Сокровище чародея

Анна Замосковная, 2017

Он – чародей в мире, где колдовство считается уделом женщин. Она – воительница в мире, где оружие считается уделом мужчин. Они живут в крепости на границе с Пустошами, куда сыны и дочери разных стран приезжают защищать мир от зла. И это их история. Содержит нецензурную брань.

Глава 6. Когти и цветы

— Пей, — тощий поставил перед Кнэфом кружку. Ухмыльнулся, обнажив жёлтые от жевания травы зубы. — Извини, парень, ничего личного. Я бы посоветовал тебе не связываться с непонятными девчонками… — Он обхватил мёртвую девушку за талию и потянул к себе. Её голова упала на его плечо, из-под чадры выбились каштановые кудряшки. — Но уже поздно.

«Значит, обычные бандиты», — незаметно выдохнул Кнэф.

Конечно, и обычные бандиты представляли для него угрозу, но они лучше, чем профессиональные убийцы, появления которых Кнэф невольно ждал.

В голове у него гудело, и это мешало думать, но всё же он решил, что девчонка или узнала от клиентов что-нибудь важное, либо бандиты убирают свидетелей торговлей людьми — в свободном Гатархе за это отрубали руки и ноги, отдавая их спасённым рабам в плату за неволю. Что не мешало некоторым идиотам заниматься работорговлей.

— Я из Такемета, — усиливая присущий выходцам из его страны акцент, произнёс Кнэф. — Если проблема лишь в торговле живыми вещами, то я никогда не понимал местных законов. Думаю, мы могли бы договориться. За определённую плату.

Краем глаза Кнэф видел, как переглянулись бандиты за соседним столиком. Тощий чуть ближе придвинул ему кружку:

— Сейчас ты, сын чёрной земли, говоришь одно, а что запоёшь, когда окажешься рядом с дружинниками? Я не доверю незнакомцам.

— Резонно, — исцарапанная спина Кнэфа покрылась потом, он коснулся пальцами кромки кружки. — Но бывают такие предложения, ради которых можно рискнуть.

— Ты не выглядишь богачом, — осклабился тощий. Его расширенные глаза пульсировали, рука безостановочно мяла грудь мёртвой девушки.

Кнэфа замутило, но он выдавил улыбку:

— Внешность бывает обманчива. Позволь показать мой кошелёк, может, он убедит тебя в моей платёжеспособности.

Бандиты за соседним столиком подались вперёд. Употреблявшие яр-траву жили недолго, но быстро, и чтобы совладать с этим тощим Кнэф готов был воспользоваться одним из своих тайных преимуществ. Он очень медленно стал опускать руку к поясу. Тощий улыбался. Ускоряясь чарами, Кнэф плеснул ему в лицо содержимое кружки, хлестнул ею ближнего мордоворота по морде, пнул второго в живот. Вскочив на стол, Кнэф ухватил придавленного трупом тощего за плечи и, поднатужившись, пробил им решётку на окне. Узорная деревяшка хрустнула, обломилась кривыми зубьями. Закрывшись руками, Кнэф вывалился в окно, перекатился и со всех усиленных ног ринулся прочь.

Внутренности у него горели от толики яда, боли в оцарапанном лице и руках он не чувствовал, а гул в ушах заглушил крики сбитых прохожих и топот преследователей. Придерживая капюшон на голове, подстёгивая себя чарами, Кнэф бежал в средний город.

***

Родители Беры были наследниками двух солидных торговых домов, их брак, сговоренный с пелёнок, в силу покладистости матери и благородства отца получился счастливым, насколько счастливым может быть брак двух хорошо знающих друг друга людей, объединённых общей страстью к извлечению прибыли.

Можно смело сказать, что Бера выбрала не женский путь наследственно: так же как и махание мечом, счетоводчество считалось областью, в которую ни в коем случае нельзя допускать женщин с их непостоянством и взбалмошностью (и трудно сказать, кто более предубеждён — воины или торговцы). Но мать Беры — Дагейд — была счетоводом от бога торговли Герона, которому поклонялись в этой семье. Она легко оперировала в уме шестизначными цифрами и, что примечательно, помнила все счета за много лет.

Конечно, семья не афишировала, что счетами ведает жена, а муж занимается тем, чем обычно должны заниматься женщины — разговорами. У отца Беры — Катона — и впрямь был талант убалтывать всех и вся. В непринуждённой беседе на каком-нибудь сборище он мог продать снег зимой, а песок летом. При этом его ум плохо держал цифры, так что пара вышла гармоничная и приумножила богатство предков раза в три.

Эта нестандартность талантов и послужила толчком к тому, чтобы позволить дочери стать стражем. Впрочем, честно говоря, родители надеялись, что Беру не примут, а коли приняли в рекруты, то не примут в стражи, но она успешно прошла курс, три последних испытания — и родителям осталось только смириться.

Что касается брата Беры Лария… Он не выносил вида крови, а единственное холодное оружие, которым он владел, — нож для вскрытия писем. Так же Ларий не любил азартных игр, на вино имел аллергию, ел только овощи и в силу брезгливости так и не потерял целомудрия ни в одном из борделей, где таковую оставили его многочисленные друзья.

Интересная это была семья, и Бера, после уборки комнаты вернувшаяся созерцать внутренний зал с высоты второго этажа, подумала, что невеста Лария — Истар — может стать единственной нормальной в их доме.

— Идут, идут, — пробежали по дому возгласы слуг.

