Метро 2033: Спастись от себя

Анна Калинкина, 2018

«Метро 2033» Дмитрия Глуховского – культовый фантастический роман, самая обсуждаемая российская книга последних лет. Тираж – полмиллиона, переводы на десятки языков плюс грандиозная компьютерная игра! Эта постапокалиптическая история вдохновила целую плеяду современных писателей, и теперь они вместе создают «Вселенную Метро 2033», серию книг по мотивам знаменитого романа. Герои этих новых историй наконец-то выйдут за пределы Московского метро. Их приключения на поверхности Земли, почти уничтоженной ядерной войной, превосходят все ожидания. Теперь борьба за выживание человечества будет вестись повсюду! Сталкер Сергей Истомин по прозвищу Датчанин не дорожит своей жизнью после смерти жены. И ввязывается в самые опасные передряги. Ему плевать на собственную судьбу, но есть девушка, которой он далеко не безразличен. Да только что у них общего – он еще помнит прежнюю жизнь, а она родилась в подземке и с детства видела лишь темные туннели. Она больше знает о населяющих их призраках и мутантах, чем о мире наверху. Под силу ли ей помочь измаявшемуся человеку спастись от самого себя?

Глава первая

Ника. Тюрьма

Железная дверь подсобки с лязгом захлопнулась, оставив Нику в кромешной тьме. Видимо, заключенным света не полагалось. Пока девушку вталкивали в это тесное помещение, она успела разглядеть, что в дальнем углу лежат полусгнившие доски — какое-то подобие топчана. Туда она и направилась, стараясь не спотыкаться — ей вовсе не хотелось плюхнуться на грязный, скользкий пол. Добравшись до угла, Ника осторожно ощупала доски, чертыхнулась — кажется, все-таки занозила ладонь, но осмотреть руку в темноте все равно было невозможно. Вздохнув, она устроилась поудобнее, свернулась клубочком, чтобы хоть немного спастись от промозглого холода.

Наверное, она задремала. И даже вздрогнула от душераздирающего скрипа, когда дверь приоткрылась вновь. Охранник, невысокий, белобрысый и щуплый, держал в руках исходящую паром алюминиевую миску.

— Ешь, девка.

Он вгляделся в полумрак, шагнул вперед и поставил посудину в двух шагах от заключенной. Ника торопливо протянула руки, чуть не обожглась, прихватила миску сквозь полу штормовки. «Хорошая была штормовка, теперь-то она испорчена окончательно. Ну и плевать, это — дело наживное, главное — выбраться отсюда, а для этого нужны силы». После первого же глотка этой отвратительно пахнущей, но горячей бурды тепло растеклось по жилам. Ника уже не видела, как охранник, покачав головой, шагнул обратно, и когда дверь захлопнулась за ним, не сразу поняла, что опять осталась в темноте. Она вылизала миску дочиста, и вскоре ей удалось заснуть.

Проснувшись, она некоторое время не могла вспомнить, где находится. Холод вновь подбирался потихоньку, уже замерзли ноги, озябли пальцы. Знаменитая тюрьма на Таганке. Девушка лежала, свернувшись в комочек, стараясь не тратить драгоценное тепло.

«Ну, и что ты теперь будешь делать, Вероника Дубовская с Красной линии? — ехидно спросила она себя. — Лежать здесь в вонючей темноте и ждать, пока явится прекрасный принц и спасет тебя? Не обольщайся, не до тебя ему, опять, небось, наверх отправился, да и не твой это принц вовсе. А ты бы хотела, чтоб он увидел тебя такой — в грязной рубахе, со слипшимися волосами? Что со мной, интересно, сделают? Предъявленное обвинение не столь уж серьезное. Могли бы просто выгнать со станции. Может, зря я намекнула, что на Красной линии за меня готовы будут дать выкуп? Хотела выиграть время, пока они будут проверять эту информацию. А когда поймут, что это не так, рассердятся еще больше». Она находилась здесь под вымышленным именем. А на Красной линии ее знали под другим, да если там и обыскались ее с фонарями, то разве что за тем, чтобы упечь куда подальше, вслед за отцом. Хотя и считалось, что дети за родителей не в ответе. Им давали шанс — помещали в интернат. Но с клеймом «дочь врага народа» жить на Красной линии было совсем не сладко. Да и какой интернат — она взрослая уже. Таким, как Ника, власть предлагала на выбор — тюрьма или замужество. Выйти за свинопаса, например. И это было еще слишком гуманно — свинопасы были в почете у красных. Впрочем, необязательно за свинопаса — да только кто ж другой оказался бы настолько глуп, чтоб связаться с дочерью изменника?

