Лекарство от забвения. Том 1. Наследие Ящера

Анна Владимировна Носова, 2018

Столетия назад остров Харх и подводное государство Вига отреклись от собственного прошлого, чтобы воспоминания о нашествиях тугров не помешали им создать новые сильные общества. Сейчас цивилизации приближаются к роковому историческому рубежу, где главная роль отводится событиям стародавних времен, а их искажение грозит новой войной. Королевскому стражнику Умму предстоит преклонить колено перед верховной жрицей Йанги ради спасения своей семьи, в то время как его лучший друг Дримгур выбирает путь клятвоотступничества по иным причинам. Однако, когда опаловый трон опустеет, а столицу окружит армия угнетаемых кочевых племен, друзья уже будут по разные стороны баррикад. Долгожданный визит торговых пилигримов из Вига сулит беду: купцу Елуаму навязана роль предвестника войны между водой и сушей. Удастся ли нищенке Илари, владеющей запрещенной на Вига магией целительства, остановить его на расстоянии? Или уже поздно, и отвергнутой истории не нужно приглашение, чтобы вернуться?

Пролог

Матерь звезд Сферы неспешно и величаво завершала свой ежедневный обрядный танец над той частью древнего мира, что была вверена ей самим Прародителем. Мягкий вечерний свет, струясь легкой газовой вуалью в чистом морском воздухе, ложился косыми лучами на хранимую богом Огня землю Харх. Необъятный остров, возвышающийся над таинственным морем Вигари, в закатные часы выглядел особенно царственно — в том смысле этого эпитета, где он проходит опасную границу со словом «грозно». Отбросив излишнюю осторожность, можно было бы взять это слово в руки в виде горящей воинственным пламенем короны и увенчать им землю Харх — вот истинная мера величия острова огненных воинов и их подлинного короля Каффа.

Конечно, необразованное, далекое от семантических (как и прочих других) изысканий население острова не знало о значении названия своей родины. Этот сильный телом и духом народ исстари служил лишь одной науке — тактике ведения боя, и если какое-либо из существующих на Сфере искусств могло пленить его сознание — это было военное искусство. Однако если бы главный военачальник Харх — Рагадир Твердокаменный — был знаком с древними языками, то на ежедневных военных учениях, дабы укрепить и без того высокие патриотические чувства подчиненных, не упускал бы возможности напоминать им о происхождении названия защищаемой ими земли.

— ХА! — горным эхом с левой стороны строя раскатывался бы по равнине у подножия королевского замка первый слог, отпечатываясь в сердце каждого воина словом «огненная».

— РХ! — звучно выдыхали бы бесчисленные, идеально ровные ряды с противоположной стороны, заключая в этот грозный рык всю свою воинскую мощь и ярость.

«Ярость» — именно так переводится второй слог в названии острова с древнего языка, преданного забвению в заброшенной библиотеке королевского замка, где паутина траурной каймой обрамляла летописи о военной доблести и чести легендарных предков хархи.

Ибо бездна прошлого, словно ненасытный зверь, поглотила и события, и героев той летописи, и сам ее язык. Жизнь же, давно ставшая размеренной и безмятежной, с каждым днем все больше отдаляла островитян от прежних потрясений. Полчища сменяющихся поколений перепахали собою пески огненной земли, Матерь звезд озарила ее бессчетным множеством рассветов, а череда созвездий будто бы соскоблила острыми лучами часть небесной бирюзы. Во всяком случае, так поговаривают старцы, и нет ни единой причины им не доверять. Но даже они, седовласые северные долгожители, на вопрос о правдивой истории Харх и ее священных заветах лишь задумчиво покачивают белыми головами, не в силах ни вспомнить, ни разгадать наследия давно ушедших времен. Лишь самые дряхлые из них порой что-то неразборчиво шепчут о памяти Каменных голов, упрятанных высоко в горах Убракк. Однако происходит это, как правило, в тот торжественный и скорбный миг, когда с умирающим уже начинают говорить боги. Неужели кто-то воспримет эти слова всерьез и не сочтет их предсмертным бредом? Задумается ли сын или внук такого старца: «А не попытать ли мне удачу на Севере?»

Особенно нынче — в столь спокойный, безоблачный век. Счастливое мирное время…

Как и у яркого дневного света есть сводная сумрачно-отрешенная сестра ночь, темная сторона его сущности, так и мирное время — благо двуликое. Одной рукой оно озаряет нас пленительными надеждами на будущее, а другой окропляет зельем беспамятства. Укрощает оно демонов темных времен, которых за спиной мы носим в зной и стужу; заклинает оно змей, уже смыкающих кольца отчаяния на шее нашей; целительным сном изгоняет видения и призраков; дарует мужество поджечь погребальную ладью и отпустить ее в море.

Так и поступили хархи много звездных оборотов назад. Не в силах противиться дурманящему действию этого зелья, они закрыли глаза на грозные события прошедших лет. Их цивилизация значительно упростилась, сбросив с себя чешую исторических и культурных ценностей, и, даже не дав себе труда должным образом сохранить летописи о подвигах предков, огненные воины взяли курс на создание мощной державы, готовой отразить любое нападение на священную землю Харх. Вся многовековая династия их королей следовала трем главным принципам управления, передававшимся наследникам вместе с опаловым венцом власти: «Сильные воины — безопасность»; «Крепкие стены — защищенность»; «Всем, что не усиливает безопасность и защиту, — пренебречь во имя бога Огня и подлинного короля Харх». Почему пренебречь и от кого защищаться — этого уже не помнили ни короли, годами наблюдавшие за военными учениями с высоких дворцовых террас, ни народ острова, всегда находивший себе занятие в упражнениях с оружием, многочисленных турнирах и поединках, да и просто в цикличном водовороте хозяйственной жизни средневекового уклада.

Но какое-то смутное, не имеющее лица и физического образа видение времен седой старины все же неизменно колыхалось в свежести хвойно-соленого воздуха Харх. Оно упрямо оседало пепельными клочьями на утесах огненных опаловых гор, заставляя каждого из королей возводить стены еще выше и следить за учениями еще зорче. Огненный народ существовал подобно улью, монотонно и слегка тревожно жужжащему в тишине летнего зноя, но готовому в любой момент впиться ядовитым жалом в руку, потянувшуюся за медовыми сотами.

Не успев скрыться за пурпурным горизонтом, Матерь звезд всеми гранями своего рдеющего тела ощутила, как та самая тишина вдруг задрожала. Натянулась вибрирующей скрипичной струной на острие фальшиво взятого аккорда. Повисела несколько секунд в закатном воздухе, сея мелкую рябь на воде. Выдержала паузу длиной в два лихорадочных вдоха человека, ожидающего оглашения приговора. Еще один резкий, судорожный, хриплый вдох, подхлестывающий и без того бешено колотящееся сердце.

Это раздувались узкие ноздри, привыкшие дышать и придорожной пылью, и мшисто-грибным запахом пещер, и эфиром невесомых облаков. А когда-то давно — воздухом совершенно иного рода.

Под шершаво-глянцевой кожей уже накопилась убийственная доза яда. В голодных желтых глазах отражались хаотически вьющиеся спирали. Вертикальные зрачки расширились в злорадном предвкушении, требовательно, но вместе с тем вопросительно косясь вверх.

— Не сейчас, — властно ответила Всадница.

Глава 1 На Перстне

Утро застало остров в том же круговороте повседневных забот, что и последние несколько спокойных, как штиль, звездных циклов. Прошла церемониальная смена королевской стражи и часовых, равномерно распределенных вдоль высокой каменной стены, опоясывающей замок-гору надежным графитовым кольцом.

Выстроена эта стена была еще в эпоху короля Гимеона — прадеда нынешнего короля Каффа, которому в глубокой старости открылся дар видеть в снах легендарные события из прошлого Харх. Хоть и монархическая власть на острове издревле считалась священной, а королевские приказы — неоспоримыми, все же многие и во дворце, и в народе узрели в возведении немыслимо высокого укрепления лишь воплощение «игр старческого разума». Дословно же требование гласило: «Окольцевать огненную опаловую гору таким перстнем, чтобы любая змея состарилась, прежде чем вспорола бы чешую о зубцы его верхушки». Поэтический указ произвел тогда немалое впечатление на безграмотных подданных Гимеона. Письменность к тому времени успела полностью исчезнуть из обихода хархи, поэтому фраза вихрем разнеслась по острову, передаваемая из уст в уста. В несколько дней она стала крылатой, позже — частью народного фольклора и неиссякаемым источником шуток, которыми то и дело шепотом перебрасывались по тавернам, лавкам и постоялым дворам простосердечные и слегка грубоватые в своей жизнерадостности хархи:

— Гляди, Далида, король-то на старости лет окольцевать гору свою вздумал. Песок-то уж сыпется, а все туда же! Мало ему королевы нашей подлинной, еще и гору-невесту подавай!

— Гимеону, видать, яблоко червивое после обеда попалось, так он стеной до неба решил от червяков защититься!

Долго еще жители огненной земли упражнялись в остроумии, наблюдая, как, вопреки их насмешкам, стена с каждым днем растет и приближается по высоте к окружаемой ею горе. На строительство Перстня — так окрестили городское нововведение хархи — были брошены огромные силы. Несмотря на то что на острове не ощущалось недостатка в искусных ремесленниках, плотниках и гончарах, первому советнику Гимеона пришлось приложить немалые усилия, чтобы заручиться достаточным количеством рабочих рук для выполнения столь масштабного приказа. Требовались ежедневные объезды дворов, мастерских, домашних хозяйств с призывом немедленно бросить все дела и прибыть к рабочему лагерю, разбитому у подножия стены, чтобы подключиться к строительству и «достойно послужить своему подлинному королю Гимеону во имя Огненного бога». Крепкие, выносливые, неприхотливые в быту и покорные любым проявлениям монархической власти хархи смиренно следовали за советниками и глашатаями, готовые приступить к выполнению королевской воли.

Лагерь под Перстнем разрастался пропорционально размерам стены вокруг замка-горы. Лояльный к своим подданным, король Гимеон до сего момента не отличался подобными актами эксплуатации жителей Харх, но теперь лицо его каждый раз довольно сияло, когда с высоты своей обители монарх бросал взгляд на панораму строительства. На закате лет, как ни странно, острота зрения не покинула Гимеона. Так что в погожие сумерки он нередко выходил на свою террасу, где подолгу полулежал на кушетке, украшенной коваными завитками и крупными оранжевыми рубинами, вглядываясь в происходящее внизу.

Королю было по-отечески отрадно смотреть в лица жителей острова — воинственные, словно вырубленные в скале и обточенные ветром. Каждая черта этих лиц говорила о твердом характере, жизнелюбии и стойкости духа. Скромный рост хархи компенсировался недюжинной физической силой как у мужчин, так и у женщин. Их не знающие отдыха мышцы скульптурно проступали под льняными рубахами и туниками. Бронзового цвета кожа идеально гармонировала с жесткими густыми волосами, рыжеватые вкрапления в коих напоминали всполохи закатного светила на морской глади.

