Любовь, похожая на смерть

Андрей Троицкий, 2011

Алла Носкова попала в чудовищную ситуацию. Ее муж, бизнесмен Леонид Солод, убил женщину, как две капли воды похожую на Носкову. После чего начал на полном серьезе называть Аллу самозванкой и лить крокодиловы слезы по поводу кончины убитой женщины, как если бы та в самом деле была его жена. Мало того! Он хочет прибрать к рукам все, что принадлежит Алле. Знакомые Аллы из страха перед Солодом отказываются ее признавать, а те, кто готов это сделать, погибают. Но у девушки есть друг юности – преуспевающий адвокат Дмитрий Радченко. Его-то она и просит о помощи. А ради старой дружбы чего не сделаешь…

Глава 1

Электричка распахнула двери. Молодая женщина, замешкавшись в тамбуре, опустила в сумочку книгу в мягкой обложке и вышла на перрон. С темного неба сеялся мелкий дождь, в просветах между тучами появлялся и пропадал молодой месяц. Женщина туже затянула поясок плаща, вытащив складной зонт, раскрыла над головой его красный купол.

Она оглянулась и увидела длинную человеческую тень, метнувшуюся от вагона в темноту кустов, разросшихся за оградой платформы. На мгновение страх, что она уже испытала этой ночью в пустом вагоне электрички, снова шевельнулся в душе. Вот что-то зашипело — это захлопнулись двери. Дернулись вагоны, поезд тронулся с места. Сигнальные огни пропали за пеленой дождя.

Женщина спустилась с платформы, по узкой асфальтовой тропинке дошагала до железнодорожных путей и посмотрела, нет ли поезда. Где-то далеко за поворотом загудел товарняк, задрожали рельсы. Опять показалось, будто за спиной появилась и пропала в кустах черемухи бесплотная тень. Перебежав на другую сторону железной дороги, женщина поднялась вверх по ступеням лестницы и зашагала по тропинке в сторону домов, скрытых за мокрыми тополями.

Здесь, в тени деревьев, где не было даже редких фонарей, темнота обступала одинокого прохожего со всех сторон. Треск ветки, сломанной порывом ветра, шорох прошлогодней листвы… Обычные звуки дождливая ночь наполняла новым зловещим смыслом. Кажется, что кто-то крадется где-то рядом, готовый выскочить из темноты и нанести смертельный удар, который оборвет человеческую жизнь. И она, истекая кровью, будет долго ползти к домам, к людям, на свет окон…

Женщина увидела два темных силуэта впереди, приближавшихся с пугающей быстротой. Замедлив шаг, она инстинктивно набрала в легкие воздуха, словно готовилась закричать. Уже хотела остановиться, когда донесся мужской голос.

— Отстань, я в порядке, — сказал человек, идущий навстречу. — Ты сама, того… Не упади. А то я тебя не найду… Дай поддержу.

— Ой, убери руки! Нашел место. Господи, хватит! Люди смотрят…

— Какие люди?

Послышался смех. Женщина отступила в сторону, пропуская, видимо, не совсем трезвую парочку, спешащую на последнюю электричку к Москве. На душе сразу стало легче и спокойнее. Пришла мысль, что надо бросить привычку читать в поздних электричках детективы.

Площадь, откуда по поселку разъезжались рейсовые автобусы, была пуста. Ни машин, ни пешеходов. В ближнем пятиэтажном доме светилось только одно окно. Женщина остановилась на кромке тротуара. Видимо, последний автобус уже ушел, ждать больше нечего, а такси тут и днем не бывает. Не беда. Нужно пройти по улице пять минут, потом свернуть во дворы и дальше напрямик — так она срежет большой отрезок пути. Еще раз оглянувшись, женщина зашагала по дороге мимо сквера.

* * *

Милиционер-водитель сержант Вадим Лошак, сидевший за рулем патрульной машины, опустил стекло и, пуская табачный дым, зевнул. Время шло медленно, накрапывал дождь, навевая смертную скуку, а взгляду на темной улице не за что было зацепиться.

