Бессонница

Анна Адлер (2024)

Кристина — девушка, излучающая энергию и уверенность, но однажды она сталкивается с мучительной бессонницей. Мрак ночи окутывает её, а кошмары, подобно неумолимым теням, шепчут о похищении, погружая в бездну апатии. В стремлении вырваться из этого пугающего состояния, она обращается к психотерапевту местного психоневрологического диспансера, где начинает исследовать природу своих страхов. Погружаясь в завораживающие и тревожные образы своих снов, Кристина всё глубже осознаёт истинные причины своих страданий, с которыми её сознание пока не готово столкнуться. «Бессонница» — это роман о том, как воспоминания, переплетенные с фантазиями, создают наш мир и ведут к разрушительным выборам.

2

Вы когда-нибудь вдыхали плесень? Неприятный, удушливый, затхлый, сырой запах. Плесень можно узнать даже с закрытыми глазами, и в голове всплывут образы лесных болот или мрачного подвала. Мне вот сразу вспомнился случай из детства: полуразрушенный заброшенный завод, мы со школьным другом Мишей стоим в подвале и смотрим наверх, на остатки рухнувшего потолка, пока из Мишиной сломанной голени течёт кровь. И если однажды меня спросят: «Какой твой самый нелюбимый запах на земле?» — первым делом я вспомню этот мерзкий смрад плесени и сырости. И как открыла глаза, но не увидела ничего.

Я здесь замерзаю. Холодные, каменные на ощупь стены не сохраняют тепло. Пусть я не вижу, но ощущаю облачка пара, которые выдыхаю. Медленно внутрь меня пробирается холод. Тело бьёт озноб. То ли из-за того, что я промёрзла, то ли из-за страха. Ведь сейчас я не могу себе представить, где нахожусь, и не помню, что произошло с мной до этого.

Это место словно девятый круг ада. Прямо-таки по Данте, Не хватает только стражей-гигантов и Ледяного озера. Страх сковывает не хуже холода. Настолько, что шевелиться не хочется. В темноте может скрываться что угодно. Самые жуткие и страшные видения, которые мозг в состоянии представить.

— П-п-помогите… — заикаясь от холода, хрипло кричу я в темноту.

«Помогите-помогите-помогите» гулким эхом разносится по комнате мне в ответ. И всё. Только где-то вдали монотонно капает вода. В этом месте я одна. И совсем неясно, хорошо это или плохо.

Говорят, что со временем глаза привыкают к темноте и видеть становится легче. Но так происходит, только если в помещение проникает хотя бы слабый естественный свет. А когда нет даже его, темнота абсолютная и всепоглощающая. В такой тьме обостряются совсем другие чувства: осязание, обоняние, слух. Я слышу шум капель воды, вдыхаю запах сырости, от которого меня подташнивает, и ощущаю могильный холод.

Окоченевшей рукой медленно провожу вокруг, дотрагиваюсь до бесформенной кучки тканей и сразу же прижимаю её к себе. На ощупь ткань напоминает школьные половые тряпки, которые выдавали на субботники. Но, когда пальцев не чувствуешь, а по телу без остановки бегут мурашки, для накидки сойдёт всё, что попадётся под руку. Я быстро обвязываю одну ногу небольшим кусочком ткани и сильно удивляюсь — у меня в руках футболка! В этой куче, кроме футболки, есть ещё штаны и шерстяные носки. Я и не надеялась найти тут тёплую одежду, но, с трудом надев её, раздражённо думаю: «Колется».

В этом есть какая-то жестокая ирония: придираться к мелочам вместо того, чтобы искренне порадоваться. Особенно в такой ситуации.

Подо мной пружинит матрац. Отчего-то я уверена, что вы легко можете представить себе, как скрипит старый, проржавевший матрац. Это даже не скрип, а острый скрежет — так пружины кричат в агонии, когда на них опираешься. И перед смертью они пытаются сделать тебе так же больно.

— Ауч! — я взвизгиваю, поцарапавшись об пружину, и эхо громко вторит мне: «Ауч-ауч-ауч». Видимо, с матраца придётся встать ради собственной безопасности.