Подхватив длинный подол, Бера сбежала по лестнице и через цветочные арки помчалась к выходу. Она предпочитала жить настоящим, поэтому оставила тоску по Ёфуру и злость на Кнэфа, вся погрузившись в этот торжественный день: ей не терпелось увидеть невесту, а так же скорее выяснить, как отец отнесётся к разграблению погреба.

Когда Бера выскочила на крыльцо, уже вовсю бренчали музыканты. Её больная голова отозвалась мерзкой пульсацией, но Бера натянула улыбку. Ветер трепал цветы и ленты на открывающихся воротах.

Хозяева дома на украшенных цветами лошадях въехали первыми, за ними — родители невесты. Бера приподнялась на цыпочки, выглядывая своего узколицего братца и невесту в вуали и лазурном платье. Предвкушение праздника вытеснило мрачные мысли, и Бера улыбнулась своей пухленькой холёной светловолосой матери и высокому, как жердь, темноглазому отцу, уже торопившемуся спешиться, чтобы помочь жене слезть с коня, хотя, откровенно говоря, с верховой ездой у неё было лучше, чем у него.

Спешились Катон и Дагейд, за ними — родня невесты, привёзшая её на продажу новой семье. «Как бы меня так же кому не продали», — мрачно подумала Бера, очень не любившая браки по традиции народа отца. Наконец она увидела улыбавшегося светлокудрого брата и его спрятанную за слоями фаты и платья невесту. Фигурой та напоминала их мать, и Бере стало ещё интереснее с ней познакомиться, сравнить, понять — как та впишется в их семью.

***

Стражи не были простыми людьми. В процессе испытаний и последней инициации их тела особым образом обрабатывали в подвалах Чарума, и выходили они оттуда с нечеловеческой силой и способностью к регенерации.

Пока срастались разрывы кожи да сходили синяки, Ёфур лежал под кустами смородины, в бешенстве стискивал кулаки и кусал губы, добавляя чарам работы по заживлению.

«Ублюдок, — думал Ёфур. — Бабский угодник, тряпка, вот он кто!»

Ластрэф ему никогда не нравился: его обожали женщины, он первый обратил внимание на Беру, и Ёфур в приступах ревности опасался, что Бера изменяет ему с ним.

«Точно она с ним путалась и ещё кошмары знает с кем», — теперь Ёфур получил «неоспоримое доказательство» своих подозрений.

Отлежавшись, он умылся дождевой водой из бочки под стоком, снял измаранную кровью рубашку и вошёл в дом. Изображать благополучие больше не имело смысла. Ёфур протопал к комнате смотрителя, забарабанил по ней кулаком:

— Запасные ключи от моей комнаты, живо!

За дверью что-то звякнуло, скрипнуло, и она отворилась. В узкой щели тускло блеснул пронизанный красными жилками глаз смотрителя, приподнявшийся уголок губы. Жилистая рука высунулась в коридор.

«Он всё видел, смеётся надо мной», — схватив пластину ключа, Ёфур подавил желание прихлопнуть руку смотрителя дверью: это чревато выселением. Он лишь плотнее стиснул зубы и поспешил наверх.

Бешенство снова охватывало Ёфура. Он жаждал мести. Пусть не сразу, пусть никто не узнает, что это его месть, но он знал, что заставит Ластрэфа, Беру и Амизи заплатить за свои унижения. У него была возможность их подставить, и он такое уже проворачивал. Оставалось только дождаться подходящего момента…

С этой блаженной мыслью Ёфур оглядел свой скудный гардероб и выругался: приличной одежды у него не осталось.

***

Распогодилось, солнце прогрело воздух, но Кнэфа лихорадило, и он почти жалел, что выбросил купленный в нижнем городе плащ.

Прохожие сторонились бледного, обливавшегося потом и сжимавшего себя трясущимися руками Кнэфа. Он рассеянно поднял взгляд: до двухэтажного домика, окружённого высокой стеной, оставалось шагов тридцать, но мизерное расстояние вдруг показалось ему почти непреодолимым.

Кнэф молился всем богам, чтобы опробованный им яд в такой дозе был не смертельным. Эта мысль затмевала всё: и то, что его трижды останавливали дружинники, а это могло связать его с убийствами в нижнем городе, и недовольные взгляды добропорядочных соседей, всегда готовых распустить такие сплетни, после которых в некоторых странах можно было взойти на костёр или оказаться забитым камнями.

Наконец Кнэф добрался до крепких ворот и постучал. Привалился мокрым лбом к тёплому дереву.

«Ещё немного», — уговаривал он себя.

Ворота дрогнули. Кнэф отступил. Маленькая служанка в чадре напомнила ему о мёртвой девушке, имени которой он так и не узнал.

— Господин, — пролепетала Ога, шире отворяя дверь в воротах.

Нетвёрдым шагом войдя во двор, Кнэф плотнее обхватил себя руками:

— Изи дома? — Он злился на неё и предпочёл бы не разговаривать пару дней, но, выпив яду, становишься терпимее к алхимику, способному тебя исцелить.

— Госпожа не в духе.

— Я тоже, — буркнул Кнэф и поплёлся к крыльцу.

Дверь отворилась, и львица, подёргивая кончиком хвоста, подбежала к нему, ткнулась мордой в живот и так боднула, что Кнэф покачнулся.

— Тьма, — проворчал Кнэф, но запустил пальцы в холку львицы.

Опираясь на неё, дошёл до крыльца. В дверном проёме Кнэф и Тьма вместе не помещались. Львица, боднув его в бок, уступила дорогу.

