По-настоящему

Анна Белинская (2024)

Заключить сделку с самым наглым мажором нашего универа? Легко, когда фиктивные отношения выгодны нам обоим. Но безумно сложно, когда внезапно начинает казаться, что между нами всё…по-настоящему. Эмоционально, чувственно, трепетно.

Глава 1.

Герман

— Бондаренко, на выход!

Лязг металлической двери, бьющий по мозгам. Недовольный бубнеж моих соседей.

— Бондаренко!

Передергиваю плечами.

Ну че ты так орешь? Башка гудит…

— Я не понял, тебе особое приглашение нужно? Или понравилось тут у нас? — усмехается дежурный.

–Ага. Уютно, — сиплю, вставая с деревянной скамьи.

Наклоняю гудящую башку влево-вправо. Растираю ладонью затекшую шею.

— Могу продлить тебе пребывание. Хочешь? — снова усмехается гражданин начальник и широко открывает для меня решетчатую дверь. Я провел здесь половину сегодняшней ночи, не сомкнув глаз и морщась от потолочного светильника.

— В другой раз… — хлопаю себя по карманам джинсов, отыскивая очки, но вспоминаю, что менты все отобрали.

Тело ноет. Меня словно прокрутили через мясорубку.

— Ловлю на слове! — ржет дежурный. — Давай за мной.

Идем по тусклому вонючему коридору. Смотрю прямо перед собой. Конкретно в этом участке я впервые, но за последние полгода я — частый гость подобных мест, и изнутри они все похожи.

— Здоров, Тем, а ты че к нам зачастил? — голос моего конвоира эхом отражается от казенных стен.

Он останавливается, я торможу следом. Смотрю вперед, на мужика, с которым дежурный здоровается за руку, узнавая в нем того самого гайца, из-за которого провел ночь в этой помойке. Он узнает меня тоже, когда, выглянув из-за плеча дежурного, скользит по мне сощуренным взглядом. Нервно сглатывает.

Салют! Давно не виделись!

Улыбаюсь ему в ответ, приветствуя двумя поднятыми вверх пальцами.

— Че лыбишься? Утро у тебя доброе? — гаишник игнорирует своего собеседника, отдавая мне свое эксклюзивное внимание.

Подмигиваю ему.

— Тем… — стопорит его дежурный, когда тот делает шаг в мою сторону.

— Ты глухой или тупой?

— Ну че ты бесишься? — лениво складываю руки на груди и подаюсь корпусом вперед, глядя на три звездочки на его погонах. — У-у-у… А че ты до сих пор старлей? Ты поэтому такой злой, да?

— Слушай сюда, ублюдок малолетний… — гаец в два шага оказывается напротив моего лица и хватает меня за футболку, притягивая к своим расширенным ноздрям, — дерзить ты научился, в остальном ты — полное дерьмо. Легко быть крутым за родительские бабки.

Дежурный бросается к нам:

— Тем, хорош. Отпусти его, — рвано озирается по сторонам.

— Спокойно, спокойно, порвешь… — давлю наглую лыбу, смотря гайцу прямо в глаза, и развожу руки в стороны ладонями вперед в тот момент, когда позади нас раздается мужской голос:

— Что происходит?

— Здоров, батя! — повернувшись к отцу, растягиваю губы в насмешливо-ехидной улыбке.

Отец смотрит на ментовские руки, вцепившиеся мне в футболку, отчего старлей резко их сбрасывает и отходит от меня на метр. Подмигиваю ему, замечая, какой перекошенной стала его побагровевшая морда. Это он меня сюда определил. Но прежде несколько раз прилично приложил лицом о капот моей тачки, скрутив руки за спиной. Шустрый чувак оказался, принципиальный зараза. Нагнал на своей развалюхе.

— Доброе утро, — здоровается Борис Германович, не глядя на меня. — Я отец… этого… — кивает в мою сторону, на что усмехаюсь, качнув головой, — …нарушителя, — добавляет.