Как сталь несгибаемы,

Как пламень огненны —

Страх давно уж забыл к сердцам их дорогу,

Мечом и огнем венчаемы

Короля горы подданные —

Дети звезды-матери и Огненного бога.

Так поется в песне, что древнее самих огненных опаловых гор. В песне, которая порой витала и над рабочим лагерем у подножия стены, нестройным многоголосием доносясь до слуха старого Гимеона; вызывала тихую улыбку на морщинистом лице, успокаивала тревожные мысли, которые приносила ему ночь на своем черном бархатном палантине. Ибо были то мысли, леденящие душу и сковывающие плоть. Они наполняли разум образами существ, которых не видел никто из живущих на острове, которые не фигурировали ни в легендах, ни в трактирных байках. Каждую ночь, шурша по каменному полу, они подползали к королю и сдавливали его виски тесными рядами смертельно опасных бус… И сон Гимеона лишался безмятежного покоя, необходимого для сохранения душевного равновесия в наступающем дне.

Ночь за ночью.

Подобно черным волнам безумия, мысли набегали друг на друга, разрушая песочные замки здравого смысла, которые еще несколько лет тому назад казались незыблемыми твердынями.

Вскоре наблюдения за работой неутомимых хархи перестали приносить королю былое удовольствие. Его упорство сменилось лютой одержимостью. Властно взяв под руку седого Гимеона, она увела его под своды своих сумрачных чертогов, не дав даже оглянуться, чтобы увидеть отчаяние в глазах детей, королевы и всего двора. В несколько дней все происходящее вокруг, кроме растущей стены, обесценилось для короля. Пугающая бездна разверзалась внутри каждого, кто был с ним в его последние дни, пока всесильный бог Огня не подарил ему облегчение, укутав в белоснежный саван в королевском склепе напротив Святилища. Но даже когда с чуть слышным шипением погасла в воздухе последняя искра ритуальных факелов, король Гимеон продолжал смотреть на простившуюся с ним семью лихорадочно блестящими глазами, обрамленными черными кругами бессонницы и безумия. Какими благами и достижениями ни было ознаменовано правление ушедшего монарха, получилось так, что в память его окружения прочно впечатался именно такой образ: страдающий от мнимого удушья старик с трясущейся головой, перебирающий на шее невидимые бусы: «Еще каменный ряд. Еще один. Еще! Еще!»

Шли годы, часовые продолжали соблюдать установленную Гимеоном традицию — они вели наблюдение с Перстня и сменяли друг друга в установленном порядке. Утро семнадцатого дня Ящерицы¹ не стало исключением. Утомленные бессонной ночью караульные спешили передать пост дневным дозорным, чтобы, набив желудки сытным завтраком в одном из лепившихся к стене трактиров, безмятежно заснуть под пахнущими сеном и шалфеем домоткаными одеялами в своих казарменных домишках из необработанных бревен.

— Какие новости, Дримгур? — поинтересовался низкорослый крепкий юноша, принимая оружие и шлем у своего напарника, готовящегося вкусить вышеперечисленные прелести жизни. — Море ночью, похоже, было спокойное, все равно что льдом покрыто.

— Ты-то откуда знаешь, как лед этот выглядит, Умм? — насмешливо глянул сверху вниз широкоплечий Дримгур, тряхнув рыже-каштановыми, словно смазанными маслом, вьющимися волосами, как будто пытаясь избавиться от преждевременных объятий сна. Поразмыслив несколько мгновений, он предположил: — Опять ходил истории безумного Тихха слушать? Говорил я уже тебе, что один вред от них! Побоялся бы хоть бога Огня и жрицы Йанги! Старик с разумом, как Гимеон-царь, давно попрощался, а вы слушаете, время от службы и отдыха отнимая. Тьфу! Вот тебе уже и море льдом каким-то покрыто, а завтра…

Распалившись на пустом месте, обессиленный ночным бдением Дримгур не смог расшевелить свою фантазию, чтобы привести достойный пример пагубного влияния вечеров «у оракула», полюбившихся островитянам.

— А завтра за ваши разговоры во время церемонии смены караула будете награждены отправкой в замок-гору, — раздался звучный голос командующего королевской стражей аккурат за спинами спорщиков. — Усиление стражи во время королевского совета — почему бы и нет?

Юноши вмиг умолкли, потупив взгляд, и даже не подняли головы в сторону начальника, выражая смирение и готовность понести наказание. Несмотря на свой молодой возраст и недолгий срок службы, Умм и Дримгур были хорошо знакомы со сводом военных правил на Харх и с последствиями их нарушения.

В течение своих первых созвездий в армии молодые стражники каждое утро на учениях громогласно повторяли за командующим Заповедь огненных воинов — древнейший кодекс поведения и внутреннего распорядка, передававшийся из поколения в поколение. Каждый последующий день учений добавлял новый раздел Заповеди, который будущим воинам предстояло выучить, присоединив ко вчерашнему отрывку. И поскольку грамота как форма культуры игнорировалась на Харх уже тысячи звездных циклов, у поступивших на службу не было возможности записать ни строчки из обширного свода правил. Приходилось запоминать — каждый день и помногу. И так уж вышло, что Умм должен был стараться больше других.

Имелись на то свои причины, коими юноше, увы, не приходилось гордиться.

В отличие от большинства товарищей, он смог попасть на учения у замка-горы в роли будущего служащего королевской армии с огромным трудом, сделав практически невозможное. Сложность заключалась не в недостатке физических способностей, выдержки или дисциплины. Нельзя было сказать, что юноша в глубине души тяготел к занятиям другого рода. О нет, напротив! Мечты о сияющих на солнце кованых доспехах и красно-золотом отличительном знаке королевского стражника не покидали его с самого детства. Вихрем носясь по окрестностям фермерских угодий деревни Овион, где жили и работали его родители, Умм упражнялся в боевых приемах с аккуратно обточенной отцом дубовой веткой, издалека смахивающей на деревянный меч, который действительно использовался на настоящих учениях. На груди мальчика в такие моменты обязательно развевался лоскут красного ситца, который по его просьбе мать каждое утро прикалывала к простой рубахе из небеленого полотна. Прямо напротив сердца.

К наступлению возраста призыва на учения Умм, не отличавшийся высоким ростом среди и без того низкорослого населения Харх, все же демонстрировал недюжинную силу, замечательную ловкость и сноровку в обращении с оружием. Понятное дело, его деревенское окружение, занятое возделыванием земельных угодий, уходом за скотом и молитвами Огненному богу и верховной жрице, о настоящем оружии могло только слышать. Или так, из праздного интереса бросить пару взглядов на ослепительный блеск клинков во время турниров. Истинной же тяги к военному искусству у потомственных земледельцев, предпочитавших жить «в труде во благо бога Огня» и «поближе к чреву плодородной земли-кормилицы», конечно, быть не могло. Не по годам смышленому Умму хватало сообразительности не винить в этом родителей и не искать с ними споров о собственном будущем. Он просто спокойно наблюдал за неспешным ходом жизни своей семьи, подчиненным двум календарям: сельскохозяйственному и религиозному. К его чести сказать, не только наблюдал, но и посильно помогал в поле, на скотном дворе и за прилавком на городских ярмарках.

Не реже двух раз в созвездие² Умм с отцом и старшим братом Заккиром, нагрузив лошадей увесистой поклажей, отправлялся в ближайший город Нумеанн, чтобы обменять дары плодородной почвы на мешочек железных пластин с королевской символикой — горой, опоясанной легендарным Перстнем. Мальчику всегда было приятно становиться частью того магического процесса, в ходе которого аккуратно выложенные на некрашеных сосновых досках овощи, орехи, пряности и зелень постепенно исчезали, а пирамидки пластин с другой стороны прилавка — росли.

Было ли это искренней радостью крестьянина от реализации плодов его честного труда? Расценивал ли мальчик ярмарочную торговлю как один из способов борьбы за выживание? И да и нет. Все дело в толковании терминов.

Не секрет, что для односельчан Умма «выжить» означало не беспокоиться, чем прокормить семью, когда придет Скарабей³, и на что приобрести необходимые товары в спокойные созвездия года. Так что, возвращаясь с очередной ярмарки и звеня железными пластинами в подвязанных к поясу мешочках и полупустыми бутылками из-под дешевого янтарного вина, крестьяне действительно дышали полной грудью, ощущая приятную усталость вместе с чувством выполненного долга. Перед семьей, детьми, Огненным богом, жрицей Йанги и самими собой.

В выси послезакатного темно-лилового неба Матерь звезд обычно уже вела за своим подолом свиту мелких сияющих огоньков, когда группа удачно поторговавших крестьян с легким сердцем и потяжелевшими карманами въезжала в открытые ворота своего поселения. Некогда и Умм был частью этой группы, оставаясь при этом парадоксально одиноким.

Его внутреннее одиночество, никогда не демонстрируемое окружающим, происходило от несовпадения желаний и возможностей. Эти чаши весов всегда склоняются не в ту сторону, издревле терзая человеческие души, увеличивая своими колебаниями амплитуду земных страстей. Так случилось и с деревенским мальчишкой, который, работая с отцом в поле, ухаживая за скотом и торгуя на городских ярмарках, мысленно оставался частью другого мира. В этом далеком и прекрасном мире Матерь звезд отражалась не в серпе косы, а в до блеска начищенных доспехах. В нем Умма окружали не крестьянские дети, а огненные воины, одним из которых он, разумеется, видел себя в каждом цветном сне. Именно поэтому в железных пластинах с замком-горой и была запечатана мечта Умма, озаренная ореолом божественной недосягаемости. Вместе с тем пластины стали и физическим воплощением средства ее достижения. Чем старше становился мальчик, тем отчаянней он ощущал свое незавидное положение сына землепашца из провинции, для которого, согласно древней островной традиции, двери в мир блестящих доспехов оставались закрыты. Как говорится, ничего личного. Ведь принцип формирования войска из потомственных огненных воинов служил неприступным барьером для представителей всех прочих социальных групп: земледельцев, ремесленников, торговцев, кузнецов, рабочих.

Тем не менее вопреки своему «родовому предназначению», в которое свято верили хархи, вопреки устоявшимся военным традициям и вразрез с убеждениями семьи Умм твердо решил начать действовать. Цель, едва проблескивавшая на горизонте всполохами робкой надежды, властно тянула его к себе на аркане амбиций, юношеского честолюбия и непокорности судьбе. Тянула не по ровной проторенной дорожке, а грубо тащила по пересеченной местности: сдирала загорелую кожу ветками шиповника, жгла спину жаркими языками крапивы, кидала вдруг с размаху на жесткие булыжники. Но продолжала тащить.

Вероятно, этих сравнений все же будет недостаточно, чтобы отразить бурю противоречий в душе Умма перед лицом будущего. Ведь ему предстояло не просто переступить через условности местных обычаев, а перекроить линии жизни на своих ладонях, начерченные самим Огненным богом.