Ей удалось вырваться, но, избежав одной тюрьмы, она угодила в другую. «Что же мне здесь приготовили? А вдруг выгонят наверх? Туда, в мертвый город, где тишину нарушает лишь ветер, гоняющий по улицам мусор, где по развалинам бродят чудовища? Дадут в виде милости дырявый противогаз и старенькую химзу, почти не спасающую от радиации? Опомнись, Дубовская, — одернула она себя. — С таким воображением надо дома сидеть, а не дела делать. Да только где он теперь, мой дом? В этом-то вся и проблема — дома у меня больше нет, и родителей — тоже. И за что только судьба мне мстит? Ладно бы за счастливое детство — так нет».

Отец ее был преданным сторонником генсека Красной линии товарища Москвина и все призывы о равенстве понимал буквально, в отличие от многих других не столь щепетильных деятелей высшего эшелона власти. В итоге маленькая Ника ходила примерно в тех же отрепьях, что и прочие сверстники, — ведь стыдно выделяться среди других. Ну, разве что она чуть лучше питалась. И чувствовала себя неуютно: дети простых трудяг все равно на нее косились, в глаза льстили, а за спиной шушукались, и детки элиты тоже смотрели свысока, хоть и принимали в свою компанию. И все же положение отца создавало ей как бы щит, отделявший ее от остальных. Особенно хорошо поняла это Ника, когда отца взяли и этой преграды не стало.

Сверстники, которые прежде заискивали, теперь шарахались от нее, как от зачумленной. Почти никто не решался вступиться за девушку. Спасибо, помог бывший коллега отца, друг семьи.

— Уходить тебе надо скорее, девочка, — сказал он.

— Куда?

— Все равно куда, лишь бы подальше. Тут тебя уже ничего хорошего не ждет. Уходи, пока они не спохватились. Не то возьмут и тебя — тогда уж не сбежишь.

Она это понимала. И ей не слишком жалко было оставлять все это. Ее согласилась принять одна семья в Полисе — когда-то, ребенком, Ника бывала там с отцом. Там было чисто, светло. Там заправляли брамины в серых одеждах, хранившие древние знания, и кшатрии — военные. А оттуда она попала сюда, в эту вонючую тьму ганзейской тюрьмы.

Здесь, в подземке, перейдя с одной станции на другую, человек мог оказаться уже в другом государстве. Говорят, несколько лет шли войны, пока границы держав определились окончательно. Но Ника из рук вон плохо учила новейшую историю — войны ее мало интересовали. Вот с географией у нее было хорошо — девушка могла без запинки ответить, какому государству теперь принадлежит та или иная станция. Ника знала, что есть Красная линия, есть Ганза, занимающая всю кольцевую, что Полис — это Библиотека имени Ленина и три соседние станции, что Рейх обосновался на Пушкинской, Тверской и Чеховской, а Китай-город держали бандиты, — это самые крупные государства, а помельче — Бауманский альянс, например, или Конфедерация 1905 года. «Ну, и что толку теперь от моих знаний?»

И тут ее потихоньку вернула к реальности боль в животе. Ника уже некоторое время чувствовала спазмы, но старалась не обращать на них внимания. Видимо, зря все-таки она съела ту похлебку. Ее кидало то в жар, то в холод, кожа покрылась липкой испариной. К горлу подкатила тошнота, потом вроде стало чуть полегче, но через минуту желудок словно сжала чья-то рука, и девушку стошнило. После этого она испытала облегчение, но вместе с тем жуткую слабость. «Слишком уж ты нежная», — вспомнила она слова одного из приятелей отца.

И тут дверь снова противно заскрипела. То был тюремщик.

— Слышь, девка, — позвал он, — плохо твое дело. Шлепнут тебя, не иначе.

— Да за что? — простонала Ника, еле подняв голову. — Я ничего такого…

— Начальству видней, девка.

Ника от слабости уже и говорить не могла. «Вот и все», — подумала она. А часовой продолжал:

— Я б тебе помог, девка, жалко мне тебя. Только ведь жить-то всем охота. И жрать всем надо.

— У меня же все отобрали, — простонала Ника, сообразив, куда он клонит. — Хочешь, я тебе записку напишу — на Китае покажешь человеку одному, он тебя наградит.

— Хто его знает, чего ты там напишешь. Читать-то я не обучен.

— Слово даю, — просипела девушка.