— Изи! — Кнэф через холл направился к лестнице.

Амизи появилась в проёме правой двери:

— Ты где был?

— Я хлебнул яда.

Кровь отхлынула от лица Амизи, выбелив бронзовую кожу. Через мгновение она пришла в себя:

— Подробности.

Поднимаясь по лестнице, Кнэф описал, как умерла незнакомка и свои ощущения. Амизи задумчиво кивала. Когда дошли до люка на мансарду, она рассеянно произнесла:

— Всё поняла. Ложись и не беспокойся, минут через пятнадцать сделаю противоядие. — Она побежала вниз, бесшумно ступая босыми ногами.

В мансарде Кнэфа окон не было, но когда он от ароматической лампы запалил светильник, стала очевидна его страсть к пространству, выращенная на просторах дворцов, парков и плодородных полей его родины, смыкавшейся с бескрайней пустыней: ни перегородок, ни массивной мебели он здесь не держал.

На тонконогой стойке с оружием висели изогнутые, точно луки, мечи хопеши, метательные ножи, кинжалы и цепочка с серебряным треугольником — символом Чарума. Вдоль скошенной стены стояли четыре обитых медью сундука. На низком стеллаже хранилось три десятка свитков с поэмами и песнями Такемета.

Кровати тоже не было, вместо неё на полу в несколько слоёв лежали полотна войлока и шкур, застеленные простынёй и накрытые пуховым одеялом. Измученный Кнэф забрался в эту нору, окружённую медными подсвечниками-фигурками танцовщиц, воинов и чудовищ.

Его потряхивало, но Кнэф выпрямился, удобнее положил валик под шею и попытался расслабиться. Он понимал, каждая минута до прихода Амизи будет вечностью, и лучше думать о чём-нибудь другом, но страх перед отравой оказался сильнее здравого смысла. Слишком хорошо Кнэф помнил, в каких мучениях умирали рабы, в обязанность которых входило снятие проб с еды правящей династии. Помнил Кнэф, как умерли две его обезьянки, которым няня давала на пробу пищу после того, как у него забрали раба для проб.

Но ещё острее в памяти Кнэфа стояли последние мгновения жизни неизвестной девушки.

«И теперь я могу умереть из-за глупого спора», — думал Кнэф, глядя в тёмный скос потолка, запятнанный сиянием светильника. Перед мысленным взором Кнэфа снова возникло посиневшее лицо девушки. Глянув на почти исчезнувший с ладони след укуса, он накрыл глаза сгибом локтя.

«Где же Амизи? Скоро она там?.. А что, если я сейчас умру?»

Последнее Кнэф представить не мог. Понимал, что смертен, но не получалось у него вообразить, что станет делать с его бездыханным телом Амизи, как обрадуется его смерти мачеха, опечалится ли хоть на мгновение Бера. Да и, положа руку на сердце, Кнэф не хотел бы это узнать, духом покинув своё бездыханное тело.

Он убрал руку от лица и уставился на тлеющий огонёк ароматической лампы. В его неверном сиянии ему мерещилось движение, пляска фигур. От лампы не тянулся дымок благовоний, но она по-прежнему горела, и Кнэфу подумалось: «Я как она — горю, но без толку… и девушка та тоже: сохраняла в сердце огонь, но так и не сделала то, ради чего он горел».

Люк в полу открылся. Амизи пришла с чашкой и подсвечником на пять свечей. Казалось, в её разгневанных глазах пылал огонь. Кнэф потянулся навстречу. Амизи встала на колени и придерживала чашку с горячим отваром, пока он, морщась и перебарывая тошноту, пил лекарство.

Кнэф откинулся на постель. Рыжие кудри так красиво разметались на простыне, так отливали золотом и огнём, что Амизи не удержалась и осторожно их погладила. Опустила подсвечник рядом с фигуркой свирепого воина, почти залитого воском.

— Расскажешь? — Амизи плавным движением сменила позу, скрестила ноги. Осторожно почесала пальцем под густо подведённым глазом. — Или это опять твоя великая тайна?

Нотки обиды в её голосе Кнэф уловил, но сегодня не испытал даже намёка на угрызения совести за молчание. Он подумал, стоит ли рассказывать все свои приключения, ведь убегая, он чуть не выдал — а может и выдал, ведь его могли увидеть — усиления своего тела, делать которые чародеи права не имели.

Представив, как Амизи будет ругать за столь безответственное поведение, Кнэф решил отвлечь её от лишних вопросов и размышлений:

— Зачем ты заставила Ёфура обидеть Беру?

— Заставила? — Подведённые брови Амизи вспорхнули вверх. — Да он с радостью это сделал, мне даже почти не пришлось просить.

— Не стоило этого делать, мы одна…

— А Бере не стоило идти в стражи! — Амизи приподнялась, но тут же села обратно и добавила с лукавой улыбкой. — И уж точно не стоило вести себя со мной так заносчиво.

— Бера не вела себя заносчиво.

— Вечно вы, мужчины, слепнете, стоит увидеть её обтянутые кожей прелести, — театрально вздохнула Амизи и подняла взгляд к потолку. — Нет, я, конечно, понимаю, она звезда Гатарха, но это не повод смотреть на остальных женщин свысока.

— Она не смотрит…

Амизи накрыла его рот пальцем и покачала головой:

— Смотрит. Она считает себя лучше остальных только потому, что выполняет мужскую работу. Считает, что умение владеть мечом делает её особенной, более привлекательной. А это не так. И мне надоела возня с ней. Уж мы-то знаем, кого в действительности ей стоит благодарить за то, что она страж.

