Как мы ездили в Одессу

Андрей Соловьёв

Несколько эпизодов из жизни автора. 1979 год, СССР, 9-летний мальчишка провинциального городка, фантазёр и выдумщик, отправляется в город своей мечты.

© Андрей Соловьёв, 2024

ISBN 978-5-0064-2990-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Крепкая память

Вообще-то память у меня крепкая, даже очень. Если что запомнить — пожалуйста. С одним мальчиком мы поспорили, что вот через год он к бабушке в Большой Камень приедет, и я всё вспомню. Даже слово загадали, вместо пароля: «велосипед». Через год он забыл, даже меня — пришлось заново знакомиться. А я этот «велосипед» — хоть днём хоть ночью. Иногда, даже страшно становится, а вдруг у меня голова кончится. Это же кошмар, сколько там ненужного мусора валяется, типа этого «велосипеда» Но пока ничего, порядок, папа говорит надо информацию накапливать — в жизни пригодится.

А тут — мама сказала, что на будущий год мы едем в Одессу. Я очень возбудился, во-первых, это город, куда мама уезжала меня рожать, соответственно, там — Родина. Всякие песенки, в которых «картинки в букваре» и «хорошие и добрые товарищи» меня не убеждали. В смысле, я согласен, что это тоже не плохо, это вообще — даже хорошо, только, причём тут Родина?

Во-вторых, там, оказывается, живут мои собственные родные дедушки и бабушки в количестве двух штук с каждой стороны, собственный двоюродный брат — Руслан, всякие дяди и тёти, короче — полгорода родственников. И, в-третьих — главное — это же город! За семь вполне сознательных лет, я ничего крупнее нашего посёлка не видел. Конечно, и тут есть на что подивиться. Один район, отстроенный пленными японцами, чего стоит, там «сталинки» есть, говорят. Даже чердаки с круглыми окошками! Я всё время на них оглядывался, когда мы с мамой летом на «дикий пляж» шли: а вдруг там — Карлсон! А тут — город!

Папа мне всё время из командировок разные открыточные наборы привозил. Я тут же вытащил с надписью «Одесса — город герой» и всё тщательно пересмотрел. На всякий случай даже названия улиц прочитал. А что? Спросят меня, на площади у вокзала: «Откуда ты мальчик?» — я им сразу: «С Суворова!» — или: «С Дерибасовской!» — сразу зауважают! А песня «Шаланды полные кефали в Одессу Костя привозил» — папа всё время на праздниках поёт — это же, ну, как гимн Советского Союза, только про меня.

Я представлял себе Костю в заломленной кепке, сапогах, в свободной рубахе с засученными рукавами с кнутом, как у Леонида Утёсова в кино. Правда с шаландами и кефалью я просчитался. Я-то думал это коровы такие и вымя у них торчит до самой земли, а оказалось, что — это лодки с рыбой. Зато биндюжники в моём воображении были — высший класс: в кожаных куртках с пистолетами — крепкозубые рабочие, вечерком пьют напитки в кафе, а тут — Костя! Они тут же принимаются гасить папиросы в салатах, радостно кидаются навстречу, хлопают его по плечу, мол, не дрейфь, браток, сейчас на бульвары пойдём, погуляем! Класс!

На следующий день, сообщил Ржавому: «Мы в Одессу едем!» Но Рома отнёсся к этой новости вяловато, сказал, что у него дядя в Германии живёт и ещё неизвестно, что лучше. Ну и пусть в Германии! Что там, в Германии? — одни фашисты недобитые. Ещё — где та Германия? А тут — Одесса, город моей колыбели, по улицам которого меня носили на руках, короче — не понял он ничего. Тогда я решил, что у меня будет тайна. Пускай тут все живут и не знают, а я летом сгоняю в Одессу, сразу, небось, поймут, кто тут главный! Пока буду информацию накапливать, как папа советовал.

На следующий день я пристал к маме, после работы: « Расскажи про Одессу!» Мама улыбнулась: «Что рассказывать? Летом поедем, сам всё увидишь!» Да как она не поймёт, у меня же — память, мне же приготовиться надо! Чужой город всё-таки, люди смотрят!

— Ты мне про своё детство расскажи. Где жила? Какие у тебя друзья были? Гулять вы куда ходили? Мне же всё интересно!

— Жила я сынок, на Пересыпи. Это район такой, на улице Богатого, там во дворе и гуляли. Дворы на Пересыпи закрытые, все квартиры внутри. Из двора выходить не разрешалось, после войны много шантрапы по улицам шастало. Одна стена двора у нас была общая с шоколадной фабрикой, а из нашей квартиры на первом этаже можно было пройти на соседнюю улицу, прямо на базар, туда моя мама уходила.

— У вас, что в квартиру два входа было?

— Два. Бабушка твоя, после войны директором базара работала.

— А друзья у тебя были?

— Были — все кто во дворе рос, те и были.

