Сезоны Персефоны: по следам Колеса

Анна Закревская

Есть истории, что не желают заканчиваться, и тропа ведёт героев, читателей, автора – вперёд, вперёд!Таковы оказались приключения оборотня по имени Артемис, что принял сан Осеннего князя, и чудесной травницы Персефоны, что была наречена его сестрой, а стала, наконец, возлюбленной.Магия и наука, Дикая охота и цифровые божества, чародейство и киберпанк.

Время Бельтайна. День второй: вода

Вслед за огненными процедурами по всем канонам должны были случиться водные — и действительно: на второй день фестиваля-ритуала состоялся заплыв в море.

Под лучами солнца случайным туристам, добравшимся до крепости, открывался вид не то на хиппятник, не то на киносъёмки творческой богемы — но вид этот при всей своей красоте вызывал желание тихонько пройти мимо и не оглядываться. Таковы были защитные чары, сотканные Старшей.

Истинное волшебство творилось ночью.

Восходящая луна была почти полна, и в нежном золоте её света сияли пенные кружева прибоя. В волнах меж берегом и ближним островком мелькали гибкие чешуйчатые хребты, слышался плеск и звенящий смех.

— Айда в воду! Глубина здесь смешная, — с ласковым озорством призвала Старшая.

Парад купальников и пляжных накидок окончился на полосе мелкой гальки. От Персефоны уже не требовалось выступать застрельщицей, но чутьё подсказало ей, что не все готовы с лёгкостью скинуть защиту своих одежд, даже будучи в приятной компании и в сумраке лунной ночи. Старшая не ставила наготу обязательным условием, но Персефона уже поймала незримую нить ритуала, которая нынче вела в прохладную солёную глубину, к зыбкому и блаженному равновесию мира внешнего и внутреннего.

Осенняя княгиня разделась первой. На гальку с тихим шорохом опала бисерная тесёмка излишних украшательств, следом полетела бесформенная туника выученной стыдливости. Живот Персефоны готов был соперничать с круглобокой луной, и мысль эта вдруг рассмешила её, избавив от остатков неловкости. В три шага Персефона достигла воды и, подняв тучу брызг, отправилась в крейсерское плавание. За её спиной, вопя для храбрости и от восторга, нагие тела сигали в первородную утробу Мирового океана, растворяя в нём всё, что не пожелало сгореть во вчерашнем огне.

— Русалок не щекотать! — донеслось из воды.

— И в мыслях не было, — фыркнула Княгиня, взяв курс на островок.

Глубина и впрямь оказалась мала: если встать на ноги, вода едва доходила до шеи. Другое дело, что её температура пока не слишком располагала к долгому купанию. Персефона достигла островка и, дрожа, выбралась на пологий галечный берег. В душистой тени высоких сосен проступала тропинка, ведущая к старинному зданию.

— Самостан, — прочла Персефона табличку.

Серьга-толмач, уловив незнакомое слово, послала в ответ мыслеобраз: «монастырь». Персефона тихо прыснула: ситуация грозила стать пикантной. Оставалось надеяться, что монахов тут либо нет, либо они спят, либо обрели терпимость к толпам нудистов, коим в этих краях и без того мёдом намазано.

Обогнув здание по широкой дуге, Персефона нацелилась к тому краю острова, что смотрел на открытое море и огни ночного Задара на материке. Ночь была тиха и светла, но при взгляде на монастырский сад Княгиню прохватило внезапной дрожью.

Высокий мужчина стоял меж кустов. Склонённая голова его была увенчана митрой, сложенные в молитве пальцы едва касались жёстко очерченных губ. От недвижной фигуры разило такой мощью напряжённой воли, что Персефона застыла на месте, не в силах ни сбежать, ни сотворить вуаль невидимости. Спустя десяток бешеных ударов пульса до неё дошло, что это памятник. Шумно выдохнув, Княгиня ощутила потребность присесть на каменные ступени и переждать минуту слабости.