Кнэф убрал её холодные пальцы с губ:

— Но…

— Кнэф, я её за язык не тянула, Бера сама сказала, что все женские ухищрения и прелести ничто в сравнении с острым клинком. Я не заставляла её это повторять и говорить, что со временем я пойму, что она права, а я могу и дальше надеяться на то, что мужчины меня защитят.

Кнэф вздохнул:

— Но ты не упускала возможностей посмеяться над неудачами Беры, ничего удивительного, что она тебя невзлюбила.

— Ей нечего делать в Стражериуме, — резко ответила Амизи. — А острый клинок не помог ей удержать Ёфура или защититься от него. Бера неправа, и кто-то должен показать ей, насколько она заблуждается.

— Ты могла бы этого не делать.

Амизи фыркнула и украдкой погладила его мягкие кудри:

— Не могла себе отказать в этом удовольствии. Ты же знаешь, как Бера меня раздражает.

— Знаю, — протянул Кнэф.

Он знал лучше всех, ведь ему приходилось выслушивать возмущённые причитания Амизи с тех самых пор, как они увидели Беру на площади перед Стражериумом.

Узнав, почему Бера живёт в палатке на площади, Амизи была в праведном ужасе и даже делала ставки на то, что скоро Бера сдастся. В утро, когда Беру зачислили в рекруты, Амизи разбудила Кнэфа и, сверкая глазами, на их родном языке сказала всё, что думает о высохших мозгах глав Стражериума. Позже она делала ставки на то, как скоро Бера вылетит из рекрутов и спустила на это не один золотой. В день, когда Бера стала стражем, Амизи ходила мрачнее тучи, так что даже лев со львицей прятались за мебелью, страшась её взгляда.

Кнэф не понимал столь эмоциональной реакции и уже отчаялся выяснить, в чём тут дело. Иногда он думал, Амизи злиться на то, что Бера отвлекает от неё внимание стражей. Порой ему казалось, дело в каком-нибудь конфликте между ними, о котором он не знал. Временами Кнэф полагал, Бера и Амизи не находят общий язык потому, что они противоположности друг друга: во взгляде на мир и жизнь, в повадках, принципах. Например, Кнэф, живший бок о бок с Амизи с восьми лет, никогда не видел её не накрашенной, с мокрыми волосами, одетую небрежно, спящую, а Беру он видел и не накрашенную, и лохматую, и мокрую от пота после долгих тренировок. Видел её побитую, в грязной одежде, в крови, спящую и беспамятную, пьяную, злую и весёлую и даже неодетую видел задолго до прошедшей ночи: Бера мылась водой из колодца во внутреннем дворе Стражериума, когда Кнэф заходил на практику. «А возможно, — иногда думал он. — Всё дело в обычной неприязни. Так бывает, когда кто-нибудь не нравится, раздражает с первого взгляда. Как меня Ёфур, например, или как я раздражаю мачеху, хотя ничего плохого ей не сделал… кроме того, что существую».

Но что Кнэф знал точно: взывать к здравому смыслу Амизи в этом вопросе бессмысленно, поэтому он закрыл глаза и спросил:

— Я могу не бояться этого яда?

— Ты выпил слишком мало, чтобы умереть, — потрепала его по волосам Амизи. — Мой отвар избавит от неприятных ощущений, которые могли бы мучить тебя ещё неделю.

— Спасибо, — прошептал Кнэф. — Можешь идти, я немного посплю.

Пальцы Амизи застыли в его волосах.

— Спокойных снов, — не слишком дружелюбно пожелала она.

Через несколько мгновений люк закрылся. Кнэф открыл глаза. Спать он не хотел, просто чувствовал, что продолжит допытываться о причинах неприязни к Бере, а такие разговоры обычно кончались ссорами.

— Женщины, — прошептал Кнэф, признавая свою неспособность их понять.

Он повернулся на бок и снова задумался о жаждавшей мести девушке. Как же он хотел поговорить с ней, выспросить всё-всё о её жизненном пути, ощущениях.

Не выдержав напора крутившихся в голове вопросов, Кнэф выбрался из-под одеяла, взял со стеллажа затёртый папирус и, вернувшись в постель, отмотал свиток на начало. Посмотрел на свечи в изголовье, но не стал их зажигать, лишь ближе придвинул к постели масляную лампу. В тусклом свете Кнэфу не приходилось сильно напрягать глаза, ведь «Песнь о том, как Хор покарал убийцу отца и солнце воссияло над Такеметом» он знал почти наизусть.

***

Громадные статуи легендарных стражей, возвышавшиеся над стенами вокруг Стражериума, тоже производили на Ёфура неизгладимое впечатление, но в отличие от Беры, он не хотел оказаться среди них, ведь для этого надо было героически умереть. Ёфур предпочитал прижизненную славу.

Направляясь к воротам, он чувствовал себя неуютно из-за непритязательной одежды, которую пришлось сегодня надеть. Приветственно кивая караульным у входа на территорию Стражериума, увлечённый мысленными проклятиями в адрес Амизи и Беры Ёфур не заметил, что караульные в ответ не кивнули.

Окунувшись в привычный стук деревянных мечей, услышав грохот с площадки, где рекруты делали первые шаги в освоении доспехов, уловив несущиеся с кухни ароматы мяса и овощей, Ёфур почувствовал себя увереннее. В его мышцах вскипала жажда движения, сердце билось быстрее. Он направился к тренировочным площадкам, намереваясь выместить злобу на рекрутах или молодых стражах, обычно легко соглашавшихся на спарринг.

