Правило русского спецназа

Андрей Николаев, 2005

Космическое пиратство – дело прибыльное, но опасное для самих звездных флибустьеров. В освоенной человечеством галактике наведен порядок, и торговые пути хорошо охраняются, так что ради наживы мало кто рискнет своей шкурой. А если пиратские армады станут политической силой и завоюют симпатии простых граждан? Цели новых пиратов, называющих себя гетайрами Александра Великого, не вполне ясны, зато правительству Российской империи известно, кто скрывается под именем Александра. Спасать честь правящего дома поручено Касьяну Полубою и его десанту «бешеных медведей». А Полубой давно знает, что в обитаемом космосе присутствует раса могущественных существ, готовая начать открытую экспансию…

Глава 6

— Еремеев, — вполголоса сказал Небогатов, обернувшись к двери каюты.

— Я, Кирилл Владимирович! — В дверях показался матрос лет двадцати с круглым лицом, курносым носом и усыпанными веснушками щеками.

— Организуй чайку нам с капитаном третьего ранга. И закусить слегка, — добавил он многозначительно. Матрос скрылся за дверью, а Небогатов подмигнул Полубою: — По рюмке коньяку не помешает. За удачное начало похода.

— Можно, — прогудел Касьян, снимая портупею и расстегивая куртку.

— Как твои устроились? — Кирилл взял со стола бумаги, бросил в сейф и щелкнул кодовым замком.

— Нормально. У тебя здесь почти хоромы. Вот, помню, на тральщике добирались как-то, это — да. Спали кто где, даже в коридорах.

— Ну, кто не терпел в жизни неудобств, тот не способен оценить комфорт, — философски заметил Небогатов. — А живоглоты где?

— В каюте у меня. Без приказа не выйдут, — успокоил его Полубой.

— Будем надеяться.

В дверь деликатно постучали.

— Входи, — пригласил капитан первого ранга.

Вошел Еремеев с подносом, на котором позвякивали в серебряных подстаканниках тонкие стаканы, стояли бутылка коньяку, рюмки, блюдечко с лимоном и вазочка с сушками.

Матрос ловко переставил все на стол, придирчиво оглядел сервировку и вытянулся, ожидая дальнейших приказаний.

— Спасибо, отдыхай до шестой склянки. — Небогатов скрутил крышку с бутылки, вынул пробку. По каюте разнесся божественный аромат. — Первую — по рюмкам, вторую — по-марсофлотски?

— Ну а как же!

Выпили под лимон, Небогатов снял китель, бросил на койку. Полубой отхлебнул чай, выбрал сушку, сжал ее в кулаке, раскрыл ладонь и огорченно крякнул — в руке остались мелкие крошки.

— А ты еще здоровей стал, Касьян, — усмехнулся Небогатов. — Или передо мной красуешься?

— Да чего красоваться? — Полубой ссыпал крошки в вазочку. — Сам не понимаю, однако после Хлайба стал замечать, что-то со мной творится. Слышать стал, как кошка, зрение, — он махнул рукой, — не поверишь, только что через стены не вижу. Ну и силенки добавилось.

— Куда тебе еще силенки? Поделился бы. Слушай, а Лив? С ней тоже такая чертовщина?

— И с ней тоже. Мы как-то поспорили в кабаке, ну, насчет того, как дальше жить, она кулаком ка-ак даст по столу — и столешницу проломила. Сама испугалась.

— А зверюги твои?

— Ну, у них не спросишь, хотя на первый взгляд все в порядке.

Небогатов отхлебнул чаю, долил стакан коньком. Полубой проделал ту же операцию. Едва заметно мигнул свет, пол дрогнул, по налитому вровень с краями стаканов чаю пробежала рябь.

— Выходим на крейсерскую скорость, — пояснил Небогатов. — Кстати, ты мне так и не рассказал, где ты их подобрал.

