Стану рыжей и мертвой, как ты

Анна Данилова, 2019

Следователь Дмитрий Дождев подбирает у своего подъезда девушку, которая называет себя Линой Круль. Лина рассказывает ему странную историю о том, что она приехала на похороны родственницы, но по дороге, в лесу, на нее напали и ограбили. Теперь она хочет, чтобы преступника наказали – в этом ей и должен помочь Дождев. И хотя поначалу Дмитрий, влюбившись в девушку, соглашается, после ее отъезда он начинает понимать, что вся ее история шита белыми нитками, а сама она – совсем не та, за кого себя выдает.

2. Дождев

Я даже сначала и не понял, что это девушка. Синие джинсы и клетчатая мужская рубашка — вот что я заметил, проходя мимо скамейки. Это мог быть подросток или парень, но не мужчина. Слишком хрупким был этот человек. Еще, двигаясь к крыльцу, я успел подумать о том, что он мне незнаком, потому что я знаю всех жителей нашего дома, да и соседей, и среди них никогда не видел никого в такой необычной длинной клетчатой рубашке. Вот такая странная мысль промелькнула, даже не странная, а какая-то несерьезная. Хотя, скорее всего, это была просто интуиция. Да и при чем здесь вообще клетчатая рубашка? Мало ли кто из наших мог так выглядеть?

Я уже открыл дверь, чтобы войти в подъезд, как услышал звук, словно что-то упало позади меня. Я повернулся и увидел, что на земле рядом со скамейкой лежит девушка. Да, вот тогда, когда свет уличного фонаря осветил ее, я и увидел ее совершенно белое лицо и рыжеватые волосы. Через пару минут я уже вносил ее, находящуюся в беспамятстве, к себе домой. Девушка была легкая, и руки ее, и тонкая шея своей гуттаперчевостью делали ее похожей на большую тряпичную куклу. Поддерживая голову, я уложил ее на диван. Потом включил свет. У меня был тяжелый день, я был измотан и, возвращаясь домой, мечтал только об одном — поужинать и лечь спать.

Я взял стул, оседлал его и теперь сидел рядом с диваном, внимательно рассматривая незнакомку. На вид ей было лет двадцать с небольшим. От нее исходил какой-то непонятный, смешанный с духами аммиачный запах. Так обычно пахнет в женских парикмахерских. А еще так пахли волосы моей бывшей жены после окрашивания. И она, зная это, всегда отправляла меня спать в гостиную, стелила мне на диване. «Дождев, не хочу, чтобы ты всю ночь дышал аммиаком».

Прошло не более пяти минут, в течение которых я, глядя на девушку, размышлял, что мне лучше делать, вызывать ли «Скорую помощь» или попытаться самому привести ее в чувство при помощи нашатыря. На шестой минуте она избавила меня от этой проблемы, открыв глаза.

— Вы кто? — спросила она, и выражение ужаса на ее лице сказало мне о многом. Она очень испугалась.

— Не бойтесь. Я следователь, я не причиню вам зла… Вот, — и я с готовностью достал и показал ей свое удостоверение.

Она застонала, как если бы у нее что-то сильно болело.

— Что с вами? Может, отвезу вас в больницу?

— А я где? Что произошло?

— Да вообще-то это я хотел вас спросить, что с вами случилось. Я нашел вас на улице, вы упали, потеряли сознание. Меня зовут Дмитрий. А вас?

«Какое счастье», — подумал я, что не успел забраться в ее сумку, чтобы попытаться найти документы и установить ее личность. Какими глазами я бы на нее посмотрел, если бы она застала меня за таким постыдным занятием.

— На улице? Вы говорите, что нашли меня на улице? Здесь, у нас на Масловке?

— Да нет, на Бебеля. У нас в городе и нет такой улицы — Масловка.

Она посмотрела на меня как на идиота.

— Скажите еще, что я и Кремль придумала.

Теперь она глядела на меня с опаской, я же наверняка с жалостью. Я с тоской подумал о том, что вижу перед собой классическую жертву амнезии. А это уже проблема, причем медицинская. Мысленно я уже отправил ее в больницу, познакомил со знакомым психиатром. Вот только этой проблемы мне еще и не хватало!

— Как вас зовут?

Она растерялась. Забыла, как ее зовут. Бедолага.