Чтобы разогнать кровь, надо походить. Чтобы разогнать мысли, надо сосредоточиться на чём-то одном. Например, на последних воспоминаниях. Не про плесневелый запах и сломанный матрац, а на более давних. Вспомнить, что произошло до того, как я оказалась здесь одна, в темноте и без одежды.

Мыслить прагматично, когда изнутри давит комок липкого страха, когда потеют ладони, а сердце беспокойно стучит, — сложно. Даже невозможно. И я кричу. Громко, долго, прерываясь на хриплый кашель и давясь слезами. Мои крики смешиваются с рыданиями. Вместе с эхом я отгоняю тишину. Кричу злостно и обречённо. До тех пор, пока горло не начинает першить. И тогда страх отступает, а тишина становится живой — это я наполнила её своей болью, которая осядет на каменных стенах навсегда.

После этого в комнате теплеет, и я думаю: «Бесконтрольная ярость, по ощущениям, обжигающе-горячая, а не ледяная, как ожидалось».

Проходят минуты, прежде чем я прихожу в себя. Слышно лишь, как дыхание выравнивается. Впервые всё вокруг кажется… безопасным. И едва я ловлю это ощущение спокойствия, адская боль раскалывает мой мозг на части так, что я перестаю дышать.

Я хватаюсь за голову и тут же болезненно отдёргиваю руку. На ладони ощущается что-то неприятно-липкое, вязкое и… Сглотнув слёзы, я стискиваю зубы, прежде чем вновь запустить пальцы в корни волос. На затылке подсохшая рана. Внезапно начинает кружиться голова, а к горлу подступает рвота, мне стоит прижаться к стене. В этот раз леденящий холод камней освежает.

Можно задуматься: как я не заметила этого раньше? Рана на голове — это довольно существенно. Но, когда до смерти замерзаешь и боишься неизвестности, старая ноющая боль отходит на второй план и становится незаметной, пока о ней не вспомнишь.

Опираясь на ледяную стену, я вдруг снова вспоминаю Мишу. И о том, что он забыл историю с падением, потому что у него случился эпилептический припадок, когда прибежали взрослые. Мы с ребятами всегда не понимали: как можно забыть о том, как под тобой обвалился пол и ты сломал голень? Это было странно. Но сейчас я стою в темноте и так же не могу вспомнить, почему у меня разбита голова.

Тошнота подступает к горлу. Ужасно-неприятное ощущение, когда не получается сглотнуть, потому что в рту пересохло. Я сползаю по стене на матрац и бессильно откидываюсь на спину, в которую сейчас же впивается старая пружина.

«Идиотская, ужасная пружина. Ненавижу… Как же я сейчас… всё ненавижу!» — думаю я, не двигаясь, пока слёзы стекают на матрац. Пружина впивается всё глубже и глубже под кожу, будто пытаясь стать частью моего тела, и очередная вспышка боли волной накрывает меня. Зато отступает тошнота. Я вяло (на большее не хватает сил, и не хочется порвать футболку) поднимаюсь и чувствую, как острие пружины выходит из спины. Это в пять, нет, в сто раз хуже, чем медленно снимать пластырь. Пытаюсь утереть слёзы и сопли, но просто размазываю их по щекам. Слёзы вытирать и вовсе бессмысленно — их накопилось слишком много, и они не останавливаются.

Так я и сижу — безжизненно прижавшись головой к каменной стене и прислушиваясь к падающим каплям воды. Сперва я начинаю их считать, чтобы чем-то заняться, но после семисотой капли останавливаюсь. Время расплывается: секунды, минуты, часы перестают иметь какое-то значение в этой одинокой темноте. Жизнь перестаёт иметь какое-то значение. Пока я не начинаю стучать зубами от холода.

Негативные переживания сильно помогают отвлечься от глобальных мыслей о смерти. Потому что, когда смерть становится реальной угрозой, перестаёшь думать об абстрактном финале. Хочется, чтобы люди говорили: «Это была трагичная гибель…», — а не: — «Вот и померла!»