— Ну, погодь тогда. — Часовой скрылся и вскоре вернулся с мятым клочком бумаги и огрызком карандаша. И светил фонариком, пока Ника из последних сил выводила:

«Выдать подателю сего сто патронов».

— Вот, — прошептала она, — придешь на Китай-город, спросишь там Лёху Фейсконтроля — его всякий знает. Он тебя наградит.

— Ладно, — проворчал часовой, — возьму грех на себя, открою тебе дверь — иди, девка. Жалко мне тебя. У меня тоже дочка была. Маринкой звали. До шести лет не дожила, умерла — больная родилась. Отчаянная ты, девка. Беги, да поскорей. Тут туннель нехороший, так ты стерегись — авось пройдешь.

Ника выбралась наружу и поплелась по шпалам. Записка, выданная часовому, была, конечно, филькиной грамотой. Лёха и не подумал бы отдавать за нее такую кучу патронов. «Неужели все-таки мне повезло? Пока это все обнаружится, я буду уже далеко. Да и на Китае меня не обидят, а вот если охранник туда притащится, пусть пеняет на себя».

Тот смотрел ей вслед, сжимая клочок бумаги. Он в любом случае остался не внакладе: ему достались все ее вещички. Был приказ вышвырнуть бродяжку, не переводить на нее казенные харчи. «Так чего ж плохого, — думал он, — если и о себе позаботиться? Ведь не за хорошие дела девку упекли».

Ника брела по туннелю, вспоминая все те ужасы, что ей рассказывали об этих подземных коридорах: о хищниках, которые бесшумно подкрадываются к жертве; о призраках, встреча с которыми сулит смерть, — жуткой Мамочке, Черном Машинисте. Редко случалось Нике оказаться в туннеле совсем одной, да только сегодня другого выхода у нее не было. Она на все была готова, лишь бы не сидеть взаперти, лишь бы вырваться из той вонючей камеры. По крайней мере, еще недавно ей так казалось. Но теперь, в темноте, страх навалился на нее, опутал, точно ватное одеяло, мешал дышать. «Что за шорох там, сбоку? Крыса? Или человек? А может, кое-что похуже — создания, живущие в самых глубоких туннелях, которые иногда выползают поближе к людям?» Ей приходилось слышать о гигантских пауках, каждый раз сплетавших сети на новом месте, о странных безглазых тварях с неимоверно развитым чутьем. А где-то неподалеку находился мертвый перегон, о котором рассказывали такое, что многие предпочли бы умереть заранее, только бы не попасть туда. И морлоки-людоеды — далеко не самое страшное, с чем там можно было столкнуться. Зажимая рот рукой, чтобы не скулить от страха, Ника молилась, чтобы смерть, если настигнет ее здесь, оказалась быстрой и безболезненной. «Неужели я тебя больше не увижу?» — прошептала она, вспоминая серые холодные глаза, упрямый подбородок, светлые короткие волосы. Он бы не испугался, он сумел бы защититься сам и защитить всех, кто оказался поблизости. Ника, думая о нем, приободрилась немного. Ей казалось, что еще чуть-чуть — и она выйдет к станции. И тут девушка почувствовала, что в туннеле есть кто-то еще. Она даже не услышала — ощутила чужое дыхание. И замерла обреченно, не в силах сделать ни шагу.

Сразу вспомнились рассказы няньки. Укладывая маленькую Нику, та тихонько говорила:

«Нельзя по туннелям ходить одной. Бродят там души мертвые, неупокоенные, и деваться им некуда. Попадется им живой — начинают ему нашептывать, к себе звать. Не раз уж находили таких-то — лежит в туннеле человек. От чего помер, неизвестно, и на лице — страх. А бывает, что и улыбка — нашептали ему. Заманили».

Через несколько секунд Ника все же осмелилась тихо-тихо шагнуть вперед — и наткнулась на что-то мягкое. Тогда, не выдержав, она вскрикнула, рванулась, споткнулась, упала, чувствуя, как на нее наваливается что-то, и ожидая неминуемой смерти. Ей казалось, что она ощущает дыхание зверя у себя на затылке, что зубы его уже впиваются ей в шею. Но вместо этого рот ей зажала маленькая лапка.

— Тише ты, — раздался сердитый шепот.

У Ники отлегло от сердца. Мутанты разговаривать пока не умели, а те, что умели, вроде бы не питались людьми. Да и рука, зажавшая ей рот, была вполне реальной, хотя и холодной. Правда, все же не такой холодной, как у покойника. Но тут же Ника снова задрожала, вспомнив рассказы о том, как находили в туннелях убитых отравленными иглами.