— Вы ничего не помните?

— Почему это… Помню. Говорю же, я живу на Масловке. Может, это у вас что-то с памятью?

— Вы сказали про Кремль. Вы имеете в виду Московский Кремль?

— Смеетесь? А какой же еще?

— Ну, у нас в России есть не только Московский Кремль…

Не знаю почему, но я почувствовал себя идиотом. Вернее, это она повела себя так, словно желала поставить меня в неловкое положение.

— Вы понимаете, осознаете, в каком городе находитесь?

Она снова посмотрела на меня так, словно заранее знала, что я морочу ей голову.

— А вы не знаете, в каком городе находитесь? — Это уже она меня спросила.

— Город Маркс. Саратовская область.

И тут моя гостья вдруг, закрыв лицо руками, принялась мотать головой и мычать. «Ну, точно — клиника», — подумал я.

— Может, все-таки «Скорую» вызвать? — всерьез забеспокоился я.

— Ирма… Ее звали Ирма… — она отняла ладони от лица, и я увидел, что глаза ее полны слез. — Она умерла. Ирма Круль. Господи, кажется, я вспоминаю… Вот черт!

— Кто такая Ирма Круль?

— Да моя тетя… Я приехала сюда, опоздала… на ее похороны…

— И что же с вами случилось?

— Машина… Она там, в лесу, вернее, на поляне…

— Чья машина?

— Да моя, чья же еще! Там был человек, такой огромный, с красной противной рожей… Он ударил меня, вот, смотрите…

И она, опустив голову, продемонстрировала мне розовую припухлость на макушке с серьезной раной, таким небольшим, но, как мне показалось, глубоким порезом с запекшейся кровью.

— Быть может, вы постараетесь объяснить мне все по порядку? Хотите чаю?

Она энергично закивала.

— Хорошо, я сейчас.

Чай был только в пакетиках. Я вскипятил воду и приготовил чай, в холодильнике нашелся кусок сыра. Хлеба не было. Впрочем, как всегда. Пельмени я научился есть без хлеба.

— Так как вас зовут? — Я накрыл на стол и пригласил девушку пить чай.

— Меня зовут Лина. Я приехала из Москвы.

Я присвистнул. Далековато будет. Больше тысячи километров.

— У меня тетя здесь заболела, она позвонила мне, сказала, что ей совсем худо, что… Словом, у нее онкология… Но я не знала, что все настолько серьезно. У меня были дела, мне надо было отпроситься с работы, найти себе замену, потом еще какие-то проблемы… Короче, когда я приехала, оказалось, что ее уже похоронили. Три дня тому назад. Я была на кладбище. Словом, поездка вышла печальная. А потом… Я сутки побыла в ее доме, встретилась с нотариусом… Надо сказать, что она завещала мне, как своей единственной родственнице, и дом, и все, что у нее было… В общем, мне стало так тяжело, что я решила, что пора уже возвращаться в Москву. Не могла уже находиться в этих стенах, комнатах… Мне казалось, что тетя жива, что она где-то на кухне печет кребли… Да что там, я даже запах горячего масла почувствовала! Мозги прямо плавились от всего этого ужаса… Словом, я решила вернуться. Выехала из Маркса и поехала в сторону Саратова, и в какой-то момент вдруг разрыдалась, руки мои затряслись… Я поняла, что мне надо прийти в себя. Знаете… — она посмотрела на меня, как человек, который раздумывает, признаться мне в чем-то или нет. — Понимаете, все вокруг меня происходило словно во сне. Настолько нереальной представилась мне вся моя поездка. Думаю, сказалась усталость, ведь я очень долго провела за рулем, потом весь этот ужас, кладбище… Я подумала, что мне просто нужно отдохнуть, расслабиться. И я свернула с трассы, покатила в сторону леса. Погода была отличная, солнечная, я оставила машину возле леса, а сама, расстелив одеяло, решила просто поспать. Вокруг не было ни души. Тепло, тихо… И я уснула. Потом проснулась, открыла глаза и вдруг увидела, что вокруг меня вся поляна просто усыпана земляникой. Спелой земляникой! И я, лежа на одеяле, принялась эту землянику есть… Потом встала, взяла из машины пакет и решила собрать земляники в дорогу.

Она, задумавшись, усмехнулась своим мыслям и воспоминаниям. Слабая улыбка осветила ее бледное лицо.