Не менее половины звездного цикла прошло в тяжких терзаниях. Они душили юношу пульсирующими тисками сомнений и не ослабляли хватку даже во сне после тяжелого трудового дня. А уж о том, чтобы открыто обсудить свои дерзкие мечты и авантюрные планы в семейном кругу, не было и речи. Рассчитывать на поддержку и понимание домашних? Каким надо быть глупцом, чтобы просто предположить такое! Стоит лишь представить глаза родителей — молнии гнева в отцовских и молчаливые слезы в материнских — и недоумение на лицах брата и сестры, чтобы навсегда оставить саму мысль о посвящении их в свои тайны. Умм сделался в родном доме до того скрытным и молчаливым, что, признаться, перестал узнавать сам себя. Друзья же, с которыми раньше он проводил почти все свободное время, довольно быстро превратились для Умма в недалеких деревенских парнишек, носа не кажущих за пределы уютного домашнего очага.

Понятное дело, совмещать ежедневные крестьянские заботы с тайными вылазками в кузнечную мастерскую — ближайшая находилась в маленьком портовом городке Доххе, граничившем с деревней Овион, — оказалось крайне непросто. Сколько раз эти планы срывались, отзываясь в Уммовом сердце приступами слепого отчаяния и ощущением собственного бессилия! Нужно ведь было не только успеть справиться со всем объемом хозяйственных работ и найти подходящий предлог для своей отлучки, но и, самое главное, застать в кузнице Дуффа.

Помощник кузнеца, с которым в начале Медведицы посчастливилось познакомиться Умму, вечно околачивавшемуся около связанных с оружием заведений, не видел ничего дурного в том, чтобы «немного подсобить бедному сельскому парнишке в обращении с венцом кузнечного искусства». Дуфф, королевский стражник в отставке, имел в виду, конечно, настоящий стальной меч. Правда, в его представлении, вынимать оружие из ножен «сельский парнишка» должен был исключительно для самообороны в случае нападения по пути с ярмарки.

Мог ли участливый, сердобольный Дуфф представить, что его помощь — это преступный спор с богами о судьбе, избранной ими для его юного подопечного? Разумеется, коли интуиция стражника в отставке соизволила бы вдруг пробудиться, то ни на какое обучение Умму бы не пришлось рассчитывать.

Однако, не иначе как волею тех самых богов, все вышло по-другому. И потому Умм ловил на лету наставления бывшего представителя элитных войск Харх, зеркально отражая все приемы и упражнения, которые тот методически и последовательно демонстрировал своему ученику. Интерес в этом обучении, стоить заметить, оказался обоюдным. Для Умма не было секретом, что Дуфф рано овдовел, а его двое сыновей давно завели собственные семьи и разъехались кто куда. Так что пожилой, но сохранивший военную стать и выправку стражник регулярно и с удовольствием делился плодами своего опыта с благодарным учеником. После каждой тренировки с деревянным мечом напротив кузницы юноша уходил домой со своей неизменной спутницей — мышечной болью. Выматывающей, но вместе с тем, как ни странно, постепенно вживляющей в тело новые силы. В голове он без устали, словно редчайшие на Харх драгоценности, перебирал усвоенные за вечер приемы. Что касается полуседого Дуффа, тот тоже возвращался в свой одинокий дом не с пустыми руками: обычно он сжимал в них мешочек ароматных специй или горсть орехов редкого сорта шицуб⁴. Отеческая гордость за юного ученика согревала душу вдовца, разливаясь внутри теплыми волнами ностальгии по своей давно миновавшей весне.

Но затем всегда наступало утро.

С некоторых пор Умм яро невзлюбил это время суток. Во-первых, приходилось призывать всю силу воли, дабы побороть сопротивление ноющих связок и мышц. Во-вторых, рассветный час предвосхищал долгий день работы в поле. Работы однообразной, тупой и скучной, отнимающей силы, которые ох как пригодились бы для занятий иного рода. Да и, что говорить, таскаться по полю за плугом Умму стало куда тяжелее, чем, с восторгом ловя каждое слово и движение Дуффа, подчинять себе поющую сталь меча. До чего муторно после этих увлекательных занятий было сосредоточиться на покосе сена, сорняках и удобрении «чрева земли-кормилицы»! Ну а монотонное, если не сказать медитативное, кружение по пастбищу с отарой овец, похожих на облако орехово-бурых завитков, плывущее по бескрайнему травяному ковру, превратилось для Умма в самую суровую каторгу.

Но даже эти трудности меркли на фоне поджидавшей его новой внутренней борьбы — безжалостной и одинокой. Потея и покрываясь гусиной кожей, он проваливался в ее бездну всякий раз, когда, как заправский карманник, незаметно тянулся на ярмарке под прилавком к той самой пирамидке гравированных железных пластин. Руку саднило от накатывающих волн стыда и вины перед ничего не замечающими отцом и братом. Однако так продолжалось лишь два созвездия. Позже Умму открылась новая истина, и она утверждала, что нет на бескрайнем Харх ничего такого, к чему нельзя привыкнуть, особенно если ты молод и сияние мечты слепит твой взор все сильнее день ото дня. А когда до наступления дня сборов оставалось последнее созвездие, волны стыда все же разбились о внутреннее упрямство и уверенность в себе. Они разлетелись на тысячи мелких брызг и постепенно растворились, на прощание плюнув пеной неприятно щекочущего осадка.

Взгляд молодости порой кажется единственно верным способом принятия решений на фоне клонируемых из века в век образцов устоявшегося миропорядка. Этот взгляд, быть может, дерзок, сверх меры категоричен, неоправданно ультимативен. Его принято осуждать, наскоро приговаривать к смертной казни, препарировать под увеличительным стеклом опыта прошлых лет. «Судьи» меж тем в пылу праведного гнева забывают о главном: что порой все же не грех смахнуть с собственных рассуждений вязкий ил предвзятостей, сбросить с плеч окаменелости архаики и поднять голову чуть выше.

Вряд ли Умм задумывался о таких вещах. Не стоит полагать, что, размышляя о собственной судьбе, он воспарял мыслями так высоко, что видел ее в контексте истории Харх. Ни на мгновение в голову юноши не закрадывалась сумасбродная идея о том, чтобы пойти наперекор этой самой истории, не говоря уж о священной воле богов. Откровенно признаться, ни до богов, ни до островной хронологии юному землепашцу попросту не было дела.

И все же одним прекрасным днем он, сам того не подозревая, восстал против того и другого.

Собственных, куда более искренних и незатейливых суждений Умму оказалось для этого достаточно.

В день сборов юных потомственных воинов босой и просто одетый крестьянский паренек уверенной походкой вошел в ворота портового городка Дохха и свернул на его единственную, а потому главную площадь. Рука этого паренька не дрогнула, привычным скрытным движением протягивая командующему группой отбора воинов собранную за полцикла созвездий стопку пластин в грубой холщовой тряпице. Умм не опустил глаза и выдержал тяжелый взгляд командующего из-под ржаво-белесых бровей. Сдержал он и крик фонтанирующего прямо из солнечного сплетения восторга, когда воинственный начальник — юноше не довелось даже запомнить его имя — незаметно кивнул Умму, в свою очередь не меняя каменного выражения лица. Ну а дальше опьяняющий вихрь первобытного возбуждения закружил юношу с мечом в поединке на смотре. И, вероятно, старый Дуфф был бы разочарован, узнав, что одержать победу в демонстрационной схватке его ученику помогли не проведенные у кузницы вечера тренировок, а ни с чем не сравнимый экстаз первого успеха. Еще бы! Ведь его, Умма, допустили до смотра наравне с сыновьями королевских стражников (каким-то чудом в захолустной Доххе нашлось двое таковых)! Остальные же юноши, в зависимости от выказанных умений, способностей и физической подготовки, были распределены по воинским частям Харх.

Задуматься только, ведь изначально судьба не могла предложить Умму и этого! Что до службы в королевской страже… Огненный бог свидетель: это стоило и потраченных пластин, и угрызений совести, и так тяжело давшегося решения бежать из дома! Да что там! Прикажи ему заново пережить все это ради места в почетном карауле на Перстне, Умм не задумываясь бы согласился.

Ибо он был уже не тот, что раньше. Многое, очень многое изменилось с тех пор, как мечты взяли над ним верх.

Лед невинности вместе с незыблемостью векового уклада крестьянской жизни и предрешенной судьбы дали глубокую трещину. Если внимательно прислушаться, можно было уловить глухое эхо скрежета ее расходящихся швов на поверхности исторического полотна.

Оно продолжало гулко пульсировать в ушах Умма, который в составе группы сборов под барабанящим градом впечатлений уже подъезжал на иссиня-черной лоснящейся кобыле к величественному своду трех обвивающих друг друга горных вершин. Перед слезящимися от морского ветра глазами распахнулся вид на грозное укрепление из графитового камня с тонущей в облаках зубчатой верхушкой. Казалось, она насмешливо скалится на приближающиеся ряды будущих молодых стражников, щерясь своими черными выступами с наростами морской соли и ползучего мха.

Однако все это не попало в фокус «взгляда молодости». Все мысли меркли перед той, которая перешагнула порог фантазий и сновидений Умма, найдя свое воплощение в реальном мире: «Я на Перстне…»

«Я на Перстне!»

Глава 2 Собирайтесь, собирайтесь…

Командующий королевской стражей Рубб вечером того же дня, за час до начала совета, отправился в замок-гору, чтобы, пройдясь по его залам, лестницам и коридорам, убедиться, что отличившиеся утром Умм и Дримгур находятся на постах.

Обычная рутинная обязанность — ничего более. Разыскать двух болтливых караульных да сообщить им о предстоящем взыскании за неуставное поведение. Или не сообщить и повременить с этим до вечера, чтоб не расслаблялись. Большой разницы, в общем-то, нет. Он, Рубб, уже неоднократно поступал с подчиненными обоими способами, но так и не определился, которому отдать предпочтение. В конце концов, это всего лишь очередной отрезок изъезженной вдоль и поперек дороги службы, которой, увы, ничем уже не удивить командующего. Он, признаться, на этот раз даже обнаружил в себе отголоски смирения с тем, что Святилище с недавних пор перехватило у него обязанность вершить суд над нарушителями военной дисциплины.

«Что так, что сяк — закончится все прижиганием плеча, которым эти мальчишки еще и гордиться станут, — бесстрастно рассуждал про себя Рубб. — Ну, это так, по молодости, по незрелости своей, разумеется. Пока не раскумекают, что за этими ожогами ничего-то и нет, что они там себе воображают. Одна кромешная пустота».

А уж о пустоте во всяческих ее проявлениях командующий знал не понаслышке. Подступала она к нему медленно, но неотвратимо.

Отец Рубба незадолго до смерти передал ему, вместе с тяжким грузом ответственности за всю их многочисленную семью, золотисто-красную эмблему командующего личной охраной монаршей династии. Рубб принял ее, торжественно склонив голову перед тогда еще молодым королем Каффом, на Ладони напротив замка-горы. Гордость переполняла нового начальника королевской стражи: близость к легендарному роду, причастность к истории Харх, блестящая возможность проявить себя… Именно такой представлял молодой Рубб вожделенную должность.