— Ты кто? — спросила она, набравшись храбрости, когда чужая рука отпустила ее.

— Никто. Не кричи, а то придут, — голос был сиплый, но принадлежал явно девочке.

— Что ты тут делаешь?

— Прячусь.

— От кого?

— От тетки. От всех.

— Нашла, где прятаться. А Путевого обходчика не боишься? Или Мамочки?

— Мамочки своей я не помню. А обходчика боюсь, но тетки — больше.

— Ладно, — сказала Ника, — тогда прячься дальше, а я пойду.

— А ты кто?

— Я — Ника.

— А ты не принесешь мне потом грибов? А то я уже давно не ела ничего, — жалобно сказала девочка.

— Слизняков вон собирай. Или мох, — посоветовала добрая Ника.

— Так нет здесь мха-то. И слизняков не видно. Нашла самую малость, но давно. А у меня уж прям живот сводит.

— Пошли со мной. Я попрошу, чтоб тебя на станции покормили.

— Не могу. Если тетка увидит, она меня убьет.

— Что ж она такая злая, тетка твоя? Ты себя плохо вела?

— Она не моя тетка. Она меня подобрала и накормила, а теперь продать хочет.

— Не сделает она с тобой ничего, — уверенно сказала Ника. — У меня тут знакомые есть, пусть только сунется.

— Ну ладно тогда, — согласилась девочка не очень уверенно. Понятно было, что она боится, и если бы не голод, предпочла бы остаться в туннеле. А Ника, хоть себе бы в том ни за что не созналась, сразу приободрилась оттого, что теперь — не одна. Страх, который наваливался исподволь, отнимая последние силы, отступил — до поры до времени.

Когда они подошли к блокпосту, оказалось, что найденыш — тощенькая девчонка со сбившимися в колтуны светлыми волосами, в лохмотьях — таких заношенных, что даже ко всему привычная Ника подняла брови в изумлении. Все лицо девчушки было в полузаживших шрамах.

— На коже что? Заразная?

— Не, — испуганно замотала головой маленькая беглянка, — тут один было ко мне полез… а я его… а он меня.

— Отбивалась, в общем, — кивнула Ника.

На подходах к станции на путях лежали мешки с песком, образуя баррикаду, а за ними, на табуретах, сидели братки в кожанках и трениках и дулись, по обыкновению, в карты. Патрульные не ожидали с этой стороны серьезной опасности и задачу свою видели главным образом в том, чтобы исправно брать пошлину со всех входящих. Ника присмотрелась — вроде эти ребята не были ей знакомы. «Новенькие, что ли?»

— Стой, кто идет? — вяло окликнул один.

— Слышь, Лёху позови, — попросила Ника. Парень заржал:

— Какого тебе Лёху? Вот этого? А может, и я на что сгожусь?

— Да брось ты, Сиплый, это бродяжки. А ну, пошли вон, — замахнулся другой.

— Лёху Фейсконтроля позвал быстро, — голос Ники звякнул металлом. Девчонка испуганно посмотрела на спутницу.

— А-а, ну так бы сразу и сказала, — сбавил тон шутник. — Лёха, — крикнул он куда-то в сторону, — тут тебя красотка какая-то спрашивает.

Лёха материализовался моментально. Словно караулил где-то рядом. В неизменной косухе и растянутых спортивных штанах, светлые сальные пряди на плечах, лицо одутловатое — видно, перебрал вчера. Но взгляд цепкий, колючий. Увидев Нику, покачал головой, глядя на ее грязные, слипшиеся волосы, запавшие глаза.

— Эк тебя, однако, — и патрульному: — Пропусти.

Тот без долгих уговоров посторонился, и Ника, таща за руку бродяжку, поднялась на станцию, пошатываясь от слабости.

— Это кто с тобой? — спросил Лёха.

— Знакомая одна.

Он покачал головой.

— Ну, смотри, чтоб эта знакомая не стянула чего ненароком. Ты ей объясни: мы, где живем, не воруем. — И он захихикал, довольный собственной шуткой.

Ника стояла, пошатываясь. На нее косились, но ей было плевать. Опять, в который раз, она смогла выбраться из передряги. Она победила. Но сколько таких испытаний будет еще?

Девчонка рядом вся тряслась и пыталась вырвать у нее свою тощую, грязную ручонку.

— Не дрейфь, — сказала Ника, — теперь все будет хорошо.