«Сломать пару носов — вот что мне сейчас нужно», — усмехнулся Ёфур.

Он фехтовал достаточно хорошо, чтобы тренировочные бои с ним ценили и считали честью, но что особенно нравилось Ёфуру — порой можно было спустить пар, а излишнюю жестокость оправдать фразой: «Кошмары тебя жалеть не будут».

Опасался Ёфур только встречи с Амизи, которая могла его высмеять, и Ластрэфом, который мог рассказать об избиении. Высматривая своих новых врагов, Ёфур обогнул основное здание Стражериума. Ему не хватало лёгкого перестука подкованных сапог, оставшихся у Амизи.

Из первого барака вышло двое стражей. Ёфур кивнул им, но они отвернулись. Хмурясь, он продолжил путь, обдумывая, что это могло значить. Он шёл, и стук мечей становился громче.

На засыпанной песком тренировочной площадке между первым и вторым бараком фехтовало пятеро мужчин. Ёфур присмотрелся и, поняв, что они из старших, с которыми не объяснишься привычным «Кошмары тебя жалеть не будут», пошёл дальше. Ему показалось, что на него смотрят, но оглядываться он не стал, чтобы не выглядеть рассеянным и неуверенным.

На следующей тренировочной площадке опять были старшие. Они ещё только взялись за деревянные мечи, о чём-то говорили, но, заметив Ёфура, отвернулись. Он остановился. Страх вдруг охватил его, проступил липким потом между лопаток: происходящее напоминало один из тех страшных снов, что мучили его во времена рекрутства.

«Ерунда», — мотнул головой Ёфур и пошёл дальше, но, сделав десяток шагов, развернулся и направился в проход между бараками. Ему опять не хватало перестука подбоек, звучавшего так грозно.

Уперев кулаки в бока, Ёфур остановился на границе между каменной дорожкой и песчаной площадкой. Стражи, двух из которых Ёфур побеждал в состязаниях, и четверо из тех, что никогда с ним не фехтовали, разбились на пары и начали разминку с простых ударов. Никто не поздоровался, не посмотрел на Ёфура, точно его нет.

Ужас холодной змеёй вползал ему в кишки.

«Что? Почему? — лихорадочно гадал он и покрылся холодным потом от мысли: — Может, Амизи меня прокляла? Говорят, это кошмарово семя может насылать порчу».

— Спокойного дня, — поздоровался Ёфур и чуть не выругался на свой дрогнувший голос.

Никто из шестерых стражей не глянул в его сторону. Крепче стискивая кулаки, Ёфур стал нервно постукивать ногой.

Сильно грохотнуло на площадке для тренировок с доспехами. Разминавшиеся стражи посмотрели в ту сторону.

— Новички, — хмыкнул один.

Остальные натужно усмехнулись. Они всё же замечали Ёфура, и притворяться им не нравилось.

Страх Ёфура, как это часто с ним бывало, сменился жгучей злобой. Он подошёл к ящику с оружием, одиноко стоявшему на краю площадки, распахнул дверцы и оглядел деревянные мечи. В глазах у Ёфура темнело от ярости, он схватил первый попавшийся меч и, стискивая его в руке, двинулся на мужчин.

Теперь они его заметили, отшатнулись, не принимая удар на клинки.

— Трусы, — рыкнул Ёфур и ударил по широкой дуге. От него опять отступили. Он шёл вперёд, размахивая деревянным мечом крест на крест, ухмыляясь. — Жалкие трусы.

Наконец тот, что постарше, с сухим треском принял удар деревяшкой на свой клинок. Ёфур давил. Его противник покраснел, шумно дышал, не позволяя вражескому мечу опуститься на своё плечо.

— Уйди, — сказал за него коренастый страж. — Мы не хотим сражаться с тобой, не хотим говорить с предателем.

— С предателем? — прорычал Ёфур и оглянулся на него. — Ты о чём?

Его противник оттолкнул меч и отступил, разрывая дистанцию.

— Стоять! — Ёфур бросился за ним, но почти сразу его остановил окрик.

— Ёфур, к Гаруну, немедленно!

Главный страж не тот человек, приказы которого можно пропускать мимо ушей. С трудом подавив гнев, Ёфур бросил на песок меч и пристально оглядел каждого стража, всем видом показывая, что он их запомнил, и теперь им следует ждать расплаты.

Сплюнув, он направился следом за старшиной. По пути до главного здания Стражериума им никто не встретился, и Ёфур хмуро смотрел в седой затылок провожатого.

«Может, это сон? — думал Ёфур. — Или ошибка? За что меня назвали предателем?»

Он вспоминал свои поступки в последние несколько дней, но не мог вспомнить ничего такого, за что на него могли бы обозлиться, и это наводило его на мысль, что случилось какое-то недоразумение, которое сейчас, после встречи с Гаруном, разрешится.

Следом за старшиной Ёфур поднялся по серым каменным ступеням и вошёл в просторный холл. Здесь пахло хвоей. Вдоль стен стояли с мечами каменные фигуры двенадцати богов, сразивших Повелителя кошмаров. На стенах чуть ли не сияли обновлённые фрески, изображавшие сражение золоточешуйчатых драконов с армией кошмаров.

Стражериум располагался в древнем храме, его холлы, широкие лестницы и коридоры сделали бы честь дворцу любого владыки. Внутренности этого дворца не тревожили звуки улицы. В ясную погоду, когда тренировки переносились на открытые площадки, здесь царила густая тишина.

