Измены. Экспонат

Анна Измайлова (2024)

— Почему? — выкрикнула я, стараясь сдержать слезы, которые жгли мне глаза. — Почему ты на мне женился, если тебе нужна была другая? — Потому что ты была красива, — произнёс он ледяным тоном, смотря на меня так, словно я не человек, а какая-то вещь. — Милая деревенская девочка, которую так легко было привести в свой дом и сделать её частью интерьера. Ты всегда была для меня просто красивой приживалкой. — Как ты смеешь так говорить? — я едва могла произнести эти слова, от ярости меня трясло. — Ты лгал мне, говорил, что любишь… — Любовь? — Он усмехнулся, и его глаза сузились. — Какая любовь? Не будь смешной, Маша. Ты сама прекрасно знала, что ты для меня. Ты думаешь, я не понимаю, кто ты на самом деле? Девчонка из глухой деревни, которая решила, что ей повезло. Но знаешь что? Мне ничего не стоит отправить тебя обратно, в твой хутор, к разбитому корыту, если ты решишь качать права. Так что успокойся и прими, что у тебя есть, пока это у тебя не забрали.

Глава 2

В ту же ночь я решила, что не буду тратить деньги баб Тони, но и поехать в том, что у меня есть, тоже не хотелось.

–"Если нет возможности купить, сошью сама," — сказала я себе, осматривая комнату и взглядом останавливаясь на старых шторах, что висели на окне уже не первый десяток лет. Ткань была крепкая, приятного кремового цвета с едва заметным узором. Привычная и родная, она казалась мне чем-то, что я могу превратить во что-то новое и красивое. Я достала ножницы, иголку, нитки и принялась за работу. Времени было немного, но чем больше я думала о том, что могу сделать из этой ткани что-то своё, что-то особенное, тем увереннее мои руки работали. Я шила до поздней ночи, а на рассвете, когда первые лучи солнца проникли в комнату, на стуле висело моё новое платье. Оно получилось простым, но изящным, и, глядя на него, я почувствовала гордость.

Когда платье было готово, я поняла, что ему не хватает какой-то детали, какого-то акцента. Я порылась в старом комоде, где хранились вещи с детства, и наткнулась на свой школьный пиджак. Он был простым, серым, но с ним платье сразу выглядело совсем иначе. Надев его поверх платья, я ощутила, как эта комбинация добавляет мне уверенности. Но настоящей находкой стал старый советский кожаный ремень, который когда-то принадлежал маме. Он был потрескавшийся и потёртый, но стоило мне его застегнуть на талии, как всё в моём образе стало собираться воедино. Ремень подчёркивал фигуру, делал меня выше, придавал всему наряду строгости и законченности. Я посмотрела на себя в зеркало и улыбнулась — пускай знают, что я чего-то стою. Пусть увидят, что даже в самых простых вещах я умею быть собой. — "Баб Тонь, я вам помогу," — сказала я себе, глядя в своё отражение. — "Чем быстрее, тем лучше. Верну всё, что вы для меня сделали, и даже больше."С этими мыслями я почувствовала, как в сердце начинает зарождаться уверенность. Я знала: какой бы ни была эта поездка, я не позволю ей пройти зря.

Наверное, другим людям показалось бы странным, что я так переживаю за чужую, по сути, женщину. Но баб Тоня стала для меня всем. Она — моя опора, поддержка, то самое дружеское плечо, к которому я могу прижаться, когда мир рушится вокруг. Она, как никто другой, понимала меня, принимала, всегда находила нужные слова, когда мне казалось, что выхода нет. Мне хотелось сделать для неё всё, что я только могу. Я мечтала подарить ей лучшую жизнь — в достатке, без забот, без постоянных хлопот и нужды. Чтобы она, пока ещё жива и полна сил, смогла наконец-то насладиться жизнью, ощутить всё то, чего, возможно, была лишена раньше. Я пообещала себе, что однажды она забудет, что такое считать последние копейки до пенсии, и каждый её день будет светлым и радостным.

Как только я собралась перевести дух после всех этих мыслей, в дом ворвалась крикливая соседка, тётка Зина, всегда любопытная до чужих дел. Она и шагу не сделала, как уже начала со своего порога, ни поздоровавшись, ни спросив разрешения войти: — Машка, это что, правда? Бросаешь всё, всё распродаёшь и в Москву уезжаешь? Я выпрямилась, стараясь не показать раздражения. — Нет, тётя Зина, не распродаю ничего. Просто еду работать временно. Но её уже было не остановить. — А что ты держишься за этот дом-то? Смысла нет. Ну ведь сама знаешь, твоя земля лучше всех в хуторе. Урожай у тебя всегда знатный. Слушай, продай мне участок, а? Говорю же, хороший кусок земли, я о нём давно думала. Я тебе хорошие деньги дам, тебе же на дорогу лишними не будут! Меня словно кипятком окатило. Я встала, не скрывая своего гнева. — Нет, тётя Зина, — отрезала я, чувствуя, как сжимаются кулаки. — Мой дом — это не просто какой-то участок земли. Это место неприкасаемо. Это дом моей матери, и пока я жива, он останется в семье. Так что забудьте об этом раз и навсегда. Соседка нахмурилась, глаза её вспыхнули недовольством, но, увидев, что со мной лучше не спорить, она лишь презрительно фыркнула. — Ну-ну, сама ещё пожалеешь, — бросила она напоследок, прежде чем покинуть дом.

Отмахнулась от нее, как от назойливой мухи и пошла спать, но сон не шёл. Лежала, глядя в потолок, и мысли, словно рваные клочки бумаги, мелькали в голове, не давая покоя. Я пыталась закрыть глаза, но всё напрасно — разум никак не хотел успокаиваться. Передо мной вставали картины того, как всё может быть, как моя жизнь будет развиваться дальше.

В полудрёме я фантазировала, как приеду в Москву, как этот Павел Александрович встретит меня и повезёт в огромное здание с зеркальными стенами и яркими огнями. Как он поведёт меня в мир, который я видела только по телевизору, где всё блестит, сверкает и пахнет дорогими духами. Я представляла, как подписываю контракт, как улыбаюсь фотографам, как с лёгкостью преодолеваю трудности, и вдруг всё у меня получается — так просто, будто кто-то свыше решил, что теперь я достойна лучшей жизни.

Но вместе с этими сладкими картинами в голове мелькали и другие. Меня могли обмануть, оставить ни с чем в чужом городе, где я никого не знаю. А вдруг я просто оказалась бы очередной наивной девчонкой, которая поверила красивым словам? Страхи и надежды переплетались, и я лежала, чувствуя, как сердце то замирает, то начинает биться быстрее от каждого нового образа, что рисовал мне мой уставший разум.

Конец ознакомительного фрагмента.