В просторном станционном зале, освещенном несколькими обычными лампочками, рядами стояли разномастные палатки, а вдоль рельсов расположились лотки, на которых торговали всякой всячиной. Сразу из нескольких палаток доносилась музыка, перекрывая гвалт обитателей и гостей станции. Полуголые девки зазывали прохожих. Девчонка-найденыш пугливо жалась к Нике, кажется, опасаясь, что ее впустили только по недоразумению и сейчас выкинут обратно в темноту.

Первым делом заглянув к себе в палатку и взяв чистые вещи, Ника отправилась в душевую — и девочку с собою потащила. В комнатке, покрытой старым кафелем, чуть теплая вода нехотя лилась из ржавой душевой лейки, но Ника блаженствовала. Оборванка же, наоборот, скривилась:

— И на фига это надо? Через день опять грязная буду.

Но Ника заставила-таки ее помыться, пригрозив, что иначе не накормит. Девчушка была тощая — все ребра пересчитать можно. Ника выдала ей свою старую рубаху — та вполне сошла бродяжке за платье. Лохмотья девчонки пришлось выкинуть — наверняка на них полным-полно было вшей. Сама девушка натянула любимые мешковатые штаны и рубаху необъятного размера — ей нравилось одеваться так, чтобы вещи висели на ней свободно: по крайней мере, никто не спутал бы со шлюхой, которых тут хватало. На ноги Ника нацепила пластиковые тапки. Покосилась на босые ноги девчонки, но промолчала: хватит с мало́й пока и рубахи. И потащила бродяжку в столовую. Под тентом, где стояли поцарапанные пластиковые стулья и столы, полуголый мужик жарил на мангале мясо непонятного происхождения. В другое время Ника сочла бы запах вполне приятным, но сейчас ее снова замутило. А у девчонки глаза сделались одурелые. Ника, поторговавшись, взяла ей грибную похлебку — продавец уверял, что на крысином бульоне. Себе взяла травяной чай, хоть и дорого — семь пулек пришлось отдать, как и за суп. Девчонка с наслаждением прихлебывала грибное варево, у нее даже пот на лбу выступил — так отвыкла, видимо, от нормальной еды. Ника мелкими глотками пила свой чай, чувствуя, как отогревается, как отпускает нервная дрожь.

Скандал разразился, когда они вышли из столовой. Средних лет сухопарая тетка в заношенной юбке с люрексом и вылинявшей кофте в цветочек схватила бродяжку за руку.

— Так вот ты где, такая-сякая. А ну, поди сюда. Я тебе покажу, как убегать.

— Не трожь ее, — буркнула Ника.

— А ты кто такая? — Тетка подбоченилась. — А ну, не лезь в чужие дела, шалава.

«Вот это она зря», — мстительно подумала Ника, краем глаза заметив, как собирается привлеченная скандалом толпа, как протискивается к ним Лёха Фейсконтроль. Оборванка вцепилась в Никину руку:

— Не отдавай меня.

— Не бойся. — Ника прижала маленькую бродяжку к себе, хотя тетка снова дернула девочку за плечо.

— Что же это делается, люди добрые, — заголосила тетка, хотя обступившие ее стриженые братки лишь ехидно ухмылялись, — родную племяшку отобрать хотят. Это ж сестры моей девчонка, Женькой звать.

— Врет она, — крикнула оборвашка, — никто она мне.

Высокая темноволосая проститутка с тряпичным цветком в волосах, красной кофте и пестрой юбке, до тех пор наблюдавшая сцену молча, шагнула вперед.

— Так это ты, тетенька, племяшку свою вчера Ржавому торговала? — спросила она.

Лёха переводил взгляд с одной на другую.

— Не врешь, Кармен? — сипло спросил он.

— Да чтоб мне сдохнуть, — уверила та.

— Успеешь, какие твои годы, — ухмыльнулся Лёха. Потом шагнул к тетке и уставился на нее не мигая. Несколько мгновений молчал. Под его взглядом та моментально скукожилась, в глазах ее мелькнул страх.

— Иди-ка ты отсюда, тетенька, подобру-поздорову от греха подальше, пока чего не вышло, — процедил Лёха наконец нарочито ласково, но так, что у окружающих по спинам холодок пробежал. — Не нравишься ты мне что-то. А у меня глаз наметанный, ни разу не подводил. Давай, ноги-то переставляй поживей, а то огорчу я тебя до невозможности.