Но суждено ли было его мечтам исполниться?

Вступление Рубба в должность ровным счетом ничего не изменило в его судьбе: места для подвига в ней все так же не находилось. Он словно попал в хорошо отлаженный часовой механизм, заменив собой пришедшую в негодность шестеренку.

Сравнение, что называется, в яблочко. Действительно, став однажды частью этого механизма, любой королевский стражник, помимо высокого статуса и народного признания, начинал остро ощущать на своем лбу клеймо обезличенности. Не стал исключением и Рубб. Парадоксально, но служба в элитном подразделении армии огненных воинов зачастую горько разочаровывала стражников, и это несмотря на все ее преимущества: близость к королевской семье, внешний престиж, проживание в безопасности и комфорте пределов Перстня. Расхожим стало сравнение помпезности королевской стражи и истинной сути нахождения в ней с неправильно выращенным земляным орехом шицуб. Гладкая ароматная скорлупа с янтарными прожилками, внутри которой вместо вожделенного плода с экзотическим фруктовым вкусом оказывается только синеватая плесень. Усиливало такой эффект древнее предписание, не позволяющее служащим в замке-горе видеться со своими семьями чаще двух раз в звездный цикл. Сохраняя таким образом для стражников возможность продолжения рода, предписание тем не менее превращало хранителей королевского покоя в ряды одинаковых шариков кремнезема⁵, из которых состояли опаловые горы. Принцип наследственности в отборе стражников, их изоляция от турниров, учений и прочих возможностей проявить свои воинские качества дополняли ритуально-символический характер их службы.

Рубб, унаследовавший высокое воинское звание от отца, в конечном итоге научился воспринимать его трезво, не строя иллюзий относительно каких-либо особых перспектив для себя и своей семьи. Видеть истинную суть вещей — вот чему действительно научила его сияющая на груди эмблема в виде двух мечей, скрещенных над Перстнем. По счастью, за годы службы Руббу удалось выстроить мощный ментальный барьер, не позволяющий обратной стороне этого знака отличия давить на сердце тяжелым камнем нереализованного честолюбия, несыгранных турниров, неполученных одобрительных взглядов короля и его приближенных. Эмблема с мечами — предмет восхищения и зависти среди простонародья — стала восприниматься Руббом не иначе как крест, который он по праву рождения взял из рук умирающего отца и обреченно, но с достоинством понес дальше.

— Спину ровней. Полумесяцы алебард в один ряд. Полная тишина.

Как ни странно, команды напоминали не рявканье сторожевого пса, а негромкие умиротворяющие мантры. От мантр их отличали едва уловимые непроизвольные ноты обреченности.

Но, так или иначе, «часовой механизм», которым управлял Рубб, продолжал работать безупречно. Четверки закованных в бронзовые доспехи стражников были симметрично распределены по периметру замка. Застывшие каждый на своем месте, издалека они напоминали восковые фигуры. Рубб удовлетворенно отметил про себя, что стальные топорики алебард были в этот раз начищены раствором соли и пыльцы драккура⁶ с особой тщательностью.

«Побольше лоска и почтения традициям, поменьше черных мыслей».

Не один десяток звездных циклов миновал, прежде чем командующий смог в полной мере оценить этот прощальный совет своего отца. Однако, вспоминая его угасающий с каждой встречей взгляд, таящий неизбывную тоску о навсегда упущенных возможностях, Рубб пришел к выводу, что отец и сам оказался бессилен перед легионом тех черных мыслей.

— Явились. Рты чтоб были на замке у обоих, — не меняя интонации, бросил Рубб, проходя мимо Умма и Дримгура. Те подобострастно вытянулись в парадной стойке и будто бы даже не дышали.

Обездвиженные бронзовыми клещами доспехов и кодексом Заповеди, молодые стражники не имели достаточно свободы, чтобы хотя бы утвердительно кивнуть, заверяя командующего в своей готовности выполнить приказ. Не только этот, но и любой другой. Да и вообще, согласны хоть каждую ночь выходить в караульную цепь на Перстень, чтобы там, не издавая ни единого звука, охранять пределы замка-горы. Готовы до блеска начистить доспехи и оружие всему подразделению королевской стражи. Что угодно, лишь бы избежать наказания в Святилище.

Казалось, тревожные мысли стражников скоро обретут реальную физическую энергию и пустят трещину по шлемам, горделиво возвышающимся над их головами. Холодный пот, бегущий по разгоряченным под металлическими панцирями спинам, обжигал не хуже смоченных в кипятке прутьев.

Рубб видел все это. Читал мысли и чувства молодых стражников как открытую книгу.

Видел также, что вызубренная за годы службы Заповедь не позволяла юношам не то что высказать эти просьбы вслух, дополнив их искренним раскаянием за утреннюю минутную слабость, а даже устремить на своего командующего молящий взгляд. Что им оставалось? Пожалуй, лишь, мысленно сложив пальцы рук в ритуальном жесте, беззвучно просить Огненного бога избавить их от кары в Святилище. Или облегчить ее, насколько это возможно.

Однако командующий сделал свой выбор.

Та пара секунд, на которую Рубб задержался около Умма и Дримгура, ни на йоту не приподняла завесу тайны над их ближайшим будущим, как ни пытались они уловить хоть какой-то намек во взгляде или выражении лица командующего королевской стражей.

— Вы двое, поменяйтесь местами. Поправь забрало. Подбородок выше, — раздавались команды уже за спинами сокрушенных друзей и были адресованы не им, а другим стражникам.

Эхо шагов затихало, растворяясь в гигантской глотке трех сплетенных в единый природный конус гор. Застывшая над Уммом и Дримгуром тишина оставила их один на один с клубком тревожных мыслей, одновременно возвещая, что совет вот-вот начнется

Обычно в таких ситуациях юноши испытывали особую гордость и трепет, граничащий с восторгом. Стражники предвкушали момент, когда мимо них по очереди прошествуют все представители королевской семьи. Каждый раз — как в первый. Неспешно, будто бы нехотя, они прошагают по подвесному мосту в Грот заседаний, сверкая инкрустированными опаловыми венцами на головах. Как всегда углубленные в собственные размышления, венценосные особы, скорее всего, даже не бросят взгляда на стражников, слившихся с обстановкой замка, но сама возможность находиться в такой близости от легендарной династии согревала сердце. Но не в тот вечер.

Последние минуты до начала вечернего совета. Согласно древнему обычаю, он проводился в Гроте заседаний, в глубине королевского замка-горы. Далекие предки нынешнего короля Харх завещали своим потомкам соблюдать эту традицию из соображений безопасности: если мифические враги хархи дерзнут напасть на остров аккурат во время совета, то грот мгновенно превратится в надежное убежище для представителей политической и религиозной власти. Именно поэтому одной из воинских традиций Харх оставалось усиливать охрану замка в день заседания, чтобы обеспечить надежную защиту избранным хархи и в случае нападения защищать их до последней капли крови.

Пурпурные стены грота тускло мерцали слюдяными наростами, отражая тихое пламя свечей, расставленных по периметру огромной треугольной малахитовой плиты. Это пламя выхватывало из мрачной темноты искусно выкованный королевский трон, стоящий на небольшом возвышении напротив плиты. Словно посвящение стихии огня, сочетание металлов золотистого, медного и багряного цвета превратило спинку трона в устремленные высоко вверх языки пламени. На самой верхушке, недосягаемой для света коротких массивных свечей, три «огненных» столпа, повторяя строение замка-горы, сплетались в единое целое. Во влажном пещерном воздухе стоял насыщенный грибной дух. Из пазух черного наскального мха сочились тонкие струйки росы, называемые в народе слезами каменных великанов. Не успевая достигнуть земли, роса испарялась, так что полупрозрачный шлейф легчайшего тумана постоянно окутывал грот, стелясь по его низинам, присыпанным крошкой лимонно-желтого цитрина⁷.

Тонкие ленты тумана были разорваны суетливыми движениями перебирающих по мерцающему полу коротких ножек в сыромятных сапогах с бряцающими мелкими бубенчиками. Внутри бубенчиков перекатывались крошечные золотые шарики. Слегка хромающая походка их владельца создавала своеобразную нервическую мелодию, проигрываемую тремя инструментами: тонко дребезжащими бубенцами, нестройным скрипом подошв по цитриновой крошке и передразнивающим их глубинным эхом.

Великан мне подпевает,

Бог Огня цитрин подарит.

Скарабей придет уж скоро,

Ну а мне какое горе?

Поцелованный огнем,

Я не чахну над копьем,

Только знаю, что совет

Не укроет Харх от бед.

Знает Эббих, знает точно:

Перстень ровно что песочный.

Скарабей взойдет на трон,

Тихх поведал нам о том.

Собирайтесь, собирайтесь,

Напоследок поиграйтесь,

Жабий глаз и кочерга,

Заседайте до утра,

В танец искры не вмешайтесь,

Собирайтесь, собирайтесь…

Простая, незатейливая песенка — ни дать ни взять детская считалочка, — однако все дело в исполнении. Хриплый голос Эббиха, наполнял ее мрачноватой игривостью, превращая веселую мелодию в зловещее карканье.

Согнувшийся под тяжестью собственного горба, хромой Эббих все же умудрялся необыкновенно быстро перемещаться по давно знакомым ему коридорам замка-горы. Низкий даже по меркам хархи, с лысеющей головой сплошь в пигментных пятнах, увенчанной бронзовым обручем, горбун обычно производил противоречивое впечатление на окружающих. С одной стороны, его прихрамывающая походка, маленький рост, заискивающие мутно-желтые глазки, неиссякаемые песенки собственного сочинения вызывали умиление и могли бы обеспечить карлику самое нежное обращение. С другой — клеймо в виде треугольника на изрезанном морщинами узком лбу, клинообразная борода, доходящая до голенищ сапог, постоянное невнятное бормотание и тихий дребезжащий смех вызывали в душе смутное чувство тревоги.

Тревожиться по пустякам обитатели огненной земли не любили, а Эббиха предпочитали избегать.

Уникальное положение горбуна при дворе усиливал бытующий в сознании хархи приоритет физической силы перед прочими характеристиками. Стать, развитая мускулатура, блестящее владение оружием, умение постоять за себя и защитить других всегда были главными критериями, определявшими общественное положение. В сочетании с принципом потомственности наличие или отсутствие этих качеств позволяло делать выводы о будущем того или иного молодого хархи: карьера, перспективы личной жизни, близость к королю, возможность вступить в престижную гильдию.

Чего можно ждать от хромого карлика? На что этот горбун может сгодиться? Да ведь он первым бросится с высокой террасы замка, если враги начнут его осаду! Первый под пытками раскроет секрет убежища королевской семьи в гроте, не выдержав и минуты боли. Он не сможет защитить даже самого себя, не говоря уже о короле и его приближенных. «Всем, что не усиливает безопасность и защиту, — пренебречь во имя бога Огня и подлинного короля Харх», — гласит культовая Заповедь хархи.