— Простите, если потревожила, — повинуясь неясному порыву, шепнула Персефона в сторону памятника. — Я скоро уйду…

Шёпот вышел неуверенным: вопреки первому впечатлению и наперекор второму Княгиню будто примагнитило к облику человека, о котором она не знала ровным счётом ничего. Поэтому она почти не испугалась, услышав ответный шёпот:

— Можешь доджи, кад год желишь.

«Можешь приходить, когда захочешь», — перевела серьга-толмач, лишая Персефону спасительной мысли о слуховых галлюцинациях. Собственная нагота ощутилась постыдной и простительной разом, словно на приёме у врача. Окончательно запутавшись в невыразимых чувствах, Персефона вскочила с камня, обхватила живот покрепче и дала дёру обратно к воде.

***

Мирьям вновь проснулась от зова лунной дороги. Хотелось пить. Подползя к дальней стене, Мирьям сунула язык под ледяную струю и стала лакать. Вода показалась отвратительно безвкусной. Жажда не проходила. Зубы свело от холода и желания впиться в нечто тёплое и живое.

Лесная тропа легко легла под лапы. Старательно принюхиваясь, Мирьям рыскала в зарослях, но заячий дух, как назло, куда-то пропал. Обессиленная, исцарапанная, Мирьям застыла на краю скалы и обидно завыла на луну.

— Ау-у-ул, — вспомнилось ей слово.

Ягнята. Нежные и беззащитные. Никуда не сбегут. Нужно лишь быть скрытной…

Ветер в ночи переменился, и запах Мирьям не долетал до собак. Подвели овцы. Едва не оглохнув от их заполошного блеянья, Мирьям наугад цопнула за холку ближайшую маленькую тушку и рванула прочь. Ягнёнок пытался брыкаться; разозлённая Мирьям сжала челюсти на жалкой шейке и прекратила брыкание. Некстати вспомнилось, как в детстве некая Мирьям баловалась с поливальным шлангом, то наступая на него ногой, то отпуская струю воды на свободу. В пасти у Мирьям стало горячо, аппетитно и восхитительно кроваво. Вкус маленькой жизни, взятой без посредства ножа, плиты и сковородки, настолько ошеломил женщину, что она замерла у чужого забора, ничуть не заботясь о том, что лунный свет превращает дорогу в театральные подмостки.

В смутно знакомом окне вновь горел свет. Собаки лаяли далеко, и Мирьям позволила себе замешкаться ещё немного. Опустив добычу наземь, она привстала на задние лапы, прижала уши и краем глаза глянула в окно.

Одинокий мужчина сидел за столом, держа в одной руке выцветшую фотографию, а другой прикрыв глаза. На фотографии плясал блик от лампочки, но острое зрение Мирьям различило там две фигуры, мужскую и женскую, в красивых нарядах и навек остановленном моменте поцелуя.

— Похорони её, — женский голос раздался так внезапно, что Мирьям невольно выпустила когти, царапнув по стене. — Теперь, когда ты знаешь правду, похорони её в мыслях и в памяти. Не вини себя за ошибку, но и не забывай полученного урока. В наших краях много прекрасных невест, и на этот раз я помогу тебе найти достойную…

В ушах у Мирьям зазвенело. Женщина стояла совсем рядом с окном, и лица её было не разглядеть, но голос показался ей столь же знакомым, сколь и мужчина. Знакомым и — в отличие от мужчины — ненавистным. От голоса расходились гипнотические тёмные волны, заполняя собой комнату, словно мазутная плёнка — главную сельскую лужу.

В глотке Мирьям зародился низкий рык, который она с великим трудом подавила. Собачий лай стал ближе, чем хотелось бы, и Мирьям с досадой оторвалась от окна. Подхватив ягнёнка, она легко перемахнула через низкую плетёную изгородь и спустя несколько минут уже была вдали от окна, собак и чужого колдовства.