— Кого? Риталусов? О-о, это отдельная история. — Полубой хрустнул сушкой, запил чаем. — Был я тогда молодой, упертый, как баран, и все мне было по плечу. Словом, дурак дураком был. На первом году службы, помню, вернулись с очередной операции, прошло все отлично, получил благодарность от командира корпуса и две недели отпуска. И поехал я к отцу с матерью на наш Луковый Камушек, чтобы полюбовались на сына-героя. Ага. Приехал, а отец кивнул этак хмуро и пошел в коровник — все простить не мог, что я с фермы ушел. Мать, конечно, слезу пустила, усадила за стол, да ей-то всего не расскажешь — спать неделю не будет. Ну и решил я друзей проведать, раз уж дома не ко двору пришелся…

Отпили чаю, Небогатов снова долил коньяк в стаканы и приготовился слушать.

Полубоя дважды просить не приходилось — о своей планете он мог рассказывать долго и с удовольствием.

Друг детства, Кондрат Пилипенко, с которым они пацанами, бывало, наперегонки пахали поля — отцы имели соседние наделы, — перебрался жить в предгорья, к Зеленому хребту. На богатых землях средней полосы он завел приличное хозяйство, пока Касьян долбил науку в училище и набирался военной мудрости, выстроил дом, хозяйственные пристройки и даже успел жениться. Встретил он старого друга с распростертыми объятиями. Его жена ждала первенца и рано легла спать, а они засиделись, рассказывая друг другу про житье-бытье, и уже под утро, в изрядном подпитии, Кондрат поведал Полубою о местной диковинке — необычных животных, обитавших на скалистом плато за Зеленым хребтом.

Фермы вдоль хребта стояли нечасто, однако взаимопомощь у фермеров была налажена четко: на волков облаву устроить или запчасти для техники занять — откликались по первому зову. Кондрата, как только он перебрался на новое место, сразу предупредили, чтобы за хребет на Змеиное плато лучше не совался, потому что живут там диковинные звери и никого рядом не то что не потерпят, но и через свою территорию пройти не дадут. Местные прозвали зверей дикушами, поскольку не только отловить — увидеть их удавалось считаным единицам. Плато было единственным местом в горах, где не было никаких хищников: ни волков, ни лисиц, ни медведей. Снежные барсы, и то обходили Змеиное плато стороной, хотя название не слишком соответствовало самому месту — змей диковинные звери вывели начисто, при том что летом гадюки, полозы, гюрзы и всякие другие твари кишмя кишели в близлежащих горах. Зато зайцам, косулям, горным баранам на плато было раздолье.

Неведомые животные сторонились людей, никогда первыми не нападали, но уж если кто-то по недосмотру или с какими другими целями вторгался на их территорию, спуску не давали.

Старожилы еще помнили, как около семидесяти лет назад два шалопая из пришлых, не сработавшись с фермерами, поскольку больше думали о самогоне, чем о работе, пошли добывать зверей на плато, чтобы поправить финансовые дела. Мол, раз зверь диковинный, так шкурки можно загнать в столице весьма прибыльно. Мужички были пришлые и, хотя местные предостерегали их от этого занятия, ушли, экипированные двумя охотничьими лучевиками, медвежьими капканами и отравой на волков. Через неделю фермер, у которого они снимали избушку для гостей, забеспокоился, а через полторы пятеро фермеров снарядились, как на войну, и пошли за хребет. Горе-охотников нашли сразу за перевалом. Мужики лежали возле палатки с разорванными глотками, и тела их уже начали разлагаться. Над лицами потрудились птицы, и определить, кто из них есть кто, не представлялось возможным. Отравы и капканов в палатке не обнаружилось — видно, успели поставить. Оба лучевика были приведены в негодность, причем таким способом, что у фермеров глаза на лоб полезли: оружие было перекушено пополам там, где начинался короткий ствол. На пластиковых ложах остались следы зубов, а металл был смят в лепешку и словно разорван. Батареи в лучевиках были наполовину разряжены, и по отметинам на каменистой почве было видно, куда пришлись заряды охотничьих «ежей». Два десятка опаленных выбоин начинались за семьдесят метров до лагеря и заканчивались перед самой палаткой. Чтобы два ушлых мужика, явно не в первый раз увидевших оружие, из двадцати выстрелов промазали по мишени на таком расстоянии — в это было трудно поверить. Обследовали следы и сошлись на том, что охотников порешил один-единственный зверь. Возле следа от последнего выстрела, у самой палатки, нашли продолговатую чешуйку, похожую на рыбью, только толстую и прочную, будто она была выкована из легированной стали. Чешуйка блестела с одной стороны, как зеркало, и была матово-синяя, под цвет прокаленного железа, с другой. Кто-то из фермеров, видевший дикушу издали, в мощный бинокль, да и то мельком, сказал, что, по его разумению, чешуя эта сбита с тела зверя, но почему в таком случае дикуша перегрызла глотки охотникам, а не окочурилась на месте, непонятно. Выстрел из охотничьего лучевика «Еж-Т17» опрокидывал идущего в атаку подраненного кабана на двадцать пудов весом, а дикуши были размером едва с лайку, а то и меньше.