Но так уж вышло, что Эббихом не могли пренебречь. Даже если бы захотели.

Обход Грота заседаний почти завершен. Неся перед собой подвешенный на железной цепочке небольшой фонарь из дутого цветного стекла со вставленной в него коптящей свечой, Эббих, по обыкновению, недоверчиво осмотрел помещение. Убедился, что металлические «языки пламени» королевского трона сияют достаточно ярко при тусклом освещении грота. Поправил одну из оплывших свечей на малахитовой плите — свеча нарушала правильную форму треугольника. Раздраженно нахмурил редкие клочки выгоревших бровей. Проверил расположение каменных стульев с высокими спинками, выполненными на манер королевского трона, но в более простом символическом стиле. Пощупал их сиденья из холодного камня: хорошо ли они утеплены верблюжьими покрывалами? И, довольный результатами ревизии, издал блеющий смешок, мгновенно размноженный горным эхом и окруживший саркастическим смехом его самого.

Напоследок поиграйтесь,

Собирайтесь, собирайтесь…

Эббих в последний раз проворчал свою стихотворную поговорку, вставая у тяжелой, окованной железом двери, отделяющей грот от внутреннего пространства замка. В его руках оказался металлический диск размером с три головы самого карлика и молоток с позолоченной рукоятью. Удар металла о металл высвободил резкий звенящий звук, будто рвущийся из самого сердца предметов. Звук заполнил собой все помещение, отразился от сочащихся росой пурпурных стен и наконец вырвался из грота. Громогласный глашатай известил о начале заседания.

К тому времени по другую сторону двери уже собрались участники совета. Здесь в торжественном молчании стояли король Кафф с женой, сыном и сводным братом Явохом, три королевских советника, главный военачальник королевской армии Рагадир, главы оружейной, аграрной, ювелирной и торговой гильдий, главный целитель и звездочет. Этих влиятельных персон нечасто можно было встретить в одном месте. И все они как один покорно стояли у закрытой на тяжелый засов железной двери, ожидая приглашения на заседание и сохраняя сакральное молчание.

— Рад всех видеть в добром здравии. Начнем совет, — без лишней помпезности и с искренней улыбкой поприветствовал своих подданных Кафф — подлинный действующий король огненной земли Харх.

Прозвучали эти слова только лишь после того, как утихло эхо оглушительного удара позолоченного молоточка по металлическому диску, а Эббих занял свое место на выступе в стене грота и заболтал ножками, обнимая стеклянные грани фонаря.

— Волей Огненного бога и милостью священного Пламени, — не то подсказывая нужные слова супругу, не то вознося молитву, полушепотом монотонно пробормотала жена короля Окайра.

Одетая в длинную бархатную черную тунику, королева воплощала собой образец духовного смирения. Свободный крой одеяния оставлял строение ее тела загадкой, а тяжелые складки капюшона хранили в секрете прическу монархини. Украшения? Нет, взгляду не за что было зацепиться и здесь. При том что королева, разумеется, могла позволить себе самые изысканные драгоценности, она ограничилась лишь узкими дорожками мелких изумрудов по краям рукавов и подолу туники. Мягкий свет карих, слегка раскосых глаз струился, казалось, в какое-то другое измерение. На тонких губах нельзя было уловить и тени одобрительной улыбки, но в то же время лицо Окайры не выражало и недовольства. Не глядя никому в глаза, она сложила руки в религиозном жесте: соединила крестом большие пальцы, указательный правой руки лег между указательным и средним перстами левой, остальные пальцы — согнуты к ладони. Получившаяся фигура напоминала не то три сплетенные горы, внутри которых и проходил совет, не то Эббихово клеймо.

Окайра, склонив голову, легка коснулась лба сложенными в «знак пламени» пальцами. Совет поспешил зеркально отразить ее движение. За ними последовал и король.

— Продолжим, — вернул Кафф подданных к насущным вопросам.

Пламя свечей яркой вспышкой отразилось в широком, доходящим до самого локтя золотом браслете короля, напоминающем рыцарские латы. Такое же украшение охватывало его вторую руку. Оба средних перста короля были закованы в металлические, с витиеватыми гравировками кольца, больше похожие на ястребиные когти, они полностью закрывали пальцы.

— Имит, будь добр напомнить господам членам совета, какой нынче с утра у нас день, — без долгих вступлений обратился король к звездочету.

— Нынче, — откашлявшись и церемониально положив одну узкую сухую ладонь на другую, отвечал седовласый Имит, — вечер семнадцатого дня Ящера. Ящерицы, если желаете, по новому толкованию. Звезды уже отчетливо сложились в хвост, часть брюха и задние лапы.

— Что скажешь нам о ее форме? Сейчас уже можно что-нибудь понять? — нетерпеливо спросил Кафф.

На несколько секунд в гроте повисла тревожная тишина, нарушаемая лишь тихим позвякиванием золотых шариков внутри бубенцов Эббиха. Тот, скрючившись и крепко обхватив свой разноцветный фонарь, продолжал сидеть на выступе.

— Ваше Величество, — почтительно ответствовал Имит, — я не смею сеять подозрения в ваших мыслях своими далекими от науки приметами… К тому же я обладаю основаниями, не подтвержденными какими-либо законами или хотя бы частными теориями. Как вы сами знаете, я опираюсь только лишь на годы наблюдений и свое субъективное отражение закономерностей…

Звездочет слегка дрожащими руками извлек из складок шерстяного хитона⁸ небольшой деревянный сундучок, пахнущий ладанной смолой и влажной почвой. С легким стуком, до которого не смогло дотянуться докучливое пещерное эхо, поставил его перед собой на угол малахитовой плиты. Члены совета переглянулись.

Окайра еще ниже опустила глаза. Королева, по своему обыкновению, все так же находилась в ином измерении, что, однако, не мешало ей отчетливо сознавать, что сегодня на совете откроется нечто. Окайра не была потомственной предсказательницей, каких часто можно встретить на городских ярмарках; не переняла у верховной жрицы способность смотреть в будущее сквозь пыльцу гаудра желтолистого. Да и вещие сны не были частыми гостями под шелковым балдахином королевского ложа. И все же напряжение, предшествующее перелому самого хода совета, королева ощущала физически.

Стаккато дыхания зарождающейся тревоги дотянулось и до короля. Оно прочертило узкую влажную дорожку пота по его мощной шее, прижгло плетью выпирающие на запястьях вены, заставив их пульсировать быстрей. Страху неизвестности безразлично, что носит его жертва: огненный опаловый венец или рабские кандалы. Однако тот, чью голову пока украшал опаловый венец, не имел права поддаться смутным предчувствиям, что уже заползали в его мысли черными злорадно шипящими змеями. Кафф чуть заметным движением стиснул кулаки так, что на ладонях отпечаталась гравировка колец-когтей. И, не меняя интонации, продолжил:

— До прихода Скарабея, судя по твоим словам, Имит, остается тридцать три дня. В этот срок мы должны завершить все начатые в Ящерицу планы: пополнить кладовые городов припасами, заготовить достаточно корма для скота, который временно не будет пастись на воле. Особое внимание должно уделить поселениям, наиболее отдаленным от нашей столицы, Подгорья. — Кафф многозначительно посмотрел на тучного Курхана, главу аграрной гильдии. — Изготовить достаточно капель регенерации для лечения пострадавших от вспышек слепящих смерчей.

Король медленно перевел взгляд на целителя Аннума. Тот смиренно кивнул, продолжая методично перебирать бусины черных сапфиров, продетые в несколько рядов тонких кожаных браслетов. Они украшали изящные руки лекаря, изборожденные дорожками зеленоватых вен.

— И, как вы помните, — безапелляционно провозгласил Кафф, — День обмена должен состояться не позднее чем за три дня до исхода Ящера. — Король специально употребил древнее название созвездия, чтобы подбодрить сникшего над деревянным сундучком толкователя звезд. — Не позднее.

В подтверждение своего приказа король легонько ударил по плите острым концом кольца-когтя.

— Все будет подготовлено в лучшем виде к визиту уважаемых гостей из моря, ваше сиятельство, — поспешил заверить правителя глава торговой гильдии. Он заискивающе склонил голову набок и сузил миндалины глаз болотного цвета, пытаясь — пока что безуспешно — поймать взгляд короля. — Каменная мантия уже увеличена в размерах как вширь, так и в длину, — с жаром отчитывался Гаркун. — Народ трудился день и ночь, но, — глаза толстяка просияли гордостью, — скажу прямо: в этот раз обошлись без использования рабов. У тех, от кого Огненный бог отвернулся, сами знаете какие руки, да и в прошлый звездный цикл умудрялись еще строительные камни на черный рынок по ночам стаскивать! Зато теперь какая красота!.. С любой высокой террасы замка видно! А если с берега поглядеть — ну просто в горизонт уходит! Не Перстень, конечно, тоже работа что ни на есть…

— Гаркун, тебе здесь кто-то разрешал говорить? — раздался тихий голос по левую руку Каффа. Его четырнадцатилетний сын Бадирт раздраженно поднял бровь, изобразив на юном лице искреннее недоумение. — Ты, кажется, забыл, что находишься на королевском совете, а не в трактире Подгорья со своим торгашами.

Слова прозвучали резко, нарушив размеренный ход совета. Даже Окайра подняла голову, выйдя из своего полугипнотического состояния, но ни словом, ни жестом не отреагировала на сыновнюю реплику. При этом лица присутствующих не отразили ни малейшего удивления ее внешним равнодушием. Все как один воззрились на короля, чтобы успеть подстроиться до того, как зарождающийся конфликт войдет в переломную фазу. Горбатый Эббих сощурил маленькие желтые глазки, во мраке грота напоминающие кошачьи.

Перепуганный Гаркун уже забыл, о чем только что с таким жаром и вдохновением докладывал королю в своем искреннем порыве выслужиться и получить похвалу за честно выполненный приказ. А что, он ведь и впрямь уложился в установленный Каффом срок! Можно даже сказать, с запасом. Сумел везде договориться, сбить цены на материалы, убедить Рагадира прислать солдат, когда стало не хватать рабочих рук. Да еще и не задействовал рабов. Однако кому нужны эти аргументы, если ты умудрился разозлить королевского отпрыска? Со стороны уважаемый глава гильдии теперь выглядел так, будто затолкал рвущиеся наружу слова себе обратно в глотку. Да не просто затолкал, а еще и для верности залепил рот расплавленным сургучом, лишь бы эти самые слова прекратили играть с Гаркуном свою злую шутку.

— Где твои манеры, Бадирт? — мимоходом бросил король, метнув в «отпрыска» один из своих наиболее суровых взглядов.

