему и его новой религии. Боярин Лисослав Велимович (а для друзей просто Лис) и его товарищ, волколак Лесобор, после гибели Черномора, отправляются своей дорогой – помогать людям в их борьбе с порождениями Кромки. Там где есть свет, всегда в тенях прячется тьма, и пути героев неизбежно пересекутся с путем Зверя. Богатырям Черномора предстоит встретиться и схватиться с самими страшными порождениями Кромки, ведь именно им пророчество Баяново предсказывало вступить в бой за людей и силы света на грешной, терзаемой голодом и раздорами Земле. Продолжение цикла "Между Навью и Явью". Оформление обложки – авторское.

5 глава. О том, как одно клятое решение может стать бедой множеству людей

«В лето 6533 от сотворения мира в месяц червень шестого дня, град Комышелог — яз, служилый боярин из невиликих, Лисослав Велимович, впервые за жизнь свою, возжелал предать лютой смерти жреца Волоха, сиречь человека Божия, пусть и не моего верования, за дела его грешные и помыслы глупые. Да простит меня всепрощающий в любви своей Господь за мысли мои грешные и страшные. Со Зверем сиим, все непросто оказалось, пото как не человек он есмь. Спаси и сохрани, мя грешного, Господи, и убереги душу невинную дщери моей, Забавы Лисославовны, от опасностей и дьяволова искуса.»

Написано рукой боярина Лисослава Велимовича.

— Зачем?! — Лис заскрипел зубами. Более всего сейчас он походил на хищного зверя перед прыжком на свою трапезу.

— Пути Богов неисповедимы, — развел руками Зояр. Если жрец и боялся, то виду не подал. — Однако ты не дослушал.

— Я услышал самое важное. Ты спас душегуба. Не просто душегуба — коварного, злобного предателя. От которого, в свое время — даже отец его отрекся. Спас на погибель людям. И мне — на горе.

— Мы ведаем о том, что когда-то, он желал быть тебе зятем, — поджал губы Зояр.

— Не просто желал, а был! То было давно, — оборвал его боярин. — Еще до того паскудства, которое устроили князья, и в котором он с удовольствием участвовал в самых грязных делах. Был душегубом — душегубом и остался: я не знал Торира, но Воислава — сам учил. Он был твоим и моим другом. Добрый был витязь и товарищ в бою. Зачем ты пощадил его убийцу, жрец?

— Не простой то душегуб, Лис. Не простой…

Телега, на которой лежал раненый, вздрогнула и заходила ходуном, словно живая. Чудовищной силы рев, от которого, казалось, ночь раскололась пополам, поднял весь стан на ноги. Громадное черное нечто, перевернув повозку, метнулось в сторону леса, снося малые деревца на пути как солому — долгий, тоскливый вой всколыхнул прохладный ночной воздух.

— Стой! — прокричал Зояр. — Куда? Я тебе жизнь подарил.

Мгновение-другое казалось глупостью ждать, что существо остановится или, тем более, ответит, но бордово-красные уголья глаз, вспыхнувшие бликами костров из чернильной темноты леса, дали понять, что чудовище не ушло.

— Ты подарил жизнь никчемному Вольгу. А я — Зверь, — от чудовищного, искаженного голоса твари, нелепой насмешки над настоящим человеческим, лошади отряда с неистовым ржанием, взвились на дыбы, молотя копытами воздух, и умчались бы, куда глаза глядят — насилу удалось удержать.

— Кто ты, Зверь? — поджав губы, вступил в спор жрец. — Как смеешь забирать тело и душу, что тебе не принадлежит?

— Он теперь весь мой! Я — Зверь Фенрира, и здесь — все мое. И все — мои, — было ответом. — Ты спас слабака Вольга — отвечу тем же. Один раз — я тебя не убью, жрец. Только один раз.

— Ты глупец, Зверь! — Зояр, казалось, пытался увещевать. — Это не твоя земля — у нее уже есть хозяин. Куда ты денешься? Тебя выследят и убьют, как собаку. Тебя выбрал оберег — останься с нами, на нашей стороне: за мужество в сражениях — тебе простят твои грехи.

— У этой земли теперь новый хозяин, — было ответом. — Дурак — не понимаешь! Скоро узнаете. И, либо склоните голову, либо вас не будет.

— А что будет?

— Стая будет. Кто сам придет Стаю — сам будет всем владеть, без князей и бояр. Стая их всех — выследит и убьет.

— Это тебя выследят и убьют, глупец!

— Шавки Света всегда идут попятам. Это — хорошо, не надо будет выслеживать каждого. Посмотрим, жрец, чья сила. Я все сказал.

Треск сучьев и кустов стал отдаляться, а потом лес содрогнулся от низкого, тяжелого воя твари, возвещающей о своих правах на него.

