Сюзерен

Андрей Посняков, 2013

Наш современник Егор Вожников, оказавшийся в XV веке, не только встал во главе русских земель, но и подчинил себе почти всю Европу. Остались лишь государства за Пиренеями – Кастилия, Леон и Арагон, но покорить их великому князю Егору – он же Георг Ливонский, император Священной Римской империи, а ныне патрон и сюзерен английского и французского королей – не составит большого труда. Однако опасность пришла откуда не ждали. Правитель Гранады эмир Юсуф ибн Юсуф мечтает возродить былую мощь Халифата. Он задумал использовать в своих целях самую почитаемую в Испании святыню – статую Черной Мадонны, хранившуюся в монастыре на горе Монтсеррат…

Глава IV

Танцующие эвридики

Ах, как они танцевали, как пели, как извивались смуглые гибкие тела под томительно-волшебную музыку, исходившую, казалось, из самых небесных сфер! И все эти танцы, танцовщицы, музыканты были для него — князя!

Два барабана, свирели, бубны и лютня, и чудесная мелодия томно обволакивала мозг, а полунагие девушки танцевали, то приседая, то кружась, а вот, упав на колени, разом склонили головы, доставая волосами пол, и тут же вскочили на ноги, побежали, размахивая руками в такт барабанам и бубну. Ох, девы, девы, танцующие эвридики!

Эти нагие восточные танцы напомнили Вожникову Орду: знаменитую танцовщицу Ай-Лили с ее «кордебалетом» и даже саму царицу, великую ханшу Айгиль, ставшую правительницей с помощью и по слову великого князя.

Девушки двигались так же, как и те, в Новом Сарае, столь же томно и страстно. Эти смуглые гурии, готовые завлечь в свои сети любого вменяемого мужчину, словно упали своим танцем прямо на сердце Егору, вызвав цепь воспоминаний, приятных и не особо, но тем не менее князю хотелось вспоминать. Восток… Орда… Как много оказалось связано с этим в его здешней жизни! Айгиль, Ай-Лили… да что там говорить — сама княгиня Елена! Не ордынский плен — так и не встретились бы… Значит, и тут Восток, восточные ритмы, напевы, без которых ничего не было бы… Играй, играй флейтист! Бейте, барабаны, звените, цимбалы и бубны! Пой, лютня, пой, расскажи до конца свою историю волшебной и неземной любви, ибо о чем еще могла бы быть эта история, выраженная в этой чарующей музыке, танце и томных взглядах прекраснейших гурий, словно сошедших с каменной патоки Альгамбры, одного из прекраснейших дворцов гранадского эмира Юсуфа ибн Юсуфа, приславшего столь дивный подарок «великому правителю далеких полночных стран».

Смешно звали эмира — Юсуф ибн Юсуф, или, как посмеивался про себя Вожников, вспоминая старинный фильм, Бурухтан-Бурухтан Второй-Второй. Поглощенный интригами кастильцев и возможными кознями Арагона, князь как-то совсем забыл о Гранаде, последнем исламском анклаве на Пиренейском полуострове, колдовской стране цветущих апельсиновых садов, резных мечетей и сладкой гаремной неги, населенной маврами, берберами, мувалладами, мосарабами и сефардами. Гранада… Анклав, на который давно никто не нападал, без чего Реконкисту — отвоевание христианских земель — нельзя было считать законченной. Не завоевали… ни кастильцы, ни Арагон — наверное, у них и между собой поводов для раздора хватало, а может быть, Бурухтан… то есть Юсуф, подсуетился — эмир, говорят, хитрый. Еще бы не хитрый, вон каких девок прислал! Гурии. Как есть, гурии.

А муваллады кто? Евреи? Нет, это сефарды — евреи, а муваллады — местные, принявшие когда-то ислам… скорей, их предки приняли. Те же христиане, что жили — живут сейчас в Гранаде, — это мосарабы. Интересно, кто эти девушки? Христианки? Наверное, так — мусульманки бы не открывали столь бесстыдно лицо… Впрочем, перед императором, наверное, можно…

Хотя тут сейчас и кроме Егора много кого собралось из верных соратников — сидели, рты раскрыв! Тот же Этьен де Виньоль — скромник Ла Гир, — ишь, как уставился, да и Осборн, командир лучников, — можно подумать, никогда женщин не видел! Что уж говорить о наемниках — Фьорентини, фон Шельзе, Вексберге и всех прочих немцах! Так и пялились…

И князь счел за лучшее убрать девчонок подальше. Просто поднялся на ноги да хлопнул в ладоши:

— Все! Идите, красавицы, отдыхайте. А вы, друзья мои, — Егор повернулся к собравшимся за длинным столом гостям, — прошу, поднимите кубки. Я смотрю, вы что-то про них забыли, а?

