Звезды-свидетели

Анна Данилова, 2010

Отныне опасность – постоянный спутник известного композитора Германа Родионова. Он не смог отказать в гостеприимстве некой Нине, нагло забравшейся в его машину и потребовавшей убежища. Герман пожалел девицу, приютил ее. А она – в благодарность! – рассказывает ему одну жуткую историю за другой! И мужа-то она своего застрелила, и мачеху отравила, и бывшего начальника прикончила… Герман вынужден слушать рассказы сумасшедшей! Но какая доля правды и вымысла в кошмарных откровениях? Что, если все это случилось на самом деле?!

3

Она осталась. Герман постелил ей в своей спальне, сам же лег, как это и предполагалось, в гостиной, на диване. После ужина он, испуганный, обиженный, пребывавший в шоке от того, что он совершил по своей же глупости, практически все время молчал. Разве что бросал своей «гостье» через плечо: «Постель я постелил» или: «В ванной комнате найдешь чистое полотенце и халат». Он бы еще все это пережил, если бы убедился — она просто сумасшедшая. В крайнем случае, он бы ее запер в чулане. Но все случившееся после того, как она заперлась в ванной комнате, свидетельствовало о том, что сказала она ему чистую правду.

Пользуясь случаем, он вошел в спальню, куда она притащила свою небольшую дорожную сумку (сумка, брошенная Ниной на заднем сиденье его автомобиля, лишний раз доказывала тот факт, что она на самом деле ушла из дома с вещами и собиралась где-то какое-то время перекантоваться), и, осмотрев ее багаж (белье, плеер с наушниками и черный, тяжелый на вид пистолет), понял, что она на самом деле совершила убийство. Конечно, дуло пистолета он не стал нюхать (откуда-то он знал, что дуло после выстрела должно пахнуть порохом), побоялся даже, обмотав пальцы носовым платком, взять его в руки. Ему вполне хватило ее угрозы. Ведь она ясно сказала ему: в том случае, если он ее сдаст, она вынуждена будет заявить в милиции, будто он помогал ей в планировании преступления.

И что теперь? Ждать, когда она сама уйдет от него? И когда же наступит это прекрасное утро, когда он, проснувшись, не обнаружит ее в своем доме? Через неделю? Месяц?.. И что ему все это время делать? Продолжать жить, не обращая на нее никакого внимания? Или же искать способ, как бы поскорее с ней расстаться без тяжелых для себя последствий?

Позвонить Леве Рубину, продюсеру, и объяснить ему все в двух словах? У Левы большие связи, кроме того, он очень умный человек и мало чего (кого) боится. Он непременно подскажет ему, как выпутаться из этой дикой ситуации.

Было часов десять вечера, когда он активно вспоминал Леву и даже представлял себе их разговор, как вдруг раздался колокольный звон — это ожил телефон. И кто же позволил себе потревожить его?

— Привет, Гера, — услышал он знакомый жирненький голос, и от радости или удивления, а скорее всего, от того и другого, у него забегали мурашки по позвоночнику. Лева!

— Лева, это ты?

И практически в это же самую минуту из ванной комнаты выплыло существо, замотанное в его махровый халат и источающее густые мыльно-парфюмерные ароматы. Нина. Имя-то у нее какое кроткое, миленькое, мягонькое! А на самом деле она — зверь, хищник, убийца!

— Извини, что так поздно, понимаю, что ты наверняка уже увяз в своих перинах… — Лева говорил быстро, но сейчас Германа это не раздражало, наоборот, он был до визга рад звонку и этой Левиной манере — быстро озвучивать свои мысли. Краем глаза Герман увидел, как Нина прошмыгнула в спальню и прикрыла за собой дверь. — Коровин позвонил, он затевает одну экранизацию. Говорит, что хочет только твою музыку, просто спит и видит! Точнее, слышит твою музыку, и если ты поможешь ему, то получится настоящий шедевр. Он говорит — готов извиниться за то, что произошло два года тому назад, ему дико стыдно, он заплатил тебе на двадцать процентов меньше, чем обещал, но сейчас, знаешь ли, он при деньгах. И он готов сделать для тебя все, лишь бы ты только согласился. И еще — музыку надо написать до лета. Это непременное условие! Человек, спонсирующий фильм, — его имя не будет даже значиться в титрах, — но мы-то с тобой знаем, кто это! Словом, он тоже завелся этой идеей.

— Постой, а кого экранизировать-то?

— Бунина, в фильме пройдут темы нескольких его повестей или рассказов. Словом, такая фантазия на тему Бунина… ты же лирик, Герман, вот они и решили, что фильм можешь спасти только ты!

Герман вновь испытал сильнейшее волнение, как и в ту секунду, когда только услышал голос Левы, причем волнение приятнейшее. Бунин! В его пустой голове и пустой душе тоже словно произошло пусть вялое, но все равно движение. Ах ты, импотент несчастный!

— Что будем делать? — Как ни странно, но этот вопрос задал не Лев, а Герман — своему продюсеру.