— Клятая твоя глупость, — кулаки боярина непроизвольно сжались, он не отрывал взгляд от Зояра. Вольг, клятый Вольг, нелюбимый сынок Ратмира — вот где клятая Судьба, лживая сука — решила подшутить? Так вот о чем говорил призрак? Вот где всплыло прошлое: умершее много лет назад, внезапно оказавшееся живым! И договор с клятым Ратмиром, помолвка детей, смотрины. Расторгнутая с его стороны, после клятой войны князей с ее подлостями, ужасами и гибелью жениха. — Выживший ты из ума, клятый старик!

— Не забывайся, богатырь, — посуровел жрец. — Я такого не потерплю.

— Чтоб тебя черти в аду драли! Плевать на твои обиды, — рыкнул на него десятник. Пальцы сами собой до хруста сжались в тяжелые кулаки.

— Лис, — полу просительно пророкотал Вех. — Уйми гнев. Дело прошлого — уже не исправить.

Лис скрипнул зубами. Перед глазами плыло. Ему пришлось трижды глубоко вздохнуть и выдохнуть, чтобы хоть немного унять свой гнев. — Это ведь я и мои парни участвовали в том бою, где дружину Вольга — посекли и уничтожили. Ты ведь ведаешь? А теперь — ублюдок жив-здоров, да еще и богатырь Черномора?!

— Нет. Все не так.

— А как — так? — вновь надвинулся на него десятник. — То мои парни жгли их клятое гнездо! Я сам сек его побратимов нещадно! За их паскудства и подлости.

— Помню, — тяжело кивнул посадник.

— Его самого и нескольких наиглавнейших с ним, запершихся в тереме — сожгли живьем. Это ведаешь, жрец?

— Ведаю.

— Значит враг он мой смертный. Понимаешь? Такое — не забывают. И мстить он будет люто. Всеми способами. Понимаешь?

— Он был уверен, что ты сгинул в бою, — припомнил Зояр. — Я с ним немного говаривал, пока он лежал слабым в телеге. Он говорил, что теперь ему незачем жить — все его враги мертвы, как и друзья. Многие были уверены что ты сгинул под Лиственом.

На краткое мгновение Лис въяве перед внутреннем зрением вновь увидел гигантский, в тысячу голов, наступающий еж чужой рати, ощетинившийся лесом копий, слепящий разномастными пестрыми красками щитов с руническими оберегами и намалеванными мордами злобных ледяных тварей. Знали, что так будет, знали, что ударят именно по ним, стоящим в центре, но ровная линия сомкнувшихся краями щитов, боевой рев сотен мощных, луженных, навечно охрипших от ледяных морских ветров глоток, с похвальным постоянством холодила душу всем и всегда. То был вызов на смертный бой! Смертоносная, несокрушимая волна — северная рать Ярослава, отборный полк из норегов, датчан, шведов и халоголандцев! Новгородский князь знал, что его хирд в ближнем бою не остановить и не стал мудрствовать под Лиственом: ударил крепкими, мускулистыми руками своих северян, как и раньше, в центр чужой рати. Такой маневр уже не раз приносил ему победу — даже в бою против печенегов. Огромного роста бородатые здоровяки в переднем ряду, все как один, в шлемах с круглыми наглазьями, надвигались на них, потрепанных предыдущими схватками с новгородским ополчением — это была роковая ошибка и беда Хромого! Только им, черниговцам, туровцам, путивльцам, северцам, полочанам и прочим — оттого было не легче. Тучи стрел летели туда и обратно — на северян это не производило впечатления: лишь их «стена» обрастали пернатой щетиной, а они громко хохотали пред ликом Смерти, подшучивали и подзуживали из-за щитов. Чужой свежий строй, построенный клином, дружно взревев, тяжелым железноголовым кабаном врубился в их ряды, желая утопить всех собравшихся врагов в их собственной крови, отрубленных конечностях и вывороченных внутренностях. Сосед перед ним, получил сокрушительный удар норегской двуручной секирой, от которой не спас щит: его хлипкий кожаный шлем, в фонтане крови и розового мозга, развалился, так что одна половина головы упала на правое плечо, а вторая — на левое. И уже совсем рядом оказались, почуявшие кровь и издевательски хрюкающие светло — и рыже-бородые лица, а прямо перед ним — здоровенный норег в украшенном золотой насечкой дорогущем шлеме. Его мужественно красивое лицо, было обращено к нему, Лису: из синих глаз в душу смотрела Смерть, а губы, обрамленные заплетенными в косички светлыми усами и широкой, украшенной золотыми кольцами, бородой, кривила презрительная усмешка. Норег подтягивал свое страшное оружие для очередного удара, который должен был повергнуть уже его, туровского боярина — в эту-то ухмылку и ударил старый витязь обломком сохранившегося у него копья, пробив рот, дробя ровные зубы, разрывая глумливую глотку! А потом пришла откуда-то сбоку другая секира — грянула камнепадом в крепкий шлем, и весь мир затопил мрак. И он уже не видел, как обошла северную рать конница Мстислава, как засверкали за спинами наступающих кривые сабли касогов, хазар и аланов. Как, ударив тяжкими копьями, смяла дружина тьмутараканского князя новгородскую невеликую числом конницу и ударила с другого фланга — и началось невиданное избиение еще ничего не понимающих, только что побеждавших новгородцев. Как нехотя, не веря в происходящее, стала пятиться и рать северян, смоловшая к тому моменту половину головного полка Мстиславовой рати. Он был предводителем полусотни туровцев, пожелавших встать под стяг Мстиславов в том бою — все видели как он пал, все знали, что единожды попавшая датская секира — смертоносна, да ведь это ж попавшая! Удар был неточным, и потому, трое уцелевших в страшной бойне туровца, вытащили оглушенного, измятого, окровавленного, но живого боярина из под груды тел. Вот это — видели далеко не все.