— Забудешь тут… — облизав пересохшие губы, прошептал сидевший поодаль Сен-Клер. — Такие чудесницы… А, господа мои, давайте за женщин выпьем! За наших женщин — за жен, за любовниц… за всех!

— Славный тост, — с улыбкой похвалил князь. — За женщин всегда стоит выпить.

Звякнули кубки, и терпкое вино с запахом винограда и пряных трав наконец полилось неудержимой рекой, словно кто-то взорвал плотину, сдерживавшую бурную алкогольную реку, пьянящую и манящую многих ничуть не хуже только что исчезнувших прелестных фей.

— И все ж хороши были девки! — Воевода Онисим Раскоряка, крякнув, вытащил застрявшую в бороде рыбью кость. — Похоже, наши, ордынские… Что ты там мелешь, Арман? Да знаю я, что не наши, что подаренные… этим, как его… Юсупом, да.

Потом помянули павших, выпили за воинское счастье, опять за женщин… Выпили и снова налили, а потом юный нормандский рыцарь шевалье де Сен-Клер взял в руки лютню — и все принялись громко орать «Л’ом армэ» (L’Homme arme’) — «Воинский человек». Сия канцона, очень похожая на незатейливые, но громкие песенки группы «Кисс», являлась в те времена чем-то вроде гимна европейского рыцарства.

— Ломме, ломме, лом армэ! — пристукивая кубками по столу, вдохновенно вопили собравшиеся, забыв и прекрасную арабскую музыку, и чувственных гурий. — Лом армэ, лом армэ!

От такой песенки содрогнулся бы и слон, за неимением которого приняли удар столы и посуда. Хорошо хоть стекла было мало, в основном серебро, золото — все-таки парадный ужин, пир в честь посланцев эмира Гранады.

Посланцы — смуглый седобородый муж в ослепительно белом тюрбане и с ним трое женоподобных юношей — к воинским песнопениям отнеслись, в общем, спокойно… как и до того — к гуриям. Ну, к гуриям-то они привыкли, а вот к «Л’ом армэ»…

Однако не критиковали, сидели спокойно, вина, как и положено мусульманам, не пили, а пили шербет да время от времени жевали какую-то бурую дрянь, отчего пришли в состояние полной нирваны и выглядели сейчас еще чище самых отъявленных пьяниц. У старика даже тюрбан сполз набок, да и вообще бы свалился на пол, кабы один из томных юношей не подхватил, не поправил.

Попев песни, стали плясать, приглашая дам из местного истеблишмента — всяких там высокопоставленных дочек, племянниц, жен, на фоне танцовщиц-гурий выглядевших, надо сказать, довольно-таки бледно. Впрочем, выпили уже немало. Все.

Гранадцы долго не сидели, видать, чувствам их все же тут было достаточно противно, тем более многие каталонцы на них посматривали, мягко говоря, без особой симпатии — все-таки мавры! А потому старик в чалме — умного человека видать сразу! — вовремя все просек, сослался на усталость и, откланявшись, удалился вместе со своей свитой. Ну и славно! Как говорится, баба с возу…

— Что, что ты там сказал про кобылу, мой любезный Ла Гир?

— Кобылу? А, вы имеете в виду коня, сир, — догадался Этьен де Виньоль. — Кони тут ни при чем, просто мой рыцарь, шевалье Арман де Сен-Клер, хотел с вами поговорить… да, видно, уже не сможет.

— Кто не сможет? Я? — нормандец приподнял уроненную на стол голову и, сделав видимое усилие, уселся, словно и не пил. — Просто хотел доложить. Ну, об инквизиции…

— Потом доложишь, — махнул рукой князь. — Хотя можно и сейчас. Отойдем вон к окошку. Кстати, я вам говорил, что очень скоро к нам придет подкрепление? Мои друзья, ватажники, из далекой Руси! Быть может, я вас даже на неделю покину — поеду навстречу… Так что, если что — не ищите.