— Это ты у меня спрашиваешь?! По-моему, мой друг, все складывается как нельзя лучше! У тебя сейчас идеальные условия для творчества, ты живешь в лесу, в тишине, тебе никто не мешает, вокруг тебя не крутятся все эти бабы, да и твоя жена, по-моему, тебе больше не докучает, так? Думаю, до лета у тебя еще куча времени, ты все успеешь. К тому же условия — великолепные! — и Лева выкрикнул в трубку сумму обещанного гонорара. — Это разовая выплата, плюс, как ты понимаешь, проценты от проката фильма и телевизионного показа. Понятное дело, что и все остальное, связанное с использованием твоей музыки, будет под моим строжайшим контролем.

Герман вдруг подумал, что этот звонок Левы не случаен, как и не случайно вообще все, что делается и происходит вокруг него. В последнее время он, сгорая от стыда перед самим собой, жил в полной творческой пустоте, в пустыне, и вот ему предлагают работу, и какую! Музыку к экранизации Бунина! Судя по бюджету, планируется роскошный проект, и надо быть круглым идиотом, чтобы от него отказаться. А что, если именно Бунин и пробудит его от спячки и вольет в него новые силы?

Он на какой-то миг зажмурился, представляя себе широкий экран и заставку — длинная, утонувшая в молоке тумана аллея и белый, призрачный дом с балконом, на котором стоит главная героиня. Или, предположим, Митя из «Митиной любви»… с пистолетом у виска.

— Да, кстати, я вспомнил, — услышал он в трубке Левин голос. — В основе сюжета — повесть Бунина «Митина любовь».

И вновь Герману стало не по себе, как в тот миг, когда ему казалось, что Нина угадывает его мысли.

— Хорошо, Лева, присылай мне проект контракта, я почитаю.

— Но потом тебе все равно придется приехать в Москву, надеюсь, ты это понимаешь? Коровин должен обсудить с тобой концепцию фильма, — захохотал ему в ухо Рубин. — За водочкой и поговорите!

— Лева, прекрати издеваться. Я все понял и, когда понадобится, приеду.

— А ты там не скучаешь? Или, может, тебе что-нибудь нужно? — не унимался Лева.

— Да, нужно. Побыть одному, почитать на досуге.

— На досуге?! Ха-ха-ха! Уж этого-то добра у тебя — вагон! Почитай-почитай Бунина, глядишь, проймет тебя до пяток! Я, честно говоря, после разговора с Коровиным сам открыл Бунина, полистал. Кстати, «Митину любовь». Многое вспомнилось. Подумал, что мы как-то неправильно живем. Несемся куда-то, как шальные… Людей вокруг себя не видим. Их беды и страдания. Больше того, мы словно привыкли к чужим страданиям, и они нас больше не трогают.

— Лева!

— Я серьезно. Вот, к примеру, у меня за стеной одна семья живет. Вернее, не семья, а так — обрубок семьи. Какая-то женщина, я ее даже никогда не видел, постоянно орет на свою больную мать. А у матери, судя по всему, склероз, и она ничего не помнит. И дочь так орет на нее, так выражается, что у меня стены дрожат! Она унижает ее такими словами, что мне все время хочется вычислить эту квартиру. Понимаешь, они не в нашем подъезде живут, а в пристройке. Словом, я никогда, повторяю, никогда не видел эту грымзу. У нее низкий прокуренный голос, и я представляю ее себе какой-нибудь начальницей. Голос, помимо того что прокуренный, еще и властный и какой-то… опасный. Словом, не хотелось бы мне пересечься с ней по жизни! Я не из слабаков и не из нервных типов, но мне кажется, что если я увижу ее, то и сам наговорю ей много всякого-разного. Знаешь, я думаю, что она специально роняет инвалидную коляску, в которой передвигается по квартире ее мать, может, она даже бьет мамашу, потому что старуха потом, после этого страшного грохота и шума, потихоньку скулит.

— Ты серьезно?! — Герман был потрясен представшей в его воображении картиной. — Почему же ты до сих пор не узнал номер этой квартиры, не поговорил с этой бабой, не вызвал милицию, наконец? Или записал бы весь этот шум и оскорбления на диктофон!

— Когда-нибудь я это непременно сделаю, да, сделаю. И я бы уже давно так поступил, да только чувствую, что окунусь при этом в такую человеческую вонь, в такую помойку! Я имею в виду отношения между этими бабами. А мне сейчас нельзя испытывать негативные эмоции. У меня много работы, я прихожу домой поздно, подолгу лежу в ванне, обдумывая свои дела, а потом — в постель… Представляешь, у меня нет даже любовницы!

— А Лиля?

— Она хочет замуж, понимаешь? А какой из меня семьянин? Я не умею жить вдвоем с кем-то. И тем более втроем.

— Но тебе уже пятьдесят!

— Ну и что? Вот ты женился рано, у тебя была семья, жена-красавица, Вероника твоя. Почему ты с ней не остался?

— Она требовала к себе внимания, а я писал музыку.

— Красивая история! Вот и у меня так же. Они все хотят внимания, а у меня на них нет сил. Ладно, старик. Я позвоню тебе завтра. Почитай Бунина на ночь. Почитай!