Молчание затягивалось. Десятник неприязненно опалил жреца взглядом, но тот встретил его спокойным, чуть печальным выражением лица.

— Мне жаль, боярин. Правда, жаль. Но я никто пред ликом богов и их решений.

— Да провались ты, с ними со всеми, — зло процедил Лисослав.

— Лис, — вновь полу просительно обратился к нему Вех. — Не надо. Это ничего не меняет.

— Сколько людей Зверь загубил после того?

В ожидании ответа Лисослав нервно прикусил губу, вместо привычного уса, сдерживая рвущиеся на свободу слова. Не рассчитав, сгоряча, прикусил до крови — во рту стало солоно. Необходимо взять себя в руки, он не отрок какой бесшабашный, а большой боярин туровской земли!

— Множество, — все же, ответствовал посадник, настороженно поглядывая на боярина — как бы не выкинул чего.

— Кровь их на твоих руках, — обвинительный перст десятника указал на жреца.

— Нам не ведомы замыслы богов, — почти спокойно напомнил Зояр.

— Заткни пасть, жрец!

— Боярин, — устало напомнил старый друг.

— Прости Вех. От сердца прости. Но не могу я принять такой глупости. Как давно то было?

— То было пять седьмиц назад, — добавил к сказанному Верхуслав Ратиславович. — Теперь же — повадились на дорогах тати промышлять — в звериных шкурах все. Нападают на люд торговый, на путников — отбирают еству, иных губят. Зовут себя последователями Зверя. Но это полбеды — есть и страшнее беда: поселилась у городца стая волколаков — вот те рвут обозы и людишек в окрестных землях до смерти, со скотиной. Смертным поедом рвут. А опосля Стаи той — в деревне только поднятые мертвяки стоном стонут по крови человеческой. Видать и волох у них есть, аль шептунья, тайными знаниями владеющая.

— Сами видели?

— Отроки видели. А как по следу волколаков ратных пускать — пропадают бесследно зверье! И содееть с тем, непонятно что можно.

— Многих порвали ратных? — глухо уточнил Лис. Сейчас он плохо владел своими мыслями — в них он уже вскочил на коня, схватил всех заводных и поскакал в сторону Турова. Без отдыха и без остановки. Покудова не доберется до дочери.

— Ратных — не много, — покачал головой Вех. Подозрительно склонился ближе. — Ты здесь, брат-боярин?

— Прости ради Христа, — выдохнул сквозь зубы десятник. — А простого люда сколько волколаки порвали?

Лицо посадника помрачнело, он в раздражении протарабанил пальцами по подлокотнику кресла.

— Множество. Сколько сгинуло из других городцов, что шли к нам — то мне неведомо. А с нашего, да весей ближних — близ четырех дюжин людишек порвали насмерть. Со скотиной и прочим.

— Теперь — эти поселки — земля, принадлежащая Кромке, — добавил жрец.

— Клятское словоблудие. Их же надо скорее чистить от скверны — пока поднятые не разбежались, и не понаделали дел! — боярин, стиснул голову могучими руками, присел на лавку. — Где дружина, что в градце была? Где бояре? На стенах — только отроков глупых видал. Мужей — не видывал даже над ними!

— Нет никого из гридни и бояр, — глухо отозвался старый приятель, усевшись рядом. — Посадник, в Турове, опасаясь поганых*¹⁸ всех под знамено свое собирает. В обход воли князя Брячислава, что своего слова на то не давал.

— Что-о? — изумился боярин. — Как такое может быть?

— Сам знаешь, — пожал плечами Верхуслав. — Воля полоцких князей тут слаба, оружной рукой — не подкрепленная. Как Святополк отдал богу душу — так и нет крепкой власти в туровских землях. Только тысяцкие да посадники. Да местные бояре и племенные вожди, непонятно кому преданные.