— Земляника, какая же она была сладкая… Я довольно далеко отошла от машины, шла вдоль кромки леса все дальше и дальше, потом увидела какие-то грибы, но я в них не разбираюсь; сначала собрала, а потом все-таки выбросила — куда они мне, до Москвы я их не довезу. Ну вот. А потом я вернулась к машине и не сразу увидела его… того человека… А когда увидела, то поняла, что он роется в багажнике. Я от страха просто остолбенела. Думаю, мы одновременно увидели друг друга. Думаю, не надо объяснять, как я испугалась. А вот зачем он за мной погнался — не понимаю…

— Он догнал тебя? — Я и сам не осознал, как перешел на «ты». Меньше всего мне хотелось услышать, что девушку изнасиловали.

— Да, догнал, повалил на землю, я от страха или не знаю уж от чего, может, просто поняла, что меня могут убить, с силой ткнула пальцами ему в глаза… У меня вот, видите?

Она протянула вперед руку, и я увидел, что из пяти три ногтя короткие, два — длинные, острые.

— Я сломала ногти… Думаю, повредила ему глаза или глаз… Может, у него в руках что-то было, не знаю, камень или железка… Он больно ударил меня по голове, но я нашла в себе силы подняться и побежать… А он, эта скотина, еще выл, держась за лицо… Не помню, сколько я бежала, но потом, думаю, потеряла сознание. Это счастье, что он меня не догнал…

Я смотрел на нее, готовый задать множество вопросов. Вся ее одежда была чистой. После такого нападения она должна была выглядеть совершенно иначе.

— Все мои деньги, вещи… Думаю, что он вернулся к машине и все забрал. Возвращаться туда я уже не могла, мне было страшно. Я полями, через какие-то пустыри вернулась в город, спросила у прохожих, где можно продать золото, у меня была цепочка и кое-что еще…

— Ты помнишь, где была? Куда отнесла свое золото? — Я произнес это автоматически, как человек, привыкший задавать подобные вопросы.

— Да, помню. Это неподалеку от немецкой церкви, там улочка небольшая ведет к базару. И старик сидит, румяный такой, довольный. Уж не знаю почему, но мне почему-то хотелось его ударить…

И тут я рассмеялся. Она не обманывала меня, и у старика того, его фамилия Хорн, действительно розовые щеки, как у людей, у которых сосуды расположены близко к коже. И много кто хотел бы ему вмазать по физиономии.

Но главное, что случилось в этот вечер, — это мое растущее доверие к девушке по имени Лина. Да, я знал, что все проверю, что просто не смогу все это оставить вот так и забыть. Понимал, чувствовал, что будет какое-то продолжение. Но просто, если после ее рассказа про нападение мне показалось, что она лжет, потому что уж слишком чистой была ее одежда, да и она сама, то после того, как она рассказал мне про Хорна, я успокоился.

— Что было потом?

— Вот сейчас мне начинает казаться, что все это было словно не со мной… или же мной кто-то руководил. Иначе как объяснить, что я на эти деньги сняла номер в гостинице, а перед этим зачем-то купила краску для волос, покрасилась…

— Это инстинкт самосохранения, — поторопился я сделать вывод, с удовлетворением отмечая про себя, что она привела себя в порядок в гостинице. — Чтобы он, этот человек, который на тебя напал, не узнал тебя… Значит, ты сняла номер в гостинице? В какой?

— Такое дурацкое название… «Голубка».

— А здесь, возле моего дома, ты как оказалась?

— Врать не стану… Я из всех местных следователей и оперов выбрала именно вас. К счастью, у меня телефон не разбился, и я с помощью интернета пыталась найти человека, которому я могла бы все это рассказать.

Вот тут я удивился. Она была со мной так искренна, что все мои последние сомнения рассеялись. Ведь она могла бы придумать, что оказалась на этой скамейке перед моим домом случайно, однако нет, она вычислила меня!

— Но почему я?

— Вы неженатый, молодой. Я прочитала интервью с вами.

— Да, понимаю, но почему сразу не обратилась в полицию?

— Я вообще боюсь полицейских, не знаю почему. Думаю, сериалов насмотрелась. Я им не доверяю. Подумала, что обо всем расскажу в спокойной обстановке. Я целый день бродила по городу, устала, выспалась на пляже… Потом пришла сюда…

— А как адрес мой узнала?