Кабинет Гаруна располагался на первом этаже между суровым богом войны и его женой, богиней любви. Старшина распахнул массивную дверь и остался снаружи.

Ёфур шагнул в кабинет главного стража и вытянулся по струнке.

Кабинет Гаруна был полон книг, они чуть не вываливались из массивных шкафов, стопками лежали на столах. На то, что это кабинет военного, намекали только карта окружённой Драконьим хребтом Пустоши, Гатарха и прилежащих земель с линиями и пунктирами дорог и торговых маршрутов, да стойка с оружием у массивного стола, боком приставленного к окну.

Гарун в свои шестьдесят выглядел на пятьдесят. Седины в его густой, коротко стриженной соломенной шевелюре ещё не было, тёмная бородка с усами обрамляли массивный подбородок и большой губастый рот. Застарелый шрам пересекал ясный левый глаз, скулу и впалую щёку.

Хмуря брови, Гарун стоял возле стола и опирался на его угол. Дождавшись, когда дверь закроется, он решительно подошёл к Ёфуру и врезал в зубы. Тот настолько не ожидал, что не успел прикрыться, отлетел на дверной косяк и изумлённо зажал разбитую губу.

— Это было от меня как от человека, — процедил Гарун и вернулся к столу, уселся в резное кресло. — Теперь я буду говорить с тобой как глава стражей.

Изумлённо хлопая ресницами, Ёфур выпрямился и вытер кровь с подбородка. Он хотел сплюнуть кровь, но не решился и проглотил солоноватую жижу. Пробормотал:

— В чём меня обвиняют?

Вокруг ранки на губе замерцали отсветы чар. С видимым сожалением Гарун потёр костяшки кулака. Он смотрел снизу вверх, но у Ёфура было мерзкое ощущение, что на него смотрят сверху, презрительно. Он повторил громче:

— В чём меня обвиняют?

— То, что ты сказал Бере — просто недопустимо.

От удивления Ёфур приоткрыл рот. Бессильно взмахнул руками:

— А что я такого сказал, кроме правды?

Гарун нахмурился, его голубые глаза опасно потемнели, но Ёфур продолжал:

— Разве я не сказал то, что думают все? Разве не говорили то же самое за её спиной?

— Говорили, — кивнул Гарун. — И поверь — девчонка среди стражей моя постоянная головная боль.

— Так в чём проблема?!

— В том, что своим упорством Бера доказала право стать одной из нас. Она страж. Нравится тебе это или нет, но она наша соратница, одна из нас, ты понимаешь?

— Но все…

— Не все! — Гарун стукнул кулаком по столу и уверенно повторил. — Не все считают, как ты. И независимо от мнения отдельных стражей Бера, напоминаю ещё раз, одна из нас, а мы своих в обиду не даём.

— Но я тоже один из вас.

— Ты переступил черту. Ты поступил подло, ударил в спину одного из стражей ради какой-то чародейской шлюхи. У нас так не принято.

— Но Бера девчонка, она не должна…

— Она доказала своё право быть стражем, — с нажимом произнёс Гарун. В его глазах под нависшими веками плескалась злость. — Она такой же страж, как ты, как я, как любой из нас, независимо от того, что у неё в штанах. Ты можешь устраивать с ней тренировочные бои, но не унижать. И уж точно не при чародейке.

Глаза Ёфура изумлённо округлились. Сказанное Гаруном не укладывалось у него в голове. Он растерянно произнёс:

— Но ведь все же… — голос его набирал силу. — Не надо делать меня козлом отпущения. Я сказал то, что думают многие из нас: девчонке не место среди стражей. Она помеха.

— Она справляется со службой. Бере пришлось работать намного больше, чем любому из нас, и, повторюсь, это достойно по меньшей мере уважения!

Ёфур бессильно развёл руками и покачал головой. Осторожность брала своё, и он опустил взгляд:

— Хорошо, я понял.

В разбитой губе ещё жили отголоски боли, но куда сильнее саднила уязвлённая гордость.

«Ну Бера», — Ёфур стиснул зубы, представляя сладкий миг отмщения.

— Я переведу тебя в другую девятку, — припечатал Гарун.

Это не входило в планы Ёфура, он вскинул голову:

— Прошу вас, не делайте этого. — Он постарался придать лицу испуганное выражение.

Смена девятки рушила все его планы.

— Не думаю, что после всего случившегося вы сможете служить вместе, — покачал головой Гарун.

Судорожно придумывая достойную отговорку, Ёфур наконец сообразил:

— Но если мы не решим эту проблему, будет только хуже. Не станете же вы следить, чтобы наши девятки никогда не пересекались, а если будет критическая ситуация? — На этот раз головой покачал Ёфур. — Такие проблемы нельзя оставлять за спиной.

Гарун задумчиво его разглядывал. Пощипал бороду и вздохнул:

— Умеешь ведь рассуждать здраво. Что на тебя вчера нашло?

Ёфур понял, что настало время перетягивать симпатии на свою сторону. Он тяжко вздохнул, приоткрыл рот, но тут же плотно сомкнул губы и помотал головой. Уныло ответил:

— Не могу сказать. — Он стиснул кулаки, будто борясь с желанием рассказать, и снова помотал головой. — Нет, это слишком личное.

Ёфур отчётливо представлял, как Гарун закатывает глаза и качает головой, даже услышал тихий шёпот: «Как дети…» Но по мнению Ёфура лучше пусть Гарун считает, что у него детские проблемы, чем снова ударит в зубы.