У тетки слов не нашлось, она только икнула. И, пятясь, вывернулась из толпы. Ника улыбнулась защитнику, он подмигнул в ответ. Лёха питал слабость, иной раз даже бескорыстную, к симпатичным и бойким девушкам, кто бы они ни были, и к Нике в том числе. К ней он относился даже с долей уважения, потому что она торговала не собой. А кидать лохов, по его понятиям, было не западло. К тому же Ника постоянно баловала его всякими мелкими подарками. А еще Лёха, железной рукой наводивший порядок в местных борделях, терпеть не мог, когда пытались торговать детьми.

Ника потащила девочку в палатку, которую снимала у Верки, все еще красивой темноволосой женщины лет за тридцать, державшей здесь пару торговых точек. Говорили, что Верка прежде была обычной проституткой — пока был на нее спрос, а потом перешла на торговлю всякими бабскими мелочами: шпильками, помадой и прочей ерундой. Ну, и девчонок клиентам поставляла — как без этого?

В палатке Ника первым делом устроилась на потертой подушке, на которой вышита была злобная морда с красными глазами — наверное, древний демон. Это была подушка матери — одна из немногих вещей, что остались у Ники на память о прошлом. Ника больше любила отца. Но и с ним пришлось проститься. Возможно, он был еще жив, но шансов увидеться у них почти не было, это она понимала. Его оттуда, где он теперь находился, не вернуть было. Разве что попасть туда самой. И то не факт, что она его там нашла бы.

Девчонка-найденыш быстро свернулась в клубок прямо на полу, покрытом вытертой тряпкой, и уснула — видно, ее сморило после еды. «Интересно, когда она последний раз ела досыта? Судя по всему, очень давно». Ника улеглась удобней и тоже вскоре задремала.

Когда она проснулась, девчонка сидела, обхватив свои острые коленки руками.

— Жрать охота, — пробормотала она, заметив, что Ника открыла глаза.

— Опять? — удивилась девушка. — Ладно, сейчас сходим. Так тебя, значит, Женькой зовут?

— Нет. Не знаю. Раньше Кулемой звали.

— Кто звал?

— Челноки. Я с ними ходила.

— А теперь они где?

— Не знаю. Делись куда-то. В туннеле был дым, я испугалась. Потом, когда дыма не стало, я их не нашла. А потом ко мне эта тетка прицепилась.

Ника хмыкнула.

— Про тетку забудь. И про погоняло свое — тоже. Кулема — это не имя. Что дальше делать собираешься?

Девочка с удивлением уставилась на спасительницу — кажется, бродяжка об этом не задумывалась.

— Не знаю.

— Можешь пока остаться тут, — сказала Ника, — но долго тебя кормить я не смогу. Я через пару дней уйду по своим делам.

Прошлое ее дело закончилось неудачно, поэтому нужно было срочно что-то придумать, чтобы подзаработать.

— А мне куда? — спросила оборвашка.

— Не знаю, — пожала плечами Ника. — Ты ж раньше где-то жила? Мамочки ты не помнишь, это я поняла. А другие родственники у тебя были?

Девчонка покачала головой.

— Не знаю. Не помню.

— Ну, это не мое дело, — устало сказала Ника. — Я не собиралась тебя себе на шею сажать.

Прежняя Ника не стала бы разговаривать так. На Красной линии даже потерявший родителей ребенок получал питание, пусть и скудное, и какой-никакой уход. Но бродячая жизнь приучила девушку ко многому. Да и дети встречались разные — некоторым из них лучше было в темном туннеле на пути не попадаться. Ника видела однажды труп челнока, убитого бандой подростков. Эта бродяжка была еще мала, но внешность бывает обманчива. «Может, она куда старше, чем кажется, просто выглядит худосочной от бескормицы».

— Я отработаю, — всхлипнула девчонка. — Не гони только.

— На что ты мне, — фыркнула Ника. — Ты, небось, только побираться умеешь. Я и так тебя накормила, от тетки твоей вызволила, теперь мне о себе думать надо.

Когда-то отец ее учил, что думать надо в первую очередь о других, более слабых. «Ну, и где он сейчас? И где бы я сейчас была, если бы выполняла его заветы? Прости, папа, — сморщилась Ника, — такая жизнь».

— Прогонишь — тетка меня опять поймает. Тогда все, — обреченно сказала девочка.