— Так в Турове сидит Гюрята Давыдович? Он всем сердцем предан Брячиславу?

— Сидел, — развел руками старый воин. — Уже седьмицу как убит, при весьма загадочных обстоятельствах. Токмо тысяцкий там и остался — теперь вместо посадника. С болот неспокойно, клятые идолопоклонники сбиваются в ватаги — что-то назревает. Народ волнуется — вот он гридь да бояр — поближе к себе и собирает. Стольный град сиих земель — удержать. А на остальные градцы и веси — хер положил. Потому-то настоящих ратных в Комышелоге посейчас — ты да я, да Оттар. Больше — николе.

— Я к тебе там гридь немчинскую привел, — глухо возразил боярин, обдумывая услышанное. — Крепкие мужи — сам видел в бою. Так и не сказывали, правда, покудова, чего надоть тут. Мож с ними попробуешь? Мне в Туров надо — сам понимаешь. Сейчас — еще больше чем ранее.

Он постучал твердым ногтем по серебряному диску, висящему у него на груди.

— А мы как же? — насупился старый друг. — Нас — на растерзание Кромки и болотникам? Так, богатырь Черномора?

— Что такое говоришь, Верхуслав Ратиславович? — в тон ему возмутился Лис. — Стены — крепкие, хоть и старые. Никто сей градец взять не сможет. За такими стенами и полсотни отроков — с любым ворогом сладят, ежель только не большая орда.

— А ежель орда болотная придет? — не сдался посадник. — Да еще и с нежитью? Им и сговариваться не нужно — почитай все там родичи друг дружке.

— Ежель орда придет — то и я не смогу помочь, — отмахнул рукой боярин. — Все ляжем, коль дружина с Полоцка не приспеет. Только мне теперь умирать нельзя, покудова дщерь не обороню. Ехать мне надо, понимаешь?

— Не береди душу свою, боярин, — посадник приобнял за крутые плечи Лисослава. — Понимаю, но и ты меня пойми и услышь — ничего твоим сейчас не грозит. Там же, в Турове сейчас — тьма-тьмущая ратных?! Кто туда сунется? Вольгу столько людишек — и не собрать, поди. Нам крепкий муж нужен не в пример поболее сейчас чем в Турове. Как я на волколаков — и с соплястыми отроками? Они такого ворога, в жизни не видывали.

— Пути богов смертным непонятны, богатырь, — пророкотал Зояр. — А ты — богатырь Черномора. Тебе против нечистого само провидение сюда привело.

Боярин злобно зыркнул на говорящего.

— Молчи, жрец. Ты — лучше помалкивай, покудова не спросят.

Зояр кивнул и ушел в мрачную тень угла.

— Его не слухай, — Верхуслав махнул на жреца рукой, — … мне помоги! Не сдюжим ведь супротив растущей силы Зверя. Тут ведь тоже людей немало живет. И все — с семьями и детьми.

— А ну как он в Туров рванет?

— Он не там — тут обосновался, — повысил голос Вех — его глаза метнули молнии, и только тут боярин заметил как старый друг измучен и спал с лица. Тот, словно устыдившись своей вспышки, тут же смягчился.

— Помоги, Лис! Потеряет ныне полоцкий князь и сей град — нежить опосля выколупывать отсель ой, как долго придется! Кроваво и долго.

— Что-то мне нехорошо, — признался Лис. — В голове ровно набат бьет. Мне надо подумать. Хоть до завтрего.

— А ты посиди тут, посиди, — посадник дружески стиснул плечи. — Подыши да успокойся. А я пока послушаю немцев — чего они тут?

— Волколака ко мне пусти токмо.

— Эт еще нахрена? — удивился Вех. — Сроду не видывал, чтоб ты с такой сволотой дружбу водил.

— Он тоже богатырь Черномора, — устало ответил десятник. И пожал плечами на вопросительный взгляд посадника.

Верхуслав Ратиславович скривился, словно куснул чего кислого, но спорить не стал.

***

К посаднику впустили рыцарей: всего двоих и разоруженных.

— Ну? — недружелюбно бросил посадник вошедшим. — С чем пожаловали?

Немцев недолюбливал Вех давно: с самой памятной битвы под Бугом, когда лучшую часть добычи на правом крыле рати, взятой с разгромленного северного войска Ярослава, Болеслав и Святополк отдали немцам. Хотя его, Верхуслава Ратиславовича, дружина здесь столкнулась с норегским хирдом и, проламывая стену щитов и копий, для своих, идущих следом — понесла значительные потери. Оттар, набычившийся у него за спиной — не любил немцев еще более — с той же битвы, правда по другой причине: как раз его десяток попал под копыта рыцарской конницы, и уцелел лишь чудом только сам Оттар.

