У самого Черного моря

Андрей Щупов

«Бас, кулак и гитара» – завершающая часть трилогии «Гастроли „Гекубы“». Оказавшись «под крылом» местного хозяина побережья, юные музыканты не сразу понимают, в какую ловушку угодили. Идет передел территорий, и целью криминальных разборок становится Алиса, дочь всесильного босса. На нее, как на наживку, собираются ловить главного фигуранта, и в этой охоте музыкантам «Гекубы» также отводится своя роль. Вот только быть марионетками они не собираются, и ситуация становится взрывоопасной…

В. Высоцкий

© Андрей Щупов, 2020

ISBN 978-5-0051-8761-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1 КНУТ И ПРЯНИК

Петр Романович оказался прав. Силы небесных хлябей успели иссякнуть. Откашлявшись дождями и молниями, тучи нехотя выплюнули солнышко, лениво потянулись в стороны. Совсем как солдатики, которым дали команду «разойдись». Ослепительно желтый плевок угодил точнехонько в зенит, и мир тут же зарозовел, замаслился от живых сочных тонов.

Яхта «Морской Кот», на палубу которой мы вскоре поднялись, оказалась белоснежной двухмачтовой игрушкой метров пятнадцати в длину и трех с копейками в ширину. Двое матросиков проворно доставали из рундуков паруса, особым образом раскладывали на палубе. Примерно также работает десант с парашютами, готовясь к прыжкам. Со стороны это выглядело загадочно, почти мистически. Прислушиваясь к завыванию ветра в снастях, я задрал голову. Здесь внизу качка казалась едва заметной, но верхушки мачт выписывали стремительные вензеля, и я поневоле представил себе, что же ощущали в старину наблюдатели, обозревающие окрестности из традиционных, привязанных к верхушкам мачт бочек. Туго натянутые троса напоминали струны гигантской гитары, и ветер с переменной силой ласкал их, заставляя звонко гудеть.

На двигателе мы плавно отошли от причала. Заработала лебедка, паруса поползли вверх. Некоторое время Петр Романович стоял у штурвала, затем, кивнув одному из матросов, отошел в сторону. Мы присели на скамеечки за овальный палубный столик и, не сговариваясь, вытянули ноги — не столько ради удобства, сколько из желания сохранить равновесие. Бетонный мол остался позади, и здешние волны вели себя куда как более разбойно. Во всяком случае, качало нас вполне прилично. Яхта заметно разогналась, изумрудные, накатывающие барханы она рассекала надвое, как хорошо отточенный клинок. Знакомая песчаная коса показалась справа, и я проводил ее невеселым взглядом. Где-то здесь, помнится, проплывала золотистая ладья. Какой был славный вечерок, какое было настроение! А вон и холм, на котором стояла наша палатка. Странно… Казалось, все это перенеслось уже в иную полузабытую жизнь, хотя и происходило-то всего несколько дней назад. Отчего мы так по-разному помним минувшее? Хотел бы я понять технику избирательности нашей памяти.

В паруса ударил ветер, бирюзовые волны, удивительно прозрачные и высокие, словно мышцы огромного морского животного, напряглись и заиграли резвее. Перекатываясь справа и слева, они разбивались о скулы нашего кораблика, пеной и брызгами норовя достать и нас. Я взглянул на хозяина яхты.

— Могу я узнать, куда мы плывем?

Петр Романович ответил не сразу. Распахнув ворот рубашки, отвязал галстук, небрежным движением сунул его в карман.

— В никуда, Кирилл. Просто вперед.

— Возможно, я ошибаюсь, но мне почему-то кажется, что топить меня вы раздумали, верно?

— Ты не ошибаешься, никто тебя топить не собирается.

— Вы хотели поговорить со мной? Тогда начинайте. Хотя после того, что случилось в ангаре…

Он прервал меня взмахом руки. Следует признать, дирижером он был прирожденным. При всем при том, что настроен я был не слишком дружелюбно, легкому этому жесту я вынужден был подчиниться. Как тигр окрику дрессировщика.

— Давай не будем вспоминать про это, хорошо? Ребята переборщили, согласен. Только, видишь ли, после того, что случилось в ангаре, произошли и другие события.