— Можно я не скажу? Пожалуйста! Я-то уеду, а этот человек местный, зачем ему проблемы?

— Ну ладно, тоже правильно.

Потом она сказала, что так нервничала, когда ждала меня уже здесь, возле моего подъезда, что в какой-то момент почувствовала дурноту, и все… Потеряла сознание.

— У него нос перебит, — вдруг сказала она. — Нет, это не я его ударила, я-то его по глазам… У него давно нос перебит. Он похож на уголовника. У него на переносице вмятина, а на конце такая бульба… нос картошкой… Он отвратительный. Он явно уголовник. Весь в наколках.

И тут я похолодел. Нет, этого не может быть! Два дня тому назад из следственного изолятора сбежали двое — бандит по кличке Рокот и его правая рука — Миха. Рецидивисты, головорезы, убийцы. Их привозили на следственный эксперимент на Графское озеро, где они перерезали целую семью, отдыхающую на диком пляже. Один из оперов снял с них наручники, чтобы они показали, как действовали, как наносили удары.

— Ты видела только одного бандита? — осторожно спросил я, зная, что во время бегства один из бандитов был ранен. Василий Хомяков, наш опер, успел выстрелить и ранил Миху. Все произошло очень быстро, бандиты бросились в разные стороны и скрылись в густом ивняке, окружавшем озеро. Они так быстро исчезли, словно их и не было! Вся полиция на ушах, прокурор в панике, к Графскому озеру стянули бойцов Госгвардии…

— Я видела только одного, — сказала Лина, и я заметил, как она содрогнулась. — Но мне хватило.

— Ты могла бы показать это место, где все произошло?

— Конечно.

— А сейчас ты в состоянии поехать со мной и показать?

— Разумеется! Да я для этого и пришла! Я все покажу и готова еще раз рассказать, но только при условии, что официально меня как будто бы и не было.

— В смысле? Почему? Ты же свидетель! Причем важный свидетель!

— Если бы я готова была ко всему этому, то я пришла бы прямо в полицию, — сказала она, стуча зубами. — Но мне нужно обратно, домой. В Москве у меня маленькая дочка. Я оставила ее с соседкой, но мне надо вернуться. Немедленно! Я же все рассказала. А сейчас могу все показать. Вы же можете представить все дело так, как будто бы вам был анонимный звонок и вы сами нашли мою машину.

— Но если найдут твою машину, то все равно будут тебя искать.

— Хорошо, тогда я на машине и уеду. Вы снимите отпечатки пальцев… — Она явно не знала, о чем просит. Не понимала, насколько все серьезно и что я не могу пойти на должностное преступление и вот так взять и отпустить ее.

— Дождев, что мне делать? Я не готова к тому, чтобы стать официальным свидетелем. И если вы сейчас предадите меня, то я просто буду молчать и не произнесу ни слова. А если понадобится, то скажу, что вы на меня давили. Не знаю, что я сделаю… Но мне нужно вернуться домой. Ну будьте же вы человеком! Помогите мне!

— Тогда чего же ты хочешь? Я не понимаю.

— Я хочу, чтобы этого Рокота или как его там… поймали и посадили в тюрьму. Если это действительно Рокот. Он же наверняка шарил в машине, наследил… Думаю, он взял еду, которую я приготовила себе в дорогу: там была запеченная курица, вареные яйца, хлеб… Если он, как вы говорите, беглый каторжник… ну, бандит, то наверняка был голодный, он мог спокойно и съесть мою курицу, и оставить жирные следы своих пальцев.

Уф… Еще там было то, что я взяла из дома тети Ирмы: шкатулка, в которой был золотой крестик, серебряное колечко и тысяча евро. Вот. Теперь все сказала.

— Ну, с такими деньгами он теперь точно далеко уйдет или спрячется так, что его еще долго не найдут.

Я рассуждал так, словно заранее знал, что Михи нет в живых.

— Да ты совсем замерзла… Может, выпьешь водки? Согреешься, успокоишься.

Конечно, она могла отказаться, да я особо и не надеялся, что она последует моему совету. Но, видимо, ей стало так худо, что она, помедлив немного, кивнула.

Я достал бутылку водки из холодильника, открыл банку маринованных покупных огурцов и поставил сковородку на плиту.