Я встаю и разминаюсь: делаю пару болезненных наклонов, а после, опираясь на стену, — несколько шагов в темноту. Шерстяные носки ограждают от ледяного пола, но недостаточно, чтобы сохранять тепло. Рациональных идей в голову не приходит, так что я просто решаю не останавливаться и осторожно иду вперёд, держась вблизи стены. За спиной остаются старый дырявый матрац и высокая вероятность смерти от окоченения, а впереди ждут тьма и неизвестность. Двадцать шагов — столько я сделаю, прежде чем вернуться обратно.

А пока, шаг за шагом, я ухожу всё дальше от матраца, и мозг начинает подкидывать пугающие картинки: темнота медленно рассеивается, а передо мной лежат трупы замёрзших от холода девушек, таких же, как я; или я наступаю на таракана, и ко мне сбегаются все тараканы мира — они заползают по ногам всё выше, подбираются к голове, а потом разом валят меня на пол и начинают пожирать мою плоть, пока я корчусь от ужасающей боли в агонии. Такие мысли даже на свету могут вызвать панику, а во тьме эти чудовищные идеи и вовсе внушают ужас. Внезапно даже матрац кажется мне зловещим и опасным. Я делаю последний, двадцатый, шаг и нащупываю прямо перед собой новую стену. Она такая же каменная и холодная, но более влажная и преграждает мне дорогу.

Удивительно, правда? Я решила пройти всего двадцать шагов и вернуться, а новая стена оказалась ровно на том же расстоянии. А если бы я решила сделать десять шагов? Или пять? Возможно, это был знак свыше, чтобы я продолжила идти дальше, опираясь на новую стену. Снова двадцать шагов — и обратно в угол. А потом двадцать к матрацу.

«Что, если этим стенам не будет конца? И я просто трачу остатки энергии впустую…»

Ещё два шажка вдоль влажной стены.

«Но я не могу не идти!»

Три шага вперёд и остановка на то, чтобы вновь унять тошноту.

«Всегда можно повернуть назад. Мне безумно страшно. Страх захватил мои мысли и теперь диктует, что делать. Что, если кто-то сейчас наблюдает за мной?»

Вытираю липкий пот об штанину и делаю один шаг.

«Если бы тут кто-то был, я бы услышала. А пока я слышу капающую воду, свои шаги и жестокий голос в голове, который только запугивает меня…»

— Е-е-если тут к-кто-то есть, о-о-о-отзовитесь… — протянула я дрожащим от холода голосом так тихо, что даже эхо не откликнулось.

Абсолютная тишина в полной темноте.

Конечно же, так не бывает. Слышится равномерный стук капель об пол, моё дыхание, скрежет зубов друг о друга и прерывистое сердцебиение. Даже к своим шагам я внимательно прислушиваюсь. Но есть что-то ещё в этой темноте. Нечто беззвучное, бессловесное. Я ощутила это «нечто», когда накричалась, и теперь пытаюсь уловить любой новый шум. «Старый» шум стал каким-то… привычным и даже немного знакомым. Впереди слышится едва заметный шорох. Как раз там, куда я шагаю. И мне ничего не приходит в голову, кроме как замереть и задержать дыхание.

«Имя этому — Смерть!»

В среднем человек может не дышать около минуты. Мне кажется, что прошло десять, прежде чем я, закашлявшись, выдохнула. А потом сделала ещё полшажка вперёд. Я уже решила, что пройду эти двадцать шагов. Даже если от страха горло пересохло, а боль в затылке усилилась. Мне осталось пройти всего тринадцать шагов (а потом я развернусь и бегом вернусь к матрацу). И неизвестные звуки меня не остановят!

Опираясь на каменную стену, я стремительно делаю три шага вперёд, прохожу половину от желаемого и провожу руками по холодному железу. Под моими ладонями больше нет каменной стены. Я держусь за… дверь? Это, конечно, довольно странное предположение. Или не такое странное?

«Если в совершенной пустоте есть матрац — это мало что значит, но, когда появляется дверь…»

Я неуверенно прохожусь пальцами по железной поверхности — она удивительно гладкая относительно стен и несравненно холоднее, — даже приближаюсь вплотную и осторожно принюхиваюсь. Железо пахнет железом, добавить больше нечего.

«Дверь может стать символом. Символом того, что выход есть. Главное — бесстрашно идти вперёд!»