— Опять игра в кошки-мышки? Сначала об пол черепушкой, а после под нос — миску с молоком?

— Разве я предлагал тебе миску с молоком?

— Но ведь собираетесь предложить?

Он внимательно посмотрел на меня.

— Мда… Хотел бы я знать, Кирилл, кто ты такой в действительности.

— А вы не догадываетесь? — я хмыкнул. — Внук графа Монте-Кристо. Имею сведения о сокровищах, но вам не скажу.

Петр Романович даже не улыбнулся.

— Впрочем, чего я перед вами распинаюсь. Извиняться вы все равно не будете.

— Поверь, если бы мои извинения что-нибудь значили, я бы с легкостью их принес, — он задумчиво взглянул на парящую вровень с яхтой чайку, и в глазах его мимолетно блеснули охотничьи искорки. Впрочем, возможно, это мне только показалось.

— Кое в чем я, вероятно, ошибался, кое в чем переоценил собственные силы. Поэтому о чертовом ангаре и мне, и тебе, в самом деле, лучше забыть.

— Предположим, забыли. Что дальше?

— Дальше… — он исторг из груди тягостный вздох. — Дальше все будет продолжено. Как и прежде. Ты возобновляешь прерванные уроки, твоим друзьям будет оказана квалифицированная медицинская помощь. Пусть отдыхают.

— Ага, с выбитыми зубами и поломанными ребрами!

— Я же сказал, вся необходимая помощь твоим друзьям будет оказана. Сегодня же лучший дантист города сделает твоих друзей белозубыми и улыбчивыми. Ребра тоже заживут. Кроме того, я собираюсь выдать вам денежную компенсацию.

Не удержавшись, я фыркнул.

— Ловко у вас получается! Выходит, можно творить все, что угодно, и ничто на свете не наказуемо? Не слишком ли круто вы обращаетесь с людьми? Сначала избиваете до полусмерти, потом откупаетесь?

— Такова жизнь, Кирилл. Согласись, это не столь уж плохо, когда за побои платят. Потому что чаще всего обходятся без этого.

— Уверен, ребята будут в восторге.

Петр Романович поморщился. Скосив глаза в сторону матросиков, заговорил чуть тише:

— Хорошо. Объясню тебе, в чем дело. Видишь ли, Кирилл, моя дочь… У нее было непростое детство. Так уж получилось, что ее мать умерла. Очень рано. Дядя и я — единственное, что у нее осталось, понимаешь? А что уж тут хорошего, когда все время одна и одна? Ей хотелось с кем-нибудь позаниматься музыкой, вот мы ей это и устроили. Не очень умело, согласен, но так уж у нас, неуклюжих, вышло.

— Ей не нужны мои уроки.

— А я думаю, нужны. Может быть, не уроки, — просто общение. Хочешь, спорь с ней, беседуй… Неужели это так трудно — развлечь девушку?!

Я ошарашенно уставился на хозяина яхты.

— Как развлечь? В каком смысле?

Лицо Петра Романовича на мгновение исказилось, губы выплюнули витиеватое ругательство. Мы поняли друг друга правильно. Передернув плечом, я пробормотал:

— Мне просто хотелось уяснить суть задачи. Вы сказали: «развлечь», я вежливо конкретизирую — как?

— Если бы я знал!

Вероятно, впервые в голосе Петра Романовича прозвучало что-то напоминающее отчаяние.

— Дьявол вас всех задери! Кликуш-идеологов, политических чинуш — всех! — он, набычившись, выложил на столик свои крупные руки. Чуть помолчав, заговорил более спокойно:

— Видишь ли, Кирилл, педагогика, воспитание — все блеф. Ничего этого нет, а есть лишь одна игра Всевышнего. Нам только кажется, что мы открываем законы мироздания, — на самом деле нам их просто подсовывают. Как погремушки малым детям. Чтобы было чем занять себя и отвлечь. А тем временем идет иная игра. Совсем иная!

Пальцы его неожиданно стиснули мою кисть.