— Я принял на себя рыцарский обет, и только в этих землях — могу его исполнить, — Рудольф фон Оуштоф набожно перекрестился. — Беды для моего рода начались здесь. Здесь мне следует их и закончить.

— И какая ж такая беда? — уточнил с подозрением посадник. — Не перекинется ль та беда на наш град?

— Это беда личная, — заверил знатного русса немец. — Она касается только меня и только моей семьи.

— Ну, чтож, — решил Вех. — Тогда говори, коли пришел.

— Я хочу заручиться поддержкой хозяина местных земель и организовать с божьей помощью в этих землях орден.

— Чего-о? Что это — орден? — не понял посадник.

— Это сообщество людей, объединенных одной целью.

— И какая же это цель така?

— Служить людям.

— Ишь, ты, — подивился Вех.

— Мой орден будет нещадно бороться с порождениями Тьмы в этих землях, охраняя людей. Я и мои люди, как те, что со мной есть, так и те, которые, смею надеяться, присоединяться к нам в этих землях — будем нещадно грызть посланцев Тьмы и преследовать, где бы они не прятались.

— Вот оно как? — произнес Верхуслав после некоторого раздумья. — Тоесть ты и твои люди желают пойти под мою руку? Верно, понимаю?

— Это было бы честью, но у нас другие цели, — вежливо отказал немец.

— Погоди-погоди. Было сказано «Я хочу заручиться поддержкой хозяина местных земель…», то есть князя нашего Брячислава полоцкого, а значит — меня, как его руки, здесь поставленного от его имени. А значит — в гридь, под мою руку. Аль в наймиты. По другому и не было никогда.

— А как союзник? — вновь вежливо улыбнулся фон Оуштоф. — Если доблестный барон Комышелога позволит — мы бы купили в городе или близ его землю, где можем построить замок — там будет жить наш орден. И наши мечи — послужат общему делу…

— Гривен — не дам, — пророкотал посадник на всякий случай, посуровев бровями.

— В этом нет необходимости, — заверил рыцарь. — Все расходы мы берем на себя. Уверяю тебя, доблестный барон Верхуслав — единственная наша цель — борьба с порождениями Тьмы. Мы будем, под знаменем нового ордена, изничтожать нежить в окрестностях города на благо людей и этих земель. Мы готовы пойти в бой с самыми лютыми порождениями Ада!

Он махнул рукой, и старый Удо, вытащил из сумы полотно, поделенное на четыре квадрата — черные и белые. На черных — были белые кресты, на белых — искусно вышитые черные собачьи морды.

— Коли на то будет такое разрешение и воля, — торжественно объявил фон Оуштоф, — …я желал бы создать орден Псов Господних, барон. Хоть нас сейчас всего пятеро, но ведь это только начало. Двое ранены в бою с некими последователями Зверя…

— Им будет оказана помощь лекарей с нашей стороны.

— Премного благодарен, — чуть поклонился фон Оуштоф. — Пусть вас это не смущает — каждый из нас, испытанный рыцарь, стоящий нескольких в бою. Каждый дал обет — послужить мечом и крестом против нежити, во славу господа нашего, Иисуса Христа.

— Похвально и своевременно, — оценил посадник. — Токмо у нас уже есть, выходит, такие, как говорите.

Он кивнул на Лисослава — волколака глава городца не удостоил своим вниманием. Боярин молчал, глубоко погруженный в свои думы, пока волколак не ткнул его локтем, заставив встрепенуться.

— Мне ведомо о них, — улыбнулся рыцарь. — Но разве мы можем помешать друг другу, в желании бороться с Тьмой? Или это как-то будет вредить кому-то?

— Вряд ли, друг мой, — кивнул Лисослав и встал со скамьи. — Однако ж вынужден предупредить: предателей или тайных ворогов, вредящих делу Черномора и богатырей — будем убивать нещадно.

— Что имеешь ввиду, добрый гер? — не понял немец. — Как наш орден может пойти на такое?

— Скажу проще, — кивнул боярин, — …мне нет дела до вашего неприятия к поганым и прочим нехристям, пусть то махамедского ли, иудейского ли толка, кои у вас, людей из неметчины — иногда в избытке имеются. Их на этих землях — бить нельзя, коли они не служат Тьме. Вообще тех, кто не служит Тьме, будь то ведьма, или, скажем, волколак — бить нельзя. С этим — ясно?

Рыцарь нахмурил брови, обдумывая услышанное.

— Не могу сказать, что со всем этим согласен, добрый сэр, — ответил он. — Вы ведь назвали созданий Тьмы — и с ними все ясно. Единственная возможность привести их к Свету — язык меча, о котором мы с вами так недавно говорили.

Лис спиной почувствовал, как позади него забеспокоился Лесобор, прислушиваясь к разговору.