Пока четверо фермеров долбили землю под могилу, один отошел чуть в сторону и наткнулся на изломанный медвежий капкан — будто кто-то жевал его, плюща и разрывая прочнейшую сталь. В сумерках, когда мужиков похоронили и водрузили над могилой крест — люди, все ж таки, хоть и непутевые, — самый зоркий и молодой из фермеров заметил в полусотне метров дикушу. Зверек стоял, чуть опустив острую морду, и смотрел на людей, словно соображал, напасть на них или дать закончить работу. Парень вскинул к плечу лучевик, и дикуша будто сквозь землю провалился: только что стоял как вкопанный и вдруг обнаружился на десяток метров ближе. Всем сразу стало понятно, почему в зверя попали только один раз. Лучевик у парня выбили и, накостыляв по шее, поспешили уйти с плато.

К несчастью, чешуйку с тела дикуши кто-то догадался отправить в Каменный Донец — столицу планеты. Не прошло и месяца, как прибыла небольшая экспедиция. Оказалось, что дикуши нигде на планете больше не обнаружены, и отделение ксенозоологии местного института решило исследовать редкий вид. Исследовать не удалось, поскольку в первую же ночь, которую экспедиция решила провести в лагере на Змеином плато, на них напали, испортили оборудование, растерзали трех волкодавов и изорвали палатки. Ученые мужи бежали с плато кто в чем: двое без сапог, а один только в подштанниках, и с тех пор дикуш оставили в покое. Этому способствовало и то, что фермеры и сами отваживали любителей экзотики, поначалу прибывавших к Зеленому хребту поглядеть на местную диковинку. В конце концов плато объявили заповедником. Экспедиция университета Киото, состоявшая из пяти бойких ниппонцев, неведомо как получившая разрешение на отлов одного экземпляра дикуши, потеряла четырех человек, несмотря на то что в снаряжении у них были абордажные бронники, рассчитанные на попадание из стандартного плазмобоя с расстояния десять метров. Молоденький ниппонец со сломанными ребрами и выбитой рукой притащился на ферму к Кондрату, толком объяснить ничего не смог, но Кондрат понял, что демоны в одночасье лишили жизни подданных ниппонского императора, хотя одного из демонов удалось уничтожить. В мешке ниппонец приволок обгорелую тушку дикуши. Как впоследствии рассказал Кондрату начальник местного полицейского участка, ниппонцы умудрились в рюкзаках, в разобранном состоянии, протащить через таможню плазмобой, из которого и подстрелили дикушу. Этот инцидент был последним, когда губернатор планеты разрешил кому бы то ни было проводить исследования на Змеином плато.