— Ладно, я подумаю над этим вопросом, — неохотно вымолвил Гарун. — Можешь идти.

Ёфур чеканным шагом добрался до двери. В спину ему раздалось:

— Если захочешь поговорить, я всегда к твоим услугам.

«Получается», — улыбнулся Ёфур, пользуясь тем, что его лицо никому не видно.

— Чародейки могут проходить в Стражериум только по специальному разрешению. Ещё одна неурочная гостья с даром здесь — и можешь прощаться со службой.

Холодок пробежал по спине Ёфура, он торопливо кивнул:

— Да, понимаю, больше не повторится.

Со скорбным видом он вышел в коридор. Старшина ждал с каменным выражением лица. Не промолвив ни слова, он исчез в кабинете Гаруна.

Оглядевшись и не увидев никого в просторном зале двенадцати богов, Ёфур направился к выходу. Кулаки у него чесались, но куда важнее, чем спустить пар, для него было придумать такое объяснение вчерашней ситуации, чтобы плохой оказалась Бера, а не он. Ёфур крепко задумался над тем, как вывернуть ситуацию в свою пользу.

***

Музыка, песни, пляски, ритуальные игры — дом Беры чуть ли не ходуном ходил от сотрясавшей его толпы: к жильцам и сопровождающим невесту присоединились соседские ещё бодрые бабушки, дети, юноши и девушки.

Бера, не отошедшая от ночного разгула, чувствовала себя слишком измученной, хотя и радовалась, что сговор удался — отец говорил ей, что у её брата в этом сватовстве много соперников.

Натянув улыбку, Бера немного походила между гостей. Закончив с приветствиями она, спасаясь от тошнотворных запахов еды и вина, вышла в сад и, спрятавшись в тени плюща, наблюдала за игрой в мяч. Она бы потерпела все запахи и звуки, чтобы находиться рядом с братом и его невестой, но семья Сабати ещё не привыкла к тому, что девичьими играми и разговорами Бера не интересуется, всячески её в них завлекала, и чтобы не мучиться, но не показаться грубой, она сбежала.

Девушки и юноши перекидывали друг другу кожаный кругляш, смеялись, строили глазки. Юношей было меньше, так что Бера не боялась приглашений. Да и зареклась она играть в мяч после того, как, уже усиленная чарами, случайно сломала носы нескольким изнеженным красавчикам.

Оглянувшись на дом, Бера продолжила следить за мячом, рассеянно думая: «Надо бы подойти к отцу и рассказать о вине, пока он слишком занят, чтобы злиться». Она снова оглянулась на площадку перед домом: у ворот стоял Сарес — неудачно заглянувший поутру белокурый брат будущей родственницы — и высматривал кого-то в толпе гуляющих по саду. Его взгляд остановился на Бере. Она поспешно отвернулась и пошла к малому входу. Тяжёлый с золотым шитьём подол платья бил её по ногам, точно колокол.

Она взошла по низким каменным ступеням и по привычке ожидала оказаться в сумраке маленького коридора, но даже тот был освещён и украшен цветами с густым сладким запахом. Где-то рядом звучали голоса. Бера торопливо миновала слишком пахучее пространство.

–…тогда громовержец отсёк руку Повелителя кошмаров, — зловеще-торжественно вещал старческий хрипловатый голос, — и улетела она вместе с его волшебным мечом. Его всеразрещающий клинок вонзился в землю, вспорол её до самого огненного нутра и канул в нём, а безоружный Повелитель кошмаров склонился перед тремя последними из старых богов.

Бера заглянула в комнату: незнакомая старуха, взмахивая сухощавыми руками, рассказывала историю самым маленьким гостям праздника. Дети сидели полукругом на подушках и смотрели на бабку круглыми от страха или восторга глазами, будто слышали о Повелителе впервые — удивительная способность детей воспринимать истории и в десятый раз как в первый. Бера прислонилась к косяку, полагая, что здесь её никто не побеспокоит.

— Боги понимали, что раскаяние Повелителя кошмаров — ложь, и все его обещания — ложь, ведь он не может жить без поедания полных страха сердец. Его нужно было убить, но даже мёртвый он мог уничтожить мир. Из его ран сочилась кровь, и она отравляла землю, выжигала из неё жизнь, краски. У богов не осталось сил, и они решили усыпить его вечным сном. Тысячу дней и тысячу ночей слуги богов драконы копали подземное узилище для Повелителя кошмаров. Он ждал, из его отрубленной руки продолжала течь кровь, отравляя плодородные земли. На тысячу первый день его опустили в узилище, пригвоздили к полу оружием девяти павших, а трое выживших наложили на своего извечного врага заклятие вечного сна. Его засыпали землёй, заложили камнями. Боги вздохнули с облегчением и погрузились в сон, чтобы восстановить силы, но… — Старуха подалась вперёд, заглядывая каждому в глаза, потрясая узловатыми пальцами, — на этом дело не кончилось.

— Появились кошмары, — пискнула белокурая малышка и оглядела остальных, будто удивлённая своей смелостью.