— Ясно, — боярин улыбнулся. — Ясно, что за защитнички могут получиться под боком. Лис покачал головой. — С такими защитничками, подчас и врагов не надо — такого могут наворотить в наших землях.

— Поясните свои слова, гер, — голос рыцаря подернулся ледком.

— А что тут непонятного? — прищурился десятник. — Будете рубить тех, кто хоть капелюшечку для вас рожей не вышел? Так понимаю?

— А как иначе? — не понял фон Оуштоф. — Только так и можно спасти людей.

— А скажи-ка мне мил человек — как так вышло, что тебе пришлось дать клятву сию? — прищурился Лисослав, разглядывая его лицо Рудольфа. — Как докатился до жизни такой? Я ведь помню, кто ты есть — рыцарь из богатой семьи, со своим двором и дружиной. Какой тебе толк в этом?

— За грехи мои был покаран свыше проклятием род мой. Я в этих землях многое сотворил на службе у князя вашего.

— Ты повторяешься, друг мой. С тем же подходом грехов нахватал, ведь так? — уточнил боярин. — Кровь лил нещадно, в страстном желании понравиться Господу нашему, Иисусу Христу. И сейчас то же самое собираешься творить? На этих же землях? Не приходило в голову, что обильное кровопускание и проклятие — суть дело и последствия его?

Впервые благодушное лицо рыцаря, словно черной тучей накрыло:

— Я не делал ничего предосудительного! И не о том говорил.

— Может и не о том, — кивнул боярин. — Однако ж, заметь — не я теперь в грехах каюсь, и обеты даю, так ведь?

Это уже было похоже на оскорбление. Рыцарь зарычал, хапнул ручищей за пояс, где обычно висел его меч, да только оружие остались у отроков за дверью. «Резок. Святославу любы такие». Не было у Лиса к немцу враждебности, в отличие от вошедших дружинных, поднявших шум. Вон и Оттар хищно ощерился, как волк для прыжка.

— А ну тишина! — грозный бас посадника Веха, легко перекрыл, поднявшийся было, шум. — Вы в гостях у меня! Как смеете? Лис!

«Ишь, гордый какой?». Мгновение-другое боярин и рыцарь мерили друг друга грозными взглядами. Поединок! Насмерть с этим заносчивым! Сей же час. «Вот где можно будет дать волю рукам. Сеча — вот где его место!»

Усы боярина воинственно встопорщились, рука сама чесалась по мечу — давненько он не испытывал такого гнева! «С чего бы это? — пришла мысль, — В своих бедах невиновного винишь? Что бы сказал Святослав на такую выходку?» Стало стыдно.

— Прости, Верхуслав Ратиславович, — первым громко повинился богатырь Черномора. — Не желал вреда и урону чести твоей. И ты прости, рыцарь — урону чести семьи твоей не желал и не желаю.

И сел.

Рыцарь остался стоять. Он думал долго и тяжко — так что красивые, соболиные брови грозно сшибались в смертном поединке на переносице. Глухо, тяжело отмолвил:

— Твоя правда, боярин. Прости. Ради бога нашего Иисуса Христа — прости. То гордыня — злейший враг настоящего рыцаря. Она пускает корни в душу, коверкая помыслы чистые. Седьмой смертный грех.

— Бог простит, боярин, — великодушно кивнул Лис, пошевелив усами. Кажется, рыцарь был славным малым, а драка откладывалась, хоть и настрой был прескверный и зарубить кого-то — рука по-прежнему чесалась.

— Чертовы сопли, — проворчал второй присутствующий немец — Роллон, из дружины Рудольфа. — Язычников и дикарей — всех под корень надо — они погибель для доброго христианина, и раз он защищает, то…

— Еще одно слово, сер Роллон фон Тинтьяд — и я буду вынужден скрестить с вами свой меч, — оборвал его предводитель.

Коротышка удивленно посмотрел на предводителя. Впрочем, удивление у него быстро сменилось гневом.

— Я лишь хотел заметить… — налился кровью Роллон, но Оуштоф не дал ему закончить вновь.

— Это я вынужден вам напомнить — мы не в своей земле! Если вы решили забыть о клятве, долге чести перед всеми людьми, если у вас голова забита кровожадной до людей проповедью и вы желаете им нести свою веру только мечом — можете уходить прямо сейчас.

— Я вам не слуга, Рудольф, — ощерился черноволосый. — Я равен вам по сословию и имею право на свое мнение.

Два рыцаря мерили друг в друга злобными взглядами, и посадник вновь был вынужден призвать к порядку своих гостей.

— У кого есть какие-то сомнения о том, что это наша земля, земля предков, и на ней будут действовать наш Покон, — усы Лиса дрогнули недоброй усмешкой, когда он вперил тяжелый взгляд во второго рыцаря. Волна сдержанного гнева вновь стала подниматься из груди. — С тем готов хоть сейчас помериться мечами. Позор, да и только — препираться со своим боярином. Не любо? Выходи в поле — один на один, честь по чести — как любил Святослав.