— Поняли вас, сир, — сказал за всех Ла Гир, бывший сейчас самым трезвым. — Мне предупредить посты?

— Да, можешь.

В распахнутое окошко веяло прохладой сада. Все-таки хорошо, когда нет белых ночей, когда солнце вовремя заходит и земля успевает остыть — вот как сейчас… Как славно!

— Что, Арман, спустимся в сад? Там и доложишь.

— В сад так в сад, сир, — встрепенулся нормандец. — Как скажете.

Оба вышли во внутренний двор, полный запахом роз и яблонь, и уселись на низенькую скамью близ небольшого пруда, в темной воде которого отражались круглая полная луна и блестящие звезды.

— Так о чем ты хотел доложить, друг мой Арман?

— О ведьме. Вы ж сами сказали, сир…

Егор тряхнул головой:

— Ах да! Помню, помню… Так что там с ведьмой?

— Наверное, оправдают, — пожал плечами шевалье. — У брата Диего теперь новое дело — об оборотне!

— Ну да, оборотень… помню, помню. Этого еще не хватало для полного счастья.

— Вот-вот! Когда поедете к своим войскам, будьте очень осторожны, сир, — сверкнув синими, как бурное море, глазами, на полном серьезе предупредил юный рыцарь. — Я сам с вами поеду… если позволите. Хотя… — парень вдруг как-то обреченно махнул рукой. — С нечистой силой даже самый храбрый рыцарь не справится. Только молитва и еще… вот…

Шевалье де Сен-Клер запустил руку за пазуху и, сняв с шеи амулет, протянул князю:

— Это часть мощей из монастыря с горы Святого Михаила. Прошу вас, сир, принять.

Приглушенный голос молодого нормандца звучал сейчас настолько взволнованно, что собравшийся было пошутить Вожников оставил всякую мысль о насмешке. Просто молча обнял рыцаря да надел амулет. Крепкая бечевка, небольшой ковчежец из дерева. Не драгоценность, но, видать, памятная вещь… к тому ж — от чистого сердца. Не нужно обижать парня.

— А ты как же?

— У меня же есть кольчуга, освященная в Сен-Дени! — просиял глазами молодой рыцарь. — Против такой и сам дьявол не страшен. Правда, она вряд ли придется вам впору, сир.

— Думаю, достаточно будет и амулета. Спасибо за заботу, Арман. Кстати, как тебе мой французский?

— Уже можно кое-что понять, сир! Если очень постараться… и не обращать внимания на акцент.

— Гм… — Князь закашлялся и заговорил о том, ради чего, собственно, они и явились сюда, в этот благоухающий чудесными ароматами сад: — А как узнали про оборотня?

— Нет-нет, не поймали еще, сир!

— Я спрашиваю, как узнали. Знать, понимаешь? Я знаю, ты знаешь, он знает…

Махнув рукой, князь подозвал слугу и велел привести толмача, все ж интересно стало — как там с оборотнем?

Как оказалось, брат Диего рассуждал вполне здраво: какой волк будет драть коз и людей почем зря? Хищник всегда терзает свою жертву ради того, чтобы хорошо покушать, всякие рода садистские устремления волкам совершенно чужды, тем более серые вряд ли бросили б задранных козочек, даже если б их кто-то сильно спугнул. Кроме того, опытный инквизитор обратил внимание на одну небольшую деталь — скорлупу тыквенных семечек, которые, к примеру, умерщвленная пастушка Анна-Мария, по словам своих подружек, терпеть не могла. Значит, кто-то был еще — человек… или и в самом деле оборотень?

— В оборотней брат Диего тоже не очень-то верит, — вспомнив, сказал Арман. — Как и в ведьм. Но ведьмы-то есть, это вам всякий скажет. Вот так же и оборотни. Местные уже все в панике, в лес третий день никто не идет. Да! А домик той ведьмы, которая вовсе не ведьма, а простая знахарка, Аманда, спалили.

