Сонеты

Андрей Новиков-Ланской

В книге известного московского поэта и художника представлены собственные сонеты, а также переводы и переложения знаменитых европейских сонетов разных эпох.

Переводчик Андрей Новиков-Ланской

© Андрей Новиков-Ланской, 2018

© Андрей Новиков-Ланской, перевод, 2018

ISBN 978-5-4490-3448-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

СОНЕТЫ К АВГУСТУ

* * *

Сначала я продам что подороже,

потом что подешевле, а потом

из листьев, стеблей, лепестков опавших

я соберу букет великолепный,

в хрустящую обёртку упакую

и унесу домой его. Не век же

сидеть мне торговать в цветочной лавке!

А дома я скажу себе: смотри,

сколь многого достиг ты в этой жизни —

нашёл себе пристойную работу,

и прибыль от торговли такова,

что мог бы содержать уже семью,

дарить жене букеты ежедневно,

и лепестками спальню осыпать.

* * *

Он ждал её у памятника, в сквере.

Пришёл заранее, купил цветы,

пятнадцать подмороженных тюльпанов,

единственное, что в продаже было.

И на пятнадцать длительных минут

она уже опаздывает. Впрочем,

считается простительным теперь

опаздывать на первое свиданье.

Но он волнуется — ведь, может, что-то

случилось с нею, милой и желанной…

А чуть в сторонке, из окна кофейни

она устало смотрит на него

и думает: как ей теперь идти

по улице с таким смешным букетом.

* * *

Поэзия подобна ароматам,

изысканным духам многосоставным.

Сначала ты услышишь первый запах:

он легок, прост и кажется понятным,

он быстро кружит голову, и так же

легко и быстро улетает прочь.

За ним идёт вторая нота — сердца,

её узнает человек с душою

внимательной и чувствующей — долго,

уверенно внутри она звучит.

Но если вдруг проснётся третья нота,

её аккорды, слышные тебе лишь,

собой заполнят всё пространство тела —

и для неё ты будешь только шлейфом.

* * *

Да, одержим наш первый император

метафорой строительства. То город

на местности болотистой возводит.

То прорубает в тереме окно,

в котором солнце лишь по вечерам.

То воздвигает целую армаду

трехмачтовых военных кораблей —

и вот плывут они куда не зная.

Но верит августейший только снам,

мучительным и сладострастным снам.

Едва проснётся, мелом на доске

записывает, чтобы не забыть,

и сразу же стирает, озираясь.

Как будто сны его — большая тайна.

* * *

Мне снился сон. Я видел тёмный храм,

в нём существа — крылаты и крикливы,

исполнены их морды черт козлиных,

в глазах их бешено зрачки вращались,

из их ушей валил багровый дым,

змеиными двойными языками

они искали кровь перед распятьем

и приникали к ней своими ртами.

И снилось мне, что я — один из них,

слетевшихся к полуночной трапезе,

что помесь я животного и беса.

И так был близок винной крови вкус,

так сладостен пшеничной плоти запах,

что не хотелось вовсе просыпаться.

* * *

Во многих прегрешениях признался

на исповеди юный христианин.

Однако об одном не рассказал:

что выдумал он все свои грехи,

поскольку опасался, что священник

без должных покаяний не позволит

ему прийти к причастию сегодня.

Старик-священник всё, конечно, понял,

но юношу во лжи не упрекнул.

Увидел он, что будто пеленою

невинное лицо его покрылось,

что страшная какая-то болезнь

вот-вот проявится, и что не будет

другого случая пустить его к Дарам.

* * *

Три раза произнёс, как для глухих,

благую весть почтенный иерей,

перекрестились спешно прихожане

и повторили праздничный тропарь.

Пасхальной ночью переполнен храм

толпой, почти уверовавшей в бога —

и батюшка доволен: очень много

пожертвований сделано сегодня,

и значит, можно будет перекрасить

облупленные стены старой церкви

и купол, наконец, позолотить.

Нет, всё-таки, как кстати, как удачно

к сезонному весеннему ремонту

Христос воскрес — воистину воскрес!

* * *

Сменилась власть у нас, и значит, скоро

изгнанники в дома свои вернутся,

и некоторых встретят как героев,

ну а кого-то даже наградят.

И я жду человека одного:

когда-то мы безвременно расстались

из-за печальных внешних обстоятельств

и плакали, навеки разлучившись, —

оплакивали, словно над могилой,

утраченные для себя тела.

Что толку от пустых воспоминаний?

Ведь есть у нас теперь все основанья

считать, что будет всё благополучно

отныне в нашем славном государстве.

* * *

Зачем мне отвоёвывать всё то,

что мне и так принадлежит по праву?

Кому и что я должен доказать?

Что если титул мой и трон похищен,

то вряд ли вор царём хорошим станет?

Самой природой будет он наказан —

не он царём рождён был, не ему

судить и властвовать в моих пределах!

А я себе ни в чём не изменил,

сопротивленье было бы позором,

поскольку знаю, с кем имею дело.

Но пусть об этом знаю только я,

и пусть никто молиться не мешает

мне о моём потерянном народе.

* * *

«Россия есть Израиль», — царь сказал

и свой народ повёл на возвышенье,

когда-то именованное Лобным,

Голгофой — на исконном языке.

Вообразив себя то ли Мессией,

то ль новым Моисеем, он решил

освободить избранников из рабства

и провести их через море соли —

так, чтоб вода морская расступилась.

Но не учёл могущественный царь,

что мало здесь одной монаршей воли,

что в человеке пострашнее волны.

Что не спасти его и не возвысить

ни соляным столпом, ни крестовиной.

* * *

Один поэт, актёр и драматург

(действительно ли он существовал?)