Этого…

— Где нам можно… поговорить? — отец произносит это так, что ни у одного мента не возникает желания оповестить его о том, что мы находимся не в его офисе или в торговом центре, а в отделении полиции. Но за меня уже заплатили. Заплатили столько, чтобы Борис Германович Бондаренко мог позволить вести себя так, а я мог позволить себе приложить к виску два пальца и отсалютовать старлею, у которого дым валит из носа.

— Я вас провожу, — отзывается дежурный, за что получает от бати скупой благодарственный кивок.

Бесячей походкой прохожу мимо гайца, который провожает меня смертоносным прищуром. Была бы его воля, он бы меня закапал. Прямо здесь, у входа в участок.

Нам с отцом выделяют пустой кабинет, и я примерно представляю, для чего это все.

Нравоучительная лекция младшему неуправляемому сыну господина Бондаренко, позору семьи, выродку, на котором природа отдыхает.

Ну окей.

Пристраиваю свой копчик на стуле, ерзая и пытаясь найти более-менее удобное положение.

— Чет ты припозднился, — зевнув, лениво отвешиваю претензию, когда отец садится за стол. Соединяет пальцы в замок и смотрит на меня испытывающе.

Показательно растекаюсь по стулу. Поза максимально расслабленная и нахальная. Отцу не привыкать, это представление для него, он в теме.

— Подумал…может, ночь в обезьяннике пойдет тебе на пользу… — усмехается Борис Германович.

О, как!

Лады, принимается.

Молчу.

Башка гудит беспощадно, спать, блин, хочется.

–… но, видимо, не пошла… — с сожалением заключает батя и замолкает.

Его молчание слишком оглушающее. Представляю, что творится у него в голове, от его мыслей у меня уши закладывает.

Даю ему время. Пары минут достаточно, чтобы начать:

— Наслышан, какое представление ты ночью устроил. На местном канале оценили.

Уже? Оперативно работают!

— А ты? Оценил? — расплываюсь в довольной улыбке, вспоминая, как ночью всполохнул скучные улицы.

— Превышение скорости… — констатирует батя, забив на мой вопрос.

Под двести втопил, ага.

— Там по мелочи, — уклончиво отвечаю.

— Не остановился на требование сотрудника ДПС, — продолжает отец.

Было, да.

Мне рожа этого старлея издалека не понравилась. Стоял полусонный, скучал. Ну подразнился я с ним. Зато кровь мужику разогнал! Ему, вообще, похудеть не мешает.

— Да чет очканул я, бать! Стоит мужик, палкой размахивает. Черт его знает, че у него на уме, — пожимаю плечами, включив дурака.

Покачав головой, отец грузно вздыхает.

— В крови промили…

— Ээ-э! — возмущённо подскакиваю на месте. — Че за гонево?

Я в трубку дышал, там все порядком было.

Зараза ты, старлей. На капитанские погоны зарабатываешь, леваки мне навешивая?

— Трезвый я был! Поиграл с гайцами в шашечки, в чем проблема?

— Герман! — тяжеля рука Бориса Германовича грохает о поверхность стола. Морщусь. — В шашечки поиграл? Шахматист, — матерится. — Сколько можно? Я устал тебя вытаскивать…

— Так не вытаскивай. Тебя никто не просит! — Взрываюсь я следом.

— Я тебя не узнаю сын.

— А я тебя не знаю, отец. — Вскакиваю со стула так, что тот с грохотом валится.

Срываюсь к двери, у которой торможу, слыша в спину:

— Двадцать восьмого числа…

— Твой день рождения… — перебиваю отца. — Я отправлю тебе открытку.

— Радует, что ты помнишь, — усмехается в ответ он. — Но я не об этом. В этот день я буду давать большое интервью. В нашем доме. Прилетит Богдан. Я хочу, чтобы оба моих сына присутствовали…

— Хочешь казаться образцово-показательным отцом? — перебиваю его. — Прямо вижу, как пестрят новостные заголовки «Счастливое семейство Бондаренко собралось за одним дружным столом»!

— Не передёргивай, Герман, — отец поднимается из-за стола и делает шаг ко мне. Встает раздражающе близко. — Ты знаешь, что это не так. Но предстоящее интервью для меня действительно важно.

— Не сомневаюсь. Может, тогда мне и не стоит на нем появляться?