— Это кому же, интересно, понадобилось? — удивился князь. — Впрочем, подозреваю — кому. Жаль. Однако все равно бедолаге в деревне жизни бы не было. Слишком красивая для сироты, к тому же — знахарка. Зуб даю, через месяц-другой на нее снова доносы пойдут.

— Вот и брат Диего посоветовал этой девчонке в монастырь на гору Монтсеррат податься, в послушницы. Обещал похлопотать.

— Думаешь, пойдет?

— Аманда? А куда ей деться-то?

* * *

К полуночи гости разъехались, и Егор уже отходил ко сну, как вдруг почувствовал в опочивальне некое шевеление, словно кто-то стоял у двери, за шторой, подглядывал… или только что вошел, тихонечко, аккуратно. Соглядатай? Подосланный кастильцами убийца? Князь потянулся к кинжалу и тут же расслабленно улыбнулся — а ведь не нужен кинжал, совсем не нужен!

Во-первых, обретенное молодым человеком волшебное чувство, способность предвидеть опасность, молчало, а во-вторых, он же, Егор, боксер все-таки, кандидат в мастера спорта, а зачем боксеру кинжал, когда у него и так способности, сравнимые с пистолетом в рукаве? Вот сейчас дернется штора, скользнет в спальню неведомый тать — и тут же получит хор-роший апперкот в челюсть!

Вожников аж глаза закрыл, представив, как все это будет выглядеть: ему почему-то мерещилась закутанная с ног до головы в черное трико фигура, этакий самоуверенный ниндзя — вот он подкрадывается, затаив дыхание, выхватывает нож и — апперкот! Или хук, все равно. Нет, апперкот все же снизу удобнее. Бац — в челюсть, и все… поплыл… А ножичек, острый, сверкающий в свете полной луны, со звоном упадет на пол.

Кстати, Егор осторожно повернул голову, а чего это луна-то этак нагло сияет? Слуги что, забыли затворить ставни? Ну, так и есть, забыли… А может, не забыли, может, это все специально — убийце не очень-то сподручно делать свое подлое дело в полной тьме. На ощупь убивать будет? Не-ет, шалишь. Ну, иди же сюда, мой хороший, иди!

Снова дернулась штора, князь нарочито громко задышал, услыхав тихие шаги… и — неожиданно — голос, показавшийся громким, словно трубный зов, хотя говоривший вовсе не собирался шуметь. Говорившая…

Да-да, судя по голосу и фигуре, это была женщина, и говорила она по-татарски, что Вожников далеко не сразу понял, а когда понял, то удивился — откуда здесь взялась женщина из Орды?

— Господин, я не причиню тебе зла…

Еще б ты причинила… Замучилась бы причинять!

Спокойно разжав кулак, молодой человек уселся на ложе и молча ждал продолжения. Раз уж эта странная дева явилась, так сейчас расскажет — зачем.

— Я просто дала обет — танцевать для тебя, мой князь.

— Так ты ведь уже танцевала совсем недавно, — присмотревшись, Вожников наконец узнал гостью — стройная фигурка, шелковые шальвары, расшитый тускло блестевшим жемчугом лиф, поблескивающий в пупке драгоценный камень — гурия! Одна из тех, что ублажали танцами нынче вечером, на пиру. Подарок Бурухтана… тьфу! Какого Бурухтана — Юсуфа! Юсуфа ибн Юсуфа. Эмира Гранады. Подарок.

— То был не тот танец, — сверкнула глазищами дева. — Он был для всех.

— Понятно, значит, этот будет приватным…

Князь хотел было пошутить еще, поговорить, расспросить девушку о многом, но… не смог промолвить и слова! Гурия просто подошла к нему, села на край ложа и, вытянув руки, принялась что-то шептать… что-то такое, от чего вначале отнялся язык, а потом — и воля…

Прямо в голове Егора вдруг заиграла нежная мелодия, хотя никаких музыкантов в опочивальне не было, а была лишь одна дева — чувственно-волшебная полунагая красавица — фея из детских грез.

— Сиди, — тряхнув черными, с медным отливом, локонами, сказала-приказала дева и, грациозно соскользнув с ложа, вдруг принялась танцевать. Как и обещала…

О, это был вовсе не тот танец, что плясали гурии на пиру, совсем другой — совсем по-животному чувственный, зовущий, пьянящий разум!