— И я загорелся. — Полубой хмыкнул и разлил остатки коньяка по стаканам, в которых чаю уже почти не осталось. — А что ты хочешь — во мне уже литра полтора очищенной сидело, да и Кондрат лыка не вязал. Он пьяный-пьяный, а пытался меня отговорить. Я — ни в какую. Добуду, говорю, дикушу живьем, или пусть они меня в лоскуты рвут! Ну ты знаешь, я животных всегда любил.

— Я бы и спьяну к таким тварям не полез, — сказал Небогатов. — Это ж надо — из лучевика не прошибешь!

— Да-а… — протянул Полубой, возвращаясь к воспоминаниям. — Взял я у Кондрата палатку, одеяло, пяток банок консервов и пошел на Зеленый хребет. Прямо ночью и пошел и оружия не взял — только нож свой десантный. Кондрат меня остановить хотел, так я его в погребе закрыл и ушел.

Еще до рассвета Полубой добрался до предгорий. Дальше стоял хвойный лес, переходящий в кустарник. Палатку он бросил по дороге из пьяной удали: или не морпех он и на голой земле не переночует? Одеяло свернул в скатку, наподобие шинели, повесил через плечо и двинул вверх по склону, который по мере подъема становился все круче.

Хмель постепенно выветривался, и вскоре он понял, что свалял дурака, однако вернуться с пустыми руками не позволяла гордость. Как же, пальцы гнул перед другом, мол, морпех нигде не пропадет и кого хочешь добудет. На абордаж хаживали, а зверюгу тупую не взять? Да не бывать этому!

К полудню он вышел к плато. Если внизу, в долинах, стояла золотая осень, то здесь зима уже вступала в свои права: посвистывал пронизывающий ветер, летел мелкий колючий снег, мерзлая земля, и летом твердая, превратилась в камень. Полубой прошел вперед на полкилометра, развел костер и съел две банки тушенки, соображая, где искать логово зверя. Впрочем, если верить рассказам Кондрата, они сами должны были к нему выйти. Прошел час, другой, метель улеглась, выглянуло тусклое солнце, но вокруг, сколько Полубой ни напрягал зрение, не было ни следа животных. Ни косуль, ни горных баранов, ни тем более мифических дикуш. Касьян решил было пройти глубже на плато, как вдруг мимолетный блеск привлек его внимание. Вытащив нож и намотав на левую руку одеяло в качестве примитивного щита, он осторожно двинулся вперед.

От опьянения не осталось и следа, и Полубой хорошо понимал, на что идет — в случае нападения дикуши его не спасет ничто, однако опыт общения с животными на ферме и в кинологическом центре, принадлежавшем корпусу морской пехоты, давал ему небольшой шанс. Он уже не думал о том, как поймать зверька, он хотел просто поглядеть, что же это за чудо.

Солнечный луч снова отразился от чего-то блестящего, мазнул Касьяна по глазам, и внезапно он опустил нож. Впереди не было опасности. Он привык чувствовать настроение животного: раздражение, апатию, гнев или голод, но сейчас он ощущал нечто иное. Это было похоже на жалобу, на одиночество и страх перед неизведанным. Будто кто-то маленький заблудился в большом мире и ждет, когда кто-нибудь большой и сильный поможет ему выбраться на дорогу.

Полубой нахмурился и ускорил шаги. Снег быстро таял под солнечными лучами, и сначала Касьян не понял, в чем дело, — в яме, едва сантиметров пятьдесят глубиной, копошились комочки грязи, чуть слышно попискивая. Полубой присел на корточки, подхватил один комок, потом второй. Оба прекрасно уместились в сложенных ковшиком ладонях; мало того — писк прекратился, и Касьян почувствовал, что исходящий страх, который он ощущал, уступил место спокойствию и умиротворению. Он протер от налипшей земли зверьков. Дикуши были размером с крысу, с остренькими мордочками. Светлая, почти прозрачная чешуя была мягкой, глаз почти не было видно, так, щелочки какие-то. Зверьки тыкались черными носами в пальцы, щекотали ладонь коготками на коротких лапах, смешно помахивали хвостами. Полубой встал во весь рост и огляделся. Мать могла находиться рядом и не потерпела бы чужака рядом со своим потомством.