Час назад патрульная машина съехала с Киевского шоссе, где несла ночное дежурство, и промчалась по улицам поселка. Остановилась под старыми липами в сквере возле станции. Сержант заглушил двигатель и выключил габаритные огни. Командир экипажа лейтенант Анатолий Савин разложил переднее сиденье, растянулся на нем и, подложив руку под голову, мгновенно заснул. Конечно, спать во время дежурства не полагается. Но у лейтенанта болеет годовалый ребенок: мальчик плачет ночами, Савин не спит вместе с женой и ребенком. За последние дни лейтенант совсем вымотался, и этот час отдыха нужен ему как воздух.

Лошак выбросил окурок, глянул на часы. Пора будить начальство. В это время он увидел длинноногую барышню в коротком плаще, под зонтиком шагавшую по дороге. Острым глазом он подметил, что девица хоть куда, — даже в этом плаще она выглядит как манекенщица на подиуме. Светлые волосы до плеч, а ходит профессиональной походкой модели, гуляя бедрами. Наверняка девица опоздала на последний автобус, можно подвезти ее до дома.

Он потеребил за плечо командира экипажа:

— Время, товарищ лейтенант, просыпайтесь…

Промежуток от сна до бодрствования занял секунду. Лейтенант принял вертикальное положение, поднял спинку сиденья.

— Чего тут?

— Девка пошла симпатичная, — вздохнул сержант. — Думал, может, подбросим. Вдруг вижу: за ней уже какой-то мужик увязался. Здоровый такой. Идет в тени деревьев. Надо бы документы проверить, а?

— А девица где? — зевнул лейтенант.

— Уже пропала куда-то. Видно, за угол дома свернула.

— Езжай по улице, — приказал лейтенант. — Габариты не зажигай, рацию выключи.

Машина медленно выкатилась из сквера, свернула на дорогу, проехала метров пятьсот и снова встала. Сержант всматривался в ночь, но на дороге не увидел ни девушки, ни ее преследователя. Видимость плохая, дождь заливал лобовое стекло, а ближайший фонарь где-то далеко, у поворота.

— Ну, и где твоя краля? Пока я спал, и ты, наверное, того… Тоже сон увидел. С элементами эротики.

— Я клянусь, — прошептал уязвленный Лошак. — Девушка — высший пилотаж.

— Тогда давай вперед, медленно.

Лицо лейтенанта сделалось напряженным, и голос как-то изменился. Он достал с заднего сиденья фуражку и натянул ее на голову. Затем расстегнул тугую застежку кобуры и, вытащив пистолет, передернул затвор и поставил курок в положение боевого взвода. Машина доехала до конца улицы и остановилась на повороте. На другой стороне горел фонарь, вырывавший из темноты чахлые тополя и пустой тротуар. Несколько секунд лейтенант раздумывал, в какую сторону поворачивать. Молча махнул рукой — мол, давай направо.

Через пару минут доехали до бетонной плиты, лежащей поперек проезжей части и загораживающей проезд. Впереди траншея, пересекавшая улицу наискосок, под острым углом. И предупреждающий знак: «Осторожно. Дорожные работы». Даже если бы та девушка вдруг побежала со всех ног, сюда от станции ей так быстро не добраться.

— Значит, она свернула налево, — сказал Савин. — Включай фары. Разворачивайся. Живо.

Сержант вывернул руль и нажал на газ.

* * *

Дима Радченко пришел в известный нью-йоркский ресторан — тот самый, что смотрит витринами на каток с искусственным льдом, — раньше условленного времени. После тридцатипятиградусной жары тут можно перевести дух. Кожей чувствуешь дыхание весны, только что ландыши не распускаются. Седовласый метрдотель в синем двубортном костюме с золотыми пуговицами улыбнулся так, что стало понятно: он ждет именно Диму.