Герман чуть было не крикнул: «Постой, старик, не отключай телефон, поговори со мной еще, мне страшно, у меня в доме какая-то сумасшедшая, неизвестно, что она выкинет!» Но не крикнул. Стоял с телефоном в руке, в каком-то оцепенении, где-то под ребрами было такое неприятное чувство, словно туда лед засунули.

Как бы все хорошо сложилось, если бы к нему в машину не подсела эта особа! Радовался бы новому заказу, читал бы Бунина, сочинял музыку…

Он подошел к двери спальни, постучал. Он и сам не знал, зачем хочет видеть Нину.

— Да, открыто, — услышал он и разозлился, что ему в собственном же доме позволяют войти в собственную спальню.

Он вошел и увидел Нину, по-прежнему укутанную в халат, усевшуюся по-турецки на постели и рассматривавшую ногти.

— Вам что-нибудь нужно? — спросила она ласково, как если бы это он снимал у нее комнату.

— Послушайте, Нина, — он порывистым движением опустился на краешек кровати и, чувствуя, что не владеет собой, взмолился: — Прошу вас, оставьте меня! Я не знаю, что такое произошло в вашей жизни… вы рассказали мне душещипательную историю… Я понимаю, всякое могло с вами произойти, но у вас своя жизнь, а у меня — своя. Мне только что позвонил мой продюсер, с завтрашнего дня у меня начинается работа. Мне поручили написать музыку к фильму. Я не смогу работать, творить, когда мне кто-то мешает! Если хотите, я дам вам денег, и вы снимете дом где-нибудь поблизости, если вам так уж нравятся эти места. Только оставьте меня, очень прошу вас!

— Но я не могу! Я же вам все объяснила! Я не хочу в тюрьму! Если я поселюсь в другом месте, то меня сразу же заметят, вычислят и сдадут, а вы — нет. Вы — хороший, добрый, великодушный человек, мне вас бог послал! Вы были когда-нибудь в тюрьме?

— Упаси господь!

— Вот! И я тоже туда не хочу. Тем более из-за каких-то подонков!

— Хорошо, тогда ответьте мне на один вопрос. Вы сказали, что убили двоих человек…

— Они не люди, они — нелюди!

— Но кто вам дал право судить их?

— Послушайте, я не судила их. Просто я защищалась, понимаете? К тому же я находилась в таком состоянии…

— Но вас же не пытались изнасиловать? Вы могли просто убежать.

— А я и убежала! Но предварительно пальнула в них.

— И что вы сейчас чувствуете?

— Вы хотите знать, не переживаю ли я? Не испытываю ли я страха перед их призраками и все такое прочее? Так вот — нет и еще раз нет! Я рада, что никогда в жизни не увижу больше этих подонков!

— Но ведь когда-то вы любили своего мужа?

— В том-то и дело… — Голос ее дрогнул. — Я любила, я воспринимала его как свою защиту, опору, у нас с ним все хорошо было… И вдруг — такое! Нет, вы только представьте себе, что ваша жена, например, заявляется к вам и требует, чтобы вы переспали с ее подружкой, которой она задолжала крупную сумму! И подружка — вот она, тут же рядом! Начинает раздеваться… Поначалу вы, может, воспримете все это как дурную шутку. Даже рассмеетесь, а потом поймете, что шутка-то пошлая, мерзкая, если вы, конечно, культурный человек!

— Я все понимаю. Но стрелять-то я в жену не стану!

— Знаете что? Не зарекайтесь! Когда-нибудь и вам тоже захочется пальнуть в кого-нибудь. Просто вам повезло, что у вас не возникло таких жизненных обстоятельств!

— И вы не каркайте!

А он, оказывается, снова перешел с ней на «вы». Но вовсе не из-за уважения к ней, а чтобы подчеркнуть — что они слишком далеки друг от друга.

Самое время было пригрозить ей — несмотря на то что она задумала в отношении его, он готов сию же минуту позвонить в милицию и сдать ее — тотчас. Но он не сделал этого. Смалодушничал. И подумал как бы вдогонку своим чувствам: он таков, каков есть. А будь он другим человеком, то и музыка его была бы другой. Кроме того, все знают, что он — человек с фантазией, с тайной, а потому… пусть себе поживет в его доме эта малахольная! Даже если она — убийца. Если все это и раскроется — ну и что? Он мысленно увидел заголовки в газетах и журналах (Рубин-то расстарается, когда почует шанс на бесплатную рекламу): «В доме известного композитора Германа Родионова целый месяц (или год, два!) жила девушка-убийца». Или: «Композитор и убийца — что их связывало, кроме творчества?» Быть может, к тому времени он уже напишет музыку к фильму, и хорошая реклама автору будет обеспечена.

«Ты дурак, Гера», — сказал он, однако, сам себе, вернувшись в гостиную. Взбил подушку, лег на диван и укрылся пледом. На экране телевизора разыгрывались нешуточные страсти очередного мелодраматического сериала. Захотелось ему, видите ли, таких же страстей, впечатлений, острых ощущений? Пусть она поживет… Пусть.