— И поешь немного, я сейчас яичницу приготовлю.

— Нет, я есть не хочу.

— Будем считать, что это закуска. Ты пережила сильнейший стресс. Тебе надо выпить и хорошенько закусить, набраться сил. Думаю, ты уже поняла, что легко отделалась, ты уж извини, что так говорю. Но ты ушла от Рокота, от бандита, который хладнокровно, повторяю, перерезал всю семью — мужа, жену и двух пацанов-подростков. Думаю, тебе повезло, что у него при себе не было ножа.

Наверное, я напрасно все это ей сказал, просто мне хотелось, чтобы она осознала всю степень своей везучести (относительной везучести, конечно!) и выпила. Я не мог и дальше смотреть, как ее колотит.

И это сработало. Лина взяла в руки стакан, который я наполнил на треть, и залпом выпила. Зажмурилась, поперхнулась, закашлялась, слезы покатились по ее щекам.

— На вот огурчик.

Она захрустела им жадно, так хотелось заесть горечь от водки.

— А ты? Ты тоже выпьешь?

— Мы же сейчас поедем. Не могу, я же за рулем.

— Дождев, сейчас ночь. Что ты увидишь там, в лесу? К тому же все твои эксперты спят. Рано утром и решим, как поступить.

— Лина, но я правда не знаю, как сделать так, чтобы тебя не привлекать в качестве свидетеля. Это просто невозможно, понимаешь? С одной стороны, ты хочешь, чтобы я нашел Рокота, но с другой — как я могу возбудить уголовное дело, если ты хочешь еще к тому же забрать свою машину? Да еще и после того, как с ней поработают наши эксперты? Разве ты не понимаешь, что ее будут искать? И тебя остановят на первом же посту ГИБДД! Это полный абсурд!

— Я не сильна в этих вопросах, ничего в этом не понимаю, но я говорю тебе, что мне надо вернуться в Москву. Меня там ждут.

Я подлил ей еще водки, и она выпила.

— Теперь ты, — приказала она. — Иначе я прямо сейчас уйду. Вот просто поднимусь со своего места и уйду. И ты меня не найдешь. Типа, я тебе приснилась.

Щеки ее разрумянились, исчезла болезненная бледность, да и голос ее приобрел такую приятную твердость. Она прямо на моих глазах словно приходила в себя, становилась самой собой.

— Какая у тебя родинка над верхней губой… Надо же… — она провела пальцем по моим губам, улыбнулась. — Просто создана для поцелуев.

— Хорошо, черт с тобой, — сказал я и достал еще один стакан, налил себе и выпил. — Утром так утром.

Яичница была готова, я разложил ее по тарелкам и был почему-то рад, когда Лина набросилась на еду. Утром я напою ее кофе, мы с ней поговорим, и она, я был уверен, согласится написать заявление.

В какой-то момент я понял, что она засыпает. Я решил, что уложу ее на своей кровати в спальне, а сам лягу в кухне на диване. Гостиной у меня вообще не было. Спальня, кухня и ванная комната — что еще нужно холостяку, которого к тому же еще и никогда не бывает дома?!

— Пойдем-пойдем, Линочка, вот так… — Я, поддерживая ее, довел до кровати. — Ну, ты уж сама разденься…

Но она кулем свалилась на чистые простыни. Я стоял в нерешительности. По-хорошему, ей бы раздеться, принять душ, а уж потом лечь…

И вдруг она, лежа на спине и не открывая глаз, словно машинально, неосознанно, принялась расстегивать на себе рубашку, распахнула ее, и я зажмурился. Но уходить не собирался. Не мог оторвать взгляда от ее освещенной розовой ночной лампой нежной кожи, прелестных округлостей. Стоял и смотрел, завороженный, загипнотизированный. Стянуть с себя рубашку она словно и не собиралась, или просто не было сил. Зато начала расстегивать джинсы. Джикнула молнией, засунула большие пальцы за тугой пояс, и джинсы медленно поползли вниз. Я не выдержал, схватил их за концы штанин и стянул. Тонкая полоска голубых трусиков, впалый живот, длинные тонкие ноги с розовыми ступнями.

— Дождев, — так же, не открывая глаз, прошептала она. — Ну, чего ты стоишь? Иди ко мне.