— Мистер Радченко, прошу за мной, — сказал он и с достоинством проследовал через пустой зал к столику у витрины. Навстречу поднялся мужчина лет шестидесяти пяти с крупными чертами лица — Носков. Он был одет в темно-серый костюм, несколько консервативный, зато отлично скрывавший недостатки фигуры. Радченко подумал, что такой костюмчик не купишь даже в мужском бутике на Пятой авеню. Его можно сшить у всемирно известного портного, фотографии которого печатают европейские журналы мод. Правда, есть пара неудобств: костюм стоит бешеных денег, а на примерки придется летать в Лондон. Гардероб мужчины дополняли часы из белого золота и яркий галстук с заколкой, в которой красовался крупный алмаз.

— Чертовски рад познакомиться, — улыбнулся Носков. — Ну, я тебя таким и представлял. Присаживайся, сынок.

Радченко тряхнул протянутую руку. И подумал, что стельки ботинок Носкова стоят дороже, чем его костюм, галстук и портфель с бумагами.

— Как перелет, тяжело?

— Все в порядке. Просто сразу трудно привыкнуть к большой разнице во времени. Здесь всего пять часов, а в Москве уже за полночь.

— Уже завтра освоишься, — сказал Носков. — Как тебе Нью-Йорк?

— Ну, я тут четвертый раз, — сказал Радченко. — И всегда много работы. За три прошлых приезда нигде не был. И ничего не видел, кроме деловых бумаг.

Откуда-то доносилась тихая музыка, вариации на тему мюзикла «Мамма миа». За витриной, на катке из искусственного льда, отделенном от ресторана только невысоким бортиком из прозрачного плексигласа, кружили парочки. Казалось, кто-нибудь вот-вот поскользнется, упадет и въедет прямо в витрину, размолотив коньками зеркальное стекло.

На лед выкатилась темнокожая красотка в белом трико и короткой прозрачной юбочке. Она встала возле бортика катка, как раз напротив столика, словно именно в этом месте собралась размяться. Но вместо разминки закружилась на месте, подняв кверху руки. Остановившись, вгляделась в стекло витрины и послала воздушный поцелуй сначала Носкову, затем Радченко. Сделала пару смешных неуклюжих движений, словно подражала начинающим фигуристам, и, расставив ноги, растянулась на льду. Медленно поднялась, показывая, что упала она неудачно. Но тут же засмеялась, снова послала мужчинам воздушный поцелуй. И начала танцевать в такт музыке, игравшей в зале.

Носков сделал знак невидимому официанту.

— Посмотри пока меню, — сказал он. — Тут хорошая французская кухня. На горячую закуску я заказал тебе трюфели и жаркое из птицы. Лично я предпочитаю простую еду, ту, что едят американцы. Хорошо прожаренный стейк, бобы в сладком соусе с луком, на десерт сырный пудинг. О чем-то хочешь спросить?

— Почему во всем ресторане только вы и я?

— Я арендовал зал. Не люблю, когда вокруг крутится народ и мешает вести разговор.

Дима хотел сказать, что для разговора не понадобится много времени, но промолчал. Он долго листал меню, наконец выбрал горячее блюдо и свое любимое вино. Появилась девушка, похожая на стюардессу, выигравшую конкурс красоты. Выслушала заказ, но ничего не записала в блокноте. Только улыбнулась и ушла.

— В твоем распоряжении мой лимузин, — продолжил Носков. — У меня есть вертолет, яхта. Довольно приличная. В аэропорту Джерси — прогулочный самолет. Через два-три часа ты можешь, если захочешь, оказаться в Канаде. Или на юге Америки. А вертолет — на тот случай, если появится желание увидеть Нью-Йорк сверху. Вид на Манхэттен — лучшая урбанистическая картина в мире.

— Спасибо. Буду иметь в виду.