— А сейчас они где?

— Это тебе, сынок, рано знать. Кто спился, кто — застрелился, кто до сих пор туалеты в Магадане строит.

Про Магадан я не понял. В семь лет я уже знал, что это город на севере, только зачем там так долго туалеты мастерить? Мама вон уже как подросла — 34 года, а если с детства туалеты начать строить, это же, сколько нагородить можно! Что за город такой? Может там люди особенные, больные и им много туалетов положено. Про себя решил, что в Магадан не поеду, так, на всякий случай.

— Мам, а что за бульвар в Одессе, французский и фонтан, который из песни « цветочками покрылся»?

— А вот поедем и посмотришь. Бульвар весь в каштанах, каштан по весне цветёт — красиво и пахнет, и фонтан там есть, и памятник Дюку Ришелье.

— Ришелье, который из «Трёх мушкетёров»?

— Откуда ты про «Трёх мушкетёров» знаешь?

— В воскресенье серию показывали. Вы с папой меня спать уложили, а я одеялом замотался и в щёлочку подглядывал. Да и пацаны на улице рассказывали.

Почему-то маму заинтересовал факт моего подглядывания в щель.

— Долго в щёлочку подсматривал?

— А как же, до самого конца!

— А потом?

— Чего потом? Потом спать пошёл. Фильм-то кончился.

— Это ты, сынок правильно сделал. В следующий раз в щёлочку не гляди, просто постучи. А хочешь, я тебе книгу принесу из заводской библиотеки?

— Конечно, что за вопрос! А Ришелье?

— Что Ришелье?

— Ну, тот или не тот?

— Он, кажется тому — родственник был. Это тебе папа лучше расскажет.

«Папа расскажет» — всегда так. Папа сейчас придёт, руки помоет и есть сядет. А потом достанет газету и всё — пропал мужик, как говорит наш управдом тётя Ася: «некондиционный товар». Но нет, этого я не позволю, надо его газеты спрятать! Вопрос — куда? Я поискал местечко понадёжнее, вроде катакомб в Одессе. Так! — в коридор на полку с обувью — найдёт сразу, в кладовку — не далеко, да там и так старые газеты лежат, слишком просто. Зашёл в ванную, и сразу место нашлось: в стиральную машинку, бельишком прикрыть — ни за что не догадается, тем более, что стиркой у нас исключительно мама занимается, по выходным.

Через полчаса пришёл папа. Я его сразу в оборот: «Расскажи про детство!»

— Сейчас, только руки помою!

— Ты руки помоешь, сразу есть сядешь. А за едой, — какой разговор? «Когда я ем — я глух и нем!»

— Правильно, вот поем и расскажу.

— Ладно, — а про себя как бы руки потираю: «Куда ты без газет денешься!» Папа поел, поцеловал маму — это у него привычка такая, после еды маму целовать, на закуску что ли?

— Люся, ты моих газет не видела?

— В коридоре на полке лежат.

(Как же — в коридоре! Я их давно, для разговора, перепрятал.)

— Папа, что твои газеты? Ты мне лучше про детство расскажи, как в Одессе жил, где гулял?

— А кто тебе сказал, что я в Одессе в детстве жил?

Вот тебе и раз! Как же так? Значит папа не из Одессы? Мама говорила, что у меня оба родителя одесситы.

— Я, сынок, всё детство в деревне под Одессой провёл, у своей бабушки. Мама моя, твоя бабушка Маша, та в Одессе жила, поваром на аэродроме работала. Я к ней после школы только и приехал.

Вот тебе и — на! Значит, тут информации не будет.

— Так ты в Одессе не долго жил?

— Почему не долго? До армии, потом в институте учился. С мамой твоей там познакомились и поженились. Люся, нет на полке газет! — это он маме на кухню — мама мыла посуду.

— Куда они оттуда деться могли? Глаза разуй!

— Да нет, я тебе говорю! — папа обстоятельно перерыл вещи в коридоре, заглянул на обувную полочку — нет газет!

Мама вышла в коридор, вытирая руки о передник.

— Тут они, сама клала.

Всё это время я толокся у них под ногами, изображая деятельность. Мама не стала долго искать.

— Вечно ты со своими газетами. Он, сынок, и на свидание с газетами приходил. Сядет в парке на лавочку и читает. Я, как-то раз, два часа у ларька стояла, всё ждала, когда же у него газеты кончатся.

— Так долго? — удивился я — Тогда, зачем замуж выходила, если он всё время из-за газет тебя не видел?

— Из-за газет и вышла, подумала «умный» — надо брать, пока другие не увели.