–Утром, за чертой стен, — небрежно, как о каком-то пустяке, объявил черноволосый.

— Ты забываешься Роллон! — в гневе Рудольф оскалил ряд красивых белых зубов, вновь поднявшись со своего кресла. — Пока мы в походе — вы выбрали меня предводителем и клялись в том на кресте. Моя воля — казнить или миловать. Вы сами так заключили, когда я назвал вас братьями, равными себе. И теперь — ты смеешь угрожать другу господина, принявшего нас, под его же крышей? Позорить нас? Коли ты еще хоть заикнешься о бое с добрым гером Лисославом, или еще ком-то из присутствующих здесь, и, тем самым, вызовешь мое недовольство — клянусь святою девой Марией — я повешу тебя на первом же дереве, за воротами, как простого разбойника!

Лицо черноволосого грубияна пылало став из красного бардовым. Предупреждение прозвучало грозное — для человека благородного семейства таковое было немыслимым позором. Проняло и упрямца.

— Как пожелаешь, комтур. Тебе виднее.

— Раз все пришли к пониманию, — поспешил объявить посадник, прекращая возможные дальнейшие споры, — …приглашаю всех вечером на скромный ужин под своей крышей. Отроки покажут терем, где доблестные бояре могут расположиться и передохнуть с дороги.

Пир получился постным, хотя посадник не поскупился на еству и пиво для дорогих гостей — за свой стол он усадил боярина, и рыцарей. Все остальные довольствовались младшим столом — вядшему недовольству Лесобора он и там оказался в самом, почитай, конце. И потому, так как блюда с соленой капустой, котлы с разваренной кашей, сало и лук, сначала шли на господский стол, и лишь после — спускались ниже по столу, попадая в руки жреца, который, как выяснилось — тоже был не дурак поесть. Далее — на стол отроков, и только потом, к концу их стола — до оголодавшего и ворчавшего оборотня, и потому доходили почти пустыми.

Впрочем, к радости младшего стола, расторопные слуги вскоре внесли, пыхтя от натуги, огромное блюда с двумя запеченными в печи крупными карпами, фаршированными гречневой кашей. Ноздри присутствующих затрепетали, вдыхая дивные ароматы настоящей, богатырской еды. Следом за карпами кухарка, покраснев от напряжения, водрузила на стол громадный поднос с золотистыми карасями, запеченными в сметане, лопающихся хрустящей коркой от сочности. Рыбой Комышелог — всегда был богат, благодаря огромному озеру Камышинному, на котором он и стоял: даже в бедных домах рыба не переводилась, коли хозяева не ленились. Рыбой спасался и сейчас, находясь, фактически в полу осадном положении.

Карпы и караси выглядели такими вкусными, что о другом старший стол тут же позабыл и новые блюда с квашенной капустой, кашей с салом и грибы — теперь досталось младшему столу почти не тронутыми.

Отдав должное рыбе, и дав возможность гостям, как следует, наесться, посадник прямо поинтересовался целями рыцаря и его отряда. И тут даже Лесобор навострил уши.

— И как тогда решать — кто зло, а кто нет? — то вопрошал рыцарь, глава нового ордена у боярина. Так, будто их разговор, начатый при Верхуславе, и не прерывался. — Среди тех, кто мельче, чем Зверь, — уточнил Рудольф. — Как их отличать?

— Сердцем и умом.

— А ну как ошибешься?

— Все могут ошибиться. Нельзя убивать всех подряд, — мягко напомнил рыцарю Лис, — Каждая тварь Божья — жить хочет. А вот таких, как Зверь — милое дело.

Зояр поднялся со своего места, порылся в небольшой суме, что была при нем — вынул богатырский оберег. Тот самый, который трижды проклятый предатель рода человеческого Вольг — сбросил.

— Сейчас — узнаем — будет ли тебе от земли этой вспоможение, — продекламировал он, и надел на шею рыцаря оберег.

Ничего. Пустая, мертвая железка с выдавленными на ней картинками, болталась на могучей шее, никак не проявляя себя.

— Не хочет тебя, — заключил жрец, цокнув языком. — Не твой и не твое.

— Не будет подсказок свыше. Самому придется, — заключил Лис.

— Как?

— Как всем, — пожал плечами боярин. — Совесть должна подсказать. И человеколюбие.

Лисослав вяло потыкал вилкой в сочный, румяный бок карпа — еда не лезла в глотку. Хотелось напиться, как бывало в молодости, да положение, паскуда такая — не давала такой возможности. Глянул на то, как оборотень, не чинясь, отъедался за все дни скудного их походного поста, пожевал губы и приложился к кубку. Видимо стоит еще посидеть-повременить за столом, потому как если он сейчас пойдет спать — терпеть волколака здесь никто не станет.