— Верно, — указала на неё старуха. — Повелитель кошмаров спал, и его сны рождали кошмары, которые пошли на людские земли, чтобы вырывать сердца людей и приносить своему господину, ведь только ими он мог напитаться достаточно, чтобы проснуться и разомкнуть узы тюрьмы. Кровь текла из его ран и отравляла всё больше земли. Драконы ужаснулись происходящему. Кошмаров было слишком много, драконьего огня не хватало для очищения отравленной земли. Драконы вступили в бой с полчищами кошмаров, но те оказались сильнее. Узрев тела павших собратьев, старейшина драконов совершил колдовство. Все тела драконов легли вдоль границы отравленных земель и превратились в горы, через которые не может просочиться отрава, не могут пройти кошмары. Но драконов было слишком мало, и в кольце гор осталась широкая прореха. А в этой прорехе стоял…

— Гатарх! — заголосили дети, замахали руками. — Город тысячи народов, свободный город!

Старуха улыбнулась. Она заметила Беру, но ничего не сказала, снова всё внимание обратила к детям, продолжила загробным голосом:

— В этом городе старейшина драконов набрал первых стражей. Он подарил им доспехи, он обучил их всему необходимому для битв с кошмарами, он отыскал людей с кровью Повелителя кошмаров и заставил их чары служить для уничтожения кошмаров, он обязал всех правителей присылать своих воинов в Гатарх. А потом… — старуха оглядела своих подопечных.

Белокурая девочка тоже наклонилась вперёд и звонко закончила:

— Настал его смертный час, и он лёг на скалы, чтобы удлинить Драконий хребет.

Старуха захлопала в ладоши.

Бера улыбнулась, зная, что всё было намного сложнее, чем рассказывали детям. Да и не каждому взрослому доводилось узнать, как тяжело всё было, ведь когда старейшина драконов, имени которого люди так и не узнали, пришёл в Гатарх, расположенный на краю Пустоши с её отравленными землями, в городе уже никто не жил, и первые стражи появились из куда более дальних городов, а чародеев, прежде чем они согласились помогать, пришлось основательно подержать в тюрьме, ныне ставшей их резиденцией — Чарумом.

Послышались шаги, Бера оглянулась: к ней с самодовольной улыбкой направлялся Сарес. Бера терпеть не могла, когда мужчины за ней вот так «охотились» и так смотрели. Она с сожалением подумала: «Давать ему в морду нельзя, пока его сестра не перейдёт в нашу семью окончательно».

Улыбнувшись почти приветливо, она дождалась, когда Сарес приблизился, и сказала:

— Вы очень кстати, здесь требуется помощь, — и указала в комнату с детьми.

Те как раз начали уговаривать старушку рассказать ещё что-нибудь. Сарес посмотрел на ребятишек, и Бера, ускорившись чарами, миновала коридор и выскочила во внутренний холл. Её оглушила музыка и шелест голосов.

Бера нырнула в редковатую толпу гостей, надеясь скрыться от назойливого почти родственника.

«Свалился на мою голову, — сердито думала она, улыбаясь и кивая знакомым, которых прежде не заметила в этой суете. — И родители тоже удумали его мне прислать. Чем они думали?»

Спросить родителей об этом лично Бера опасалась из-за того, что сама была страшно виновата. Оглянувшись, она увидела идущего за ней Сареса. Уходить от него сейчас было грубостью, но она прошла через коридор в общий холл, где общались соседи и не слишком ценные деловые партнёры отца. Юркнув вдоль стен, Бера вышла на крыльцо и с удовольствием вдохнула чистый от запахов еды и алкоголя воздух.

— Леди Бера, — раздалось за спиной.

Она пошла по тропинке вдоль фасада, свернула, промчалась мимо игравших в мяч и снова нырнула в дом.

–…и тогда громовержец рассудил, что священный поединок определит, кому быть мужем Весны, — рассказывала старуха.

Бера миновала их и вышла во внутренний холл. Сарес с двумя бокалами вина стоял напротив двери. Отшатнувшись, Бера захлопнула её и пошла на улицу под красочное описание битвы Лета и Ветра.

«Да что это такое? — Бера стискивала кулаки. — Вынуждена убегать в собственном доме. Этот Сарес — наглец! Мог бы понять, что я не желаю общаться с ним… Как жаль, что ему нельзя врезать».

Вздохнув, понимая, что после всех шалостей и в такой важный день надо вести себя как леди, Бера отправилась искать родителей: рядом с ними ей будет легче не сорваться на грубость.

На улице их не было. Бера вздохнула и решительно вернулась в дом. Сразу увидела Сареса в противоположном дверном проёме холла. Торопливо оглядела гостей и, заметив маму, облегчённо выдохнула. Отца рядом не было, и Бера резво направилась к ней, намереваясь спросить, чем они думали, присылая к ней незнакомого мужчину.

Сарес тоже быстро лавировал между гостями, стремясь пересечься с Берой. Та, видя это, улыбнулась маме, поздоровалась с соседками.

— Мама, мне нужно поговорить о брате… — начала Бера.

Музыку и голоса перекрыл протяжный вой горнов. Все побледнели, тревожно переглядывались. Многие посмотрели на Беру.

С неё спала вся неуверенность, любезность и обязанность вести себя как леди. Подхватив подол, она прошла мимо расступавшихся гостей во внутренний холл, поднялась по лестнице к себе в комнату. Там она сбросила тяжёлое шитое золотом платье, натянула штаны, рубашку, сапоги из мягкой кожи и, надев пояс с коротким мечом, снова спустилась в холл.

Гудение горнов наполняло воздух тревогой, предчувствием беды. Бера прошла на конюшню, где конюх заканчивал седлать её пегую кобылу Искру. Выведя лошадь во двор, Бера прыгнула в седло и поскакала к открывающимся воротам.

Под вой всеобщей тревоги она рванула к Стражериуму. По соседним улицам скакали призванные горном стражи.