— Когда отправишься по магазинам, возьми с собой мои визитные карточки. Они на письменном столе в гостиничном номере. Просто оставь управляющему вместо денег мою визитку. Чтобы он знал, куда прислать счет. Не стесняйся в расходах.

— А если…

— Если возникнут особые пожелания? Тогда звони в любое время суток моему секретарю Стасу Гуляеву. Ну, который вчера встречал тебя в аэропорту. Он все устроит. Очень толковый малый.

Носков повернул голову, из-за дальнего столика поднялся статный мужчина в темном костюме и белой сорочке. Он помахал рукой Радченко. Потом сел на место, развернул газету и поднес к губам кружку с пивом.

— Нет. Если в нашей конторе узнают о том, что я воспользовался каким-то из ваших предложений, то я потеряю работу, — ответил Радченко. — У нас запрещено злоупотреблять гостеприимством клиентов. То, что я живу в номере за две тысячи баксов в сутки, который снят на ваши деньги, — это не против правил. Но шопинг за счет клиента — это уж слишком.

— Но ты ведь не государственный чиновник, а я не взятку сую, — усмехнулся Носков. — И еще: ты не просто сотрудник адвокатской фирмы, которая ведет мои дела в России. Не просто юрист. Простому юристу со мной трудно встретиться. Ты старый друг моей любимой дочери.

Радченко подумал, что с дочерью Носкова Аллой они никогда не были близкими друзьями. Просто приятели. Когда-то вместе проводили время в байкерском клубе «Триумф», гоняли на мотоциклах и наслаждались жизнью. А потом Алла вышла замуж и стала появляться в клубе все реже и реже. А потом совсем пропала.

Носков быстро съел порцию салата и, отщипнув кусок картофельного хлеба, вытер им тарелку. Заметив любопытный взгляд гостя, сказал:

— Надо мной смеются, что я, не самый бедный человек в этом городе, тарелки хлебом вытираю. Но пусть с мое поживут. Долгие годы я работал на Крайнем Севере, на Колыме. Руководил самой большой по тем временам артелью. Мыли много золота, а с питанием случались перебои. Бывало, голодали. А рабочие на приисках — ребята крутые. Как на подбор бывшие заключенные — грабители, убийцы… Им человека пришить — что высморкаться. Иногда случалось, что корка хлеба весила больше человеческой жизни. Так-то… Давно я уехал с Севера. А та привычка на всю жизнь сохранилась. Не могу оставить на тарелке ни крошки.

* * *

Темной дождливой ночью строитель Ахмед Абаев возвращался с работы в крошечную комнату, которую он снимал у знакомой старухи. Он шагал по улице в сторону железнодорожной станции и думал о несчастливой судьбе рабочего человека, простого каменщика, у которого на свете нет ничего, кроме двух рук и трудовых мозолей. Если, конечно, не считать отложенные на старость деньги и многочисленную родню.

Так получалось, что девять лет кряду Ахмед вместе с бригадой рабочих каждую весну приезжал из солнечного Азербайджана в Москву. И без труда находил работу по строительной части. Осенью он надевал пиджак, карманы которого были набиты деньгами, и садился в поезд. По возвращении месяц пьянствовал в новом доме у молодой жены, совсем юной девушки, за которую он отвалил добрый калым: трех верблюдов, десяток овец и еще триста долларов деньгами. Немного отдохнув, отправлялся в столичный город Баку, где под одной крышей семейного дома жили средняя и старшая жены и его дети. А в отдельном сарайчике без удобств — старики-родители.

Но два последних года с работой стало туго. Расценки упали, дружная когда-то бригада строителей развалилась. Жены начали ворчать, а дети перестали слушаться. И то хорошо, что в этом году удалось подрядиться простым каменщиком на строительство загородного дома. Правда, заработки невелики, пахать заставляют от зари до зари, без выходных и перекуров. Вот и сегодня после смены пришла машина с грузом, и хозяин не разрешил строителям разойтись, пока не перетаскали все доски под крышу.