Касьян аккуратно положил зверьков на землю, вернулся к костру, взял одеяло, отнес к яме и, расстелив, устроил дикуш на нем, соорудив нечто похожее на логово. Повозившись, обустраиваясь, они прижались друг к другу и уснули.

Полубой провел на плато три дня, дожидаясь, когда к зверькам выйдет мать, но так никого и не увидел. Он пытался кормить дикуш консервами, сушил подмокшее одеяло, подкладывая под дикуш на это время свою куртку. Утром третьего дня Полубой в последний раз оглядел заснеженное плато. Консервы кончились еще вчера, мороз с каждым днем усиливался, и одеяло уже не согревало зверьков — они скулили все жалобнее и даже пытались ковылять за Касьяном на слабых лапах, когда он возвращался к костру.

Полубой взял дикуш в руки, устроил их за пазухой, забросил на плечо одеяло и двинулся в обратный путь.

Возле леса у подножия Зеленого хребта его встретил Кондрат, который пошел искать то, что осталось от друга.

— Говорит: помолился, с женой простился, взял лучевик и двинул косточки мои прибрать. Ох и ругался он! — Полубой усмехнулся и покрутил головой. — Ну и Таисия, жена его, дома еще мне добавила. А ночью проснулся я, а они, зверята эти, сидят возле кровати и смотрят на меня. Стало быть, глаза у них открылись.

— Так они что, слепые, что ли, были? — спросил Небогатов.

— Ну да. И всё, стали за мной ходить как на веревочке. Я ж хотел их у Кондрата оставить — лучших сторожей и не сыщешь, но он отказался, да и жена ни в какую. Того и гляди младенец народится, а тут зверюги, которые железо грызут, будто мозговую кость. Пришлось мне их с собой взять. Уж как с планеты вывез — лучше и не спрашивай. В сумку, в тряпки замотал и молился, чтобы не вякнули, а они будто почуяли, что нас разлучить могут, — сидели, как мыши в подполе, когда кот рядом. Ни звука.

Полубой допил то, что называлось марсофлотским чаем, разогнал перед лицом дым — Небогатов искурил полпачки «Гвардейских».

— Вот так и приобрел я этих зверушек, — сказал Касьян, поднимаясь и потягиваясь. — Однако пора и на боковую. Я ребятам сказал, что завтра тренинг устрою — хочу на аварийный выброс из подбитого модуля их погонять.

— Ты постой. А как же ты этих дикуш приручал, натаскивал?

— Да никак. Привел к кинологам, как чуть подросли, — они через полгода уже с кролика были. Ребята из собачника меня на смех подняли: куда, говорят, котят этих? Ну загрузили в кибера имитацию атаки, попер он на меня. Никто и глазом моргнуть не успел, как от того кибера только потроха электронные полетели. След они держат чуть ли не полугодовой давности, команды я им не подаю, просто думаю, что хорошо бы сделать вот так, а иной раз даже и подумать не успеваю, а они уже все делают. Ну, бывают накладки. Агламбу Керрора порвали прежде, чем я их остановить успел, — не до него мне было. А так смирные, даже ласковые, я бы сказал.

— Ты своих ласковых все-таки в каюте держи, — хмыкнул Небогатов. — Ладно, до района операции еще неделя пути. Ты во сколько завтра своих гонять начнешь?

— Думаю, с утра.

— Могу ход сбросить, могу остановиться. Ты не стесняйся, говори, что надо. Как-никак мы здесь все на тебя работаем.

— Ничего не надо, — сказал Полубой, надевая куртку и беря в руку портупею, — мы на ходу все отработаем. А чаёк у тебя славный, — сказал он, уже выходя в коридор.

— Вот Кайсарова возьмем — угощу еще. А пока — сухой закон.