Ника хотела уже возразить, что это не ее проблемы. Ведь жила же девчонка как-то до встречи с ней — значит, проживет и дальше. Или умрет, если не сумеет приспособиться. О ней, Нике, тоже никто особо не заботился, но она ведь как-то выжила. И устроилась не самым худшим образом, хотя иной раз не знала, что будет с ней завтра. А слабым здесь было не место.

Но вдруг сердце девушки снова сжалось — померещилось, что в упор на нее взглянули те самые серые глаза. Она подумала о том, как бы Датчанин поступил на ее месте. Он — герой, он не бросил бы беспомощную нищенку пропадать. К тому же она, Ника, все же была старше, когда попала в беду. Можно сказать — уже почти взрослая. А эта пигалица — еще совсем ребенок. И если когда-нибудь Датчанин узнает об этом ее поступке, то станет ее презирать.

Ника вгляделась в девочку пристальнее. О чем-то задумалась, разглядывая шрамы у той на лице. Взяла за ухо, повернула к себе, провела рукой по щеке.

— Ладно, — буркнула, — так и быть, оставайся. Но будешь работать.

Девчонка уставилась на нее чуть ли не с ужасом. Кажется, оборванка решила, что сбежав от одной тетки, попала в лапы к другой, такой же злой.

— Да не бойся, продавать тебя не стану, — фыркнула Ника. — Кто на тебя такую польстится. Будешь мне в делах помогать: найти кого надо будет или записку отнести. Хотя сама решай — можешь уйти, плакать не стану.

— Некуда мне уйти, — пожала плечами девчонка.

— Тогда оставайся. Тебе сколько лет?

— Не знаю, — пожала плечами та. На вид ей можно было дать лет семь, но Нике казалось, что на самом деле бродяжка старше. Видно, от плохого питания получилась девчонка мелкой. «Хотя, ее не поймешь, — подумала Ника, — иной раз такое брякнет, что пятилетней впору. Вот и гадай тут. Впрочем, какая разница?»

— Погоняло твое мне все-таки не нравится, — сказала девушка. — Давай придумаем другое.

Ника некоторое время перебирала в голове имена бывших подруг и морщилась от грустных воспоминаний.

— Значит, на Женьку отзываться не желаешь?

Девчонка яростно замотала головой — нет, мол, не хочу.

— Соней хочешь быть?

— Не-а, — покачала головой бродяжка. — Я хочу красивое имя, как у той, с длинным волосом.

— С таким именем ничего хорошего тебе не светит, — сурово сказала Ника. — Я уже поняла — чем чуднее имя, тем страшнее жить. Надо тебе попроще чего-нибудь придумать, поближе к народу. Ее, небось, мамаша тоже по-другому звала — если она еще помнит. А это, типа, партийная кличка — для работы.

— Платье у ней какое, — мечтательно сказала бродяжка.

— Да ну, — скривилась Ника. — Не завидуй.

— У тебя красивое имя — Ни-ка.

— Папа мальчика хотел. Придумал ему имя — Никита. А родилась я. Мне кажется, папа иногда забывал, что я не мальчик. Стрелять меня научил еще в детстве. Но имя, конечно, пришлось придумывать другое. Мама предложила назвать Верой. Сошлись на Веронике. Хотя папа иногда все-таки называл меня — Ники-та. Когда мама не слышала. Как же тебя-то назвать. Леной? Катей? Марусей?

— Мусей, — вдруг невнятно повторила бродяжка.

— Вот и славно, — обрадовалась Ника, подмигнула ей. — Ладно, раз с именем мы определились, будет у нас еще небольшая проблемка. Документов у тебя не имеется, конечно?

— Тетка забрала, — отводя глаза, пробормотала девчонка, на ее бледном лице проступил слабый румянец.

— Врать не умеешь — это хорошо, — одобрила Ника. — Не дрейфь, это не самая большая проблема, ксиву я тебе сделаю, есть у меня знакомые.

Девчонка уставилась на нее с таким обожанием, словно Ника пообещала ей что-то необыкновенное.

— Будешь ты у нас Марией, — задумчиво проговорила девушка. — А какую бы тебе фамилию придумать?

— Как у тебя, — умоляюще сказала девчонка.

— Что-то в этом есть, — задумалась Ника. — Правда, я тут тоже не под своей фамилией. Вот уж не гадала, что сестренкой обзаведусь.

Девчонка вдруг робко погладила ее руку.

— Держи нос выше, со мной не пропадешь, — усмехнулась Ника.

— А что ты делаешь?

— Да так, торгую по мелочи. А что ты умеешь?

Девочка пожала плечами.

— Как же ты живешь? Побираешься, воруешь?