Ахмед не замечал дождевых капель, стекавших за воротник рабочей куртки. Он шагал по узкой улице вдоль домов с темными окнами и мечтал об одном: упасть на железную кровать и проспать шесть часов. Завернул за угол дома — и вдруг остановился, едва не споткнувшись о красный зонт, плавающий в луже. Раскрыл рот от изумления. Не веря своим глазам, нагнулся — и разглядел на мокром асфальте молодую женщину, лежавшую на боку. Светлые волосы слиплись в мокрые сосульки, синий короткий плащ распахнут. Платье разошлось на груди, юбка задрана так высоко, что видны загорелые бедра и белая полоска трусиков.

Ахмед, знавший толк в баранах, верблюдах и женщинах, механически отметил, что девица, кажется, натуральная блондинка. Она не красит волосы, как его младшая жена. В Баку блондинку не найдешь днем с огнем. Губы Ахмеда сделались сухими, а сердце забилось часто. Что тут могло произойти? Одно из двух: или женщину сбила машина, выскочившая из подворотни, или она неловко упала, подвернув ногу и сломав высокий каблук. А потом ударилась головой об асфальт. Или пьяная? Он похлопал женщину ладонью по щеке. Та открыла глаза и тихо застонала. Из носа выкатилась и размазалась по щеке капелька крови.

— Такая красивая девушка, — Ахмед огляделся по сторонам, но не увидел ничего, кроме густой пелены дождя. — И вдруг в грязи валяешься. И голая почти. Стыдно так лежать, да… Нехорошо это. Совсем нехорошо. Как свинья, честное слово. Ничего, я помогу… Хорошо, никто не видел. Ничего… Я помогу…

Ахмед подобрал сумочку на длинном ремешке и сунул ее под куртку, успев подумать, что документы, если они там, уже наверняка промокли. Низко наклонившись, подхватил девушку крепкими рабочими руками, оторвал от земли и, затащив свою ношу в подворотню, положил тело на сухой асфальт.

* * *

Радченко ел трюфели в белом соусе, запивая горячую закуску полусладким трехлетним бордо. И думал, что демонстрирует хозяину стола плохой вкус. Это блюдо положено употреблять с сухим белым вином. Он поглядывал на темную танцовщицу за стеклом витрины. Переводил взгляд на Носкова: тот уже успел проглотить половину огромного стейка с жареной картошкой. Наконец отложил нож и вилку, посмотрел на часы, сказал:

— Бежит время… Ну, буду краток. Суть поручения ты уже знаешь. Моя дочь сейчас разводится со своим мужем Леонидом Солодом. Это бизнесмен, который значительно старше ее. Впрочем… Не хочу о нем говорить. Досье на Солода тебе принесут. Разделом имущества занимаются другие юристы. А тебя бы я попросил присмотреть за Аллой, когда она вернется в Москву. Не оставляй ее в трудную минуту. Помоги советом и вообще… Будь рядом. Она живет отдельно от мужа, в своей московской квартире. Последнее время друзей у нее почти не осталось — так хотел Солод. Сейчас ей нужен человек, на которого можно положиться. Ты давно с ней виделся?

— За последние пару лет — всего однажды, — ответил Радченко. — Мы пообедали в кафе. Она расспрашивала меня о работе. О себе сказала, что у нее очень ревнивый муж. И что она увлеклась восточной медициной. Помогает одному вьетнамскому лекарю открыть практику в Москве.

— Помочь вьетнамскому лекарю… Это на нее похоже. Да, Алла так и не нашла себя в жизни. Я хотел, чтобы она перебралась сюда. Но дочь не думает уезжать из России. Это ее право. Наши отношения последнее время были непростыми. Она во мне не нуждается. А я нуждаюсь в ней. Но Алла не дает себя любить. Во время последней вашей встречи она что-нибудь рассказала о себе?