— Я уже сказал тебе, что мать ее умерла. Но она не просто умерла, она покончила с собой. И Алиса видела тело… — Петр Романович учащенно задышал. — Видела, как мы вынимали ее из петли. Она была, конечно, маленькой, но многое уже понимала. Во всяком случае, что такое смерть, ей довелось узнать уже тогда. А я… Я готов и сейчас сделать для нее все невозможное! Купить дом в любом уголке планеты, подарить лимузин, на котором еще вчера разъезжал Клинтон, отправить в Гарвард, в Сорбонну — куда угодно, но я не могу сделать ее счастливой. Ты верно все сообразил: она не слишком похожа на меня. Может, даже совсем не похожа. Но она — мой единственный капитал! Думаю, других детей у меня уже не будет. Как и других жен. Такая вот, понимаешь, штука!

Он продолжал стискивать мою кисть, горящими глазами прожигал насквозь.

— Если бы вы исчезли, это было бы самое простое решение. Так мне сперва казалось, но… У нее побывал врач. Наш старый семейный друг. Он напомнил мне о том, что произошло с моей супругой, и я вызвал Мулу.

Выпустив мою руку, он откинулся на спинку скамьи, ладонями протер лицо.

— Я не знаю, какого дьявола, вы ей приглянулись, но я не диктатор, я — нормальный отец. И потому вы снова здесь.

— Вы говорили с ней?

Петр Романович отвел глаза в сторону, сумрачно кивнул.

— Беседа у нас состоялась. Весьма даже обстоятельная!.. После нее я и сунул вас в ангар. Я мог бы стереть вас в порошок! Видит Бог, я сделал бы это с превеликим удовольствием. Но не получилось. Тот наверху, что играет с нами в подкидного, вновь оказался при козырях. — Хозяин яхты помотал головой. — Сегодня впервые за много лет я выпил. Впервые, Кирилл! И наверное, выпью еще. Уже с тобой.

— Надеюсь, не на брудершафт?

— Как-нибудь обойдемся без этого, — Петр Романович запустил руку под стол и выудил пару металлических стаканчиков. Из кармана достал плоскую флягу.

— Что это?

— Не отрава, не бойся, — придерживая стаканчики, он аккуратно вылил в них всю флягу. — Это коньяк. Неплохой, надо сказать. Тебе, кстати, с твоим диагнозом он тоже не помешает.

Я взял стаканчик в руки, осторожно понюхал.

— Армянский?

— Французский. Но не суть. У армян коньяки тоже порой получаются отличные. — Он качнул головой. — Ну? За что выпьем? За надвигающийся Новый Год?

— Рановато вроде.

— Почему же? По славянскому календарю Новый Год отмечался первого сентября, что, кстати, являлось более логичным. Осень, начало учебного года, конец отпусков. В сущности от первого сентября мы и отсчитываем все свои личные календари. По сию пору. Потому что так удобнее. Это уж Петр Первый по неразумению своему перенес его на середину зимы. Спрашивается, за каким фигом?

— Значит, за славянский Новый Год?

— За него, — закрыв глаза, Петр Романович мелкими глотками выцедил свою порцию. Мне ничего другого не оставалось, как последовать его примеру.

— Мда… — Он шумно выдохнул. — Жизнь, Кирилл, сплошь и рядом оказывается хитрее нас. Мы не люди, — всего-навсего марионетки. Клоуны, изображающие царей природы. Самые прозорливые видят ниточки, что уходят вниз и вверх, большинство же и впрямь полагает, что они кузнецы своего счастья. — Петр Романович дребезжаще рассмеялся. — Дурачье! Великовозрастные дитяти, так и не расставшиеся с младенческими подгузниками. Хотя… В сущности это все пустяки. Так сказать, — проходное настроение. Сейчас ты мне ответишь на другое. Ответишь откровенно, без фривольностей.

— Я вас слушаю.

— Так вот… Ты видел мою дочь, разговаривал с ней, и теперь я хочу знать, что ты о ней думаешь?

Прикусив губу, я рассеянно покрутил стакан в пальцах. Странное дело! То, о чем я не решался рассказать Вараксину с Джоном, теперь пытался вытянуть из меня этот монстр. Наверное, я мог бы сказать ему правду, но знал ли я сам эту правду? Представлял ли хотя бы в общих чертах? Нет, конечно. Как известно, правду — и одну только правду — знают идиоты. Я себя таковым не считал.