В ушах грохнули барабаны, отрывисто всплакнула свирель, и, до того нежная, мелодия вдруг понеслась галопом, и ночная фея задергалась в такт, словно хватившая для храбрости стакан водки восьмиклассница на дискотеке. Впрочем, князю это отнюдь не казалось пошлым, наоборот!

Вот гурия подпрыгнула, а вот — приникла к полу, словно выслеживающая добычу тигрица, совсем по-кошачьи выгнула блестевшую от выступившего пота спину, томно взглянула на Вожникова и, закусив губу, сорвала с себя лиф, обнажив восхитительную упругую грудь…

Обнажила, вскочила, отпрыгнула, повернулась, подняв вверх руки, и, покачивая бедрами, сняла с себя шальвары, бесстыдно бросив их князю:

— Лови!

Как сверкали глаза ее! Как извивалась стройное, зовущее к любви тело! Столь похотливых движений Вожников не видел даже в детстве, в немецких порнофильмах обо всяких там садовниках, чистильщиках бассейнов и прочих. Но, опять же, это почему-то не казалось сейчас пошлым, словно так и должно было быть, словно кто-то давно и по-хозяйски решил за этих двоих все! Распорядился… и этому распоряжению невозможно было противиться. Никак. Никогда. Да, честно говоря, не очень-то противиться и хотелось.

Хотелось иного — с головой погрузиться в негу, нырнуть так, чтоб забыть обо всем, чтобы видеть перед собой только эти большие, сияющие колдовским блеском глаза, обнимать, чувствовать ласкающий жар прекрасного тела…

Гурия хотела того же — это ясно читалось во всем. Вот танцовщица замерла, с вызовом поглядев на князя, затем облизнула губы и, застонав, уселась к Егору на колени, уперлась твердеющими сосками в грудь.

Позабыв обо всем, молодой человек со всей нежностью и страстью принялся ласкать упругую грудь, целовать призывно открытые, блестевшие розовым жемчугом губы… а теперь погладить плечи, спинку, обнять, крепко прижать к себе, с каким-то щемящим восторгом ощутив всю трепетную упругость несказанно желанной девы! И… и дальше не отказывать себе ни в чем… Зачем? К чему? Когда двое, мужчина и женщина, хотят наслаждаться друг другом, что же и кто же осмелится им противостоять?

Качался шелковый полог ложа, в распахнутое окно с любопытством заглядывала луна, где-то во дворе негромко пели цикады.

Словно в бездонном омуте, Егор тонул в темных глазах прекраснейшей девы, волшебной танцовщицы, гурии из детских снов. Оба погрузились в нирвану, и не осталось уже ничего, что могло бы вытащить их из сладкой неги. Случайные — или все же нет? — любовники не уставали наслаждаться друг другом, так, будто для каждого из них эта встреча была последней.

Стройные бедра… томная линия позвоночника, маленькие нежные косточки, прощупывающиеся под шелковой кожей… горячее дыхание… губы… целовать их, целовать! Упругая грудь…

Погрузившись с головой в волшебное действо, князь уже не помнил, кто он и кто эта юная гурия, да это было абсолютно неважно сейчас… лишь бы видеть эти глаза, ласкать это тело, наслаждаясь так, как, казалось, еще ни разу не наслаждался…

И все это было похоже на сон… Словно во сне, Егор видел, как в опочивальню вбежали еще три обнаженные девы, в три раза увеличив количество ласк… а потом все сделалось каким-то эфемерным, зыбким… но из этого зыбкого тумана так не хотелось уходить. Хотелось остаться здесь навсегда, раствориться, расплыться, как расплывается в лучах весеннего солнца черный, оставшийся от суровой зимы сугроб, стекая грязными ручьями в бурную, недавно освободившуюся ото льда реку.

Князь упал в этот томно-тягучий туман, средоточие волшебной неги и страсти, растворился, провалился… пропал… Остались только нежные женские руки, объятия и стоны, сияющие колдовским наслаждением глаза… и музыка — она так и звучала в мозгу.

— Хей-хей, хей на-на…

Кто-то пел. И голос был явно мужской. Молодой человек прислушался, недоумевая — откуда здесь мог взяться мужчина? И куда делись гурии? И вообще, где он сам?