— Я понял, что она придерживается левых убеждений. Презирает буржуазный образ жизни. К деньгам равнодушна. В личной жизни счастья не нашла. Считает свое замужество ошибкой. Простите, но я должен об этом знать. Здесь, в Нью-Йорке, случилась скверная история…

Носков сделал знак рукой, и темная девушка, танцевавшая на льду, закончила свои упражнения и, смешавшись с посетителями катка, пропала из вида.

— Алла позвонила мне пару месяцев назад и попросила организовать в Америке гастроли человека, которого полюбила, — сказал он. — Полюбила первый раз в жизни. Это некто Максим Карлов, самодеятельный поэт и композитор. Он читает стихи, исполняет песни под гитару. Впрочем, теперь о Карлове надо говорить в прошедшем времени. Тогда Алла плохо понимала, о чем просит. Это в российской глубинке можно расклеить афиши: у нас в гостях мировая знаменитость — и аншлаг обеспечен. А тут свои самодеятельные исполнители выступают на улице. Пройдись по Бродвею — обязательно встретишь десяток таких парней. Здесь никто не знает русских артистов. Они никому не интересны.

— Я знаю, что Максима Карлова убили во время гастролей в Нью-Йорке. Неизвестные нанесли ему удар ножом в шею.

— Дело было ночью в Центральном парке, — кивнул Носков. — В тот вечер Карлов закончил последнее выступление. И решил полежать на траве или подышать свежим воздухом… Нет, я не с того начал. Надо начать с гастролей. Я нанял толкового промоутера. Тот устроил певцу тур по городам, где живет много русских. Где хоть кто-то придет посмотреть на него. Лос-Анджелес, Сан-Франциско, Бостон, Чикаго, Нью-Йорк. В тот вечер был последний концерт. Не понимаю, что понесло Карлова среди ночи в Центральный парк. Но все кончилось кровью. Трупом, который утром нашли полицейские. Тело лежало неподалеку от входа в парк, на берегу озера. Труп отправили в Москву. Похороны состоялись две недели назад на Хованском кладбище. Говорят, народу было немного. Алла осталась здесь. Она впала в глубокую депрессию, потому что слишком близко к сердцу приняла смерть этого человека. Я хочу, чтобы ты с ней поговорил. По-товарищески. А потом ты с моим секретарем Стасом Гуляевым проводите Аллу в Москву.

— А где она сейчас?

— В больнице. В отделении для людей с душевными расстройствами.

* * *

Ахмед Абаев еще раз отметил про себя, что женщина — будто с журнальной картинки: красавица, а уж фигура — просто закачаешься. Он вытащил из-под полы куртки дамскую сумочку, раскрыв застежку, неторопливо проверил все отделения. Документов нет, зато много косметики. В кошельке толстая стопка рублей, двести долларов двумя купюрами и пластиковая карточка. Ахмед перевел дух, сунул деньги и карточку в потайной карман куртки. Сумку бросил под ноги. Присев на колени, поцеловал женщину в пухлые губы. Поцелуй получился таким сладким, что Ахмед зажмурился от удовольствия. Он выше задрал юбку, горячими пальцами ощупал тугие бедра и грудь.

— Нехорошо, да, — прошептал Ахмед, чувствуя, что дыхания не хватает. Все его существо охватывает возбуждение, бороться с которым нет ни сил, ни желания. — Ведь могли увидеть… Хорошо, я проходил. А то ведь что получается… Тут народ такой, нехороший тут народ. Я сейчас, ты подожди…

Он бормотал еще что-то бессвязное, не соображая, что именно говорит и к кому обращается. Пальцы быстро расстегнули ремень, брюки сами приспустились. Обнажились кальсоны, не очень свежие. Ахмед огляделся по сторонам. Арка вела с улицы на темный двор старого трехэтажного дома. Тут и в ясный день никого не встретишь, а уж ночью и подавно. Можно не спешить, он никуда не опаздывает. И готов принять этот подарок создателя. Ахмед что-то шептал и возился с веревкой, на которой держались кальсоны.