Очень странно, но головная боль, окружающие меня звуки и запахи отступают на второй план из-за этих мыслей. Вы испытывали в жизни такое чувство?.. В темноте мыслей неожиданно появляется маленький просвет, когда сталкиваешься с чем-то чуждым и незнакомым. Если бы мне пришлось описывать появление слабой надежды, я бы так и записала.

Я резво начинаю обследовать руками всё вокруг. Дотрагиваюсь до ручки, как и надеялась. Под пальцами обычная железная ручка, она даже не поворачивается. Я дёргаю за неё, приложив все силы, и… ничего не происходит. Железо скрежетнуло, но дверь не открывается. Надежда гаснет слишком медленно. Ногтями я провожу по железке и снова слышу тихий скрежет.

«И что теперь делать?»

«Ничего».

Я медленно переминаюсь с ноги на ногу, чтобы не мёрзнуть. Руки безвольно качаются вдоль тела: не хочется сейчас держаться ни за стены, ни за двери. Надо бы думать о чём-то светлом, хорошем и добром, но в голову ничего не лезет. Только раздражающая и ноющая боль. Я умру здесь, и никто не узнает почему.

Внезапно становится так обидно.

«Это несправедливо!» — Злая мысль.

Обычно фразы мелькают и проходят, а это утверждение всё повторяется и повторяется в голове.

«Несправедливо! Несправедливо! Несправедливо!»

Ритмично, как марш, звучит мой голос. Неясно, что конкретно несправедливо: то, что я одна в темноте, или пробитый затылок, или раздражающий запах плесени. Или то, что я не знаю, что делать дальше. Мотивация идти вдоль стен испарилась в тот момент, когда я нащупала дверь. Есть ли смысл двигаться вперёд, если, кроме стен, можно найти нечто другое? Неизвестное, опасное или (и это намного больнее) нечто, что подарит очередную бессмысленную надежду.

«Остаётся забиться в угол или вернуться к матрацу и плакать, пока кто-нибудь не придёт меня спасти… Можно, конечно, двинуться дальше и пройти оставшиеся десять шагов, попытаться найти нечто более полезное. Но это так нелогично и больно, да ведь?»

Сработало! Апатичная злость, которую я испытывала раньше, превращается в мотивационный рычаг. Я вновь нащупываю ручку и двигаюсь на один шаг вперёд. Остаётся девять шагов. Восемь. Под ладонями вновь оказывается каменная стена. И тут я, наконец, перестаю контролировать свои окоченевшие от холода ноги. Это происходит так неожиданно, что я пытаюсь ухватиться ногтями за стену, ручку, хотя бы за воздух, лишь бы удержаться и не упасть. Мне удаётся, но всего на мгновение. Щелчок — и неописуемая боль поглощает мысли окончательно.

Если привыкнуть к абсолютной тьме и принять её, резкий свет может убить. Когда выходите из своей темноты, делайте это медленно и аккуратно!

Я корчусь, лёжа на животе и упираясь лбом в пол. Перед закрытыми глазами мелькают белые точки, ручейком текут слёзы. Вдохнуть не получается — от боли лёгкие словно окаменели. Кажется, что рана на затылке разошлась настолько сильно, что теперь вся моя голова стала одной сплошной трещиной! Руки трясутся, ноги тоже. Свернувшись в клубок на полу, я вся дрожу и не могу остановиться. Так я и умру…

Я уверена, что умираю. Надеюсь на это. Потому что сейчас только смерть может успокоить мою боль. Только смерть может дать объяснение тому, почему вокруг светло. Я впервые верю в загробный мир. И он ужасен.

Как только удаётся вздохнуть, я кричу. Мне уже не страшно, просто мучительно больно. Яркие вспышки света мелькают перед глазами, и мне чудятся кадры незнакомой истории: безлюдная деревенская заправка, простенькая автомастерская; мне меняют сдувшееся колесо; солнце слепит глаза, а я говорю с родителями и обещаю им отфотографировать бабушкину дачу от крыльца до крыши; пока я объясняю, почему задержусь, ко мне медленно катится грязное колесо, за которым идёт мастер. Воспоминания прерываются, и я вижу ослепляющий свет, он жжёт глаза. Чувствую боль. Кошмарную боль.