— Она… Она показалась мне хорошей девушкой.

— Хорошей!.. — передразнил Петр Романович и сморщился. — Ой, мудришь, парень! Помнится, когда ты навернул мне коленом в пах, ты изъяснялся более прямо. Или уже забыл? — темные его глаза глянули тяжело и жутко. — Жаль. А я вот твои слова хорошо запомнил. Как знать, возможно, они и сохранили вашей компании жизнь.

Подняв голову, я напряженно ждал продолжения.

— Видишь ли, Кирилл, сейчас я скажу тебе то, чего, наверное, говорить бы не следовало. Я не знаю еще многого, но скорее всего моя глупышка в тебя, идиота, влюбилась. Серьезно или нет, один Бог ведает, но только поэтому ты сейчас и живой.

Я опустил глаза. Фразы Петра Романовича шли в обход моего сознания. Я верил ему и не верил. Что бы он ни говорил, у этого человека на все имелся свой особый расчет. Видеть в нем отца, пекущегося о благе своей дочери, я был просто не в состоянии.

— К сожалению, она во многом похожа на свою мать, — продолжал мой собеседник. — Такая же доверчивая и беспомощная. И я знаю наверняка, что без моей поддержки Алиса пропадет. Ей очень не достает современных качеств. Волчьих качеств. Значит, вывод простейший: я буду ей помогать чем только могу. Если ей понадобятся лучшие врачи России, я приволоку их к ней за шиворот, если она попросит, чтобы рядом был кто-то другой, я выполню и эту просьбу. Вот тебе и весь мой сказ.

Рассеянно нюхнув пустой стаканчик, собеседник как ни в чем не бывало повернул голову и зычно крикнул рулевому:

— Поворачивай к Мытищинскому саду. И вызови транспорт к причалу.

Я удивленно шевельнул бровью.

— Мы возвращаемся?

— А ты думал, мы отправились в кругосветное путешествие?.. Вынужден тебя разочаровать, мы просто прокатились по морю. Побеседовали, так сказать, на вольном воздухе. И учти, я трачу на тебя бездну времени и денег.

— Не считаю себя вашим должником.

— Это уж как тебе заблагорассудится, — он сложил руки на груди, взглядом устремился к далекому берегу. Стало очевидно, что мне выложили все, что посчитали нужным. С дискуссией было покончено.

Посидев еще немного, я выбрался из-за столика и, цепляясь за леера, перешел на корму. Пенный след, оставляемый «Морским Котом», очевидно привлекал рыбешек. Чайки, ныряли в бурлящую воду и вновь взмывали, унося в клювиках трепещущее серебро. Будничная картина — живописная и жестокая. Потому, наверное, и жестокая, что мы взирали на нее с полнейшим спокойствием. Изредка вдали мелькали спины дельфинов. Совершая колесообразные движения, они двигались к горизонту, время от времени выписывая стремительные зигзаги. Я следил за ними с завистью. Вот у кого все просто и ясно! Если даже людей они не брезгуют спасать, то какого же уровня достигают их собственные отношения! Впрочем… Кажется, и они порой выбрасываются на берег. Или это тоже делается в назидание нам?

Вспомнился отчего-то дурачок в нашем дворе. Не раз и не два я видел его играющим с кошкой. Сидя на скамейке, он держал полосатого зверька на коленях и осторожно пытался гладить. Кошка явно резвилась, ощущая слабину этого странного мужчины, не слишком сильно, но все-таки чувствительно цепляла гладящую ладонь когтями. Получая очередную царапину, дурачок отдергивал руку, пальцем грозил полосатой проказнице и вновь тянулся к мягкой шерстке. И удивительно радостно было смотреть на него, на этот пример человеческого терпения и незлобивости.

Пригоршня соленой воды плеснула в лицо, и я восторженно содрогнулся. Режьте меня на куски, но все-таки море — это не просто вода, это что-то живое и разумное. Оно чувствовало меня, знало о моих переживаниях! Потому и стремилось хоть как-то поддержать и ободрить. Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я стремительно стянул с себя куртку, сбросил с ног кроссовки — и как был, в брюках и рубахе, сиганул в волны.