На этом инцидент был исчерпан. Конечно, в глубине души Кафф негодовал по поводу дерзости сына в присутствии подданных. Далеко не первой за этот звездный цикл. Вечно занятый государственными делами, освобождаясь от них только для того, чтобы с головой уйти в занятия боевыми искусствами, король не мог уловить закономерность, управляющую изменившимся поведением Бадирта. Созвездия? Баланс успехов и поражений в тренировках с мечом? Может, любовные переживания? Как бы то ни было, сын короля не должен столь открыто выказывать презрение к самым почитаемым хархи, которые долгими созвездиями преданной службы снискали всеобщее доверие и признание. В конце концов, это прежде всего этикет, и его правила одинаковы для всех.

Дав себе обещание найти время на скорее дружескую, чем назидательную беседу с сыном, Кафф ободряюще взглянул на мысленно уже прощающегося со своей должностью Гаркуна. Тот же, в свою очередь, благодарно опустил голову ниже, чем Окайра в своих молитвенных ритуалах, и облегченно вздохнул.

Кафф, до сих пор пытавшийся сдерживать нетерпение, теперь, после раздачи указаний по подготовке к Скарабею, был рад вернуться к тревожащей его теме. Возможно, все дело в гаснущем разуме старого Имита, который, подобно кривому зеркалу, преувеличивает значение несущественного? Выдает его за некое знамение? Хочет на склоне лет успеть остаться в памяти островитян выдающимся пророком? Тени надежды маятником раскачивали фантазию Каффа, подталкивая к утешительным объяснениям. Он уже был готов ухватиться за спасительную соломинку одного из них, напрячь метальные силы и выбраться из вязкого болота смутных предчувствий.

Воодушевленный проснувшимся самообладанием и уже готовый посмеяться над собственной мнительностью, Кафф приглашающим жестом подозвал Имита. Тот смиренно пошаркал с сундучком в руках по цитриновой крошке к королевскому трону. Все, кроме Окайры и продолжающего разыгрывать оскорбленные чувства Бадирта, напряженно вытянули шеи в сторону Каффа. Он уверенно положил руку на шершавую деревянную крышку сундучка, словно на эфес любимого меча, и одарил подданных лучезарной улыбкой.

— Сейчас досточтимый Имит раскроет нам тайны будущего. Слушайте и запоминайте. Может, в этот раз подползающий к нам Скарабей дыхнет на Ящерицу не слепящим смерчем и засухой, а алмазной пылью? Тогда это уже ответственность господина главы ювелирной гильдии!

Сидящие вдоль малахитовой плиты машинально улыбнулись шутке короля. Никому не хотелось, с одной стороны, выставить себя трусом, с другой — наступить на грабли Гаркуна.

Их улыбки синхронно сползли с побледневших лиц, когда Имит открыл ржавым от времени ключом свой сундучок и разложил перед Каффом глиняные таблички с выдавленными рисунками. На табличках были изображены ящерицы, символизирующие различные звездные циклы: ползущие, затаившиеся на камне, спящие в клубке собственного продолговатого тела и даже стоящие на задних лапах.

Каждое из созвездий Имит систематически срисовывал заостренными палочками, чтобы в дальнейшем делать выводы об их характере, опираясь на сопутствующие им события. Порой действительно складывалось так, что под Спящей Ящерицей жизнь на острове не отличалась неожиданными событиями; под Выпустившим Когти Ястребом имели место вспышки восстаний рабов; под Выгнувшей Спину Медведицей чаще обычного рождались бездыханные младенцы. А иногда характер созвездия никак не отражался на хархи и их повседневной жизни.

На последней табличке рисунок был не окончен, а срисован лишь настолько, насколько Огненный бог приподнял небесный шатер, чтобы дать островитянам знак своей всемогущей рукой, как он это делал каждое созвездие. Сначала клинописный набросок ни о чем не сказал Каффу. Король хмуро вглядывался в его очертания, состоящие из небольших точек с расходящимися лучами. Имит заметил это и перевернул табличку вверх ногами. Поводил заостренным ногтем по изображению звезд, показывая Каффу уже намеченные очертания. Очевидно, что пресмыкающееся будет лежать на спине, разметав чешуйчатые конечности, хвост будет лежать рядом…

Кафф недоуменно посмотрел на звездочета. Тот только кивнул на немой вопрос короля. Казалось, в гроте никто не дышал, даже роса перестала сочиться по пурпурным стенкам.

— Ящерица… — Кафф тяжело вздохнул, еще крепче стиснув пальцы в оковах колец. — Ящер мертв.

Глава 3 Метаморфозы света

Лучи Матери звезд, проходя сквозь толщу бирюзовых вод моря Вигари, затейливо преломлялись полупрозрачным колышущимся веером. Он продолжал скользить дорожками своих шелковых полотен далеко за поверхностью водной глади, распадаясь на глубине богатым спектром.

В самом начале своего погружения в эти воды сияющие посланцы Матери звезд будут выхватывать из подступающего со всех сторон сумрака вполне заурядные пейзажи, служащие декорациями жизни типичных морских обитателей. Однако не стоит думать, что серебристые переливы рыбьей чешуи, кирпично-бурая бахрома водорослей и белесые кляксы дремлющих медуз — конечная цель этого путешествия. Прыткие стрелы лучей, выпущенных из тетивы ослепительного звездного тела, стремительно рассекут толщу морских глубин и продолжат расцвечивать пространство такой глубины, которой никогда бы не достигли лучи другого рода. Например, солнечные. Между тем эту непреложную истину было бы невозможно проверить в условиях мира, отличного от Сферы. Ведь море Вигари с разверзнутой в ней гигантской впадиной, почти доходящей до сферической сердцевины, пока что остается единственным подобным водным пространством во Вселенной. Во всяком случае, так утверждают многочисленные труды по гидрографии, океанологии и космологии, заполняющие полупрозрачными мембранами своих страниц библиотеки знаменитого Университета Вига, а также примыкающего к нему Лабораториума.

Итак, преодолев «слепую» границу, после которой лучи любого другого небесного тела сдались бы под гнетом тянущего на дно мрака, дети Матери звезд упорно продолжают начатый триллионы километров назад путь, прославляя Прародителя этим смелым паломничеством. В своей непреклонности и бесстрашии они напоминают горсти светящихся семян, щедрым мановением божественной длани рассыпанных по бездонным глубинам Вигари.

Достигнув твердой поверхности, которая в любом другом море могла бы стать верным признаком конца пути, упрямые посланники света не успокоятся. Они знают: завершение одного есть начало другого. Пошарив по каменистому дну, вездесущие нити лучей обязательно доберутся до стелющегося по его поверхности бескрайнего плаща темно-оливковых водорослей. Их алые фосфоресцирующие шипы изгибаются причудливой вязью. И то, что можно принять за своеобразное украшение дна Вигари, скрывающее под собой лишь слои базальтов, окажется чем-то совершенно иным. Ведь это водорослевое плетение есть самая высокая точка уже совсем другого мира. Оно служит небесным куполом подводной цивилизации Вига — интеллектуальной жемчужины Сферы, оплота наук и искусств.

Здесь, на верхней границе миров, заканчивается путь звездных лучей. Но только для того, чтобы своей последующей реинкарнацией они, изменив форму уже в третий раз, убедили даже самых закоренелых агностиков в бесконечности силы света, как и самой жизни.

Хархи верят, что Огненный бог, подлинный посланник Прародителя на Сфере, каждое утро облетает по кругу Матерь звезд на своем крылатом скакуне, обдавая ее диким вихрем языков пламени, чтобы Матерь проснулась и в ликовании затанцевала по небесному своду.

Казалось бы, красивая легенда, и не более.

Так вот то, что произойдет с лучами Матери звезд за вьющимся ковром шипастых водорослей круах, кого угодно заставит поверить во всемогущество главного божества хархи. Потому что если присмотреться к этим водорослям, то в сложной структуре их плотного плетения можно все же разглядеть мириады крошечных клубков. Их круглые тела с переливающимся внутри светящимся веществом издалека напоминают россыпь мелких звезд, слабо проглядывающую сквозь тюлевую дымку ночного неба. Также эфимиры напоминают затерянных в древесной кроне светлячков. С той лишь разницей, что обитатели водорослей круах являются неотъемлемой частью своего «дома». Такой же, как толстые волокнистые ветви с перекатывающимися внутри газовыми пузырьками и прикрепленные к ним красноватые спирали острых шипов, загадочно мерцающие во мраке морских глубин.

Эфимиры, не связанные с круах каким-либо общим органом и не вживленные в них, по сути дети этих водорослей, которые, появляясь на свет из их шипов, навсегда остаются жить на необъятном родительском теле, ничем его не обременяя. Все дело в том, что круглые, окаймленные невесомыми прозрачными ворсинками тельца эфимиров светятся неспроста: они питаются теми самыми добравшимися до них с недосягаемой небесной высоты лучами Матери звезд. Они жадно вбирают колышущимися ворсинками звездный свет, растворенный водной бездной до тончайших блекло-серебристых нитей. Можно сказать, подводные «светлячки» их вдыхают, накапливая свет в себе и тем самым превращаясь в шарики ярко сияющего бисера, которыми богато расшито бескрайнее покрывало водорослей. В течение дня крошечные эфимиры поглощают столько сияющих нитей, что даже ночью продолжают рассеивать глубинный мрак. Находясь на огромном расстоянии от сводов небесного шатра, из которого Огненный бог любуется на прислуживающие ему звезды, эфимиры все же тесно связаны с круговоротом его жизни. Ночью «светлячки» засыпают, подобно Матери звезд на горизонте неба, но так же, как и ее дети-звезды, продолжают окутывать свой мир нежным чарующим светом. Светом, который сулит умиротворение и спокойный сон, укрывая от эха грозовых раскатов прошлого и от вспышек молний с мелькающими в них зловещими предсказаниями. А утренняя заря торопится поскорей запустить свои длинные искристые пальцы в гущу водорослей круах, чтобы найти в них еще сонных эфимиров и передать им эстафетный факел. Теперь они — главные и единственные проводники света и тепла в непроницаемых глубинах моря Вигари.

Да, конец любого пути — это всегда одновременно начало следующего. Так любят говорить вига, жители одноименного подводного государства, границы которого очерчены гигантским темно-зеленым палантином с мерцающими в его складках звездочками эфимиров. Их рассеянное сияние создает затейливую игру света, усиливающую чувство пребывания в другом измерении, которое непременно возникнет. Даже если вы еще не поняли, где находитесь. Даже если вы только преодолели многочисленные слои круах и еще плывете к земле Вига внутри огромной прозрачной рыбы фицци, сознанием которой управляет мастер ихтиогипноза⁹.

В условленный день, сверившись по карманным часам — ромбовидным стеклянным колбам с насыпанными внутрь лепестками, — трое вига покинули свои дома, чтобы встретиться на окраине столицы. Стенки колб уже начали слегка поблескивать едва уловимой золотистой пыльцой, возвещая о скором наступлении зари. Поблескивало, разумеется, не само стекло, а лепестки цветов часовика — редчайшего из растений на Вига, «младшего брата» водорослей круах. Разница между ними лишь в том, что недосягаемый круах вьющимся куполом укрывает подводную цивилизацию от внешнего мира, а прихотливый часовик стелется по крутым выступам Расщелины. Место, о котором некоторые в глубине души суеверные вига предпочитают вовсе не упоминать вслух. Между пузырчатыми «ветвями» часовика запрятаны не суетливые светлячки-эфимиры, а цветки с длинными узкими лепестками и пучком пурпурных нитей в черной сердцевине. Пучки эти похожи на кровоподтеки каменистого горла Расщелины. В течение дня продолговатые лепестки меняют цвет в зависимости от интенсивности света, посылаемого сверху эфимирами.