Девчонка только глазами стрельнула.

— Ладно, не важно. Язык за зубами держать умеешь? Секреты хранить?

— Вот чтоб мне сдохнуть, если расскажу кому, — поклялась девочка. — Чтоб меня трупоеды сожрали, чтоб меня в туннеле живьем засыпало.

Это была серьезная клятва. Ника наклонилась к уху новообретенной сестры:

— Буду тебе поручения давать: кому записку отнести, кому чего на словах передать. А еще мне надо, чтоб ты уши открытыми держала и слушала, о чем тут болтают. Особенно про человека одного.

— Про кого? — шепотом спросила девчонка.

— Прозвище его здесь — Датчанин. Все, что про него узнаешь, говори мне — так и сочтемся.

— Ага, — девчушка с готовностью кивнула. — Не сумлевайся.

— И за той, вчерашней, с чудным именем, тоже приглядывай, — мрачно сказала Ника. — Говорят, ходит он к ней. Идем, покажу, где ее палатка.

На станции царило обычное оживление. Девки заманивали клиентов. В одном месте народ скопился, раздавался чей-то зычный голос.

— Идем, послушаем, — дернула Ника за локоть маленькую напарницу. Та озиралась — видно, выискивала тетку в толпе.

Из-за плотной толпы им не было видно говорившего. Но слышно было хорошо.

–…И были люди изгнаны из рая и обречены на страдания тяжкие, невыносимые. Жгло их летом палящее солнце, донимали кусачие насекомые, уязвляя беспощадно. Зимой же терзал их голод, и лютый хлад пробирал до костей. Но и тут не смирились они — понастроили себе в своей гордыне жилищ теплых, изобрели приборы, чтоб смотреть бесовские картины. И разгневался бог, и уничтожил он мир в пламени последней войны. Лишь горстка выживших уцелела. Но не было им отныне пути на поверхность, ибо пламя пробудило драконов и иных тварей, а воздух был отныне отравлен. И пришлось им в благословенных подземельях оплакивать свои грехи и размышлять о несовершенстве своем. Но и здесь ухитряются они тешить беса. Покайтесь, окаянные, ведь третьего шанса не будет!

Стриженые братки смущенно пересмеивались, раздалось постукивание — это сыпались патроны в стоящее возле проповедника выцветшее красное пластиковое детское ведерко. Люди расступились, и напарницы увидели высокого тощего седого мужика с пронзительными глазами, задрапированного в бурую медицинскую простыню. Он гневно воздевал руки вверх, к закопченному своду. Нике его поза напомнила картинку из старой книги, по которой ее учили читать. Книга была про богов и богинь.

— Другого бы делиться заставили, отобрали бы половину, — пояснила девушка Мусе. — Но этого Лёха любит. Ну, конечно, сколько-то возьмет с него. Я его уже третий раз тут вижу.

— П-почему любит? — пробормотала девчонка, явно до сих пор находившаяся под впечатлением от Лёхиного заступничества. Кажется, Фейсконтролю удалось сильно напугать не только тетку, но и маленькую оборванку.

— Потому что считает его отмеченным. Говорит, проповедника этого он еще по прежней жизни знал. Беднягу тогда на счетчик поставили. И он уж совсем было с жизнью прощался, а тут раз — Катастрофа. И все концы оборваны. Те, кто с него долг взыскать хотел, без вести пропали — наверняка померли. А он уцелел. С тех пор и уверовал. Проповедников-то по всему метро полно — поди разбери, кто и впрямь блаженный, а кто так, умом повредился. А тут самой судьбой человеку знак был даден.

Рассказывая, она озиралась — не мелькнет ли в толпе знакомое лицо. Ей казалось, что она кожей почувствует, когда он появится здесь, на станции. Но сейчас шестое чувство подсказывало, что его нет. Да и будь он здесь — вряд ли пошел бы слушать проповедника. Скорее всего, отсыпался бы.

В палатке у Кармен.

Проповедник тем временем говорил что-то о мертвых, которым скоро будут завидовать живые.

— Ладно. Пойдем, — дернула девчонку за руку Ника.

— Они там были. В туннеле, — пробормотала вдруг Муся.

— Кто? — удивилась Ника.

— Мертвые, — прошептала девчонка. — Меня кто-то звал снизу… Тихо так… Если б не ты…

Ника искоса поглядела на нее.

— Никогда не шути такими вещами. Раз не забрали — значит, не судьба пока. Да и на что ты им сдалась? Их и так в метро уже больше, чем живых.