***

Спать было душно — людей собралось много, да и засиделись надолго, и потому пришлось лечь, куда было.

Клятый сон не шел, только болезненная дремота смаривала — рядом, подле лавки, прямо на полу, спал, громко посапывая Лесобор. Храпел наглый отрок, надерзивший на стене и спавший чуть поодаль на шкурах. Глухие звуки шагов за стеной — то в горнице, книзу, где житная холопов и отроков посадника, подымалась с овчин и соломы, очередная сторожа, а сменная им, торопливо снедая остатками боярской трапезы и запивая легким пивом, заваливались на те же постели, не давая им остыть. Два десятка — на стенах, два десятка — выборных из града — туда же, в ночную сторожу. Как и положено, чтоб град спал спокойно.

Потихоньку, на цыпочках, аккуратно переступая через спящих, боярин дошел до окна и раздвинул ставни — прохладный свежий ветерок, освобождено побежал по душному лежбищу. Вернувшись на свое место Лис, убаюканный привычным к храпу своего десятка, наконец, заснул.

На широком ложе из медвежьих шкур с могучей фигурой атлета, с хрипом, в поту метался человек. Он, рычал, силясь проснутся, но его никто не слышал — все вокруг крепко спали. Его мог слышать и чуять только он — пусть даже находясь далеко, за стеной городка. Что-то в этом человеке было знакомое и, кажется, дорогое и важное ему. Что-то, что он пока не мог вспомнить, но уже пообещал, что непременно это сделает.

Существо подняло вытянутую морду и тоскливо завыло на ночное светило — тут же, к нему присоединились еще несколько звериных глоток — так Зверь передавал свои распоряжения. Так он решал — кто будет жить, а кто — уже давно зажился на его землях. Жалел он лишь об одном — что не может сейчас видеть глазами заинтересовавшего его человека.

Спящий вздрогнул как от падения с большой высоты.

— Лиса, нет! — холодный пот покрывает все тело. — Зачем? Зачем ты это показываешь мне вновь и вновь?

— Так надо, — звучит в голове.

— Кому надо? Зачем надо?

— Тебе. Думай. Знай.

— Постой. К клятой матери — отчего ты все время уходишь, прежде чем поговоришь со мной?

— Ты знаешь. Я не могу долго находиться рядом с тобой. А Зло — уже рядом. Оно всегда рядом — ждет удобного момента, чтоб ударить.

— Как я могу справиться со всеми теми ужасами, которые ты мне показываешь? — возмутился боярин. — Сложить честно голову — не велика победа. Позор, да и только.

— Лисом-то тебя, боярин — зря чтоль кличут? Придумай что-нибудь, — усмехнулся призрак.

— Да что тут, к клятой матери, придумать? У меня нет даже моего десятка!

— Используй то, что есть под рукой. Ты всегда это умел, боярин. Отчего же сейчас растерялся и не видишь очевидного?

Лис проснулся от тихого поскуливания и сразу почуял чье-то постороннее присутствие. Еще квелый ото сна, он, ничем себя не выдавая, потянулся за мечом, пережидая пока глаза привыкнут к ночной темноте. Амулет, который он не снимал даже во сне, слабо подергивался на груди, но кругом рядом было тихо — никаких посторонних звуков. Все так же в узком окошке мерцали на стенах огни ночной сторожи, ветер мирно шевелил взмокшие волосы прилипшие ко лбу.

Вновь раздалось слабое поскуливание: боярин скосил взгляд книзу, туда, где спал Лесобор. Глаза уже привыкли к темноте, и картину он увидел престранную: маленький, ему чуть выше колена, лысый мужичек без одежды, но весь в длиннющей шерсти нависал над спящим. Ночной гость на месте не стоял — он то поднимал руки к потолку, то опускал их к самым глазам Лесобора — и тогда тот начинал глухо, побитым псом, поскуливать. «Домовик, — догадался Лис — …морок насылает и кошмары. Ишь, как расстарался». Домового можно было понять — кому понравится, что в охраняемом тобой тереме спит волколак? Боярину же, все еще уставшему после вечерних и ночных приключений, а так же — после нынешней пирушки — понимать шутника не пожелал. Мужичек так увлекся своим действием, что не заметил, как тихо вынутый меч завис над ним. Заметил его он только когда клинок, плашмя, опустился на всклоченную лысину — шлеп!

— Уййй! — вскрикнул косматый и метнулся в темный угол, за печкой.

— Не балуй, — негромко напутствовал ему вслед боярин. — Мог убить тебя — не убил. Будь и ты добрым хозяюшкой и дай спокойного сна. Нам всем, и ему — предстоят нелегкие дни. Здесь задерживаться — и не собирались.

Примечания

18

Поганые — так называли язычников.