Исследователи мира подводной флоры давно выявили эту уникальную особенность необычного растения, доставленного в Университет экспедицией факультета естественных наук из самой, как выразились ее участники, глухомани Вига. В архивах университетской библиотеки (или «книжницы», так она именовалась на момент экспедиции) сохранился отрывок путевого дневника одного из исследователей-энтузиастов, добившихся от ученой семерки¹⁰ разрешения на путешествие категории «высшая степень риска».

Отрывки из путевого дневника магистра Паддау, факультет естественных наук

День 151. На краю леса Стуммах. Зима.

За плечами нашей группы остались долгие дни пути, подробно описанные выше, а впереди наконец виднеется конечная цель самого дальнего на нашем веку путешествия. Купол круах, насколько мы можем догадываться, здесь сильно истончен, а значит, мы впервые за историю Университета добрались до границы миров. По нашим расчетам, до прибытия к Расщелине остается не более полудня умеренным шагом. При иных обстоятельствах мы добрались бы туда раньше, однако обступающая со всех сторон темнота и покрывающая дорогу разветвленная корневая система деревьев щелгун не позволяют группе идти быстрее.

Здесь очень холодно. Для поддержания оптимальной температуры тела используем дистиллированную смолу дерева эмху, растирая ею конечности.

Освещающие наш путь медальоны из щупалец звездчатых медуз дают теперь совсем немного света, хотя даже по самым пессимистичным прогнозам их энергии должно было хватить с запасом — вплоть до выхода группы из области истончения. Вероятно, при подготовке к экспедиции мастер точных наук Тиннаэ переоценил нашу выносливость и способность ориентироваться в условиях сумрака. В следующий раз пусть делает расчеты исходя из того, что их объект — не группа ученых-естественнонаучников, а сборище слепых кротов. Делать записи в дневнике также становится все сложнее: приходится класть светящийся медальон прямо на мембраны его страниц, а это, как известно, значительно высветлят чернила. У магистра Миббах медальон уже вовсе погас.

Позволим себе сделать смелое предположение, что недостаток источника света и тепла в виде эфимиров, которые инстинктивно избегают селиться над границей миров, вызывает постепенную гибель ветвей водорослей круах. Их высокая регенеративность всем широко известна; тем не менее, мы готовы выдвинуть гипотезу о том, что энергии фосфоресцирующих шипов недостаточно, чтобы восстановить ветви, лишенные «подпитки» от эфимиров. Шипы могут лишь создать условия для завязи новых ветвей. Серьезным вопросом для науки остается, что происходит с увядшими круах. По нашему мнению, они постепенно погибают, а неизбежные структурные изменения не позволяют «хворосту» оставаться частью плетения из здоровых водорослей. Далее увядшие ветви осыпаются.

Да простит нас мастер Тиннаэ за подобные допущения, но если бы он был сейчас здесь и своими глазами увидел кружащие над лесом черные хлопья, то, вероятно, согласился бы с нашей версией. Учитывая сильнейший холод, распространяющийся по всей области истончения и совокупность природных явлений, изложенных в записях выше, мы полагаем, что открыли особую климатическую зону Вига — зону вечной зимы.

Пометка на полях:

Важно! Не забыть обосновать ключевые отличия зимы от поздней осени, господствующей в других областях истончения. Сравнительный анализ. Итог: обновленная система классификации климатических зон Вига. Приложить к моему труду на мастера естественных наук.

День 153. Лес Стуммах. Зима.

Исследования Расщелины, результаты которых непременно будут изложены в общем отчете нашей группы, принесли не только новые для науки образцы живой и неживой природы, но также и практические плоды для удовлетворения нужд членов экспедиции.

План осмотра и сбора данных на территории Расщелины успешно выполнен, и в данный момент мы уже движемся в обратном направлении. Как можно заметить, читая эту запись, цвет используемых мною чернил из бледно-голубого вновь стал насыщенно-синим. При этом медальоны у всех окончательно потухли, когда мы еще только подходили к Расщелине. Магистр Риэ резонно предложил закопать один из медальонов близ самого выделяющегося ее выступа в память о первой экспедиции Университета на нижнюю границу миров. Мы с радостью согласились подобным символичным способом увековечить наше рисковое предприятие во имя науки и семи великих искусников. Точные координаты данной точки будут также указаны в групповом отчете.

Если же по каким-либо обстоятельствам мы не вернемся в Нуа и кто-то найдет этот дневник, то искренне прошу передать его в Университет. Уверен, вас ждет вознаграждение. На этот случай сообщаю местонахождение нашего тайника здесь.

Найдите на опушке леса Стуммах два гигантских дерева щелгун со сплетенными стволами и встаньте к ним спиной. Сделайте десять шагов вперед и пятнадцать влево, пока не упретесь в первый высокий камень, выступающий из корней (он обрамляет Расщелину в числе других). Окружающая этот камень поверхность свободна от корневых спиралей и состоит из крупных зерен ослепительно-белого песка и следующего за ним слоя коралловой крошки. На раскопки именно такой глубины хватило наших сил. Если вы верно следовали указаниям, то позвольте вас поздравить: вы рассекретили тайник. В измельченных радужных кораллах и спрятан медальон самого мастера Риэ. Понадобится около восьми уверенных движений лопатой — и вы достигнете цели.

Так почему же, невзирая на то что наши «походные эфимиры» (авторство этой вариации названия для медальонов принадлежит магистру Гридау) позавчера предательски потухли, сейчас я пишу в условиях достаточной освещенности? Достаточной даже для самой глубокой чащи непроглядно-темного леса Стуммах. Все дело в цветках весьма необычного растения, напоминающего водоросли, скрученные в запутанные клубки. Именно они и оплетают высокие камни, окружающие Расщелину, и, насколько я могу предполагать, спускаются внутрь нее по каменистым выступам. Едва подойдя к данному растению, вся группа обратила внимание на слабое, но устойчивое свечение, исходящее от его продолговатых полупрозрачных цветков. Мы наперегонки бросились к этому источнику света, поскольку последние несколько дней провели в кромешной тьме зимнего леса у нижней границы миров. Было очевидно, что отдельно взятый цветок стал бы не более чем каплей в море против сумрака, царящего под чахнущим круах. Однако более детальное рассмотрение собранных образцов выявило важную особенность: иллюминирует не весь цветок, а только его лепестки. Поэтому, чтобы в прямом смысле «пролить свет на происходящее», мы срезали сияющие части соцветий и наполнили ими пустые колбы от смолы и некоторых эликсиров, любезно предоставленных нам факультетом тонких материй. Эти импровизированные фонари мы продолжаем успешно использовать уже почти два дня. Занесение настоящей записи в путевой дневник также стало возможным лишь благодаря столь неожиданным особенностям растительного мира Расщелины.

Пометка на полях:

Очень важно! Продолжить наблюдения за лепестками. Выявить зависимость свечения от внешних факторов. Они прозрачные — проявится ли цветной пигмент под воздействием эфимиров? Одного этого открытия будет достаточно для звания мастера! Может, мои коллеги не обратят на лепестки внимания?

День 156. Болотная пустошь Варадум. Поздняя осень.

Вся наша группа торжествует как один: три дня пути быстрым шагом — и глухая стена темного Стуммаха осталась позади. Несмотря на улучшившиеся условия движения благодаря свету лепестков с Расщелины, весь «лесной» участок пути нас не покидало общее тягостное ощущение. Совокупность низкой температуры воды и недостатка сна (мы старались не тратить время на сновидения, чтобы как можно скорее преодолеть расстояние до Варадума) в значительной мере усиливала наше разбитое состояние.

Тем не менее уже сегодня мы в полном составе вышли за черту вечной зимы (так было пока условлено называть климатическую зону, охватывающую Стуммах, Расщелину и ее пустынные окрестности). Да, мы все еще находимся в области истончения, что доказывают следующие факторы: слабая освещенность на грани сумрака, изредка срывающиеся сверху черные клочки водорослевого купола круах и сравнительно низкая температура. Но все же это не Стуммах, против которого ночи в Нуа кажутся яркими летними деньками. Даже наша дорога, которая теперь превратилась в кишащую чернильными водомерками¹¹ топь, теперь кажется родной и знакомой.

Признаюсь, меня согревает не только перспектива в какие-нибудь 150 дней оказаться под арочными сводами нашей цитадели знаний. Есть еще кое-что. Не могу поверить, но мое робкое предположение из предыдущей записи начинает подтверждаться результатами реальных наблюдений! Лепестки в колбе, которую я теперь не снимаю с шеи, начали вести себя весьма необычным образом. Во-первых, поймав первые слабые лучи редких эфимиров, они уже стали светиться с большей интенсивностью. Это не только позволяет своевременно отгонять чернильных водомерок и обходить прячущиеся в трясине пни, но и служит прекрасной предпосылкой для формулирования моего личного открытия. Полагаю, установленная мной прямая зависимость между силой излучения эфимиров и лепестков в скором времени получит еще больше доказательств. «Младший брат» небесных светлячков, обнаруженный на территории Вига, — что сможет сильнее потрясти сегодня наше научное сообщество?!

Но на этом исключительные свойства собранных лепестков не заканчиваются. И если первое наблюдение, касающееся свечения, скорее всего, было произведено и моими коллегами, то итоги второго действительно могут стать моим авторским открытием. Поскольку каждый участник группы в первую очередь радеет за собственные научные интересы, неудивительно, что мы зачастую избегаем разговоров об экспедиционных находках. В особенности тех из них, что наиболее перспективны для дальнейших изысканий.

Здесь, полагаю, в высшей степени окажется полезным мое от природы острое зрение. Прошло совсем немного времени с того момента, как мы оказались на болотной пустоши, но я успел уловить едва заметные изменения цвета лепестков. Вернее сказать, даже не цвета, а полутонов. Если в неосвещенной зоне они не имели окраса как такового и отражали на своей поверхности окружающую среду, то теперь лепестки приобрели слабый бледно-лимонный оттенок. Иллюминирующие свойства при этом пока остались на прежнем уровне. Поскольку сейчас уже поздний вечер, судя по почти угасшим наверху эфимирам, то позволю себе обобщить ниже итог своих дополнительных наблюдений в новых условиях.

К установленному мной наличию у лепестков цветного пигмента можно добавить другую совершенно уникальную особенность: он меняется в течение дня. Это далеко не очевидно и вовсе не означает, что на лепестках постепенно отобразится вся палитра радужного спектра. Все изменения происходят не выходя за границы светло-желтого оттенка.