Дернувшись, князь ударился головой о низкий дощатый потолок и, наконец-то вынырнув из сладкого сна, изумленно осмотрелся вокруг.

Что и говорить, было от чего прийти в изумление! Окружающая Вожникова обстановка ничем не напоминала шикарный особняк в Матаро — опочивальня каким-то неведомым образом вдруг превратилась в узкую, словно пенал, каморку с маленьким — в три ладони — окном, сквозь которое бил прямо в левый глаз столь же узенький, с танцующими золотыми пылинками, лучик.

Дощатые стены, дощатый пол, какой-то сундук вместо ложа… Черт побери! И стены, и пол, и сундук — качались. Вот ведь напился вчера! Как говорится, дорога встала дыбом и бросилась в лицо… Впрочем, нет — и в самом деле все качалось. Егор это чувствовал.

И еще кое-что почувствовал — цепи! На ногах цепи! Аккуратно скованные, тяжелые, дававшие возможность передвигаться лишь маленькими шажками. Не убежишь! Вот ведь сволочи!

Нервно поднявшись на ноги, молодой человек снова стукнулся головой о потолок и, выругавшись, заглянул в оконце…

Море!!!

За окошком плескалось море!

И сам-то князь, оказывается, находился на корабле… Только вот как он тут оказался, почему-то никак не мог вспомнить. Хотя… а чего вспоминать-то? Выйти да и спросить!

Егор дернулся в дверь — не тут-то было! Заперто! Ах вот в чем дело… А где же вчерашние гурии? А черт знает где, ваше дурацкое величество, король и император глупцов! И вовсе неважно, где сейчас гурии, куда важнее — где ты сам.

— Эй! — князь забарабанил в дверь кулаками. — Отворяйте!

Снаружи послышались чьи-то шаги и гортанные голоса, однако дверь так и не открыли, хотя Вожников старался — орал, ругался, стучал. Тщетно!

Не желая быть больше посмешищем, молодой человек, звякнув цепями, уселся на длинный сундук и задумался. Как он сюда попал, было, увы, яснее ясного — гурии! Бабы да выпивка до добра не доведут — вот уж сбылась пословица. Почему же не было никаких предупреждающих видений? А по двум причинам: либо вчера слишком уж много выпил, либо… либо ночная девица — ведьма! А ведь очень может быть, кстати. Опоили, околдовали… Егор прищурил глаза — сам ведь он на это колдовство и повелся, полетел словно мотылек на огонь, а ведь мог бы насторожиться, увидев в собственной опочивальне каким-то образом пробравшуюся мимо неусыпной стражи девку! Не насторожился. Девичьи чары оказались сильнее… Кто бы сомневался! Достаточно оказалось просто поманить, приласкать — вот уже и попался.

Встав, Вожников приподнял крышку сундука — пустой! — и покачал головой: однако черт с ними, с гуриями, оплакивать вчерашний лень — пустое дело, надо думать, как теперь быть, как выбираться. И еще интересно — кому все это нужно? Кто за гуриями стоит? Эмир Бурух… Юсуф ибн Юсуф? По всему так и выходит, девки-то — его подарок. Но с другой стороны — а зачем гранадскому правителю пленять великого князя, прекрасно зная, что проблем потом не оберешься? У эмира и без этого заморочек хватает — с теми же кастильцами, с Арагоном… Ему бы, наоборот, с великим императором задружиться, а не выкрадывать. Нет, вряд дли это Гранада. Но ведь девки-то, танцовщицы… Так ведь тот, кому все это надо, запросто может и фальшивое посольство послать — мало ли в той же Кастилии морисков — крещеных мавров. Фальшивое посольство, да… или фальшивые гурии. Впрочем, что сейчас гадать — первым делом здесь что-то решать надо. Не выпускают. Держат в узниках. Значит — выбраться поскорее, наверняка в Матаро хватились уже, поиски организовали, погоню…

— Ах ты, черт!