Когда тремор отступает, я разлепляю глаза. Веки опухли от рыданий. Я не могу сфокусировать взгляд. Всё вокруг видится огромным размытым пятном. Даже когда я переворачиваюсь и заваливаюсь на бок, вижу перед собой лишь неразличимые белые, серые и коричневые мушки. На языке привкус железа — падая, я прикусила нижнюю губу, теперь из неё вытекает слабая струйка крови. Капля падает на пол, и я смотрю туда. Пространство вокруг всё ещё в расфокусе, но тёмно-красную каплю крови, которая выделяется на сером грязном полу, видно чётко.

Когда загорается свет, иррациональные вопросы и предположения начинают исчезать. Смотреть по-прежнему больно, и голова не проходит, но с каждой минутой окружающий мир становится отчётливее. Посмотрев вперёд, я вижу дверь. Примерно такой я и представляла её минуты назад: литая железная дверь (такие делали в советские времена), небольшая круглая ручка, которую невозможно повернуть, и замочная скважина под ней. Только воображала я её без следов ржавчины. Рядом белеет выключатель, из которого к потолку тянутся провода. Простой дешёвый выключатель, на который можно нажать без усилий. Видимо, падая, я задела его и включила свет. Его щелчок и услышала.

Меня настигает разочарование. В темноте получалось представить нечто гораздо более интересное и безумное, чем то, что сейчас оказалось передо мной. Странно, но неизвестность давала ощущение надежды. Сейчас я хочу вернуться обратно и не включать этот свет. Не знать, где сейчас нахожусь.

Я нахожусь в подвале. Проморгалась, и даже больная голова не мешает мне убедиться в этом: затхлый воздух, плесень на каменных стенах, могильный холод, отсутствие окон и плотная железная дверь. Детьми мы с друзьями частенько проводили тайные экспедиции в такие места. Заброшенных заводов рядом с небольшим городом было много. И все они выглядели однообразными, похожими друг на друга.

Глаза чешутся, но слёз так и нет. За это время я выплакала всё, что могла. Я почти не чувствую ног и рук, но до сих пор ощущаю боль. Только это доказывает, что я пока не мертва.

С трудом, но мне удаётся перекатиться на другой бок и осмотреться. Матрац, который раньше казался таким далёким, на самом деле находится всего в нескольких метрах от меня. Я даже вижу пружину, о которую поцарапалась. Но удивительнее другое: я могу дотянуться рукой до ножки ванны, которая стоит прямо передо мной. Кажется, что бортики нависают над самой головой. Грязная, пожелтевшая ванна здесь, в подвале, выглядит неожиданно и… инородно. Рядом лежит шланг — источник звука капель, который я слышала с самого пробуждения. Сейчас этот неприятный звук эхом отзывается у меня в мыслях.

«Кап. Кап. Кап. Кап. Тук. Тук. Тук. Тук», — словно маленьким молоточком отбивается ритм в голове.

«Может, это сон? Кошмарный сон. Всё слишком нереалистично, чтобы быть правдой!»

«Я надеюсь… очень…»

Едва я начинаю думать об этом, перед моим носом появляется таракан. Он выполз откуда-то из-под пола и уставился на меня. Я цепенею. Тараканы, эти ужасные паразиты мира, пугают меня больше всего на свете. Темнота, безработица, чума — всё это не идёт ни в какое сравнение с тараканами. При взгляде на них меня начинает тошнить, а всё тело покрывается испариной. Раньше, если я видела этих тварей, сразу же лезла куда-нибудь повыше и кричала, лишь бы они убрались. А сейчас один из них стоит передо мной, смотрит и дёргает мерзкими усиками из стороны в сторону. Я инстинктивно поднимаю руку и с силой ударяю по месту, где находится таракан. Болезненно, но это ощущение стало привычным за последнее время. Моя ладонь лежит на сливной решётке, которую я не заметила прежде. Именно под ней паскудный таракан быстро прячется от смерти.

Внезапно за спиной слышится шумный топот, а следом — металлическое лязганье. Мне уже наплевать. Всё вокруг вновь размытое, и глаза сами собой закрываются. Перед тем, как впасть в беспамятство, я слышу, как в замочной скважине последний раз проворачивается ключ, и противный скрежет открывающейся двери.