Незадолго до пробуждения эфимиров от ночной спячки я обнаружил, что содержимое моей колбы подернулось мельчайшими золотистыми крупинками, слегка отражаясь на ее стеклянных гранях. С наступлением утра прозрачные лепестки постепенно начали заполняться едва уловимым светлым пигментом, в то время как вышеупомянутые крупинки растворились в лиственной структуре. На этой почве возникло еще одно предположение: эта золотистая «пыльца» и является тем самым природным красителем, отвечающим за цветовые метаморфозы лепестков.

Я уже запланировал ряд экспериментов на базе университетского Лабораториума для выявления справедливости данной гипотезы. Не терпится повернуть диск из черного серебра на двери от инструментального хранилища и погрузиться в мир исследований. Верю и надеюсь, что они прольют свет истины на наши таинственные находки! Ведь если Университет преуспел в установлении истинной природы и практического назначения некоторых образцов, доставленных даже с варварского Харх, то и Расщелина постепенно раскроет нам свои загадки под «пытками» лупы и алхимических растворов. На этот счет у меня нет сомнений. Главный вопрос здесь, кто из нас быстрее достигнет результатов и украсит свой палец заветной второй печатью.

Итак, проявившийся с рассветом цветной желтоватый пигмент в течение дня так и не приобрел даже намека на яркость и насыщенность, однако продолжал движение в сторону более глубокого тона. До настоящего момента мне удалось выделить пятнадцать таких оттенков. Если изобразить их на мембране, поместив в единый столбец, получится как раз часть спектра: от прозрачно-лимонного до светло-желтого. Добавим к этому, что динамика изменения окраски лепестков подчиняется равным временным интервалам. В этом я убедился, всякий раз отсчитывая про себя одно и то же число между прохождением лепестками очередной цветовой «границы». Это число — три тысячи шестьсот. Не считая времени, проведенного во сне, когда я не мог заниматься подсчетами, всякий раз это число оставалось неизменным.

Пометка на полях:

Важно! Возможно, после соответствующих исследовательских процедур по этим необыкновенным лепесткам можно будет ориентироваться во времени и пространстве?! Пока не уверен, станет ли это когда-нибудь возможным, но я назвал бы их «часовиками».

Приведенному отрывку из путевого дневника уже несколько столетий, и, конечно, за это время в Лабораториуме было произведено также много других выдающихся, неоценимых открытий, каждое из которых становилось новым витком развития подводной цивилизации. Но теперь всякий раз, когда группа студентов-первокурсников во главе с одним из магистров посещает музей факультета естественных наук, будущие ученые благоговейно останавливаются около бюста мастера Паддау. Они все как один достают из своих темно-синих мантий заранее приготовленные горстки сияющих лепестков. Взмах нескольких десятков рук — и лик Паддау, навсегда застывший в гранях прозрачного стекла, несколько мгновений переливается отраженным блеском парящих вокруг него лепестков.

Да, именно при помощи часовика, заключенного в три разных циферблата, пожилой Ялирр, зрелый Лиммах и молодой Елуам определили, что час пробил.

Путешествие началось.

Им троим необходимо заглушить мольбы внутреннего голоса, буквально требующего остаться внутри родных стен. Кажется, эта просьба слышится не только внутри. Ее мелодия отзывается и в тихих переливах жемчужных плит, и в затейливой мозаике рельефных изразцов, украшающих фасады. Однако придется на время отречься от светлой стороны жизни, чтобы вновь получить дань от сумрачной грани существования — столь же горькую, сколь и необходимую. Пришло время собрать оброк с тех, кто в изгнании незримо обитает на границе миров, сиротливо гнездясь на дне Расщелины. Там, куда столь любимый на Вига часовик лишь тянет окровавленные нити из черной сердцевины цветков, не озаряя кромешную тьму даже редкими всполохами света. Прозрачные лепестки растения отражают только глянец острых выступов, по которым они вьются внутрь разверзнутой на дне трещины.

Седой Яллир хорошо помнил этот удручающий пейзаж, который ему вскоре предстояло увидеть вновь. Снова спуститься туда, где во мраке его будут ждать трое. Вернее, не совсем его. И кто сказал, что в этот раз они действительно ждут? Тем не менее старый купец, меланхолично проведя ладонью по небольшим жестким плавникам, растущим прямо из лопаток, тяжко вздохнул и усилием воли отпер дверь. В голове назойливо крутилась строчка из стихотворения его собственного сочинения:

Свет эфимиров здесь не дотянется до часовика цветков,

Они безжизненно повисли, как крылья мертвых мотыльков…

Примечания

1

Хархи ведут свое летоисчисление по созвездиям, меняющимся на небосклоне каждые пятьдесят дней. Названия месяцев соответствуют фигурам, образованным звездами в данный промежуток времени. Год на острове равен одному полному циклу созвездий, представляющих собой восемь различных фигур (М. Валийан. Введение в астрономию Сферы. Архивы королевской библиотеки Харх).

2

Месяц на острове Харх равен пятидесяти дням и именуется местными жителями «созвездием». Зачастую островитяне могут просто использовать наименование текущего созвездия для обозначения месяца, о котором идет речь. Например: «Не будем торопиться, подождем до Ястреба» (М. Валийан. Введение в астрономию Сферы. Архивы королевской библиотеки Харх).

3

Скарабей — месяц между Ящерицей и Летучей мышью согласно астрономическому календарю хархи. Ключевые характеристики: засуха, повсеместная гибель урожая, эпизодические слепящие смерчи, хаотически мечущиеся по острову. Такой смерч, не будучи смертельно опасным для взрослого хархи, все же способен нанести серьезный волновой удар ребенку или скоту, легко может ослепить. О ритуальных обрядах на Скарабея с целью снижения ущерба от его воздействия на жизнь, здоровье и сельскохозяйственные процессы, см. в моем фундаментальном труде «Жизнь как искра в священном Пламени, или Религиозная система острова Харх» (Д. Хаттум. Астрономические часы Сферы. Книга 2. Книжница астрономического факультета Университета Вига).

4

Орехи шицуб из семейства сладких земляных скорлупчатых обладают корично-цитрусовым вкусом и ароматом какао-бобов. Весьма прихотливы в выращивании, так как для обеспечения их созревания температура почвы не должна подниматься слишком высоко днем и опускаться слишком низко ночью. Чтобы добиться вышеуказанных условий, агрономы Харх используют специальные теплицы, изготавливаемые из защитных мембран, которые покрывают тело редких пород пещерных ящериц (Р. Аннуби. Классификация флоры острова Харх. 3-е издание. Архивы алхимической лаборатории Вига).

5

Плотно прилегающие друг к другу слои кремнезема образуют минерал, являющийся драгоценным камнем опалом. Чередуясь с пустотами, эти мельчайшие шарики создают уникальную игру света, по которой опытный ювелир подбирает благородные опалы для своих искусных изделий. Поистине выдающимся примером таких минералов является знаменитый комплекс трех переплетенных опаловых гор, служащий королевским замком Харх (Д. Фимиах. Геология материков Сферы. Том 1. Личная библиотека хранителя Вига).

6

Драккур — многолетнее растение из семейства колючих кустарников, произрастающее исключительно на глиняной почве высоко в горах. Одно из самых неприхотливых растений на Харх, устойчивое к засухе во время Скарабея. Не нуждается в поливе и подкормке, способно полностью обеспечить свой жизненный цикл благодаря корневой системе, оснащенной узлами с регенерирующим эликсиром. Цветет крупными красными цветами с широкими плоскими лепестками. Их пыльца в сочетании с солью повсеместно используется на Харх для придания блеска металлическим изделиям (Р. Аннуби, Классификация флоры острова Харх, архивы алхимической лаборатории Вига).

7

На Харх бытует поверье, что однажды, когда на месте моря Вигари была еще бескрайняя суша, Огненный бог пожалел население Харх в особо свирепый Скарабей. Когда поднялась страшная песчаная буря, он одним движением длани превратил песчаный смерч в глыбу желтого цитрина. С этим мифом на острове связаны две традиции: первая — одна из комнат в домах обеспеченных хархи обязательно усыпана цитриновой крошкой; вторая — представители простого народа носят на Скарабей небольшие обереги из данного вида минералов (Д. Хаттум Жизнь как искра в священном Пламени, или Религиозная система острова Харх. Книжница астрономического факультета Университета Вига).

8

Распространенный вид мужской и женской одежды на острове Харх, представляющий собой подобие удлиненной рубашки чаще всего изо льна или шерсти, подкалываемой пряжкой на плечах. Определить социальное положение хархи по хитону можно двумя способами: по металлу и украшению пряжек, а также по обработке подола. Чем выше положение хархи, тем подол длиннее и аккуратнее подшит. Приближенные короля носят хитоны с подолами, расшитыми драгоценными камнями (А. Эклиамус, История Харх от образования острова до наших дней. Архивы исторического музея Вига).

9

Ихтиогипноз — научно-прикладная дисциплина с элементами искусства тонких материй, изучаемая на факультете естественных наук Университета Вига, постичь которую удается лишь единицам. Охватывает области ихтиологии, зоопсихологии, когнитивной психологии. Студентам, успешно овладевшим техникой ихтиогипноза, присваивается звание мастера с нанесением соответствующего чернильного знака (две пересекающиеся окружности) на фалангу мизинца правой руки. С этих пор они имеют право управлять действиями существующих на Вига рыб, но только в государственных интересах, по требованию хранителя и его доверенных лиц (Т. Уаллум. Общий словарь Вига. Личная библиотека хранителя Вига).

10

Ученая семерка — сокращенное наименование группы из семи профессоров, управляющих Университетом Вига. Каждый из них обладает наивысшим в научно-образовательной системе Вига званием «искусника», указывающим на обширную карту научных открытий и достижений данного профессора. Если вы когда-нибудь встретите их вместе, то перед вами окажутся самые высоко ценимые на Вига искусники в области естественных наук, философии, точных наук, истории, архитектуры, художественного мастерства и тонких материй (Т. Уаллум. Общий словарь Вига. Личная библиотека хранителя Вига).

11

Чернильные водомерки — подводная разновидность полужесткокрылых насекомых, отличающихся выдающимися размерами (не менее 1 метра в длину и высоту). Тело покрыто жесткими глянцево-черными волосками. Расставив четыре пары длинных тонких ног, в свою очередь покрытых красными волосками, насекомое быстро скользит по заболоченным участкам дна Вигари. В кольчатом узком хоботке из мутировавших под водой желез набирается необходимая доза ядовитой жидкости, похожей на густые чернила. Ориентируясь по малейшим колебаниям водной толщи, чернильная водомерка выслеживает жертву. Далее насекомое выстреливает в нее этой жидкостью, которая в одно мгновение оказывает парализующий эффект. После чернильная водомерка с помощью того же хоботка впивается в тело жертвы. Обитает преимущественно на болотистых пустошах Вига. Противоядие от «чернил» такой водомерки — результат совместной работы факультета естественных наук и тонких материй Университета Вига (Т. Уаллум. Общий словарь Вига. Личная библиотека хранителя Вига).