Князь хлопнул себя по лбу. А ведь не будет никаких поисков и погони, он же сам всем сказал, что собирается ненадолго отъехать навстречу ватажникам, идущему на подкрепление войску… так что, покуда те не явятся — а это недели две запросто может пройти…

И главное, ведь не заподозрит никто ничего такого, знают — князь на подъем скор, да и вообще — мог с малой охраной уехать, прихватив с собой человек пять. Пока разберутся, кого именно, если вообще станут разбираться. Да нет — станут. Воевода Онисим Раскоряка человек умный, дотошный. Обязательно проведет проверку, дознается, что не поехал с пропавшим князем никто, а это уже не две недели, а, учитывая количество народа, дней пять максимум. Но все равно — время. Может, пять дней похитителям вполне для своих гнусных целей хватит.

Ах, черт, зря вчера напился! Хотя чувствовал себя не таким уж пьяным, да все равно — знал ведь, что способность предвидеть от алкоголя на какое-то время утрачивается, и вообще-то старался сильно не пить, не наступать на одни и те же грабли — случалось уже, бывало. А вот вчера — расслабился… Ну так и что с того? Среди своих, в безопасности — почему б и нет-то? Тем более никаких военных действий на ближайшие дни не планировал, да и вино — не водка, выспался бы, всяко протрезвел к обеду. Не-ет, скорее, все-таки гурия — ведьма! Недаром глаза у нее такие… бездонные. И все ж хороша, хороша, этого не отнимешь.

Ладно. Хватит гадать — действовать надо, и чем быстрее — тем лучше. Цепи эти еще. Кандалы. Даже если бросишься в море, нырнешь — и уже больше не вынырнешь. Вожников снова стукнул в дверь, так, для куража больше, покричал на нескольких языках, чтоб немедленно выпустили, поругался и, подобрав цепи, снова уселся на сундук.

Цепи! В первую очередь нужно было справиться с ними, а уж потом… потом можно и в море. Выведут ведь его когда-нибудь на палубу — справить житейские дела, да и хоть какую-то еду принести должны бы.

А сквозь оконце не проскользнешь — плечи не пролезут. Был бы мальчишкой, тогда, конечно, другое дело, а так… нечего и пытаться. Цепь! От нее бы избавиться, да вот только как? Кандалы пригнаны ловко — не снимешь, только расковать или хотя бы перекусить пополам, черт с ними, пусть браслеты останутся… а ну-ка…

Молодой человек нагнулся и, напрягая все свои силы, так, что на лбу и на руках вздулись — вот-вот лопнут — жилы, попытался разорвать цепь руками. Рванул! Потом еще раз, еще… и — уже от злобы — еще-еще-еще! Напрасные хлопоты. Сковали на совесть.

Князь выругался и разъяренно пнул дверь:

— Эй, воды-то хоть кто-нибудь принесет?

Никакого ответа, лишь плеск волн, да слышно стало, как хлопнул на ветру парус, и почувствовалось, как корабль резко сменил курс. Что-то случилось? Погоня? Нет, вроде бы так дальше спокойно и плыли, или, говоря по-морскому, шли.

Лишь ближе к вечеру, когда мучившая князя жажда стала совсем уж невыносимой, послышался скрип засова. Низенькая, но крепкая, сколоченная из толстых буковых досок дверь отворилась, и в каморку вошли трое — двое дюжих смуглых парней в куцых бумазейных штанах и высокий, похожий на цыгана мужчина лет тридцати пяти, с длинной курчавой бородкой и золотыми серьгами в ушах. Судя по серьгам, одежде — белой просторной накидке-джелаббе — и торчащим из-под нее парчовым, с золотым шитьем туфлям, это явно был не простой моряк. Хозяин судна, капитан, шкипер — кто-то из тех, кто имеет право принимать решения.

И все трое — мавры или берберы, тут и думать нечего. Правда, их главный — все же вылитый цыган.

С усмешкой поглядев на Вожникова, «цыган» что-то громко произнес, указывая рукой на принесенные матросами кувшин и корзину с какой-то снедью. Егор, конечно же, ничего не понял, и «шкипер» произнес все по-кастильски, а затем — по-каталонски. Оба языка, сильно схожие с латынью, Егор худо-бедно понимал, так, с серединки на половинку, если говорили медленно и четко, а каталонский к тому же еще и начал учить специально.

— Ешьте, — князь наконец разобрал знакомое слово. — Потом мы вас выведем на палубу, но не вздумайте кого-нибудь ударить — будете наказаны плетьми, а наш палач бить умеет.

Конец ознакомительного фрагмента.