— Герман…ты мой сын… — отец тяжело выдыхает, проводя рукой по слегка седоватым волосам. — Просто постарайся не вляпаться в очередное дерьмо до интервью.

Без представлений я не умею. Я слишком ненавижу их обоих, чтобы заботиться об их нервных клетках.

— Переживаешь? За свою репутацию? — язвлю сквозь зубы, вызывающе глядя отцу в глаза.

Кадык в его глотке дергается. Он нервно поправляет белоснежный воротник брендовой рубашки.

— Когда мы потерялись? — голос Бондаренко старшего становится похожим на отчаяние. Я мог бы даже проникнуться, но…

— Ты знаешь.

— Тебе не кажется, что нам давно пора поговорить?

— Серьёзно? Здесь? — обвожу рукой скупой ментовский интерьер.

— Может, и здесь. Мы видимся только при таких обстоятельствах. Когда ты был дома последний раз?

— Дома? — удивленно приподнимаю брови. — А где мой дом?

— Герман… — качает головой батя.

— Ну че? Где мой дом? Там, где живет эта стерва?

— Герман, следи за языком!

— А то что? Бабло перестанешь отчислять?

— Может, и перестану! — рявкает отец, покрываясь красными пятнами. — Может, давно пора это сделать?!

— Ну так сделай, пап, сделай. В чем проблема?

— Нет проблем? — заводится. — Нет проблем?! Ну я посмотрю, как у тебя их не будет, когда останешься с голым задом. В твоем возрасте я растил твоего брата, обеспечивал семью. А твоя бы давно от голода сдохла.

Мне достаточно шага, чтобы схватить отца за рубашку и, сжав ткань в кулаке, притянуть его лицо к своему. Желчь, которая плещется в пустом желудке, просится наружу, именно ею плююсь, когда хриплю:

— Мама и сытая с тобой померла.

Звонкая хлесткая пощечина заставляет голову дернуться.

Отец распахнутыми глазами смотрит на мою скулу, к которой припечатался ладонью секунду назад.

Он ни разу меня не бил. Ни разу даже пальцем не тронул…Его взгляд полон ужаса вперемешку с раскаянием, но плевать. Мы срались миллион раз, но сегодня что-то новое. Если так он видит точку в наших отношениях, то я не все сказал…

— Пошел ты.

— Герман!

— Отвали!

Потянув на себя ручку, вылетаю за дверь, не переживая, что на пути меня ждет преграда. За меня заплатили, и этот факт перекорёживает недовольную рожу старлея, который провожает меня прокручивающим кишки прищуром, стоя у выхода. Пошел и ты, придурок!

Выметаюсь из отделения и жадно хватаю пыльный знойный воздух, который после вонючего курятника кажется практически целебным.

Водитель отца топчется у тачки. Заметив меня, открывает заднюю пассажирскую дверь, к которой, не раздумывая, отправляюсь.

У меня нет других вариантов. Ключи от тачки изъяли, телефон и бумажник тоже.

Приветственно кивнув Володе, забираюсь на сидение и смотрю в окно, за которым спустя пару минут появляется мрачная отцовская фигура.

Он садится ко мне, и машина трогается, покидая территорию отделения.

Молча кладет рядом с моим бедром телефон и очки.

— Ключи от тачки и бумажник… — уточняю, заталкивая трубку в карман джинсов.

— Пусть пока полежат у меня, — отзывается отец.

Его тон, тихий и сомневающийся, заставляет резко на него посмотреть. Бондаренко старший опускает взгляд на свои пальцы, которые сжимает-разжимает. Нервничает.

Смотрю на него настойчиво-вопросительно.

Серьезно? Мы перешли на новую ступень наших взаимоотношений?

— Окей, понял, — усмехаюсь. — Дядь, Вов, машину здесь тормозни, — хлопаю по плечу водителя.

— Герман, сиди… — чеканит сквозь зубы батя.

— Дядь Вов… — ловлю в зеркале заднего вида его меченный взгляд, которым останавливается на отце, прежде чем тот позволительно кивает.

Тачка паркуется в кармане вдоль проезжей части и, ничего не сказав, я выпрыгиваю из машины, чувствуя на своем затылке прицел отцовских глаз.