Тут папа подобрел и маму обнял. Я понял — не будет мне просветительных рассказов, лучше самому выискивать. Пошёл в другую комнату и завалился на диван мечтать, глядя на открытки. Про себя решил, надо о дедушках и бабушках порасспрашивать. Это же в конце-концов возмутительно: человек до семи лет дожил, а бабушек в глаза не видел. Младенчество не в счёт! Фотография в альбоме хранится. Я там совсем маленький с голой попой лежу, на кровати, возле коврика с оленями. Прямо — бесстыдство, какое-то! С этим и спать лёг. Завтра суббота, а мы в первом классе по субботам только до обеда учимся. Может ещё с последнего урока отпустят. По дороге домой на горке покатаюсь! Уроки-то учить не надо до самого воскресенья! Красота!

Утречком мама меня разбудила, быстро засунула мне в рот бутерброд с сыром и выпихнула за дверь. Это чтобы поспать ещё часок. Я понимаю, да тут чего долго разговаривать? Всё равно после второго урока — завтрак в столовой. Лучше поспешить. Минут двадцать ещё есть, можно в коридоре поноситься. Рванул через три ступеньки на крыльцо.

Утром всегда немного арбузом пахнет, хоть и зима. До школы метров триста по дорожке, а через стадион и того меньше. Сегодня по дорожке лучше. Вчера «коробку» возле гаражей заливали, она как раз по дороге в школу, на лестницу воды налили. Днём засыпят её песком, а пока скользит — здорово! С размаху по скользким ступенькам — я свалился пару раз. На четвереньках наверх выполз — смешно. Все идут и поскальзываются. Вместо уроков бы тут побыть, но нельзя. Надо ещё переобуваться на входе в сменную обувь. Там старшеклассники стоят здоровенные, как тролли — дежурные с повязками. Если не переобуешься, нипочём в класс не пускают. Я как-то раз «сменку» забыл, так и стоял полпервого урока, пока завуч не пришла. Меня домой за «сменкой» посылали, а я как раз ключ не взял — зря бегал. Но потом всё равно пустили, только в дневнике написали красной пастой. Вот позорище! На всю жизнь — урок! Так что опаздывать нельзя, а то мало ли что?

Занятия пролетели быстро. С третьего не отпустили, но всё равно я немножко на горке покатался, так — пару раз на портфеле съехал и домой побежал. Проголодался, наверное, да и про бабушек надо было спросить. На пятый этаж взлетел, только два пролёта последних долго поднимался. Это не потому, что я не могу быстро. Я, если надо, через три ступеньки уже ногами могу, просто папа сказал, что если один пролёт на левой ноге, а другой на правой проскакать, то через полгода на полметра выше прыгать будешь. Вот я и скачу — тренируюсь к лету. В дверь покорябался — варежки застыли после горки — мама сразу открыла. Я как на неё глянул, так и понял — беда!

— Вот он, пришёл!

— Пришёл? Ну, давай его сюда! — папа лежал в комнате на диване. Я ни чего не понимал, на всякий случай перебирал в голове день — нет, ни чего такого не было, но уж больно у папы тон был грозный.

— Вот, полюбуйся — сказала мама и показывает мне папину белую рубаху. Гляжу, а она не белая, на ней красиво так, квадратиками разные чёрточки разрисованы.

— Ты вчера газеты в стиральную машину положил? Теперь наш папа всё заводоуправление новостями просвещать будет.

Папа поднялся с дивана и уже шёл в коридор. А вид такой, что хоть обратно в школу беги.

— Как я в понедельник на работу в такой стенгазете покажусь?

Обидно мне стало и себя жалко, что вот сейчас всыплют. Конечно, виноват, но это же — случайно. Я почувствовал, как у меня в носу защипало — точно, сейчас зареву. Реветь я не люблю, от этого ещё хуже, а сделать ни чего не могу, слёзы так и катятся.

— Я про Одессу хотел поговорить, а ты всегда с газетами сидишь. Вот я их в машинку и положил. А потом вынуть забыл.

Не знаю, что произошло. Мама с папой, как-то переглянулись, только чувствую — гроза стороной проходит. Это по папе всегда очень заметно. Он когда ругается, всегда как-то насквозь смотрит и глаза становятся такие синие-синие, а тут он на маму глядит.

— Вот, Саша — сказала мама — ребёнком надо чаще заниматься. Взял бы да рассказал.

Папа как-то попереминался с ноги на ногу. Потом почесал в затылке.

— Про Одессу, ну ладно. Мой руки, после еды расскажу.

И в самом деле, после обеда мы с папой долго разговаривали про всякие дома и театры, про Михаила Водяного — самого знаменитого на свете артиста, про парк Шевченко и порт, всякие пляжи и мальчишеские подворотни, так, что я как бы даже почувствовал себя там, в Одессе.

— А ты меня везде сводишь? — я уже собирал открытки. Дверь комнаты отворилась, зашла мама.

— Сводит он тебя, да и меня тоже. Только дай нам слово, что ты газет прятать больше не будешь и вообще постараешься себя порядочно вести. А то привезём бабушкам внучка, а он им, чего доброго дом спалит.

— Не спалю, мама, я же просто вытащить забыл. Но вообще-то у меня память — крепкая!