Не сразу разберешь, что сквозь шорохи дождя пробиваются какие-то новые звуки, похожие на быстрые шаги. У входа в подворотню со стороны улицы остановились два человека. Ахмед обернулся и до боли прикусил губу. По контурам фигур, по картузам на головах понятно с одного взгляда — это менты.

— Стоять! — закричал один из милиционеров. — Ни с места…

Ахмед успел вскочить на ноги, сердце от страха перестало биться. Потом заколотилось в каком-то бешеном темпе.

— Это вы мене… Это для мене… Это мне? — Ахмед обеими руками придерживал расстегнутые штаны, чтобы не свалились. Он нарочно коверкал русские слова, стараясь выгадать несколько лишних секунд. — Я по-русски плохо понимать… Совсем плохой…

— Стоять, тварь! К стене. Или стреляю!

Ахмед и вправду плохо понимал, откуда в подворотне среди ночи появились эти шакалы. Видно, почуяли запах падали или запах денег. Он попятился спиной в сторону двора, подумав, что он не притронулся к этой проклятой бабе. На самое интересное приключение просто времени не хватило. Но от этого не легче. Менты разбираться не станут, выбьют из него признательные показания. Статья об изнасиловании, можно сказать, уже в кармане. А к изнасилованию довесят статью о разбое, нанесении телесных повреждений женщине… А насильник в тюрьме может до суда не дожить. Или местные уголовники голову открутят, или следователь до смерти забьет во время допроса.

— Я… Я стою, — сказал он, продолжая пятиться в темноту. — Стою я…

Ловкими пальцами Ахмед застегнул пуговицу брюк. Один из ментов в нерешительности топтался на месте, второй сделал шаг вперед, поднял пистолет, сделал предупредительный выстрел.

— Я сказал: к стене. Слышал?

— Кто, я? — переспросил Ахмед, будто вокруг было много других людей. — Я слышал…

Дальнейшие события произошли так быстро, что Ахмед толком ничего не понял. На асфальт легла длинная человеческая тень. Милиционеры в недоумении оглянулись назад. Оттуда, со стороны улицы, ударила короткая автоматная очередь. Сержант Лошак переломился в пояснице и рухнул на асфальт, не успев даже вскрикнуть. Лейтенант Савин выстрелил второй раз, но снова неприцельно, куда-то вниз, будто целился в лужу или в бордюрный камень. В следующее мгновение автоматная очередь разорвала его грудь, уложив на месте.

Одна из пуль, предназначенных милиционеру, чиркнула по ляжке Абаева. Приволакивая раненую ногу, Ахмед пропал в темноте. Несколько минут он ковылял по незнакомым дворам, падал, поднимался и медленно шел дальше. Наконец разорвал рубаху, перетянул раненую ногу матерчатым жгутом. И долго лежал в каком-то сквере под кустом боярышника, набирался сил, готовясь идти дальше. Дождевые капли падали на лицо, ночной холод пробирал до костей. Но в душе играла музыка. Кость не задета, рана пустяковая, даже боли не чувствуется. Заживет как на собаке.

А вот чудесное спасение от милиционеров, от тюремной камеры, от следствия и суда, а затем от пуль бандитов — это все равно что второе рождение. Такое случается один раз в жизни. И то не у каждого человека.

Он слизал с губ капли влаги, сел на мокрую землю, уже хотел встать. Но тут вспомнил огромного детину в плаще, с автоматом в руках. И передернул плечами — то ли от страха, то ли от холода. А вдруг тот амбал все же заметил Ахмеда в темноте арки? Вдруг запомнил несчастного строителя? Нет, не может такого быть. Слишком уж темная ночь, да и льет как из ведра.

Ахмед с трудом поднялся и, припадая на раненую ногу, медленно пошел дальше.