обмолвился однажды, что театру

подобен этот мир, и что не стоит

серьёзно слишком к жизни относиться,

как будто что-то, кроме смены масок

и декораций, можно в ней найти.

И автора за мудреца сочли.

Вот только жаль, что он не объяснил

значение последней мизансцены,

где Занавес — центральный персонаж,

не побеждённый богом из машины,

молчащий, никогда не знавший маски,

давно уже оглохший от оваций.

* * *

Один философ как-то вышел к людям

и громким голосом стал звать на помощь —

бил в грудь себя, мычал, стонал ужасно

и призывал богов сойти с Олимпа.

На зов сбежались толпы горожан.

(С их стороны поступок неразумный!)

Философ сразу взялся за дубину

и стал охаживать ей добрых греков:

«Я звал сюда людей, а не скотов!»

Конечно, возмутились горожане.

Но спрашивается: чего же ждали

они от сумасшедшего бродяги,

который ночевал в разбитой бочке —

и умер за три века до Христа?

* * *

Настал парад планет, и астрономы

со счёту сбились, выясняя месяц,

в который Марс подействует на Землю

и вызовет восстания и войны

в сознании животных и людей —

и как же это всё предотвратить.

Мне кажется, однако, что напрасно

причину ищут только лишь на небе.

В земных делах у космоса отныне

нет прежнего почтения и власти…

Нет, с астрономами не стоит спорить!

Порою и они бывают правы —

как прав тот человек, кто своё горе

увидел не в упор, а с расстоянья.

* * *

Я наблюдал затмение Луны,

уже сокрытой под земною тенью,

и размышлял о пройдённом пути,

как будто первый подводил итог:

достаточно ли я осуществил

необходимых и полезных дел,

и сколько предстоит осуществить.

И думал об одной порочной страсти,

затмившей моё зрение и слух.

Но в этих мыслях пребывал недолго:

края Луны заметно посветлели,

тончайший серп на небе появился,

и лунный свет свободно лёг на землю —

ночной, ненастоящий, отражённый.

* * *

Пожар был только словом — до тех пор,

пока вчера не обернулся явью.

Сгорел на даче небольшой сарай,

обычная садовая постройка.

Там ценных вовсе не было вещей:

лопаты, грабли, старые бумаги,

студенческие письма, дневники

и позабытые конспекты лекций.

Я думаю теперь, что слава Богу

в безветренную тихую погоду

огонь не перекинулся на дом.

Вот только этот невозможный запах

впитался в стены дома моего,

навязчивый солёный запах гари.

* * *

Соседний дом бульдозеры ломают

по плану, установленному мэром.

А следующий — мой дом в этом плане,

и скоро его очередь придёт.

Так нужно ли мне мэру возражать?

Достаточный уже накоплен опыт

по сносу разрушающихся зданий,

и, видимо, не следует жильцам

отстаивать убогое жилище —

бессмысленная трата сил и средств.

Но всё же мне отныне неспокойно.

Возможно, это просто осознанье

того, что я когда-то много рушил

и ничего не выстроил взамен.

* * *

Гляжу на муравейник под сосной,

гудящий холм из высохших хвоинок —

в нём целый город жизни муравьиной,

сообщество, достойное пейзажа.

Присматриваюсь к рыжим насекомым —

их тысячи, а может, миллионы! —

и думаю, что шумный муравейник

сложился, чтоб хоть как-то защититься

от леса, от опасностей природы —

поскольку, когда вместе, то не страшно.

Так же и город все тревоги шумом,

как этот муравейник, заглушает.

И городов поэтому так много,

блестящих городов-миллионеров.

* * *

В той части города, где ты живёшь,

нет транспортных путей, как будто город,

заботясь о спокойствии твоём,

тебя от шума улиц уберёг —

ревниво спрятал от ненужных глаз

и никого к тебе не подпускает.

Но город мне отныне не соперник!

Отсутствие дорог и фонарей

меня, конечно же, не остановит.

Я вообще люблю ходить пешком,

когда есть время и, тем паче, цель!

И темнота не так уж и страшна,

если идёшь всё время только прямо,

прислушиваясь к собственным шагам.

* * *

Купаться здесь уже запрещено,

но этим уткам, видно, невдомёк.

Ничто им не мешает, их игре

в подрагивающей зелёной ряске:

ныряют, плещутся, взлетают над водой.

И беззаботность их так тешит взор.

И беззаботности ещё дней сорок,

если считать от нынешнего дня,

второго августа, Ильи-пророка,

который бросил камень или лёд,

чтоб охлаждались постепенно воды,

чтоб наступала повсеместно осень,

чтобы надолго наши дни и ночи

запомнились жарою нестерпимой.

* * *

Большая осень ждёт нас впереди:

поторопиться нужно с урожаем,

впрок заготовить и поглубже спрятать

и дичи настрелять ещё успеть.

Неплохо также солью запастись,

и керосином для старинной лампы —

хотя, конечно, есть у нас и свет,

и электрический обогреватель.

Но всё-таки они не так надёжны,

почти всегда ломаются зимой,

так что пускай на всякий случай будут

и керосин, и спички, и дрова.

Столько хлопот — а времени немного

осталось нам до первых холодов.

* * *

Отличие берёзы и осины

в особенной белёсости их листьев,

которая бывает так заметна

на фоне прочих лиственных и хвойных,

когда Борей какой-нибудь случайно

или Зефир проходят через лес.

Мне в этом смысле больше по душе

простой кустарник: гибкий и неяркий,

однако с мощной корневой системой,

он ни к чему по сути не стремится.

Он низок — только тем и долговечен

Конец ознакомительного фрагмента.